Маяк. Том первый. Глава 15

Мешать судьбе – неоправданная глупость. То, что должно случиться – случится; а то, чего быть и не могло – того и не будет вовсе. Люди порой забывают об этом простом правиле и пытаются двигать камни мироздания, на которых держится этот мир, стремятся проломить его под себя. И в конце расплачиваются своим же разумом, духом и иногда жизнью. А стоит им опомниться, как всё вокруг тут же рушится, оставив вершителя судеб утопать в одиночестве. И я, похоже, совершил ту же ошибку.
Ещё пара дней прошли в забытье. Смерть Виктора подкосила всех нас, накрыла каждого непроницаемым куполом, отгородив от внешнего мира, который, к сожалению, неслышно для нас становился всё мрачнее и мрачнее. Мы пытались сказать друг другу хоть что-то, случайно встретившись в коридоре, но проходили мимо, не произнося ни слова, в надежде, что всё само собой образуется, что это не навсегда и скоро всё станет как раньше. Но стоило мне раскрыть рот и начать вновь твердить о возможности оставить всё на своих местах, как купола рушились, разрывая между нами обет молчания, позволяя ярости и гневу вырваться наружу.
– А я тебе ещё раз говорю: мы уедем отсюда, с тобой или без тебя! – Отто был на взводе как никогда раньше. Его доселе бледное лицо с впалыми щеками багровело каждый раз, стоило нам затеять уже давно избитый разговор.
– Разве вы можете так поступить? Почему вы так жестоки со мной?
– Проснись, Александр! Мир не крутится вокруг тебя! – он злился, и я его не винил. Отчасти, а, может, и полностью, он был прав. И возвращаясь в свою комнату в расстроенных чувствах, я прекрасно сознавал ничтожность своих попыток.
– Он бы ещё саботаж устроил! – послышалось мне, когда я вышел из гостиной. – Дурак!
– То же мне, гений... – буркнул я, поднимаясь по лестнице.
В комнате было по-прежнему пусто и одиноко. С тех пор, как половина города вымерла, ночные звуки больше не наполнялись гамом из парков и грязных бетонных лабиринтов, а из-за соседних стен не раздавались оглушительные крики, топот и звон битой посуды. Мне не хватало этих звуков, и уже через несколько дней их отсутствия мне начали мерещиться крики миссис Хавок, ругательства мисс Камински, надрывной кашель Виктора. Мне казалось, что выйди я в коридор, они тут же бросятся в мои объятия, скажут, что всё позади, что всё стало, как раньше. Я старался не поддаваться этому порыву, и только старая добрая водка помогала забыться на несколько часов. Спустя целую ночь, наполненную алкогольными кошмарами, я открывал глаза и глядел в осыпавшийся потолок. Трещины были больше и больше, и, казалось, скоро дом рухнет. И я молил Бога, чтобы это случилось как можно скорее.
– Мэри, послушай, так ведь нельзя, – взмолился я, осматривая беглым взглядом кухню.
– Оглянитесь вокруг, Александр Петрович! – возмутилась она, складывая в странного вида коричневый мешок разную кухонную утварь. – Мир рушится! Я не намерена сидеть сложа руки! Да и вы наверняка тоже не стали бы.
– Всё не так плохо, его ещё можно спасти.
– Да? И вы знаете как?
– Если бы вы не собирались сбегать, то у нас был бы шанс.
– Мы не сбегаем. Это вы не хотите отпускать своё прошлое и теперь пытаетесь просто держать нас тут, – Мэри подошла ближе и ткнула мне пальцем в грудь. – Но ничего у вас не выйдет. Наше терпение лопнуло. И вы ведь этому всему виной.
Она вышла, хлопнув дверью, а я остался в обществе ножей, вилок и кастрюль, причудливо блестящих в свете бледного зимнего солнца.
Я вышел на улицу и вдохнул свежий утренний воздух. Он неприятно щекотал нос и щипал щёки, залезал под ворот куртки и холодильников после тёплого дома. Пусть этот небольшой мирок и был на волоске от гибели, но он был так же прекрасен, как и несколько лет назад. Всё те же дома, те же деревья в парке, то же безвольное море, хлещущее берег своими пустыми волнами – ничего не изменилось с тех пор, но то, что вокруг, то, что внутри нас, стало другим. Мрак и меланхолия прочно укрепились в наших сердцах, и мы лелеяли их своими пустыми мечтами.
Мэри, Гарри и Отто не были для меня угрозой, скорее, одной из частей лучшей жизни. Они не понимали того, что я пытался им сказать всё это время, а они теперь отвергали любые мои слова. Пусть слышать это было неприятно, пусть сердце разрывалось каждый раз, когда они говорили мне убираться в свою комнату, я всё равно любил их. И поэтому решил сделать всё, чтобы они жили счастливо. Вместе со мной.
В кармане своего пальто я нащупал ключи от старого магазина Гарри. Не знаю зачем, но он решил оставить их мне, если я вдруг решусь взять управление магазином на себя. Мы оба прекрасно понимали, что это никому не нужно, что всё закончится плохо, но Гарри в глубине души надеялся на мой успех, потому что... возможно, он чувствовал себя виноватым за своё предательство. И я мог не винить его в ответ.
Щёлкнул замок, и в небольшой торговый зал ворвался свежий зимний воздух, разгоняя полумрак и душный смрад пыли и старости. Дымка взлетела ввысь, и разглядеть что-то дальше пары метров оказалось невозможно.
Тут был разгром. Природа хорошо постаралась и решила уничтожить всё, что напоминало ей об этом месте: полки обветшали и висели на одной балке, а некоторые и вовсе рухнули на пол, разбрасывая вокруг себя щепки; стойка, где лежала вся выручка, тоже прогнулась и теперь была похожа на застывшую в дереве волну; а люстра, мирно блестевшая в своём же свете, разбилась о паркет, и теперь вместо этой красоты на потолке оставалась висеть груша лампы накаливания.
Стояла гробовая тишина. Ни звука, словно жизнь замерла в этом месте навсегда, а я был словно чужеродным объектом, который вскоре должен был покинуть это замёрзшее в небытие место. Я чувствовал холодок, пробегающий по спине, а в глаза то и дело бросались истлевшие коряги или вещицы, которым было суждено остаться здесь. Было страшно видеть гибель этого микромира, но такова жизнь.
Я прошёл в комнату для персонала, которая на деле была не больше, чем подсобное помещение. Здесь был спёртый и противный воздух, от которого кружилась голова. Полумрак топил комнату почти полностью – лишь маленькое окно под потолком разрывало эту тьму и позволяло раз глядеть хоть что-то.
На столе, где обычно просиживал своё время Гарри, лежали его три любимые вещи: кольцо его жены, погремушка дочери и военный медальон погибшего на войне сына. Это было то, что держало его на Земле, то, что не позволяло наложить на себя руки. И, похоже, я нашёл способ оставить хотя бы одного из моих друзей здесь.
На столе ещё лежал нож из знаменитой дамасской стали, которым Гарри очень гордился, что смог купить его очень дёшево где-то в далёких странах. Я искренне не понимал, как можно гордится покупкой предмета, который может убить человека, но не смел говорить ему это в лицо, ибо тогда он ещё был моим начальником. Жадным. Грубым. Непроницаемым. Этот человек, как был, так и останется для меня загадкой, хоть мы и прожили вместе несколько несчастных месяцев. Но не мне горевать об упущенных днях и возможностях. И далеко не всем нам.
Звякнул ключ в замке, и я уже пулей летел обратно в дом. Но вдруг остановился посреди дороги, услышав тишину. Тихую, густую, как мёд, погребальную тишину. Такой невидимой мглой и туманом покрылась эта земля, что никто и никогда бы не подумал, что когда-то здесь жили счастливые люди. Я бы не поверил, даже если бы увидел улыбку хоть на одном человеке. Не поверил бы, даже если бы над городом вечно висело яркое солнце и синее полотно неба с белыми пушистыми облаками вместо серой пелены над головой и бледного диска.
– Не будет здесь счастья, – не раз говорил я, стоя за стойкой в "Кладе", смотря на противоположную улицу. – Даже не ждите.
На что Гарри мне часто отвечал:
– Будет. Стоит лишь постараться.
И что же я видел сейчас? Человека, которые совсем не имел тяги к счастью, а лишь к бессмысленному поддержанию жизнедеятельности. Он был говорящей куклой в наших руках, а мы им беспощадно пользовались, вытряхивая из его в хрупкого обгоревшего тела остатки человечности. Вспоминая былые дни, я понимал, что все мы изменились, и в особенности мистер Грид. Сколько бы я не думал об этом, то никак не мог придти к логичному умозаключению, и поэтому тайна личности Гарри оставалась для меня неразгаданной.
– Знаешь, Александр, – говорил он затем, – тебе бы добавить красок. В жизнь хотя бы. Улыбнись, побудь тем, кого ты прячешь внутри себя.
И именно после этого моё сердце непроизвольно сжималось, а на глазах появлялись невидимые ему слёзы. Я не мог показать того, кто был внутри. Потому что внутри не было никого.
– С радостью, – говорил я и принимался сортировать вещи в коробках, чтобы он не увидел, как я рыдаю от осознания того, что вся эта жизнь так резко теряла смысл, стоило произнести одну лишь фразу. Коробки приносили наполненные смыслом пустые люди. А теперь даже людей нет.
Я не мог уйти снова в свою тюрьму, гордо возвышавшуюся над всем остальным городом, не поговорив с кем-нибудь ещё. Город был девственно пуст, а на трупы в центральном парке я старался не обращать никакого внимания. Испуганные и ещё открытые глаза миссис Хавок слишком сильно резали душу, а изорванные платья мисс Камински и её дочери и кровавые пятна на холодном белом снегу и вовсе заставляли внутренности сжаться.
Руки мои холодели с каждой минутой, а изо рта вырывались клубы пара, растворявшиеся в дневной пустоте. В этом мёртвом городе, где почти на каждом углу лежал чей-нибудь труп, я чувствовал себя виновным палачом, который обхаживал бывших жертв этого безумного мира. И я чувствовал вину, не потому что это я их убил, а потому что мог сделать так, чтобы всё было иначе. Все могли бы остаться в живых, но я просто смотрел, как солдаты отрубали людям головы и насиловали женщин на холодной земле, слушая их крики отчаяния и боли. Кто-то улыбался, кто-то стоял в очереди на получение удовольствия от почти уже мёртвой девушки, а я не делал ничего, чтобы что-то изменить. Люди гибли из-за собственной глупости, а я потакал этому.
Скоро мрачные городские улицы остались позади, и мой взор пал на подлесок, у края которого, на пустыре с бледно-коричневой пожухлой травой и небольшими ветвями деревьев, принесёнными ветрами, стоял небольшой деревянный дом. Из дымохода его шёл чёрный дым, а в окнах горел тёплый свет. Изредка он мерцал, словно кто-то ходил туда-сюда по комнате, выискивая что-то.
Жилище Юргиса и его семьи почему-то ещё жило. Я подошёл ближе и постучал в дверь. На секунду шум, который я слышал изнутри, вдруг затих, и кто-то тихо открыл мне дверь. На пороге стоял Андрей с вытянутым ружьём. Дуло упиралось мне в грудь и, казалось, сердце пропустило удар от резко нахлынувшей паники.
– Александр Петрович? Что вы здесь делаете? – юноша опустил ружьё и пристально посмотрел на меня. – Почему вы ещё не уехали? Переправа теперь ходит часто.
– А смысл мне уезжать? Всё равно некуда, да и не за чем бросать это место, – ответил я и махнул рукой.
– Зачем вы пришли? – Андрей слегка прищурился и отошёл в сторону, открывая мне проход в дом. Я зашёл и снял тёплую шапку, стряхнул с куртки снег.
– Думал, вы уже уехали, решил вот попрощаться.
– Мы и в правду уезжаем, – сказал Андрей и сел на стул у обеденного стола. – Буквально через несколько часов, ночью.
– Но зачем? Разве вам тут плохо? – возмутился я.
– Не то чтобы плохо, но... – он замялся. – Не можем мы так больше. Война эта все соки выпила из нас. Чтобы не забрали меня с братьями в Нойтиф, мы уезжаем как можно скорее. Мать тоже решила бежать с нами.
– Её бы советовал забрать в первую очередь, – я пригрозил пальцем. – Не нужно вам знать, что эти гады делают с женщинами. Кстати, куда все подевались?
Андрей оглянулся на растворенную печь, стоявшую в противоположном конце единственной комнаты. Пламя сияло ровно, освещая дом не хуже заграничной керосинки. Мы сидели в полумраке и внимательно смотрели друг на друга. В наших взглядах читалась жёсткость, непроницаемость.
– Мать с братьями ушли в порт, относить вещи. Небезопасно их тут оставлять, даже на пару часов. Эти немецкие вояки того и гляди постучаться в дверь. А как ваши друзья поживают? Уезжать не собираются?
– В том-то и дело, что уже вещи собрали, – вздохнул я и опустил взгляд. – Не хочется их отпускать, пытаюсь хоть как-то оставить их.
– Но зачем? Так ведь нельзя! – возмутился Андрей. – Это против прав человека!
– Нет здесь никаких прав, – ухмыльнулся я. – И никогда не было, сам понимаешь. Все мы тут живём, просто потому что никто не следит за нами. Мы как брошенный в лесу муравейник: одинокие, разобщённые и такие же крошечные.
– Но война коснулась и нас.
– Лесоповал тоже коснулся бы муравейника.
– Тогда нам остаётся только бежать? – парень развёл руками.
– Как крысам с тонущего корабля.
Мы попрощались уже навсегда. Андрей запер дверь на засов, надеясь, что никто его найдёт, но я понимал, что всё куда сложнее. Рано или поздно солдаты добрались бы и до него, и ему просто повезло, что паром уходил на тот берег в ту же ночь.
А ночью начался первый обстрел опустевших улиц. И мы замерли в ожидании.