Если ехать в Её...

         
               
                - код  Йя Кунэна -       

                А был ли мальчик?
                М. Горький
               
                I.

   Смеркалось. Небо золотилось. Тихонько солнышко садилось. Всё мягче становились краски: как будто после  чьей-то ласки. Всё глуше, сумеречней звуки. Но не было вечерней скуки!
    А голубой электровоз,  в Её который всех нас вёз (хотя, возможно, и не всех, но, ошибусь, то птичий грех) напоминал мне кибер-птицу, что даже ночью не садится,  а мчит, вонзая крыльев сталь, - во тьму, в неведомую даль...

     - Господин механик,- стоя у подножия гигантской машины, в которую вложено столько человеческого ума и трудов, что хотелось благодарно снять перед ней шляпу, но голова моя, к сожалению, была непокрыта и прекрасные тёмно-русые волосы с благородными проблесками седины свободно ниспадали до плеч, сослагательно сказал я, смотря высоко вверх, -  не  могли бы вы  оказать мне  одну небольшую любезность следующего толка. Нет-нет, если это вас затруднит,-  то Бога ради!
    -  Что вы:  я - весь внимание!- голос  электровозного машиниста был хрипл, но очень  приветлив.-  Я  весь - к совершенно любым  услугам!
  - Спасибо: я знал, что в вашем министерстве работают очень достойные люди, но не ожидал, что до такой степени...
   - И вам огромное спасибо! Как это приятно, когда люди даже в аварийной ситуации дарят друг другу комплименты!
   - Всё, что в моих силах... Итак, запомните, пожалуйста, время начала нашего разговора. Один момент... - я глянул на свои командирские. - Очень прошу: 19-30 десятого сентября 2010-го года. От Рождества Христова. Вернее, насколько я в курсе, от  Его  Крещения.
   Глаз  измождённого (так мне тогда показалось: он сидел ко мне в острый профиль, из которого, я был почему-то уверен, и состоял), но очень  веселого, что никак не соответствовало ситуации,  механика небесно-голубого электровоза заинтересованно засветился.
   - Если вы считаете, что это важно для МПС, я обязательно запомню. Кстати, экскьюз ми плиз, вы, как я понял, - истинно  верующий?
   -  Я?  Вряд ли. А вы?
   - Конечно, нет! У  нас в кабине такая жара, что в Бога поверить очень трудно. Он бы не допустил (а я допускаю, - механик так и сказал: «а я допускаю»!-, его присутствие в Мире лишь в качестве  субстанции сугубо доброжелательной и конструктивной), - чтобы при транспортировке почти тысячи душ из точки А в точку Б  в кабине магистрального электровоза было +1100 по Фаренгейту при  влажности  воздуха 12%. Это нонсенс! Причём - весьма вопиющий.
   - То есть вы как бы -  технический атеист?
   - Ез, ай эм!
   - Это  логично.
   -  Что - «логично»?
  - То, что вы так здорово объясняете отсутствие в мире Бога отсутствием в кабине электровоза кондиционера...
   Механик искренне расхохотался:
   - Всю жизнь говорил и не знал, что прозой! Спасибо за комплимент. 
  - Пожалуйста. Кстати, у меня сосед вообще  – биологический атеист: у него перманентные нелады с пищеварением, так  он во время запора или поноса  считает, что Бога нет, ибо-де не допустил бы он, будучи всемогущим и мыслящим инновационно, а главное — милосердным,  такого безобразия.  Бывают, кстати, - если вас эта тема интересует, -  и другие разновидности современного атеизма. Напримерно, партийно-политические:  если партия скажет, что бог есть -  молятся, если скажет, что бога нет — плюются в иконы. Всё согласно Уставу...
  - Спасибо, довольно: вы меня уморили! - худой (так, повторяю,  мне тогда, на предвечерние глаза мои, казалось) механик хохотал навзрыд.- Вы  очень нетривиально формулируете.  Соу мэни мен, соу мэни кастомз! Развивайте в себе этот прекрасный дар.  Но именно – развивайте: всё, что не развивается,  – неизбежно  деградирует и даже вовсе исчезает! Да: а когда у вашего соседа пищеварение нормализуется,  он становится  истинно  верующим ?
  - Конечно! Если меж Миром и твоим кишечником наступает гармония, как не поверить?  Но меня сейчас волнует другое...  Во-первых, чтобы вы  чётко запомнили время начала нашего разговора.  Спасибо: я вам верю! Во-вторых, мне надо срочно сломать в лесполосе, которая за вашей полосой отчуждения,  веточку цветущей скумпии. Вы не против?
   - Скумпия цветёт - в сентябре?!
   - В том-то и дело. Хочу понять этот феномен. Успею до отправления?
   - Надеюсь. Но не увлекайтесь: по рации поступил сигнал, что сотворивший аварию автомобиль уже стаскивают с рельсов трактором-тягачом, а сами рельсы не повреждены. То есть мы скоро поедем. Я дам гудок - и задержу электровоз ещё минуты на две: лично для вас. В Главной Инстукции МПС нет пункта, что-де нельзя задержать движение  на две минуты по просьбе любого из  пассажиров, если он старается разгадать тайну, возможно, важную для фундаментальной науки. Ит из андестэнд? Вэл. Однако имейте в виду: если скумпия цветёт в сентябре, значит в том месте (она ведь из семейства анакардиевых, в котором есть даже такое древо  как акажу, дающее очень специфический едкий бальзам),-  может быть аномальная зона, аналогичная общеизвестной чёрной дыре.
   - Вы имеете в виду насильно прерванное пространство?
   - И пространство, и время. Будьте крайне осторожны!
   - Спасибо, вы очень любезны,- кивнул я механику электровоза, который, если иметь в виду сам локомотив, отъехав не больше двух сотен метров от вокзальчика  небольшой станции, построенного в  стиле кокетливого железнодорожного рококо ( колонны, стилизованные под птичьи лапы, фризики, антаблиментики, нервюрчики, то-сё),-  остановился из-за проблем на перегоне.- Но разве нельзя было сбросить прочь с рельсов вашей прекрасной Машиной какую-то ничтожную  легковушку,- о господи, неужели это говорю я? увы: именно я! что это со мной? –,  и освободить путь для нормального пассажирского движения по зелёному  до самой Её? Это же так просто: сбросить под откос!  Мне, кстати, дальше Её и не нужно.
    Хорошо различимый в профиль, механик повернулся ко мне в анфас – и почти мгновенно исчез для визуального наблюдения: настолько он (так мне тогда, смутным предвечерьем, упорно казалось)  был худым.
   - Ов коз:  в принципе - можно,- голос  был ещё более хриплым, но доброжелательность в нём даже усилилась.- Однако Главная Инструкция МПС этого не разрешает. Дело в том, что существует такая вот реальная  опасность: пока будешь сталкивать под откос  спецустройством на бампере электровоза пресловутый автомобиль, - можно ненароком изуродовать государственные номера –  и тогда  расследование  по линии ловэдэ  сильно затянется.
     -Да, это серьёзно!- кивнул я .- Это посильнее «Фауста» Гёте!
     Механик  прыснул. Видимо, считая, что я иронизирую.
     Но тут же спохватился,  опять став доброжелательно-серьёзным.
     - В общем, вы, господин механик,  - посигналите?
     - Вэл,- кивнул машинист электровоза, вновь трансформируясь в хорошо различимый даже в предсумеречный осенний час профиль.- Ез ит из. Я не подведу. Не подведите вы себя сами.
     - Заранее благодарен!
    Кстати, железнодорожники, что я недавно заметил, при Йя Кунэне,- имею в виду ныне действующего министра МПС (все фонетические аналогии случайны, а 2010-й год, как многое в этой истории, условен),-  стали очень хорошо говаривать по-английски. И хотя  это вряд ли напрямую связано с плохой игрой «Локомотива» в чемпионате премьер-лиги, однако косвенно – не исключено: «ослиные уши необходимости» (все претензии по формулировке – к Марксу), и правда,  грубо торчат из всякой случайности.
      Но — к делу:  сюжет зовёт...
     Когда половина пути по зоне отчуждения мною была уже пройдена и до  загадочно цветущего в сентябре кожевенника, -  о чём догадаться сравнительно не сложно,-  оставалась лишь вторая половина, механик электровоза хлипло, как одинокий ворон, крикнул:
    - Сэр! А у вас хоть иногда -  болит сердце?  Или вам сие  неведомо?
    Пожав плечами так, чтобы он видел из своей кабины, я ответил:
    - Почему же? Бывает:  ничто терапевтическое мне не чуждо.
   - Это очень хорошо! - обрадовался весёлый механик.- Дело в том, что у меня есть уникальный рецепт на случай любой сердечной боли (и, кстати, не только её): просто надо представить, что у вас нет сердца, - и болеть будет нечему! И так,  следите за ходом моих мыслей,  -  по всем спектру болей.  Андэстенд?
  - Спасибо, вы очень любезны... Ещё раз - не забудьте о гудках, господин машинист: если можно, два – коротких, один – длинный...
    - Ов коз, ов коз!
   До цветущей скумпии из проблемного, как считает механик,  семейства анакардиевых-сумаховых оставались считанные метры. И  меня – словно осветила молния предвидения: сейчас что-то случится!
   Наверно,  плохое.
   А  скорее  всего  -  даже очень плохое...

   Я  чувствовал: внутри сработал тумблер. Я стал каким-то напряжённо умным.  Каким ни разу  не был среди дня. Уж не пора ли вам - спасать меня?  Я так боюсь ночные видеть тайны!  Да, я ничтожный,  маленький, случайный. Да, одинокий, да, совсем ничей! Не надо раскрывать мне смысл вещей.  Зачем он мне уже на грани ночи? О Господи, Ты меня слышишь, Отче?  Уйми свою – или чужую? -  рать: не надо меня на ночь просвещать!   Как страшно, как тревожно на душе... Я  - пас!   Мне  - всё:  туше...  туше...  туше...

                II.
   И сказал механик электровоза в ходе нашей беседы, то есть до моего похода в заросли не традиционно цветущей скумпии: «До сих пор самым ярким событием в моей жизни была встреча с Пушкиным».
     Нет, всё нормально: он обещал развить эту мысль. Да не отпугнёт, мол, вас её феноменальность. Но время поджимало. И я вежливо пообещал, что дослушаю, - поскольку люблю (вернее, любил до сегодняшнего нестандартного вечера) всё парадоксальное,-  на какой-нибудь следующей остановке до  Её.  На что механик как бы вскользь заметил: «Проблемная штучка: ещё никто не доезжал...»
     Однако –  Бог с ним! И с ней.
     Вот и лесополоса.
     Почему так тревожно душе? Чего я, если точнее, боюсь? Неужто лишь того, что отныне предоставлен сам себе и за всё отвечаю сам?!
    Смутно. Но похоже.
    И ужас  вдруг охватил меня  от моей безмерной свободы.
    Куда я иду?
    Или –  кто меня ведёт, кто тащит меня  как на аркане?  От кого или от чего я стал, опять же вдруг, так беспросветно зависим?!
   Меж тем были уже не сумерки, а какая-то странная серая ночь. В отличие от чёрной, которую я однажды видел в Одессе, и от белой питерской, о которой  всего лишь читал, а видеть не сподобился...
   Ясно, что я сразу начал истерически искать цветущую скумпию. Одновременно напрягая слух, чтобы не пропустить сигнал, - три коротких, один длинный (кажется, так) -,  электровоза.
  Неожиданно занятие это,- поиск скумпии,- оказалось настолько сложным, что я глубоко задумался: именно - что мне на несколько минут желательно отключить, чтобы чётко сделал другое,- зрение или слух?  Надеюсь, я  пока понятно формулирую?
     Что — отключить?!
     Временно.
     Чтобы другое лучше работало.
     Сначала, было, решил отключить зрение: то есть закрыть глаза и ждать сигнала механика электровоза. Но тогда -  зачем я здесь:   я пришёл в лесополосу искать цветущую скумпию -  вслепую ?! 
     То есть однозначно надо было на несколько минут отключить слух. Зачем он, если надо всего лишь быстрее увидеть дымную шапку цветущей скумпии? Логика мне  всё ещё доступна !  Это хорошо...
    Проискав, в основном на ощупь,  султан кожевенника, я, однако, не без тревоги подумал, что совсем отключать слух всё же нельзя: могу пропустить сигнал электровоза. Да-да, я помню: три (или четыре?) коротких, один длинный. А  пропуск сигнала чреват серьёзными неприятностями: до станции Её поезда, к сожалению,  идут раз в неделю, ибо она, - как и станция, вернее даже полустанок Его -, находится на тупиковом отвилке центральной жэдэ магистрали.
   
    Я быстро включил одно ухо - и почти сразу же услышал длинный гудок. Решив, что это был какой-то другой сигнал, не относящийся к нашему уговору с измождённым (так мне, повторяю, казалось) машинистом электровоза,  я энергично, хотя, - и здесь повторюсь, - на ощупь  продолжил поиск цветущей скумпии в лесополосном подсаде.
    Ох, эти анакардиевые!
    Эти акажу, эти кустарники с жёлтой древесиной!  Прекрасно   зная местную флору, я определял пальцами имена растений: слегка шершавый орешник, изящно вырезанные листья молодых дубков, нежные, бесхитростные по форме листочки жердёл.
    Определял – и поражался: почему нет кожевенника?
    То есть - именно скумпии: ведь цветущий куст был не один – весь подсад состоял из этого мощного, очень какого-то нерусского кустарника, украшающего  наши степные лесополосы !
    Наконец, я понял свою ошибку. Возможно, роковую. Которая, надо понимать, и была причиной моего странного вечернего беспокойства.
    Дело в том, что, дав добро моему  походу в лесополосу, механик предупреждал не только о возможности наличия там аномальной зоны, - какой роскошный, но бессмысленный канцеляризм: возможность наличия; почти как желает оставлять лучшего,- но и советовал максимально точно учитывать при моём прохождении через железнодорожную полосу отчуждения неизбежный естественный снос идущего человека  в связи с вращением Земли вокруг своей оси. Который очень приблизительно описывает эффект Кариолиса.
    Не надо иронизировать, знатоки и любители точных наук!
    Мне тоже прекрасно ведомо, что величины эти, применительно к одинокому пешеходу, ничтожны. Хотя сами цифры, - о чём напомнил мне худой (да-да: на тогдашние мои глаза!), но весёлый  машинист,- огромны: 29,78 километров в  секунду по орбите вокруг  Солнца и тридцать километров в  тот же временной отрезок по причине вращения Земли вокруг собственной оси на экваторе.
  Механик,- что несколько  неожиданно для вроде бы беззаботного весельчака,- мгновенно рассчитал и угловую скорость для нашей шестидесятой параллели (в радианах в секунду). Но я её забыл. К тому же, если честно, был не уверен, что она мне вообще нужна.
    - Однако,- озабоченно предупредил, не совсем понятно по какой именно причине качая профилем головы, механик электровоза,- всё это имеет совершенно иные математические реалии, если ты: а) идёшь именно через железнодорожную полосу отчуждения, б) хочешь сорвать зацветшую в сентябре скумпию и в) одовременно - ждёшь сигнала электровоза в три коротких и  один длинный. О ез: цифры, мой господин,  меняются резко! Тем паче, если ты  ещё и едешь в Её.
   Механик настоятельно,- и, как я понимаю теперь, лишь слегка скрывая веселостью тревогу именно за меня,- советовал также учесть коэффициенты плотности грунта и скольжения подошв моих ботинок, вес бренного тела, температуру воздуха (желательно по Фаренгейту), линейную скорость прохода полосы отчуждения, величину остаточной магнитной индукции в нанотеслах и прочее, прочее, прочее.
    Тогда я, как сейчас вы, вежливо улыбнулся.  Увы, в последний раз!
    Зато теперь запоздало понял: как глубоко прав и как по-человечески заботлив, - спасибо ему,-  был мой случайный знакомый...
     Короче, о чём  уже не трудно догадаться, - я заблудился.
     Причём,  самым неиносказательным образом!
     Мне, - и это было воистину грозно, что выяснилось довольно скоро,-  вдруг показалось, будто скумпия цвела не на опушке, а чуть глубже в чащу дерёв.  Я в неё шагнул, раздвигая ветви, кажется, судя по запаху, сафоры. И, когда оглянулся, - оплечь никакой железной дороги не было. А было лишь серое небо серой ночи. Слегка заштрихованное черными верхушками дерёв, похожих на изломанные в бреду пальцы.
   Ну, знаете ли: ассоциации не придумываются, они  вытекают  из конкретного состояния конкретной души. А она была у меня в тревоге.      
  Я буквально заметался, ища уже не скумпию, но опушку. И постепенно,- однако неизбежно!-, оказался в чаще дикого ночного леса. Что случалось до меня с миллионами моих соплеменников.
      Мгновенно вспомнился даже Иван Сусанин.
      В том смысле, что заблудиться в настоящем  русском лесу – это, извините,  не  забавное приключение на пресловутом «отдыхе на природе», а зачастую -  самый настоящий смертный приговор...
      Да, это была не лесополоса: это был именно лес!
     Конечно,  если не паниковать, - а я, увы, был в жуткой, почти в не контролируемой панической коме,- то передо мной (в смысле: уже вокруг меня)  была всего лишь так называемая степная дубрава.
     Ну, не тайга же, не сельва, не дождевой лес.
     Но -  была! Вокруг и на многие  вёрсты.
     Когда-то, уже больше полувека тому назад,- пионер, влюбленный в Иосифа Виссарионовича Сталина, - я, покоряя природу, сажал точно такую же недалеко от родного городишки. И та дубрава , созданная детскими руками, была шириной в десять километров, длиной же - в двадцать. А поскольку Великое Государство, странно исчезнувшее,  любило единомыслие не только в наших преданных Ему головёнках, но и единообразие абсолютно во всём прочем, - критикуй-критикуй, Сванидзе, а нам его и сейчас жалко: Родина, она даже уродина – Родина!-,  то незнакомая дубрава, в которой я заблудился серой железнодорожной ночью, скорее всего была  точно такого же размера.
    То есть? Совершенно верно: сможешь -  не паникуй!
    Перестав заполошно метаться, я отчаянным усилием зашатавшейся воли кое-как  взял себя в руки. И сказал себе следующее.
   Ну, хорошо-хорошо. Ты, конечно,  отстал от поезда до Её. Длинный сигнал, факт, был после трёх  (или сколько их там)  коротких. Не надо было отключать уши! И что: это - жуткая трагедия? Это нечто, что может  окончательно перечеркнуть твою и без того не очень удачливо сложившуюся жизнь? Оглянись мысленным взором – и трезво оцени ситуацию... Твоя жена - изменила Отечеству? Нет: она всего лишь ушла к более молодому и успешному. Порадуйся за неё!
  Кстати, из всех классиков только Чехов, творец этого афоризма, абсолютно современен. Нынешние читатели не согласны с Достоевским, что-де все порядочные люди должны быть или идиотами, или хотя бы страдать эпилепсией. Дамы буквально ненавидят Анну Каренину  за то, что она развалила собственную семью и нарушила график движения пассажирских поездов. Устарел даже Шукшин. А Чехов — наш современник: к реализации  его призыва  по капле выдавливать из себя раба мы ещё  даже не приступали.
   Какие, спросил я себя,   - у тебя причины для паники на судне?
  Ты не родил сына? Родил!  Да, его посадили в тюрьму за мелкую торговлю наркотиками. Но не навсегда же! Он потенциально хороший: тюрьма его исправит - и он выйдет из неё прекрасным человеком.
  Ты, наконец, оказался на необитаемом острове? Какая ерунда! Переспишь ночь в дупле,- я как раз вышел на поляну, в центре которой рос дивный Дуб, достойный большой буквы, с визуально просторным дуплом,- переживёшь неделю в зале ожидания станции, а ещё лучше в комнатке для приезжих, деньги у тебя есть,- и поедешь в ту пресловутую Её. Предварительно выяснив,- тут я, как механик электровоза,  даже  иронически усмехнулся,- зачем это тебе  нужно...
     Словом, я вроде бы взял себя в руки.
     Я стал себе вроде бы подконтролен!
     А вокруг была прекрасная, хотя и серая ночь.
    Дыша свежим воздухом, - в котором, правда, слегка уже слышался горьковатый запах прели: шла ранняя осень и деревья начали сбрасывать листву,-  я завороженно глядел на огромный дуб.
    Это же надо, какой гигант вымахал в степи из ничтожного жёлудя, неумело, но так счастливо, посаженного когда-то мальчишеской рукой! 
     Мне вдруг  странно начало казаться, что именно я его посадил, дуб-гигант. То есть я своё дерево посадил очень удачно и дом неплохой построил, а  с сыном вышла грустная беда. И что? Бывает!
     Да и  почему именно я должен быть круглым счастливцем на этой земле, где столько несчастных? Надо знать меру своим претензиям к Судьбе. Надо думать не только о себе, но и о человечестве.
    И вот, когда я так спокойно вроде бы  философствовал, у подножья роскошного Дуба стоя, где-то далеко-далеко послышался странный шум. Кто-то стремительно,- шум нарастал обвально!-, мчался в мою сторону. И меня вновь охватила бесконтрольная, как цунами, паника.
     Меня заманили в дубраву некие силы и теперь окружают?
     Меня хотят за что-то убить?  Но за что?! И кто они — мои убийцы?
     Люди, звери, всякие потусторонности?
     Когда треск ломаемых веток стал уже невыносимо  близок, я  в панике  залез на дуб – и оказался  вроде бы в безопасном дупле.
    А буквально через минуту что-то огромное и серое, как сама ночь, вылетело, - если так можно сказать о чудовищных размеров звере, - на поляну.  И напряжённо-грозно остановилось. Вернее: этак отпятилось мощным задом к подножию моего  дуба и, словно готовясь к смертельной битве,  наклонило башку со слегка изогнутыми бивнями.      
   Это был матёрый секач.
   Это был вепрь!
   Достойный эпохи Мономаха.
   Совершенно не виданных мною ни в одном зоопарке размеров.
   А вслед за этим,- я бы сказал почти одновременно с этим, но как бы кольцеобразно: с разных сторон,- на поляну выскочили семь волков.
  Истерически смелея, - убивать-то будут вроде бы пока не меня,- я высунулся из своего дупла, рискуя упасть в гущу клыков, и буквально не мог оторваться от грянувшего на ночной поляне боя.
   Оказывается, я не трус!
   Точнее: я не простой, а  очень любопытный трус...
   Битва при Дубе!
   Битва при Дубе!
   Убегавший от смерти вепрь, как я понял, в то же время жаждал боя.
  Первого волка, который опрометчиво бросился на секача в лоб, - кабан буквально распорол клыками от горла до хвоста.
   И стая не заметила потери бойца: слишком велик был азарт. И труп товарища, отброшенный секачом в сторону, даже ничуть не помешал грянувшему в поддубье ночному и яростному бою зверей.

    Издох? Это бывает!  Мгновенно улетает то, чему имя Жизнь. Держи её, держи -  клыками и руками!  Но что такое с вами?  Глаза остеклянели. Пока: вы улетели!  Не молвив на прощанье хотя бы «До свиданья». Без вас проходят дни. Одни мы здесь.
   Одни  почти на всю планету !
   Но что-то грусти нету...   

   Шестеро волков  уже висели на огромном вепре, вгрызаясь в его живую плоть белыми клыками своими. А он стоял! Держа на себе сотни килограммов терзающих его зубов.
   И только глухо, утробно ревел, и только тряс башкой, пытаясь сбросить с себя хотя бы одного. Чтобы добраться до него своими бивнями – и вспороть его алчное брюхо.
    В ночном лесу грозно завоняло звериным потом, мочой и кровью.
    Видимо, во время бесчисленных рукопашных битв, через которые прошло человечество, так же воняли огромные поля сражений. С их грандиозными победами и поражениями. Только пот, моча, кровь были конско-людские. Но это вряд ли такая уж принципиальная разница.
    - Держись, брат мой травоядный !- вновь отчаянным  усилием воли преодолевая страх и выхватывая из кармана ветровки проездной жэдэ билет до Её, крикнул я, ничтожный для жуткой свары у Дуба.- Буду помогать тебе из дупла: у меня  ведь  нет с собой даже крепкой палки!
    Один из волков, отпустив кабаний загривок, удивлённо поднял окровавленную пасть:  кто - вякает? Этого оказалось достаточно, чтобы вепрь сбросил его с себя и вонзил бивень в беззащитный волчий бок. Зверь жалобно заскулил, как молочный собачий щень, и, с трудом отковыляв несколько шагов, тихо лёг на травку, повернувшись задом к происходящему. Всё вдруг в этом яростном мире стало ему безразлично. Как просто: зачем умирающему волку  -  свежее мясо?
    Но пять матёрых зверюг уже сделали то главное, что положено предкам собак: они прогрызли броню кабаньей шкуры и, захлёбываясь горячей кровью вепря,  глотали, рыча, огромные куски свежанины.
    О, как это страшно, когда на твоих глазах убивают!
    Секач зашатался.
    Секач уже почуял смерть.
    Боже мой, как я хотел ему помочь!
    Дрожащими руками труса, - потому что по Понятиям я должен был, как Мцыри, сигануть с дуба в гущу драки и душить зверей руками своими,  я поджёг проездной железнодорожный билет. Но он погас, даже не долетев до земли. В бессильной ярости  я сжёг все имевшиеся у меня денежные купюры. Однако деньги горели очень плохо, видимо, пропитанные каким-то огнестойким раствором.
      Я начал жечь документы. Но они тоже горели очень вяло. Особенно почему-то так и не вспыхнул профсоюзный билет.
     Вепрь уже упал. Волки ели его живым. А он смотрел выкатившимися из орбит огромными глазами и умирал молча.
      Как это благородно, как даже величественно: умирать молча!
      А ведь он  -  не за идею: он гордо умирал за себя...
      Наконец я  довольно удачно зажёг свой паспорт. 
      Ага?  У Мцыри не было паспорта: я его превзошёл!
      Пылая,  главный документ долетел-таки до подножья дуба. И очень удачно упал на левую кабанью ляжку, подпалив на ней щетину.
    - Ублюдки! - орал я,  бесстрашно свесившись из дупла своего.- Я тоже читал Дарвина. Я даже Пелевина читал в подлиннике и знаю, что это  такое - борьба видов. Но должны же быть какие-то моральные нормы?  Убейте его, а уже  потом -   хором  жрите !
     Реакция волков была  воистину непредсказуемой.
    Один из них, - видимо, тот, кому я остобрыздел своей активной общественной позицией до немогу,- бросив рвать мясо живого кабана, стал взбираться к моему дуплу, обхватывая ствол дуба лапами, как руками. Картина была апокалипсическая: волк лезет на дерево!
    Что значит «такого не бывает»?
    Это вы — мне ?
     А вы ночевали в лесу?  Вы видели, как  огромные звери на ваших голубых глазах яростно убивают друг друга?
     То-то!
     Молчите, ради Христа: ваши критические замечания мне смешны...
     Итак,  я видел приближающуюся, - уже именно ко мне!-,  смерть: шерсть на ней была вздыблена, на смерти моей,  глаза её яростно горели, они были жёлты, как поминальные свечи, а с огромных белых клыков стекала дымящаяся (парующаяся, конечно) кабанья кровь.
   Это конец? Я  так – умру: в ночном лесу, посаженном мною же в далёком и светлом детстве, съеденный волками, не доехав до пресловутой железнодорожной станции с  дурацким названием Её?
      Но я не хочу умирать!
      Мне не за что умирать !
      Да и не входит это  в мои ближайшие планы!
     Почему, - тысяча чертей!-, человека, от которого ушла жена, у которого посадили в тюрьму сына, который практически сошёл с ума (если не прятать головку под крыло, а  смело смотреть в лицо ночной правде) -,  должны ещё и сожрать волки?
      Чьё это решение?!   
     Неужели я, - Венец Природы, пусть и терновый,-  ничего не придумаю для своего спасения? Быть такого не может:  работай, Ум!
    И он, - тот, чем я   якобы  отличаюсь от всех иных живущих ,- принял дивное решение. Да-да:  решение,  достойное лишь Человека!
   Я вспомнил одновременно и прекрасные стихи Вознесенского,  и старую бурсачью хохму. Конечно, мне не совсем удобно говорить о себе такое. Но что делать? Правда Жизни  -  превыше всего!
     Так вот, когда до звериной морды осталось уже не больше метра, я мгновенно повернулся к волку задом, пустил «из нижнего горла архангельски гулкую фугу пленённого духа»  (все претензии по стилю – к Андрею Николаевичу Вознесенскому). И одновременно,- одномоментно даже!-, по-бурсачьи ловко чиркнул в том месте спичкой по коробке. Я даже запомнил до предела обострённым сознанием  почти всё о марке спичек: www  «Фэско»  Череповец.   
      Ну, знаете ли, - «как».
      ТАК, господа критики:  вся жизнь пронеслась за мгновенье!
      Синяя вспышка метана произвела на хищников ошеломляющее впечатление: лезущий к дуплу волк просто рухнул с дерева от ужаса, видимо, приняв меня за какого-то огнедышащего дракона.
       Нет: Человек — это, и правда, звучит гордо!
      Остальные же  волки панически кинулись врассыпную, унося с собой куски кабанятины и бросив на поле битвы  павших товарищей.
      Можем – когда захотим?
      Ещё как можем!
      То есть выходит, - если отбросить этические безделилицы (хотя у Вознесенского закавыченные слова относятся к Микеланджело: это у гения по причине почтенного возраста не вырывалась из нижнего горла фуга пленённого духа) -, что я совершил поступок, достойный лишь хомо сапиенс сапиенс?  Да вот и выходит! Причём самой акцией гордиться причины, может, и нет. Но тем, что именно  я  единственный в этом страшном ночном лесу представляю величайший род   ХС2  (ну, знаете ли !) - гордиться не только можно, но и  необходимо...
  Будучи абсолютно уверенным, что волки после, пардон, взрыва метана на поляну с Дубом больше не вернутся, и чувствуя робкое приближение сентябрьского утра, я спустился на землю с негуманитарной целью доесть кабана: ляжку, подпаленную моим паспортом, волки не тронули, поэтому я считал её своей добычей.
    Но в целом, если без пафоса,  всё это, честно говоря,  мне уже  не нравилось. Вернее —  чрезвычайно не нравилось.
   И то, что я так негероически отбился от хищников. И то, что я не только слегка подвинулся (не хочется говорить, чем),  но и стал гражданином мира без прописки. И, наконец, доедать - после волков?
   Кто же я-то тогда?!
   Однако разбираться в тонкостях собственного поведения было некогда:  надо было срочно подкрепить силы свежаниной - и, как только рассветёт, энергично искать, господи прости, долбаную стальную магистраль со зданием вокзала в кокетливом стиле железнодорожного рококо. Недалеко от которого я имел беседу с механиком-энциклопедистом. Который, несмотря на свою изможденность,- да-да: так мне казалось! -, буквально источал уверенность и здоровый оптимизм. А потом (это я о себе) пошёл искать цветущую скумпию, грубо не учтя величины остаточной магнитной индукции в нанотеслах. Отчего, - пересекая железнодорожную полосу отчуждения, чтобы сорвать дымный шар таинственно зацветшей в сентябре скумпии из семейства анакардиевых, - был снесён в сторону некими космическими силами. И заблудился в посаженном мною и многими дорогими моему сердцу сверстниками, детьми военного поколения,   в  степном лесу...   
     Меж тем, когда я спустился с дуба,- что за глупость писать его с большой буквы !-, то никакой кабаньей ляжки с подпаленной щетиной у его подножья не нашёл. Видимо, её утащили шакалы. Они в степных дубравах,- я об этом знал,- тоже откуда-то появились. Возможно, из предгорий Кавказа, где продолжали греметь взрывы.
     А зачем взрывы  шакалам?  Взрывы –  дело рук человеческих.
     Хотя, возможно, всё это, - волки, вспышка метана, смерть вепря и так далее,-  мне уже ...  Впрочем, нет и нет: я, представитель великого рода ХС2, не должен так плохо о себе думать. Я верю, что  логика ещё не  покинула меня...
     Было уже серое утро.
     Есть хотелось страшно.
     Что называется, пролетев с мясом, я сорвал несколько переспелых жердёл. Но, сами понимаете, это не белок. С унизительной надеждой, что возле околевших волков остались куски недоеденного ими мяса, я несколько раз обошёл и по периметру,  и радиально почти круглую поляну. Павших в  битве у дуба волков тоже не было.
     Ни волков, ни даже следов  чьей-то крови.
     Жуткая – безграничная, серая !-  тревога вновь охватила меня.
    - Сэр,- громко и якобы уверенно сказал я себе,- а  не сходите ли вы с ума уже окончательно и бесповоротно? Какие волки? Какие, блин,  вепри? Вы бредите, сэр: нельзя испугать стаю  разъярённых  хищников,-  я даже не знаю, как это сформулировать: извините, пожалуйста...-, всего лишь пёрднув в их сторону и подожгя метан спичкой!  Что за чушь, что за бред  сивый...
     Однако ещё не родился человек,  который, на миг глянув в глаза страшной правде, - тут же не стал бы себя выгораживать и реабилитировать. Заюлил и я: мол, спокойно-спокойно, всё образуется! Зато вновь, как в пиковый миг поджога собственного зада,- принял принципиальное и вроде бы вполне разумное  решение.
      Где — документы?
      Документов не было. Проездного билета до Её — тоже.
      Так кто же тут сходит с ума?!
      Просто — была ночь в лесу. А у ночи в лесу особая логика...
      Поскольку точно определить, где именно находится железная дорога, мне, хоть реально сумасшедшему, хоть ещё  почти не сумасшедшему,- пусть вопрос  пока остаётся открытым,-   уже не представлялось возможным,  я решил идти строго в любом направлении. Да, в любом!  Но строго.
      Тщательно отмечая  при этом свой путь сломанными веточками.
      Дубрава, - хотя это и серьёзно, – всё-таки не тайга. Дойду, пусть даже через несколько дней,  до какой-нибудь опушки, а там сориентируюсь, где пресловутая Её, а где  не менее пресловутый Его и прочие тупиковые железнодорожные станции...
      Дальше ничего качественно нового со мной не происходило. Если не считать диковинной встречи в дубраве с Александром Сергеевичем Пушкиным.  Каждому – по своему Пушкину? Похоже.
     Однако  до неё, до встречи этой, надо было  ещё дожить...   

     Я шёл и шёл, ломая ветки, чтоб как-то ими путь отметить. Но сколько бы ни отмечал, я снова ветки те встречал.
      Дни были серы, словно змеи, а ночи лишь чуть-чуть серее. Забыв, где зад, а где перёд, я потерял им всякий счёт. Спал в волчьих норах, как шатоха. В полночья филин ухал-охал. Но пенья птиц я не слыхал. Однажды видел, как шакал задрал убогого зайчонка. Тот звонким голосом ребёнка наполнил перед смертью лес. Как будто миру СМС в отчаянии вдруг послал. Однако SOS в лесу застрял.  Я зайку бросился  спасать. Но, кроме рожу ободрать, не смог буквально ничего. И, смертью удручён его, сам стал искать покрепче сук. И только  дятла милый стук, сидевшего на том суку, слегка развеял мне тоску.
     Не помню, ел я что и пил, но как-то всё-таки я жил.
    Увы, я знал: рассудок сдвинут. Де-факто я сидел на мине. Но, если буду рифмовать, - так думалось! -, её взрывать вряд ли решится та рука, что притаилась у «курка». Наивно? Полностью согласен. Однако, раб краесогласий, рифмуя всех и всё подряд, я думал: «Значит, там хотят, чтоб рифм прекрасных череда  не дни тянулась, а год!».
    И только я прерву работу,  как где-то злой  и  грозный кто-то, но обожающий стишки, нажмёт на кнопку  – и кишки мои развесит по дубам.  С мозгами, ясно,  пополам. 
      О Боже, как ей было больно, душе моей: душе изгоя!  Каким была бы избавленьем –  смерть. Но и в чёрные мгновенья  я жить хотел.
     Жить, жить и жить!
     Я жизнь любил, как деньги – жид.   
     И вот, когда уже показалось, что кладезь рифм вся исчерпалась, я вновь увидел тот же Дуб, что был дуплом своим мне люб...
   
     Сперва меня охватил ужас: значит – я никогда не выйду из этого серого, как тоска, из этого придуманного кем-то  леса! Который явно не выпускает меня из своих щупалец. Словно мстит за то, что я , юный сталинский сокол,  когда-то посадил его там, где он всю жизнь не рос, а мучался от безводья и яростной степной жары.
      Надо же,- думал я,- нам когда-то навязали недостижимые идеалы, а теперь нам же мстят за то, что эти идеалы не осуществимы. 
       Какой-то исторический произвол!
       То есть я хожу и хожу вокруг - свихнувшегося себя?
       Но за что: что я сделал в своей жизни такое ужасное, что мне,-  кому изменила жена (кстати, изначально не очень-то и красивая), у кого сын попал в тюрьму, кто отстал от поезда,-  уготована  ещё и кара бесконечно бродить сумасшедшим по  посаженному мною же лесу?
     Господи, Ты есть?
     Или это тоже — красивая, но не осуществимая Идея?!
     Я хотел было на всякий случай перекреститься, но пальцы сложились в грязную дулю. А чего ты ждал?- это я себе.- Тебе же так нравилась ещё исторически недавно «Библия для верующих и неверующих». Где отсутствие Бога доказывалось как дважды два — четыре: раз он не может сотворить камень, который сам не поднимет, - значит никакой он не всемогущий и молиться ему не надо.
       Поэтому тебе (мне-мне!) положен не крест, а кукиш...
       Я собрал остатки воли и вновь решил не паниковать.
       Итак, это именно  - та  поляна?
       Разумеется! Вот мой Дуб, могучий,  с огромным  дуплом: он вновь (хотя почему - «вновь»!?)  покрыт слегка уставшей предосенней листвой.  Вот тщательно обглоданная кость кабаньей ляжки. Вот совершенно белые скилеты убитых вепрем волков.
      Их именно два.
      Как же я  тогда  ничего этого не заметил? И когда именно,- вот вопрос ! -,    был  я более сумасшедшим: тогда или сейчас?
      Хотя ясно:  тогда была ночь не только в голове, но и в природе.
     Однако  почему дупло,- моё родное дупло!-, перепоясано целым десятком нитей колючей проволоки? Что же я увижу , убогий, всеми забытый,  - с противоположной стороны?!
     А с той стороны я увидел почти голого человека, привязанного к  моему дубу колючей проволокой. Кстати, хватит этих дурацких заглавных букв на ровном месте: пора просыпаться, сэр! Как советовал мне мудрый  механик голубого электровоза.
    Человек на дубе том был длинен ростом и буквально весь облеплен гнусом, комарами, мухами и слепнями, которые пили его кровь. 
      Глаза человека были наглухо закрыты. Как ставни дома, давным давно покинутого хозяевами. Но стоило мне жалобно охнуть при виде таких страданий, как послышался тихий голос:
      - Брат, спаси – умираю...
     Поразившись, что кому-то хуже, чем мне,- вот уж не ожидал, что такое бывает!-,  я буквально бросился развязывать умело запутанную проволоку. Человек оживал у меня на глазах так быстро, что минут через десять сказал окрепшим голосом: «Ты поосторожней, мужик! У тебя –  что: руки из  жопы растут? Ты же меня колешь, козёл !»
     Я, конечно, не обратил внимания на эту странность (вернее: не обиделся на неё) – и часа через два освободил  диковинно распятого человека  от впившейся в него  колючей проволоки.
     Человек этак сполз, даже стёк  к подножью дуба.
     И, раскрыв глаза с  алыми белками, брезгливо закричал:
     - Отойди, заразный! Ты  весь в язвах, тварь негожая!
    Я  быстро отполз, поскольку тоже устало сидел на траве. И всё ему простил, - измученному даже больше, чем я,- понимая  всю трагичность ситуации, из которой только что пассионарно сам помог выбраться  этому высокому, в кровь искусанному гнусом человеку.
     - Брат, - сказал уже я,- кто это тебя  так и  за что?
     - Тамбовский волк тебе брат,- усмехнувшись, ответил человек без проволоки; впрочем, в голосе его была не злость, а высокомерное презрение.- Но за то, что выручил, спасибо тебе, вонючка! И хотя  по Понятиям я бомжей за людей не держу, однако для тебя сделаю исключение: только ты не приближайте, а то ногой  ударю... Перед тобой, баклан позорный, - представитель самой массовой и самой почётной на Земле профессии: Вор я, понял-нет?!  По ксивам -  Александр Сергеевич Пушкин. Хотя первоначально мы вообще-то Пушканы, но папик когда-то букву подтёр: он тоже по блатной части специализировался. Так что,  червь смердящий, запомни чудное мгновенье: перед тобой явился – Я! Шестерить будешь? Шестёркой возьму.  Я теперь по той засранной мухами Голопердевке, кулаки которой меня к дереву колючкой привязали, - лютым смерчем пройду: я её испепелю! Хаты пожгу, баб ихних толстозадых жестоко перетрахаю. Это,- слушай сюда, ,-  голопердевские  плужки к дубу  меня привязали: народный самосуд, в рот им пароход.  Пару гусей я, видишь ли, у них забрал... Кровью ссать, твари колхозные,  у меня будете !- заорал Пушкан.-  Ну: пойдёшь в шестёрки, штыб вонючий , или у тебя уже заранее очко играет?!
    Понимая, что сил у меня немного,- а быть помощником вора меня не прельщало,-  я вскочил и бросился в  самую чащу леса.
  Слыша, что треска веток сзади нет, понял: Пушкан за мной не гонится. Значит решил мстить Голопердевке (название, понятно, условное), мужики которой наказали его по какой-то жёстокой таёжной программе,  - лично сам.. Без посредников и без шестёрок.
     Не моё дело. Я народ люблю, но идеалы его не разделяю.
     Народ – это то, чего  много.
     У него – сила!
    Вот  и пусть разбирается со своими супостатами сам. Тем более, что скоро опять семнадцатый год. Он в каждом веке бывает.
    У народа всегда всё своё: воры, кумиры,  идеалы, приоритеты. О которые иной раз сам чёрт ногу сломит. А волосы встанут дыбом.
     Да-да  - не трожь народ: он самодостаточен!
     Ему и без нас хорошо. Без сумасшедших...
     Минут через десять, совсем выбившись из сил, я буквально выполз - на опушку дубравы ! За тщательно вспаханной полосой отчуждения поблескивали рельсы и стоял красивый синий-синий электровоз.
    Раздались три коротких гудка.  И один длинный.
    Но состав не тронулся:  увидев меня, машинист выскочил из кабины прямо через окно,- так мне, по крайней мере, показалось, - и огромными прыжками побежал, - даже вроде  аж полетел, чуть левитируя над пахотой, -   мне навстречу. Зычно  при этом крича :

    - Брат, силы не трать! Не трать, брат, силы: не надо себя насиловать! Я из всех сил бегу: я тебе помогу!
   Мы же с тобой человеки уже в тыщу первом веке!
   Мы же венцы Природы!
   Вроде бы, вроде бы, вроде бы...

    III.

    Да, это был тот самый  механик. Правда, не только не измождённый, но вообще не худой:  его хорошо было видно и в профиль, и в анфас.
    То есть с моих глаз спала какая-то пелена?
    Не спугнуть бы удачу !
    - Что с тобой? - говорил механик, помогая мне, рыдающему от счастья, хотя и вконец обессилевшему, брести по пахоте полосы отчуждения.- Куда ты пропал? Я, как мы с тобой договаривались, давал тогда три коротких и один длинный. Куда ты исчезал: там, действительно, была аномальная зона?!
   «В башке у меня была аномальная зона»,- хотел было сказать я, но промолчал: кому нужен этот публичный стриптиз пост фактум.
    И, промолчав, спросил совсем  о другом:
    - Господин механик, вы можете,- если это, конечно, вас не затруднит,-  оказать мне небольшую любезность?
    - Весь внимание! - голос был хрипл, но приветлив.- Весь к услугам!
    - Спасибо... Назовите, пожалуйста, время начала нашего сегодняшнего разговора? Дело в том, что вор Пушкан, которого я снял фактически с креста, - украл у меня командирские часы.
    - Ясно! - вздохнул механик.- «Жизнь – удивительная штука». Но об этом чуть позже... А время – пожалуйста:  19-30 девятого сентября 2011-го года.  От Крещения, как вы  когда-то сказали,  Христова...
     И вновь ужас охватил меня.  А крик буквально вырвался из глотки:
      - Я пропадал в лесу  - целый год!?
      Механик пожал  широкими прямыми плечами.
     - Не надо преувеличивать: вам сейчас категорически нельзя ничего преувеличивать, - он почему-то мягко перешёл на вы.-  Вы не добрали до календарного года ровно сутки. Это принципиально.
     - Боже! Как же я жил? Значит, я  действительно – сумасшедший?
    - Конечно, нет: человек, у которого хватает мужества задавать о себе такие вопросы, - просто не может быть сумасшедшим.
      - А вы, с вашей якобы  встречей с Пушкиным?
      - Вы хотите спросить, сумасшедший ли я?
      - Тысячу извинений – и тем не менее!
     - Хороший вопрос. Но давайте сперва разберёмся с самим  Александром Сергеевичем. То-бишь с моими с ним  контактами...
      Мы стояли друг против друга уже недалеко от тепловоза. И друг другом любовались, два венца природы. Два хомо сапиенс сапиенс, пытающиеся понять суть всего, что было, есть и  даже что будет...
       - В детстве я жил в глухом селе, - легко вздохнув, начал механик  в этакой  лиро-эпической манере .- А в школе на копку кортошки нас почему-то всегда забирали с уроков литературы. Но у меня была совершенно дивная бабушка. Почти как Арина Радионовна, хотя звали её, конечно,  иначе. Однажды она прочитала «Тихий Дон». И, жутко расстроившись   из-за того, что автор «придумал» Гришку Мелехова, - больше никогда ничего не читала. Но литературу любила безумно!  Вечерами я ей без устали декламировал Пушкина,- других книг у нас просто не было,- а она слушала и плакала от счастья. А потом однажды сказала: «Напиши ему письмо, унучок. И скажи за слова его дивные спасибо». Я  же тогда ещё и сам не знал, жив ли Пушкин. Вернее, я просто не мог представить, что такие люди умирают! Поэтому написал: «Москва. Кремль. Александру Сергеевичу Имярек». И я ему признался, что бытовые блага меня категорически не интересуют: «Я счастлив, читая ваши стихи !».
      Разумеется, никакого ответа не было. 
      Однако примерно через год,- (точнее: через год без одного дня! что за странное совпадение? понятия не имею; но чувствую: какая-то тайна здесь есть) -, мне пришла из Москвы телеграмма со стихами.
      Всего три катрена.  Разрешите прочитать?
       -  Боже мой: конечно,  читайте !
       - Слушайте внимательно, бедный (но уже в прошлом!)  друг МПС...

        Потомок мой, презревший быт,
        Жизнь – удивительная штука:
        Похожим быть – такая скука,
        Не бойся непохожим быть! -

       Механик набрал воздуха в широкую грудь, явно готовясь к пуанту.
      Голос его буквально зазвенел уже в  нынешнем предвечерье:

                Жить в век Машин сподоблен ты.
                Познай сполна их смысл железный -
                И станешь людям ты полезен,
                И сбудутся твои мечты!

       Желаю, мой далёкий друг,
       Чтоб стал ты дивно нестандартным,
       Весёлым, добрым.  И азартно
       Добро чтоб сеял ты вокруг!

     Выслушав телеграмму в стихах, бабушка воскликнула:
      - Это, унучок,  Он ! Его мысли!
      И тогда, и сейчас я был с ней согласен: мысли – Его.
      Звукопись, правда, несколько иная.
      Но ведь сколько лет прошло! И всё такое прочее.
      Меж тем родителями я был брошен. И они, грубо говоря, разбежались по стране. А бабушка решила: я должен учиться на железнодорожного машиниста.  «Он завещал!» Так и сделали.    
     Сперва я стал механиком паровоза, потом – тепловоза. Теперь – вот он, мой голубой конь!  Его железный смысл я познал, опять же выполняя завет Поэта. Так что, несмотря на всю мою вопиющую нестандартность, МПС терпит меня  уже около тридцати лет. И правильно делает: я Главную Инструкцию не нарушаю. Потому что Главная Инструкция – это технология, отлитая  в слове.  В остальном же я человек абсолютно свободный. Я вольный, как степной орёл!
    - Это прекрасно... Свобода в сочетании со счастьем,- а вы человек счастливый, что очевидно,- это предел мечтаний! Но у меня сейчас совершенно иной предел, господин механик.  И в связи с этим ещё одна к вам нижайшая  просьба. Разрешите?
  - Конечно! Я весь внимание. Кстати, такая деталь к вашему наблюдению по поводу моей персоны:  я счастлив при безграничной свободе ещё и потому, что постоянно востребован. Это очень важно: просто свобода иногда может стать даже поводом для суицида. Но -  внимательно слушаю вас, дорогой товарищ...
     У меня навернулись на глаза слёзы. «Товарищ» - какое прекрасное слово! Если, разумеется, никто, как сейчас принято, не добавляет: «Тамбовский волк тебе товарищ!». Однако - хватит эмоций.
     - Господин механик,- сказал я с надеждой тайной ,- вы довезёте меня до станции Её - бесплатно? Дело в том, что, пытаясь спасти кабана от волков, я сжёг свой железнодорожный билет, - ныне, впрочем, уже просроченный -, а также паспорт и все  деньги...
    - Ох уж эта Её !- механик покачал головой уже из окна своей кабины.- А нужна ли она вам, если хорошенько подумать?  Для чего вы так упорно стремитесь попасть в железнодорожный тупик, товарищ?      
   - Но надо же куда-то ехать!
   - Это верно: ехать или хотя бы идти лучше, чем стоять на месте. Но давайте конкретно. Конечно, я довёз бы вас до Её бесплатно: в Главной Инструкции МПС нет указания, что до Её нельзя бесплатно провезти пассажира, сжёгшего из гуманистических побуждений деньги и паспорт. Однако дело в том, что я сейчас еду не до станции Её, а в сторону противоположную: до станции, тоже, как вы уже знаете, тупиковой, - до Его.  Железная дорогая, дорогой товарищ,- я украдкой смахнул слезу: какие слова!-, штука не простая. При внимательном рассмотрении у неё начинают проступать контуры как бы ещё и зеркального варианта. Впрочем, чему удивляться?  Лёгкое левое - лёгкое правое,  вещество – антивещество. Почему нельзя: МПС – анти-МПС?  Слушайте внимательно, милый мой друг, вепрей спасающий... Итак,  тогда (год без одних суток тому назад) мы разговаривали с вами недалеко от вокзала станции Они-I. Сейчас мы тоже недалеко от станции. Но – уже от Они-II.  Следите за ходом моей мысли, дружок!  Тогда я вёл состав до станции Её. Теперь веду до станции Его. Всё просто! И выйдем мы из этой ситуации тоже очень просто. Вот деньги,- не надо благодарностей: это из спецфонда МПС для поддержания отставших от поезда в связи с различного рода альтруистическими с их стороны экзерцисами; ловите кошелёк!-, их хватит ровно на неделю. Алгоритм ваших действий, товарищ мой дорогой, должен быть примерно таким.  Вы идёте в буфет станции Они-II и покупаете продукты примерно на двое суток. Пожалуйста, не напрягайте себя вопросами: вам пока нельзя напрягаться! Тем более, что сейчас всё станет ясно.  Затем,  запасшись продуктами, идёте по компасу,- ловите компас!-, через дубраву до станции Они-I... О господи, зачем слёзы?  Ясно: вы боитесь волков, кабанов и Пушкана. Психологически вас понять можно. Однако, дорогой мой,- милый мой человечек!-, когда Хомо, у которого все дома,- механик коротко засмеялся, но тут же извинился, - идёт сквозь лес, освещая его чащобы светом ума своего,- согласен: слишком пафосно, но правильно,- Природа чувствует это. И звери алчные, и пиявицы ненасытные уходят прочь, дабы не мешать Венцу Природы. А Пушкан? Какая малость! Да он, не сомневаюсь, так заломил роги от села, где живут суровые мужики, что его уже и след простыл. Иди смело, брат! - мы снова были на демократичном «ты».- Ещё одну ночку переночуешь в лесу у костерка. Но уже как белый человек. И на вторые сутки выйдешь к опушке перед станцией Они-I. Другим, брат, выйдешь: ИНЫМ!  Подождёшь меня несколько дней в прекрасной  железнодорожной гостинице,- эти расходы Фондом  МПС тоже учтены, - и мы поедем домой. Да, в сторону Её, но не в самоё  Её: именно  - домой. Домой! Домой, дорогой товарищ, мы поедем...
     - Господин механик,- всё ещё робко пропищал я,- однако мне же надо в Её. Я же через столько испытаний прошёл, чтобы - в Её...
     Механик улыбнулся:
     - Не нужна тебе, дружище, никакая Её. Ты уже полгода во всероссийском розыске находишься.  Тебя  же вся страна ищет!
      - Меня? За что!?
      - За любовь, брат: за любовь тебя ищут,- сказал механик, уже профессионально всматриваясь в светофор: когда же, мол, зелёный?-. Дело в том, что супруга твоя, бросив молодого бойфренда, вернулась домой и объявила по радио «Эхо Москвы», что любит только тебя. Кстати, сын твой досрочно освободился из тюрьмы за хорошее поведение по УДО и  подтвердил слова матери: да – только, мол, его она безумно любит, отца родного. А  то, другое, было  с её стороны ошибкой. Каждый человек в нашей стране имеет право на ошибку. А женщины, в связи с гуманизацией общества -  даже на несколько... 
      Я стоял и плакал, не стыдясь слёз своих.
      - Ну-ну,- говорил машинист.- Ну-ну: поплачь, брат.
      Наконец, слёзы прекратились. На душе было так легко, что способность  к свободному полёту казалась вполне реальной. 
      Я направил стрелку компаса  на шпиль вокзала станции Они-I.  Именно там счастливо был Север. Так что всё совпадало.
      Вперёд? Нет: ещё один вопрос.
    - Товарищ машинист,- сказал я,-  но почему ты радуешься тому, что ни на кого не похож и абсолютно свободен как личность, а я именно этого,- именно безмерной своей свободы!- , так испугался, что сошёл с ума? Слава Богу, вроде бы временно.  В чём здесь суть отличия?
     - «Зелёный»! - строго сказал машинист невидимому помощнику.
     - Вижу «зелёный»! - строго ответил невидимый помощник.
     - Роскошный ты задал вопрос,  брат мой,  волков всеми средствами пугающий,- механик  весело хмыкнул, но тут же сдержал себя.- Однако мы -  отправляемся: гуд бай,  диа френд, гуд бай !
     - Ну, хоть кратко? - взмолился я.
     - Кратко – можно...  Абсолютная свобода – великое испытание и тяжёлая ноша, которую нести дано далеко не каждому. Ни человеку, ни даже народу! - сказал механик, глядя на дорогу, но слова адресуя мне.-   Я всю жизнь готовил – и продолжаю готовить!- себя к тому, чтобы быть достойным такой ноши. И чтобы не подвести самого светлого Человека моей милой Родины , завещавшего мне быть тем, кем я и стал... А ты? Ты попытался! Но первая попытка тебя испугала. Побудь ещё немного стандартным, поставь Цель, соберись с духом и – вперёд!  А сейчас, пожалуйста, извини, брат: работа...


                *
    Ровно через двое суток я вышел на светлую опушку дубравы перед станцией Они-I. Что там идти: километров двадцать.  Хотя и по лесу.
  Проходя через поляну с Дубом, я вспомнил, как нестандартно распугал волков,  –  и долго хохотал, держась за могучий ствол.
     Лес был светлый.
     В нём пели птицы.
     А когда я смеялся, на меня удивленно и долго  смотрел из кустов буйно цветущей в сентябре скумпии молодой  любопытный волк...
     Ну, а дальше -  дальше, надеюсь,  всё по алгоритму Механика!
     Скорее бы он приехал на станцию Они-I.
     Которая, в отличие от Они-II,  а стало быть,  от ...
     Впрочем, не напрягайтесь:  вам  это пока  ещё вредно.
               
                ***        Виксавел.