Баварские рассказы. 16 - Каталажка

Сзади с противным скрежетом защелкнулась тяжелая дверь. Леша тяжело вздохнул и с усилием растер онемевшие от наручников запястья. Только после этого он осмотрелся по сторонам. Однажды, еще в Украине, он видел фильм, где главный персонаж мечтал оказаться в голландской тюрьме. Много мытарств испытал на пути к вожделенной цели и в конце концов все-же добрался до этого райского места. Пятиразовое питание, фитнес на тюремном дворе, огромные телевизоры прямо в камере и прочая хренотень.


    Каталажка в Ансбахе не очень-то походила на увиденное в фильме. Большое, квадратов в шестьдесят помещение освещалось тусклыми люминесцентными лампами, по бокам стояли двухъярусные койки с матрацами, но без белья, а в дальнем конце камеры серым зарешетчатым пятном светился квадрат окна.


    Пахло табачным перегаром, потными телами и еще чем-то неуловимо отвратительным. Хотя, собственно, чем еще должна благоухать тюрьма? Явно не тюльпанами. Десятка два обитателей каталажки без всякого интереса обозрели Кононенко, и не заметив в парне ничего экстраординарного сразу утратили к нему интерес.


   Леха наоборот, напрягся. В общем-то в тюрьме он оказался впервые, нет, в родном советском «обезьяннике» Леша бывал частенько. Туда его забирали в основном за драку, но быстро отпускали, хватало настоящих преступников. Давали пару раз резиновым «гумманизатором» по спине, в целях, так сказать, «профилактики вензаболеваний», и отправляли корчиться от боли в забитом милицейскими «бобиками» дворе. Однажды в Полтаве забрали даже в вытрезвитель, причем совершенно трезвого.


   Но это была настоящая тюрьма и от этого страх липкой змеей оплел душу и тело. В юности Леша наслушался много историй про Лукьяновскую тюрьму, с ее ужасами и неумолимыми воровскими законами, о том, как «ставят на перо», «пускают на хор», «щимят» и «опускают». Перво-наперво вошедшему в камеру «деда Луки» бросали под ноги полотенце и смотрели за тем, что новичок будет делать. К сожалению, Лешина память не сохранила подробностей этого ритуала, что, как и зачем делать в такой ситуации.


   Тут полотенца под ноги никто не подкладывал и это слегка успокоило Кононенко. Нерешительно потоптавшись на месте, он осторожно двинулся к ближайшей пустой койке и тихонько уселся на самом краю.


    Тюремные завсегдатаи по-прежнему его игнорировали, всецело занятые своими делами. Светловолосые немцы с исколотыми венами и опухшими лицами, кучковались у дальней стены, три темноволосых гражданина вполголоса переговаривались на соседней койке. С пяток арестантов сидели в разных концах каталажки, храня гордое одиночество. И лишь у самого окна заседал «тюремный актив». То, что эта группка верховодит здесь не оставляло никакого сомнения, уж через чур нагло они себя вели.


   Типы были странными, внешне похожие как братья, коротко стриженные шатены с резкими, потемневшими от солнечного света лицами и острыми, как опасная бритва взглядами. Компашка играла в какую-то игру и время от времени начинала отчаянно спорить гортанными голосами, тут же возле них «шестерило» два фрица с безвольными лицами и огромными зрачками наркоманов со стажем.


 - «Что за публика такая»? - подумал Леша. – «На наших кавказцев смахивают, нет, все-же не они». - Он еще недолго понаблюдал за странной «толпичкой», а затем выкинул их из головы, вернувшись к своим бедам.


  Не даром Олежка говорил, что Лешу погубят бабы, так и получилось. – «Оракул хренов», - раздраженно решил Кононенко и тут же почувствовал раскаяние, ни его товарищ, ни Орыся в случившемся виноваты не были, впрочем, как и он сам.


  Встретил Леша ее в супермаркете и сразу обратил внимание, уж больно хороша была барышня. Чуть полноватая, с тугой смоляной косой и ярко накрашенными губами, Орыся была вызывающе красива, броской южной «вродой». Леха так и застыл с тележкой прям посреди прохода. Девушка оценивающе осмотрела киевлянина и после традиционного немецкого «шайсе», добавила на чистейшем украинском: - «Чого вытрищився, дурень»?


   Странное знакомство, но Леша привык к тому, что его в Германии на каждом шагу подстерегали неожиданные встречи. Орыся жила в Ансбахе второй год, по переписке вышла замуж за фрица предпенсионного возраста. Дома, в черновицком селе остался неудачный брак, безденежье и отсутствие каких бы то ни было перспектив. Здесь она не работала, новый муж был богат, и наслаждалась спокойствием и праздностью.


   Орысин фриц частенько уезжал по делам в Голландию, и Леша с радостью подменял немолодого ганса в исполнении супружеской повинности. Землячка была ретива как необъезженная кобылица из романа Фенимора Купера и выжимала из питающегося местной ботвой Кононенко последние соки.  Как говорится не до жиру, быть бы живу. И только полностью исчерпав Лехин «моторесурс», Орыся милостиво отпускала измочаленного парня. К счастью для последнего, их свидания происходили не чаще раза в неделю, иначе темпераментная хохлушка загнала бы киевлянина в могилу своей страстью. Но, по всему выходило, что вакантное место фрица замещал не он один, имелись и другие дублеры.


   Сегодня часов в восемь вечера он закончил «игрища», и еле передвигая копытами, двинул к машине. Орыся с мужем жила в центре Ансбаха, в пешеходной зоне города, поэтому «форд» приходилось оставлять за два квартала от ее дома.


  Потихоньку смеркалось, дул противный ноябрьский ветер, из-за черной тучи лениво выкатил серебряный диск луны и мрачно осветил пустынные улицы. В воскресенье вечером народу всегда мало, народ сидит по домам или посасывает пиво в пабах. Леша шел через небольшой сквер наслаждаясь тишиной и спокойным течением мыслей, ему было хорошо. Последние солнечные лучи слабо освещали светло-коричневые фасады домов, разжиревшие голуби с трудом переставляли крючковатые лапы. Город был пуст.


  Неожиданно из-за поворота вынырнул видавший виды «опель». Кононенко не успел даже удивиться тому факту, что по пешеходной зоне рысачит какой-то фриц, как из легковушки выскочил здоровенный мордоворот и обхватил его своими ручищами. Леха был твердым гетеросексуалом и не любил, когда его обнимали мужчины, особенно если сзади, поэтому стал делать то, что на его месте сделал бы любой другой – вырываться. Но это оказалось не так просто, нападающий был много сильней измученного Орысей парня.


   Тогда Леша расслабился, заставив подумать фрица, что он сдался и отдается на волю провидения. Напавший немного ослабил хватку и что-то резко пролаял прямо в ухо Кононенко. Тот ничего не понял, он был слишком занят другим, а именно тем, что, быстро прижав подбородок к груди, резко засандалил крепышу затылком в носяру. Фриц такой подлости явно не ожидал, и тут же выпустил Лешу из своих объятий. Удар назывался «поехать на Троещину» и был хорошо знаком многим киевлянам, но неопытный фриц, в «матери городов русских» скорее всего не бывал, за что и поплатился.


   Обрадованный Кононенко решил развить успех и поставить пару «бланжей» своему обидчику, но из машины вынырнуло еще два ганса. Один на ходу вытаскивал наручники, а второй из-под ветровки тупорылый пистолет. Леша вдруг четко осознал, что влип по уши, за расквашенный нос своего приятеля, полицаи, а это были явно они, вряд ли поведут его в кондитерскую «Гофмана». Скорее наоборот, превратят своими «гумманизаторами» в некое подобие кота Матроскина.


   Но фрицы бить его не стали, лишь защелкнули холодные браслеты на дрожащих от возбуждения и липкого страха руках парня и бесцеремонно запихнули его на заднее сиденье старого «опеля». В участке обыскали и милостиво разрешили связаться со своим адвокатом. Таковой у Лехи отсутствовал, пришлось, как обычно, звонить Крайзеру. Витьки дома не было, и Леша сбивчиво поведал свалившиеся на него несчастья Анютке. Та охнула и пообещала тут же отправиться на поиски своего супруга. Потом явилась толстая тетка-сержант и рубленными фразами объяснила вконец деморализованному Леше, что его подозревают в реализации наркотиков, а также оказании сопротивления при аресте. Утром его отвезут в городской суд и предъявят обвинение… Леша выслушал новости со странным ощущением, что все это происходит не с ним, он лишь оказался случайным зрителем этого безумного водевиля.


   Кононенко обернулся и посмотрел на соседнюю койку, где трое темноволосых певуче переговаривались на знакомом языке.


 - Молдовянэскэ, романешти? – он порылся в своем более чем скромном багаже молдавских слов. В конце восьмидесятых Леша несколько раз бывал в этой небольшой республике и был совершенно очарован бархатистым звучанием местного наречия. Живи он, например, в Кишиневе, то обязательно выучил бы столь понравившийся ему язык.


 - Молдова, Молдова, - закивали головами темноволосые. Потом они, перебивая друг друга, затараторили по-своему, но Леша ничего не понял.
 - По-русски говорите? – с надеждой спросил Кононенко, он был не прочь поболтать с ребятами. Увы, молдаване были совсем юными и язык Пушкина в школе уже не учили, они смущенно улыбнулись и выдали несколько слов, хотя и русских, но не тех, что жаждал услышать от них киевлянин.


   Леша обреченно вздохнул и вытащил из кармана ветровки плоскую коробочку из-под галетного печенья. Свернув крышку, он предложил молдаванам туго набитые самокрутки. Чернявые оживились и потянулись к коробке.


   Сигареты, купленные в Украине, давно закончились, и Леше волей-неволей пришлось покупать германский подакцизный товар. Пять марок за пачку платить не хотелось, но и тут существовала возможность сэкономить. В табачных лавках продавался табак и бумага для самокруток, таким образом пачка сигарет выходила много дешевле – марки две-две с половиной. Правда во время курения табак попадал в рот, сразу возвращая Лешу во времена табачного дефицита, когда приходилось «смолить Приму», а по вечерам требовалось крутить самокрутки на день грядущий. Фрицы для этой цели покупали специальные машинки, но стоили они не дешево. Теперь после работы, некурящий Олежка весело подтрунивал над осатаневшим от скручивания сигарет Лехой, резонно предлагая раз и навсегда избавиться от этой пагубной привычки.


    В дальнем конце камеры, там, где дулась в карты четверка «блатных», заметили поднимающийся к потолку сизый дымок, и от компашки отделился невысокий крепыш в вылинявших голубых джинсах. Он вальяжно подошел к Леше и требовательно указал на коробку. Кононенко снял крышку и протянул самокрутки незнакомцу. Тот, вместо того, чтобы угоститься одной, или двумя, повел себя совершенно по-свински и забрал всю коробку вместе с ее содержимым.


  Леха оцепенел от ярости. Коротышка стоял прямо перед ним и нагло ухмыляясь, делал недвусмысленный жест, мол «я тебя имел». Разумный человек смолчал бы, что было бы самым мудрым решением в данной ситуации. Неизвестных идиотов было четверо и вели себя они очень развязно, чувствовали свое превосходство перед сокамерниками. Без сигарет можно было и потерпеть, тем более, что, лишившись своего единственного достояния, Леша теперь не представлял интереса для «блатных».


  Но все вышеуказанные аргументы рассмотрел бы сдержанный и трезво мыслящий человек, к числу коих Кононенко, к сожалению, не относился. Кровь моментально бросилась в голову, а в висках застучали тревожные молоточки, сердце бешено ухало, а руки нервно вздрагивали в предвкушении драки. Дело было не в самокрутках, а в оскорблении. Он несколько секунд продолжал сидеть неподвижно, пытаясь сдержать гнев, но быстро понял, что сделать это будет сложно. Бурлящая лава ярости кипела в нем, как вода в чайнике, грозя сорвать крышку.


  Леша, не вставая уперся взглядом в бесцеремонного нахала и принялся разглядывать его. Тому это не сильно понравилось и свиные глазки на смуглом лице коротышки нервно забегали, он почувствовал настроение киевлянина.


  Почему-то считается, что если ты сидишь, а твой противник стоит перед тобой, то первый оказывается в невыгодном положении. Ничего подобного. Наоборот, вставая у тебя появляется возможность неожиданно ударить. Так Леха и поступил. Спружинив ногами, он нанес незнакомцу страшный апперкот в подбородок, от которого последний свалился на бетонные полы каталажки, как срубленное дерево. В камере повисла гробовая тишина. Лешин обидчик медленно сучил ногами и пускал кровавые пузыри, лежачи на холодном цементе, рассыпанные самокрутки валялись рядом, а тройка единоплеменников поверженного «баклана» медленно поднимались со смятой койки.


   Время будто остановилось. Тяжелый воздух каталажки еще больше сгустился, движения приближающихся противников стали неестественно вязкими. Сумасшедшее возбуждение постепенно утихло и в возвращающееся сознание стал доходить тот факт, что его положение хуже не придумаешь. Он в тюрьме с тяжелейшими обвинениями в свой адрес. Даже если выяснится ошибка и Леша сможет доказать, что никакой он не наркоторговец, то обвинения в сопротивлении полиции никуда не денутся, а за них ему светит реальный срок.


   Но даже это не самое страшное, до предъявления обвинений еще надо было дожить, а как раз в этом и заключалась самая большая сложность. Троица обступила Лешу и незнакомцы, перекинувшись несколькими глухими фразами бросились на Кононенко. Дрались молча. Некоторое время Леше удавалось сохранять дистанцию и не допускать гибельного для себя ближнего боя, благодаря более длинным, чем у его противников рукам и занятиям в школьной секции бокса.


   Бронзоволицые поначалу только мешали друг дружке, каждый норовил первым добраться до Лехи. Но последний пару раз крепко засветил своим обидчикам, заставив незнакомцев быть более осмотрительными. Драка длилась не более пары минут, а Кононенко уже чувствовал страшную усталость, долго в таком темпе он не сможет сопротивляться. Киевлянин постепенно переместился в угол камеры, сузив таким образом линию боестолкновения.


  Его противники тоже поменяли тактику. Один вытащил откуда-то остро заточенную отвертку и стал бешено махать ею, норовя засадить самодельное оружие в живот Кононенко. Леша моментально вспотел, все блестящее и сверкающее всегда вселяло в него ужас, он попытался выбить отвертку из рук темноволосого, но безуспешно. Второй «чурка» достал тускло блеснувший кастет и стал подбираться с другой стороны. Третий противник благоразумно отступил в глубь камеры и наклонился над любителем бесплатных самокруток, он только мешал своим товарищам.


   Лехе стало совсем худо. Он с трудом отбивался от наседавших на него «чурок» и надеялся теперь только на полицию, она одна могла сейчас спасти его. Но тюремщики не спешили одевать на себя плащи Спайдерменов, а сокамерники совершенно не собирались из звать и прерывать таким образом интереснейшее зрелище. Даже молдаване с упоением наблюдали за кровавым действом, не хватало только попкорна и колы со льдом.


   Тип с кастетом все-же достал его и напрочь разбил бровь, Леша врезал ему в челюсть, заставив отступить, но было уже поздно, кровь стала заливать глаз. Этим тут же воспользовался молодчик с отверткой и нанес Кононенко несколько ударов в плечо и по ребрам. Боль кровавым цветком расцвела, и моментально притупилась, смытая дикой яростью, которая иногда посещала киевлянина. В такие моменты он превращался в безудержного берсерка, но если те накачивались отварами из наркотических грибов, то Леше хватало горячей, как кипящий глинтвейн крови, полученной по наследству от чигиринских казаков и кержаков – первых колонистов Сибири.


   Он легко, как пушинку оттолкнул типа с отверткой, не обратил внимания на несколько вскользь прошедших ударов кастетом и одним прыжком оказался у окна, где на коротком табурете лежали замусоленные карты. Фрицы-наркоманы шарахнулись от Леши в разные стороны, уж больно страшно он выглядел, но Кононенко «шестерки» не интересовали – его манил табурет.


   Еще во время институтских драк с «черными» он уяснил одну вещь, на каждую, пусть даже самую широкую гайку, есть свой, неприятно толстый болт. Если кавказцы хватались за ножи, то он доставал из бэка – небольшого рюкзака, с которым не расставался, аккуратный туристический топорик, уравновешивая таким образом шансы сторон. К сожалению его верный друг вместе с бурной юностью канул в лету, и помочь сейчас Леше не мог. Но этого и не требовалось. Зачем ему топорик, если имеется такой классный табурет?


   В знаменитой книге «Архипелаг Гулаг» великий Солженицын описывал, что во всех чекистских «пытошных» табуреты были приколочены к полу. За этим следили строго, ибо несколько раз несчастные страдальцы-заключенные раскраивали ими черепа особо злобных следователей. Здесь табурет стоял спокойно, слегка соприкасаясь со смятой постелью.


   Ощутив в руке прохладную гладь деревянной ножки Леша взревел, как бык на корриде и бросился на своих противников. Время снова остановилось. Едва очухавшийся от апперкота чувак первым почувствовал мягкое прикосновение табурета по затылку, и отчаянно хрюкнув отправился досматривать сны на пол. Бронзоволицые посветлели, их физии сейчас источали ужас и растерянность, использовать стульчак, как дубинку им и в голову не приходило, они ломанулись к тяжелой двери и с отчаянными криками забарабанили в нее.


   Краем глаза Кононенко видел, как фрицы с исколотыми венами шустро залазят под койки, не желая разделять участь любителя покурить «на шару». Молдаване прижались друг к дружке, словно брошенные мамой замерзшие щенки. Даже полицаи, которые прибежали на шум испуганных темноволосых смотрели на Лешу с открытыми ртами, уж больно зверски выглядел окровавленный киевлянин с перекошенным от ненависти лицом и разбитым табуретом в правой руке.


   Что было потом он помнил плохо. У него забрали импровизированную дубинку и одели наручники, затем увидев рваные раны по всему телу, сняли браслеты и под руки, как барышню-гимназистку отвели в медпункт. Белесая немка долго охала, накладывая швы и что-то злобно выговаривала смущенным полицейским.


   Потом была карета «скорой помощи», где он ехал вместе со своим темноволосым «приятелем», бедолага никак не мог прийти в себя, знакомство с табуретом для него закончилось достаточно печально. В больнице Леше сделали укол и поставили капельницу. Затем он спал. Долго, бесконечно долго… Ему снились теплые каштаны, поблескивающие в лучах мягкого украинского солнца на ладошке прекрасной незнакомки, багряный закат над Днепром, тихие киевские улочки и «Пражский торт». Это было так прекрасно, что просыпаться совсем не хотелось.


   Но нежиться в сонном царстве вечно не удавалось еще не кому. Леша пришел в себя после двадцати часов крепкого сна. В коридоре его ждали приятели, весть о злоключениях земляка разнеслась по всей эмигрантской общине, наделав много шума. Но теперь все было позади. Дикая, несусветная история, неожиданно начавшись, так же внезапно и завершилась.


   С тем, что Леша не наркокурьер разобрались быстро, но оставалось обвинение в сопротивление властям. Лесик, выступивший в роли адвоката, внимательно просмотрел запись задержания и поднял дикую бучу, Лешу схватили, не представившись, и не показав удостоверения полицейского.


Фрицы поняли, что ловить тут нечего и сняли все обвинения. Оставались только албанцы. Четырех косоваров задержали аккурат перед Кононенко, и готовились предъявить им обвинения в многочисленных домовых кражах. Публика была «стремная», и их от греха подальше собирались забрать из городской тюрьмы в федеральную, да вот беда – не успели… Бесплатный адвокат, которого предоставили балканцам власти города, посоветовал подать на Лешу в суд, за нанесение увечий, но те его даже не дослушали. Встречаться с бешеным русским им почему-то не хотелось даже в присутствии присяжных заседателей.


   Через три дня его выписали и отпустили восвояси. В Лютерхаусене Кононенко встретили, как героя, нагнавшего страху на вездесущую албанскую мафию. Леша вяло улыбался и отмалчивался, не желая даже мысленно возвращаться в тускло освещенную камеру каталажки. Рассказывать про драку ему не хотелось.



   Хотелось домой. Еще лежа на шикарной больничной койке, Леша принял твердое решение – он возвращается на Родину. Как там пел Шевчук – «Пусть кричат – уродина, но она нам нравится, пусть и не красавица». Пора было собираться в обратный путь…