Без семьи

Беспризорных детей в Беларуси практически нет. Тех, что клянчили бы в людных местах милостыню, ночевали на вокзалах или в подвалах. Нет – как массового явления, но время от времени в поле зрения милиции попадают малолетки, явно предоставленные самим себе, шатающиеся ночью по улице, сбивающиеся в шумные хулиганистые стаи. Одну такую стайку из семи цыганят мал мала меньше заприметили как-то на железнодорожном вокзале в Гродно и отправили до выяснения обстоятельств в приёмник-распределитель для несовершеннолетних. Расположен он в центре города, но в глубине квартала, на тихой улочке Студенческой, и потому мало кто догадывается о его существовании. Среди семи замурзанных ребятишек с вокзала была и трёхлетняя черноглазая малышка, которую нянчила и таскала на руках сестричка постарше. Скоро выяснилось, что недавно в Гродно в поисках новых заработков перекочевал цыганский табор из Бреста. После того, как цыганят отмыли, накормили, показали медикам, их благополучно вернули в большое родное семейство, осевшее на окраине города.

Кто еще проходит через приёмник-распределитель? В основном это трудные ребята 11 – 14 лет, малолетние правонарушители. Кто-то убежал из дому, что-то украл, набедокурил, отбился от рук. За зарешёченными окнами c дежурным милиционером на входе неблагополучные дети проводят от нескольких дней до нескольких недель, пока не решится их дальнейшая судьба: кого отправят домой, а кого – на перевоспитание в спецучреждение.

Вика задержалась здесь дольше всех: полтора месяца до суда и полтора – после. Её должны были увезти в город Петриков, в специальное учебно-воспитательное учреждение закрытого типа для девочек. Незадолго до отъезда мы встретились. Вике 13 лет, а выглядит на все семнадцать. Высокая, худенькая, с очень серьёзным бледным лицом. Вспоминаю себя в этом возрасте – мы с подружками уже начинали интересоваться мальчиками, в классе возникали первые романы, девчонки обменивались фантазиями о предстоящих когда-нибудь в будущем интимных отношениях, но оставались еще зелёными детьми… И какой же взрослой кажется мне маленькая Вика. Когда девочка стала рассказывать о себе, я поразилась, насколько она сумела проанализировать свою коротенькую жизнь… Не каждый из взрослых на такое способен.

- Наша семья вполне благополучная в смысле достатка, не бедная. Все непьющие, некурящие. Кроме мамы. У неё запои по неделе бывают, тогда она лежит целыми днями, ничего не готовит, не убирает, ничем не интересуется. Институт окончила, ещё два диплома, а работает официанткой. Когда оденется красиво, накрасится, золото нацепит – никто и не подумает, что она пьёт.

До трёх лет я жила с мамой и папой. Но потом папа не выдержал маминых выходок и ушёл, а мы перебрались к бабушке. Через пять лет мама опять вышла замуж – молодой человек у нас плитку облицовочную клеил, так они и познакомились. Потом родился Толик. А мама всё равно пила и за братиком не смотрела. То я его нянчила, то отчим, который и стирал, и убирал, и деньги ей все отдавал… Но у нас всё время дома были скандалы. Скоро и отчим с мамой развелся, недавно забрал Толика к себе. А папа тоже женился, и у него уже есть маленькая дочка, ей два с половиной года.

Я очень любила бывать у бабушки, папиной мамы. У них так тихо, спокойно, никогда не ругаются. Однажды вышла во двор, а там мальчишка на новом велосипеде. Попросила покататься – не даёт. Я – домой, взяла тихонько у бабушки 20 рублей и вынесла ему, чтобы дал прокатиться. Это в первый раз было. Когда бабушка узнала, то не ругала, а объяснила, что нельзя брать деньги без спросу.

Но мама мне денег никогда не давала, а ведь детям нужны какие-то деньги – что-нибудь вкусное купить или игрушку. В 9 лет я взяла у неё деньги и потратила…

…С кем не бывало? Кто-то взял без спросу конфеты, украдкой вынес из дому ребятам во двор все мандарины, припасённые к празднику, тихонько припрятал чужую игрушку… Неужто сразу тащить ребёнка в милицию? А поговорить? А потратить время и душевные силы на то, чтобы он понял, как это плохо и стыдно?

В девять лет Вику поставили на учёт в инспекции по делам несовершеннолетних, за кражу в собственной семье, которая с лёгкостью перепоручила моральное воспитание девочки и контроль над нею милиции.

- Однажды вечером мама привязала меня к забору очистных сооружений и ушла… Было очень холодно, страшно, хотелось кушать, я проторчала там несколько часов.

А в 10 лет она выгнала меня из дому с вещами. Я села в троллейбус и каталась по городу, пока не заснула, уже ночь была. Водитель позвонил отцу, и тот привёз меня домой. Мама сразу: «Сдавай в интернат!» Отец: «Ни за что!» Он всегда дарит мне подарки, любит меня и боится за меня.

А мама ни разу не приласкала, ни разу не сказала «Как я тебя люблю!» Она меня со злости и бумагу есть заставляла, и очистки картофельные, била, однажды целую кастрюлю супа заставила съесть… Я на суде всё о ней рассказала, ради братика.

- Ты на кого похожа?

- На папу. Когда он сюда приходил, все думали, что это мой брат. А уходил – плакал…

- Ты что же, совсем маму не любишь?

Задумалась, вспомнила:

- Однажды на маму напали хулиганы, избили, ограбили, хотели изнасиловать… Тогда мне её жалко было, всё-таки мама…

- Почему ты здесь, знаешь?

- Знаю. Летом украла у мамы деньги, полторы тысячи долларов, и ушла из дому, месяц жила у девушки, с которой познакомилась на улице…

- И не страшно тебе было идти к незнакомому человеку?

- Нет, мне почему-то всегда хорошие люди встречаются.

- У чужих ты тоже брала деньги?

- Нет, никогда. Не представляю, как это можно.

«Хорошие люди», с которыми Вика провела целый месяц, пока милиция разыскивала её по всей республике, оказались молодой парой, ей – 20, ему – 22, неплохо поживившейся за счёт свалившегося на голову богатенького Буратино – маленькой девочки с пачкой долларов. Они меняли одну съёмную квартиру за другой, колесили по городу на такси, покупали себе дорогие вещи. Вычислить их так и не удалось, благо хоть Вика осталась цела и невредима.

Она сама просила на суде не возвращать её к маме (боялась?), а отправить в спецшколу. Мне Вика призналась, что хотела бы жить с бабушкой, маминой мамой, но у той серьёзная болезнь и опекунство ей не разрешат.

- Да, - спохватывается девочка, - над бабушкой мама тоже издевалась, душила её, всю извела своими запоями. Бабушка однажды не выдержала и говорит: «Будь у меня пистолет, застрелила бы собственными руками!..»

Может быть, Вике, и правда, будет лучше в спецшколе для трудных девочек? Похоже, ей нет места в родном доме и дела до неё никому нет: ворует деньги у близких, а они свято верят, что образумить их ребенка должно государство.

- Ты кем хочешь стать? В школе какие предметы любишь?

- Я танцевать люблю и петь, ходила в вокальную студию. Эстрадные концерты обожаю смотреть по телевизору, сутки бы не отходила. В школе люблю уроки музыки и физкультуру. Я хотела бы петь на эстраде, но не думайте, что из-за денег! Просто нравится.

- У тебя есть любимые учителя?

- Нет, учителя меня не любят, я агрессивная.

- А подружки есть?

- Две девочки из класса ко мне сюда приходили. Но вообще-то мне интереснее с теми, кто постарше.

Детство у Вики, судя по всему, уже кончилось. Да и было ли оно? Представляю, каких жизненных историй наслушается она в Петрикове и какого ещё наберется опыта. Хорошо, если он пойдет на пользу. Но учатся, как известно, не на чужих ошибках – на собственных.

У судьи, который вынес решение направить Вику на два года в закрытую спецшколу (об этом ходатайствовала комиссия по делам несовершеннолетних), я спросила: но почему бы не разобраться сначала с мамой – может быть, это её нужно изолировать и отстранить от своих детей, а не наоборот? Мне ответили, что маму уже лишили родительских прав на Толика, на очереди – лишение прав и на Вику. Вылечить женщину, которая пьёт, забывая о детях, практически невозможно.

Но маленькую Вику, может быть, еще удастся спасти…