Гренадеры. Подвиг царской Гвардии. Послесловие

          
               
           Прошло много лет. Владимир по служебным обязанностям был в Москве проездом и однажды заехал к своему родному дяде, старшему брату отца, которого очень давно не видел. Константину Федотовичу было около восьмидесяти, но память ему не изменяла. Ходил с трудом, с тросточкой, но своего племянника узнал, и они успели поговорить. Когда речь зашла о жизни деда Федота, то неожиданно выяснилась ещё одна страница из далёкого прошлого старого солдата забытой войны.
       Полковник в отставке Константин Федотович тоже интересовался боевым прошлым своего отца. Своему племяннику он рассказал, что после Закарпатского Военного округа, примерно в 1950-м году, он был переведён в штаб одной из стрелковых частей объединённой Группы Советских Оккупационных Войск, дислоцировавшейся в Германии. Командовал Округом прославленный герой Великой Отечественной войны, генерал армии Василий Чуйков, который лично проверял и инспектировал вверенные ему подразделения.
       В послевоенное время многие граждане Советского Союза безуспешно разыскивали своих родных, насильно угнанных с оккупированных территорий или оказавшихся в плену. Информацию можно было получить из немецких формуляров при условии, если они находились на территории Германии. Поэтому в Главном Управлении Штаба в Вюнсдорфе был создан специальный отдел, где обрабатывались запросы, письма и разная корреспонденция по военнопленным, погибшим и пропавшим на фронтах Великой Отечественной войны. Вся почта проходила несколько инстанций. Некоторые запросы направляли в Ландтаги Федеративных земель Германии, в архивы бывшего Рейха, а также в Центральный архив Министерства Обороны Подольска или в Государственный Военный Архив города Москвы. В редких случаях запрашиваемые задания касались периода Первой Мировой войны.
       Молодой офицер был командирован в один из секретных отделов по обработке служебной документации. В его полномочия входили рассмотрение спецпоручений отдела контрразведки «СМЕРШ» НКГБ и розыск, а также установление лиц, содержащихся в концентрационных лагерях или находящихся в рабстве.
       Он имел доступ к архивам и неоднократно ездил в служебные командировки по многим городам ГДР. Однажды он обнаружил в списках узников лагеря (Gefangenen lager Parchimi) города Пархим периода Первой Мировой войны фамилию своего отца.
       В этом лагере для военнопленных содержались не только русские военнопленные, но и бельгийцы, французы, англичане и сербы. За всё время в концентрационном лагере было чуть более 15000 пленных разных национальностей, из которых за годы войны от болезней, голода и наказаний умерло полторы тысячи человек. Многие пленники были отданы к бауэрам-землевладельцам на сельскохозяйственные работы. Интернирование таких военнопленных происходило не через администрацию лагеря, поэтому Константину пришлось приложить немало усилий, чтобы выяснить дополнительную информацию о своём отце.
      
       Город Пархим земли Мекленбург Передней Померании на территории Восточной Германии был небольшим, с населением около десяти тысяч человек. Через город со старинной готической архитектурой протекала красивая река Эльда, имелись парки и озёра. История уникальной местности интересна тем, что более тысячи лет назад на территории современного городка проживали славянские племена, от которых осталось наименование древнего поселения и название реки.
       Найти следы тридцатилетней давности оказалось не простым делом. За это время многое изменилось, прошла страшная война, которая коренным образом отразилась на многих жителях поверженного Рейха. Но Константин надеялся разыскать следы Генриетты, у которой от его отца родилась общая дочь Анна.
       В разговоре с местными жителями он узнал об одном русском, который остался жить после плена в городе Пархим у вдовы. Найти его было не сложно, но пожилой мужчина не мог вспомнить ничего конкретного:
 — Много было пленных и все уехали.
 — Его звали Федот. Он был родом из Сибири.
 — Разе всех упомнишь?
 — Он жил в имении, и у него была жена и дочка.
 — А женщину знал, которая просила помочь написать письмо в Россию.
 — Как её звали?
 — Эка, память, — задумался пожилой человек.
 — Генриэтта?
 — Не помню.
 — А где она жила?
 — Точно не знаю. На Шверинштрассе, кажется.
       Этого было недостаточно, но упрямый офицер продолжил поиски. В ходе опроса местных жителей, он познакомился с солидным седым немцем, на вид которому было не больше шестидесяти. Ветерана Первой Мировой войны звали Мартин Мейер. Он ходил на протезе и проживал в двухэтажном доме на соседней улице Дамервегштрассе.
 — Вы не знали Генриетту, которая тридцать лет назад вышла замуж за военнопленного русского?
 — Это моя родственница. А что вы хотели?
 — Я хочу узнать, как сложилась её жизнь.
 — Тогда нам нужно присесть. Битте, — пригласил в ограду молодого русского офицера седой дедушка.
       Он не выразил никакой радости от встречи и был сначала малоразговорчив. Константину не сразу удалось разговорить старика. Они сидели во дворе частного имения, в открытой беседке. Разговор стал более интересен, когда седой немец стал рассказывать о себе.
 — Осенью 1917 года на территории Бельгии во Фландрии шли ожесточённые бои. Французские, британские и канадские войска рвались к бельгийским портам, чтобы лишить Германию использовать базы подводных лодок. Я был командиром пехотной роты, кавалером Железного креста Второго класса. Имел офицерский чин обер-лейтенанта и был ярым патриотом Deutsches Reich.
       Наш пехотный полк оборонял хребет под Ипром. Бои были жестокие, и потери от ежедневных атак и артиллерийских обстрелов были колоссальными. Состав моего подразделения обновлялся много раз, но мне каждый раз везло оставаться в живых.
       В один из дней мне приказали поднять свою роту в атаку и отбить утраченную ранее пулемётную позицию. В бой мы пошли всем батальоном. Шли красиво, и враг молчал. Эта тишина была подозрительной и ничего хорошего не предвещала. Когда выровняли строй и побежали, начался массированный огонь артиллерии и пулемётов. В считанные минуты нейтральная полоса окуталась дымом от страшных разрывов снарядов.
       Я бежал впереди, сознавая, что очередная пуля или взрыв снаряда заберут мою жизнь. Все мы готовы были умереть за свою страну, но смертью своей желали приблизить нашу победу. Мне удалось добежать почти до самых траншей противника, когда передо мной взметнулось пламя разрыва. Мощная волна сбила меня с ног и швырнула наземь. От страшного грома я оглох и на какое-то время отключился. Упал перед кольями с колючей проволокой, частично порушенной огнём артиллерии. Дым разрывов защитил меня и укрыл. Мне повезло оказаться в мёртвом пространстве перед огневой позицией англичан.
       Над головой проносились смертельные пулемётные вихри и осколки, и я боялся пошевелиться. Мой пикельхельм с металлическим прусским орлом был пробит осколками в двух местах. Я был ранен по касательной в бровь. Сильно саднило и кровоточило плечо. Мне удалось осторожно закрыть раны бинтом и остановить кровотечение.
       Наша атака захлебнулась. Жестокие разрывы позади меня гулко били по барабанным перепонкам. Рядом со мной никого не было, и я лежал, вжимаясь в землю. Слёзы застилали мои глаза от горечи неудач и больших потерь.
       Все мои солдаты, бесстрашно бежавшие за мной, полегли. До меня не добежал никто. Соседние роты по флангам также прекратили атаку и отошли. Немногим тогда посчастливилось выйти из боя живыми. Особенно не повезло моей роте, которая шла в бой по центру и напоролась на массированный артиллерийский и ружейно-пулемётный огонь.
       К вечеру стихли крики раненых, просивших о помощи. Враг находился в двух десятках метрах. Отчётливо слышались голоса неприятельских солдат. В упор били очередями станковые пулемёты Виккерса, добивая выживших, но смертельные свинцовые очереди шли поверху.
        Рана на лице распухла и закрыла глаз. От долгого лежания тело занемело, отнялась рука. С большим трудом дождался сумерек. Долго полз назад, натыкаясь на закоченевшие трупы своих солдат, и уже отчаялся. Когда силы покинули меня, стал звать на помощь. К счастью, я был услышан воинами соседнего подразделения. На плащ-палатке меня долго несли до лазарета.
 — Кто-нибудь из моей роты выжил? — спрашивал я угрюмых солдат.
       Но они отворачивали глаза, и я понял, что все мои бойцы погибли.
       Доктора обработали раны, наложили бинты и поставили противостолбнячный укол. Обессиленный и сломленный, я завидовал павшим и сокрушался: «Почему я не погиб»?
       Тогда, возможно, я обидел своего Ангела-Хранителя тем, что потерял веру. Он оставил меня, и я это почувствовал. Через небольшой отрезок времени, во время очередной контратаки, меня тяжело ранило в ноги.
       Я знал, что не вернусь из этого боя и был готов. Не кричал и не звал на помощь, а молча умирал на поле боя, среди других погибших, застывших в разных позах. Не помню, как меня подобрали и вынесли на носилках вражеские санитары. Так я попал в плен. Командование моей части отправило домой извещение о моей гибели в бою.
       В пересыльном лагере для немецких военнопленных сильно опухла раненая нога, поднялась температура. Моё состояние было безнадёжным. Не знаю почему, но меня перевезли в хирургический госпиталь, где врачи ампутировали одну ногу до колена. Вторую ногу удалось спасти, за что я всю жизнь благодарен людям в белых халатах.
       После выздоровления я находился в офицерском лагере для военнопленных во Франции. При содействии Красного Креста меня, в числе других, интернировали в Швейцарию. После прорыва главного рубежа германской обороны на Западном фронте и подписания Компьенского перемирия многих немецких военнопленных отпустили домой. Вернулся в поверженную и истерзанную войной страну и я.
       Все усилия, затраченные ресурсы, страшные людские потери привели к тяжёлому экономическому кризису и поражению. Многие мои соотечественники были в отчаянии и скорби. Я тоже был не рад тому, что остался жив. Не сразу ко мне пришло осознание того, что эта война была не нужной. Алчность правителей государств и их политические амбиции были выше человеческих судеб и жизней.
       Вернуть веру и радость жизни мне помогли моя невеста и кузина Генриэтта. Мы полюбили её маленькую Kindlein. После скромной свадьбы мы стали Анне крёстными родителями, а наша крестница была старшей сестрой нашим детям.
      
       Мой отец, Гюнтер Мейер, не пережил трагического известия о смерти единственного сына и вскорости умер от сердечного приступа. Мои письма из плена о том, что я жив, пришли с запозданием. Его молодая жена, Генриетта, являвшаяся дальней родственницей по двоюродному брату, вышла замуж за русского военнопленного. У них родилась дочь, но её молодой муж не смог остаться в Германии, когда всех русских отпустили домой.
       Я стал жить в своём имении и продолжил заниматься сельским хозяйством. Научился ходить на протезе. Бывшая жена отца вместе с дочерью жили рядом, в отдельном доме. Мы разделили имение и жили очень дружно.
       У нас с супругой родилось трое детей. Старший сын, к сожалению, покинул этот мир и ждёт нас в небесном царстве, где нет вражды, а есть божественная любовь и вечность.
       Генриетта долго ждала известий из России, но через шесть или семь лет вышла замуж за морского офицера и переехала жить в портовый город Гамбург. Первое время она писала письма, но вскоре связь прекратилась.
       Во время войны с Россией и союзниками Гамбург подвергался жестоким бомбардировкам и был почти полностью уничтожен авиацией союзников.
 — Генриетта с дочерью живы? — спросил взволнованный Константин.
 — Думаю, что живы, — ответил старик, — после долгого перерыва она написала письмо, пришедшее из Нижней Саксонии, из Ганновера.
 — Ганновер тоже был уничтожен британцами.
 — Я знаю. Письмо было после войны. Значит, она с дочками осталась жива.
 — А муж?
 — Про мужа ничего не знаю. 
 — Старшая Анна мне сестра по отцу.
 — Я был знаком с вашим отцом. И я сразу понял, что вы сын того русского пленного из Сибири.
 — Вы его помните?
 — Мы с ним были почти приятели, если не считать, что он воевал против моей нации. Но я понимал, что он, как и все мы, был подневольный. Помню, что он сильно тосковал по родине и своим родным.
 — Да. Мне отец рассказывал о жизни в плену. И о том, что в Германии у него остались жена и дочь.
 — У Генриетты, возможно, своя семья. Вы хотите их найти?
 — Не знаю.
 — Своего русского отца Анна не знала. Сомневаюсь, что она нуждается в знакомстве с ним.
 — Отец переживал за судьбу немецкой жены и дочери.
 — Не стоит ворошить прошлое. У вашего отца в России своя семья и свои дети. Пусть волнуется о своих родных. А пережитое лучше не бередить, чтобы больше не было слёз.
 — Я понял вас.
 — Передавайте от меня большой привет своему отцу. Он помог мне понять, что враги тоже могут быть добрыми людьми. Именно тогда я понял, что простые солдаты не были виноваты в политических авантюрах и империалистических противоречиях крупных держав. Я продолжал любить своё Отечество, но стал сомневаться в истинных целях жестокой войны.
 — Именно поэтому в нашей стране произошла революция.
 — И у нас годом позже был свержен кайзеровский режим. Кстати, я очень рад, что ваш отец смог выжить.
 — Спасибо.
 — И вот ещё что. Подождите, пожалуйста, меня здесь. Я скоро приду, — с этими словами старик, опираясь на трость, поднялся из-за стола и направился по направлению к своему дому.
       Через некоторое время он вернулся в сопровождении своей супруги - милой бабушки с добрыми и немного грустными глазами. Затем передал своему гостю серебряную кружку и старую, чуть погнутую, алюминиевую ложку.
 — Эти вещи хранила Генриетта, как память о человеке, который подарил ей любовь и надежду на лучшее. Она никогда не обижалась на своего русского мужа и всегда его оправдывала. Считала себя виноватой в том, что препятствовала его возвращению домой. Дочери говорила, что его любовь к родине была сильнее, потому что каждый должен жить там, где родился, где его корни.
 — Благодарю вас.
       Константин Федотович тепло попрощался со стариком и его женой. Они не отпустили его, пока не напоили чаем со свежим ароматным пирогом. Затем проводили его на улицу, пожелали счастья и пригласили обязательно приезжать в гости.
      
       Позже молодой офицер внимательно рассмотрел старинную кружку. Она была с финифтью в центре и возможно была из старого набора, который его отец не донёс домой в качестве подарков. Погнутая алюминиевая ложка была, вероятно, со времён плена: на тыльной стороне можно было прочитать: «Блокъ 6, Федотъ».