Волоха

Боец Володя Коротницкий (которого все звали Волохой) был долговязым детиной, метра под два ростом, с грубым, как будто вытесанным из ольхового пня и вытянутым крупным лицом и длинными руками с мозолистыми ладонями и кистями, покрытыми огрубевшей от сельского труда кожей. По характеру Волоха был безобидным и даже каким-то туповатым. И этой его особенностью с лихвой пользовались старослужащие и обнаглевшие «казарменные хулиганы», заставляя его делать самую грубую и грязную работу и в казарме, и в наряде по столовой, и в карауле. Часто по ночам ему доставалось и от тех и от других, и он вечно ходил то с синяками, то ссадинами и свежими струпьями на лице. Форменная одежда его была постоянно покрыта жировыми загрязнениями и чёрными следами от работы на технике.

По своей природной трусоватости, которая как-то диссонировала с его угрожающей внешностью, дать сдачи он не умел, а только пытался увернуться от ударов, прикрывая лицо руками.

Волоха Коротницкий был механиком-водителем гусеничного артиллерийского тягача АТС-59, предназначенного для транспортировки огромной 130-ти миллиметровой дальнобойной пушки весом в 8 с половиной тонн. Определить, каким он был специалистом, было трудно, поскольку техника постоянно находилась на длительном хранении в парке и, разумеется, никуда не выходила. Бойцы части сокращённого состава, «кадрированной», как мы её называли, занимались рутинной работой по несению дежурств в нарядах и обслуживанию машин. Иногда политработники усаживали их в ленинской комнате, где проводили занятия, разъясняя текущую ситуацию в мире и основы марксистско-ленинской подготовки.

По национальному составу наша бригада была самой, что ни на есть разношёрстной: в основном это были выходцы из Закавказья и Средней Азии, разбавленные небольшой прослойкой славян, бурятов и молдаван. На эту-то «небольшую прослойку» и выпадали самые невыносимые тяготы «неформального общения» с инородцами. Это был 1981 год – два года, как шла война в Афганистане; наши войска были введены в Монголию после китайско-вьетнамского инцидента; бурлила несчастная Польша; в различных точках СССР зрели ростки будущих межнациональных конфликтов. Эти побеги ксенофобии и религиозного мракобесия и выливались в ночные не очень-то скрываемые от командиров мордобои и издевательства. Всё было прикрыто плотной завесой круговой поруки национальных групп, которые, к тому же, между собой не враждовали, а были как бы в «сердечном соглашении» против остальных. Даже армяне с азербайджанцами называли друг друга земляками и «братанами».

Конечно же, об этом горестном положении на «верхи» докладывать командир запрещал, а потому остальные офицеры «упирались», пытаясь гасить конфликты и, по возможности, выводить из-под «пресса» несчастных солдатиков. Дезертирство превратилось в обыденную вещь и командиры всех рангов (в основном – младшие офицеры), чуть ли не каждую неделю, командировались в близлежащие регионы за очередными «бегунцами».

Такое «аховое» положение сложилось в результате откомандирования в нашу вновь формируемую часть (отдельная армейская артиллерийская бригада, дислоцирующаяся в то время в посёлке городского типа Наушки на границе с Монголией), пополнения из всех близлежащих воинских соединений. В директиве командующего было сказано: откомандировать столько-то, но ничего не было уточнено насчёт морального облика переводимых, ведь официально считалось, что советский солдат, которому доверено оборонять нашу родину – СССР, не может быть плохим. В результате этого бригаду заполонили, по большей части, «толпы» хулиганов, воров, наркоманов и прочего сброда, который с большим облегчением нам «скинули с плеч своих».

Волоха, наверное, тоже сбежал бы, если бы был родом откуда-нибудь из иркутских или читинских краёв. Но он был издалека, с Поволжья, и потому – терпел.

А то, что терпеть он умел, в этом я убедился позднее. В январе 1982-го года несколько батарей и весь личный состав, с целью проверки, было решено вывести в поле в зимние лагеря на штатной технике.

В установленную дату с утра парк боевых машин наполнился одетыми по-зимнему и по-полевому людьми, гудением предпусковых подогревателей, рокотом запускаемых дизелей и сизым едким солярочным дымом. Через час тяжёлые махины артиллерийских поездов начали подтягиваться к выезду из парка и выстраиваться в колонну вслед за вереницей командирских и связных машин. Ближе к обеду разномастный строй техники, наконец, тронулся вслед за командирским УАЗиком. Расчёты сидели в кузовах, набитых всяким военным скарбом. Я с начальником разведки и начальником связи дивизиона ехал в кунге радиостанции Р-142 с развёрнутой на крыше справа и слева антенной в виде двух металлических прямоугольных рамок цвета хаки.

Когда колонна покинула окрестности военного городка и стала медленно вползать на первый подъём грунтовой дороги в направлении Кяхты, один за другим тягачи с прицепленными к ним пушками стали останавливаться, и через пару-тройку километров весь дивизион стоял как вкопанный!

Командирский «бобик» метался от машины к машине. Раздавались крики и ругань. Командиры взводов и батарей вместе с механиками-водителями возились вокруг открытых капотов тягачей.

Через некоторое время полковник Усенко наконец понял, в чём была причина остановки так хорошо начинавшегося марша. А всё дело было в физике и длительных сроках хранения техники. Машины не заводились десятилетиями и от «старости» все резиновые патрубки на работающих двигателях полопались и весь антифриз «выдавило» на землю.

Целый день два новеньких сташестидесятипятисильных колёсных трактора Т-150, приданных нашей бригаде для обеспечения хозяйственной деятельности и строительства, таскали за 100 километров «с гаком» сцепки тягачей с орудиями в полевой лагерь.

Ребята-офицеры потом рассказывали, что один тягач с пушкой на крюке ушёл своим ходом дальше всех и встал в лесу километрах в пятнадцати от точки выезда. Механик-водитель бурят рядовой Виктор Доржиев, маленький, спокойный и добросовестный боец был оставлен командиром батареи на охране до того времени, пока не придёт подмога. Взять трактор для буксировки удалось только к утру и, приехав в лес, они обнаружили, что бравый воин Витя Доржиев сидит рядом со своей машиной у костра живой и здоровый, правда – голодный, но это было поправимо. Встав по уставу, он со скромной улыбкой с сильным бурятским акцентом доложил командиру, что происшествий не произошло, а тот  обнял его и сказал, что он молодец. Потом среди коллег комбат говорил, что на таких ребятах и держится наша оборона. Витя Доржиев стал с того момента знаменитостью, но сам, по врождённой скромности, об этом даже не догадывался.

На следующий день полевой жизни, после завтрака и положенного развода все разошлись и разъехались по местам работ: кто дооборудовал лагерь и пункт хозяйственного довольствия (попросту – ПХД), кто готовил огневые позиции для орудий. Мой взвод «вгрызался» в мёрзлый песчаный грунт, чтобы к обеду на пологой высотке был «врыт в землю» командно-наблюдательный пункт. Мороз давил садкий – под тридцать!

Вечером после ужина офицеры собрались в палатке, чтобы погонять «пульку» и обменяться новостями. За разговором кто-то вспомнил суматошный и бестолковый прошедший день, «надёжу страны» Витю Доржиева, а также …Волоху Коротницкого.

«Иду я по парку, – говорил комбат Серёга Ямковой, – все механы скукожились, еле ходят, а Волоха Коротницкий, смотрю: капот открыл, в движок залез и не шевелится – только жопа торчит. Я подумал: спит что ли, или замёрз? Запрыгиваю, гляжу – он голыми руками ключ держит и гайку крутит. Я спрашиваю, мол, тебе не холодно? А он – нет, мол, я привычный.

Я всю стоянку обошёл, а когда возвращался, смотрю – зад волохин так из-под капота и торчит. Во, кремень!»

Зная его мягкий трусоватый характер, мы как-то прониклись некоторым уважением в Волохе, а, больше того, решили, что он, всё-таки, чудаковатый. Ну и ладно, и забыли о нём.

Все последующие дни этой недели мы посвятили боевой учёбе и управлению стрельбой. С моим наставником, начальником разведки Серёгой Тарулиным мы учились сами и учили бойцов скрытно занимать позицию, разворачивать связь и приборы артиллерийской разведки, и ещё много чего.

Наступило воскресенье. Как и положено по воинским традициям, в этот день командование организовало спортивный праздник. Мороз несколько спал – днём было безветренно и градусов 10-12. Наша батарея бежала марш-бросок на шесть километров в общей колонне: три километра по полигону туда и три – назад. Подбадривал нас на УАЗике шарообразный, круглолицый, красномордый замполит бригады.
Бежали все: впереди – комбат, дальше – взводные со своими солдатами. Минут через двадцать сплошного топота кирзовых сапог по мёрзлой колее я вдруг услышал сзади себя приближающееся какое-то шлёпание и богатырское ритмичное сопение. Обгоняя меня по обочине, слева от общего строя бегущих, тяжело и уверенно «работал» …Волоха. Сапог на его ногах не было, они были зажаты у него под мышками. Шлёпая босыми ступнями, он быстро скрылся из виду где-то впереди. Мне удивляться было некогда, поэтому я оставил расспросы на потом, продолжая вдыхать носом на раз-два-три и шумно выдыхать.

Нас обогнала машина замполита. Минут через пять она вернулась, и политработник разгоряченно проорал:

– Чей это боец там бежит без сапог? Вы что, совсем с ума посходили?

Ямковой, выругавшись и разведя руками, крикнул:

– А я что, с него сапоги снимал, что ли? Ладно, товарищ подполковник, разберёмся.

На трёхкилометровом развороте мы Волоху остановили и попросили сапоги надеть, а то замполит нервничает. Он, смущённо улыбаясь и натягивая обутки, возбуждённо оправдывался:
 
– А у нас в деревне все так бегают!

Волоха в тот раз, потеряв «штрафное» время, на разувание и обувание, всё равно пришёл первым. И стал ещё одной знаменитостью нашей части.

Весной Волоха стал уже старослужащим. Говорят, он «гонял» молодых также, как «гоняли» его. Но, скорее всего, это было некоторым преувеличением.