Знаки

Это был самый страшный день моей жизни: я потерял Пашу, своего близкого друга, школьного товарища, с которым  не один год просидел за одной партой… У него неожиданно остановилось сердце  –  и он просто умер… Нет, не просто умер – он умер на моих руках, в полном смысле этого слова…
Действительно, странно звучит, но весь кошмар состоял именно в обыденности ситуации, словно всё происходило не со мной, а с кем-то другим, и я просто оказался невольным свидетелем этой нелепой трагедии.
Хотя  совсем недавно, не кто-то другой, а именно я с ним беззаботно болтал о прошлом – и мы вместе смеялись, вспоминая какой-то забавный эпизод  из детства, и  вдруг, как это принято говорить в надгробных речах: его не стало…. Он куда-то ушёл… Он растворился в пространстве…  Для него без всяких там планетарных катастроф наступил самый настоящий конец света.
А я живой и невредимый…
А я  чувствую вину в том, что ко мне он пришёл живым, а домой вернулся в деревянном костюме.
А  мне начинает казаться, будто все знакомые, не говоря уже о родственниках покойного,  смотрят на меня с каким-то скрытым осуждением, хотя и говорят дежурные успокаивающие слова, помня, что у меня такие же проблемы с сердцем, как и у Паши,  но думают…
Они думают? Это я сам думаю и за них, и за себя.
Но чтобы от этих дум и впрямь не «поехала крыша», может, по совету Лизы, прокрутить ситуацию «туда – обратно»? Лиза имеет три диплома: она и медик и педагог, но, главное –  успешно практикующий психолог и наверняка знает, что предлагает.
 Только вся фишка в том, что необходимо действительно представить себя со стороны – зрителем, от которого ничего не зависит, а может, и тогда тоже не зависело…
Пригласить Поля (Полем Пашу называли только я, его старший брат Борис и несколько дворовых друзей в честь его кумира Поля Маккартни) к себе домой, чтобы спокойно, без спешки пообщаться, я задумал уже давно, даже бутылочку «Шабо» припас по такому случаю. Но встреча по каким-то причинам каждый раз откладывалась, если бы знать, что это своего рода знак...

 Встречались мы после похорон моего отца нечасто – перезванивались, заходили друг к другу на работу и каждый раз собирались конкретно, никуда не торопясь, посидеть, пообщаться...   Тем более, дома для Поля был тоже не мёд: с женой они уже давно друг друга не понимали, а восьмидесятипятилетняя мать с возрастом всё больше впадала в детство. Когда он был дома, словно предчувствуя трагедию, не отходила от него ни на шаг. Дети жили своей жизнью.
Стоп. Никак не могу перевести себя в разряд зрителя. Попробую ещё раз.
Итак, в конце рабочего дня я поджидаю Поля в музейной мастерской, где последние пять лет работаю художником.  Гремит дежурный звонок – входит Поль, здоровается со мной (вот он – я, спокойный как удав), и, поскольку сумка собрана, неспешно выходим на крыльцо, и, попрощавшись со сторожем, медленно идем по ярко освещённым улицам ко мне домой.
Наш путь лежит через железнодорожный вокзал, мы проходим по перрону мимо чуда эклектичной архитектуры малых форм – красного кирпичного киоска с остроконечными башенками, на крыльце которого застыли облупленные львята, а крошечную арку на небольшом фронтоне без особых усилий поддерживают две худосочные кариатиды. Я смотрю, как мы неторопливо бредём, вспоминая, школьные годы, и думаю, неужели где-то там, наверху, уже всё было расписано, или кто-то в тот момент подбрасывал монетку ¬¬– кому из нас утром лечь около красного киоска – у нас же с Полем проблемы с «пламенным мотором» почти одинаковы. Другу в тот раз, видно, выпала решка…
Вот мы так же неторопливо заходим в дом. Со стороны вижу себя несколько суетливым, хотя, когда в доме гости, я всегда такой. Наконец,  подыскиваю другу подходящие тапочки, завожу его в гостиную, а сам отправляюсь на кухню. Поль усаживается возле телевизора и щёлкает пультом, лениво перебирая каналы, а я как хозяин разогреваю плов, который ещё днём приготовила жена. Жена, что удивительно, в этот день сильно простыла и осталась ночевать у детей в городской квартире – тоже знак? На столе появляются консервированные помидоры и огурцы, аппетитный «шматочек» сала с прорезью. По просьбе Поля вместо коньяка достаю из холодильника водку, и мы выпиваем по паре рюмок. Вот теперь видно со стороны, что я теперь заметно расслабился, а по Полю всегда было трудно определить степень его опьянения. …
Мы все в ответе за тех, кого напои… пригласили. Вот не надо было пить вообще – но ведь Поль – сам врач, и я же ему спиртное не заливал…
 Так, а вот оправдываться меня никто не просил.
 Не один раз Поль и его жена, опытные врачи-рефлексотерапевты,  помогали мне и моему отцу, консультировали, подбадривали, но, видно, сапожники в этом прекрасном мире всегда ходят без обуви. Тот же Антон Палыч, который Чехов, если бы вовремя поставил себе правильный диагноз, прожил бы лет девяносто, как его родная сестра, обогащая мировую литературу новыми ненавязчиво-поучительными рассказами, а театр – нетрадиционными комедиями.
В общем, сидели, говорили, вспоминали… Позвонил зять из Днепропетровска  и сообщил, что приезжает из киевской командировки дочка Наташа – завтра встреча выпускников. Вот, кстати, ещё один знак: Наташа потом рассказывала, что ей ужасно не хотела ехать в Киев, ибо ночью вдруг приснилась смерть.
Решили встретить её, в смысле Наташу, а встретили смерть…
Блин, опять начинаю скулить …
Итак, легли спать в первом часу ночи, поскольку поезд приходил в пять сорок утра. Вон он – я лежу, ворочаюсь под одеялом 
Поднимаемся в пять ноль пять – люблю одинаковые цифры в часах и минутах – есть в этом что-то завораживающее… Пьём чай с мёдом и выходим на улицу пять тридцать. Идём несколько убыстрённым шагом. Поль останавливается, просит подержать сумку, порывшись в кармане, достаёт и  глотает какую-то таблетку.
Это уже и знаком не назовёшь – Аннушка пролила масло… механизм запущен  – тут уже и возвращение не помогло бы
Подходим к охраняемому облупленными львами киоску на перроне, когда уже объявили прибытие поезда. Стоим почти рядом и крутим головами, пытаясь определить, с какой стороны будет десятый вагон, из которого должна выйти Наташа.   
Вдруг Поль говорит:
– Мне плохо…  – и падает прямо на бордюр около стены странного киоска. Это были его последние слова. Дальше слышался только хрип. Потом молчание. Потом суета. Вызов скорой помощи. Безуспешная попытка вместе с насмерть перепуганной сестрой сделать искусственное дыхание «рот в рот» через бинт и непрямой массаж сердца. Кровь Поля на губах – видно при падении была повреждена переносица.   Расширенные зрачки под лучом фонарика.
Составление протокола о происшедшем с молоденьким офицером милиции.
Глаза вызванной по телефону жены Поля и его сына…
Дальше весь день, как в тумане.
Стоп! Время – назад! Крутим хронику смерти обратно.
Поль поднимается. Мы вдвоём возвращаемся домой. Я вижу себя спокойного и уверенного. Мы ложимся спать. Просыпаемся в первом часу ночи. Поднимаемся. Включаем телевизор. Садимся за стол. Беседуем. Потом одеваемся и идем на работу. Поль прощается и уходит…
Вот именно – уходит. Он уходит и, что бы с ним не произошло, уже меня не касается… То есть, выходит, меня терзает не столько сама гибель друга, сколько моя личная причастность к его смерти?
Ну, да… Сколько смертей в последние годы. Причём умирали родные люди. Но почему больше всего поразила меня  именно эта смерть? Дело в том, что родные уходили из жизни в реанимационной палате, поражённые инсультом – и я не присутствовал при этом моменте… К тому же их уход был обусловлен, как это ни кощунственно звучит, запрограммирован возрастом, болезнями, внутренним настроем. А в случае с Полем всё произошло неожиданно. Миледи Смерть стояла совсем рядом, холод её дыхания обжигал и мои измазанные кровью друга губы…
 Но её уносящий в вечность  поцелуй в тот раз предназначался не мне…

Для  меня, очевидно,  это был знак, самый страшный знак из всех знаков, которые когда-либо появлялись на моём жизненном пути. Из прошлого  наиболее отчётливо запомнилась  огромная сосулька,  которая вдребезги разбилась прямо перед выходившей из дверей магазина женщиной. Перепуганная дама постояла, перекрестилась  и, по-монашески склонив голову, торопливо скрылась за углом. А я наблюдал за ней, находясь   на противоположной стороне улицы, и понимал, что это предупреждение не только ей, но и мне! Это знак – ты не вечен, а ГЛАВНАЯ КАРТИНА, та, что «висит без гвоздя», как в стихах Андрея Вознесенского, ЕЩЁ НЕ НАПИСАНА!
 По  сути,  подобных знаков  в нашей жизни всегда предостаточно – уметь бы их правильно толковать и  определять для себя, что же нужно изменить в своей жизни, сделать её более осмысленной. Как ни крути, жизнь-то, оказывается, – далеко не вечная штука, и легко может оборваться в любую минуту.  И, как подтверждение этой мысли, через месяц после увиденного – смерть матери, а через три года – отца… Вот после похорон отца я основательно почувствовал себя простым смертным, поскольку осознал, что теперь  – моя очередь. Неважно, когда это случится: через минуту или через двадцать лет, но это неминуемо случится!
Да и как это – жить вечно, ну, в смысле долго? Ведь самое ужасное – пережить своих детей! Поэтому и уйти надо вовремя, и активность не потерять. В идеале – как Григорий Саввич Сковорода, который  сам себе ямку вырыл, попрощался  с друзьями, положил рукописи под голову – и отошёл в лучшие края, радуясь, что мир его так и не поймал…
Но для этого надо быть Сковородой, а что уготовила каждому из нас судьба – одному Богу известно. 
После ухода друга совсем по-новому осознал аксиому: все люди смертны! И несколько дней почти на каждого встречного смотрел, как на потенциального покойника. Особенно печально было представлять будущих покойниц в идущих навстречу юных, пышущих свежестью и здоровьем красотках. Слава Богу, этот период закончился, как, надеюсь, постепенно растает чувство безотчётной вины перед ушедшим товарищем. Время – лучший доктор.
Вот только, проходя иногда мимо красного киоска с двумя худосочными кариатидами, печально склонившимися под небольшой аркой, словно над усыпальницей, тоже невольно опускаю голову, и мне кажется, что по цвету плиты на том злополучном месте, где умирал мой друг, до сих пор отличаются от всех остальных каким-то кровавым оттенком…
2011-04-15