Н. Северный. Наедине с морем, новелла. Части 1-3

               
                Наедине с морем и звездами…

              Маяки – мерцающие звезды Земли:  часовые, охраняющие благополучие
              своих сыновей-мореплавателей   
                (из книги «Маяки России»)
               
                Часть первая
               
                Маяк поет сиянием в пространство
                Альдо Северини               

     Маяк стоял на скалистом мысу и настойчиво и уверенно посылал в темноту ночного моря свои позывные,  точно выверенные и успокаивающие сигналы.  Они вели невидимых путников к цели, к свету и жизни через  бурлящий, неистовый круговорот штормового моря.

     Береговая скала с башней маяка, возведенной на краю, у самого обрыва,  в осенние и зимние штормовые дни рассекала,  словно форштевень корабля,  свирепый норд-ост, гнавший на нее вздыбившиеся морские волны.  Они грохотали внизу, у основания скалы, и пелена водяных брызг поднималась в воздух, достигая стен башни, наполняя холодной влагой двор и строения маяка.

   Но в тихие дни, когда воздух становился прозрачным,  пронизанным солнечным светом,  морская ширь до далекого горизонта приобретала лазурно-бирюзовый оттенок немыслимой чистоты,  и тогда весь мир превращался в этот сияющий голубизной рай, казался прибежищем вечного покоя и непрестанной тихой  синевы.
      
   В летние жаркие дни  над горизонтом проплывали белые кучевые облака, и знойный воздух на берегу  освежал лишь слабый бриз с моря. Несказанные рассветы и заходы солнца у моря… Мерцающее  волшебное  сияние ночного неба над головой…  серебряная россыпь звезд и созвездий, влекущая бездна необъятного таинственного космоса.  Весной – восход чарующих  созвездий Льва, Гончих Псов и Скорпиона,  осенью – не гаснущий огонь Стожаров и сверкающий меч Ориона… Увядающее очарование красок  и  состояние непрошеной светлой грусти… 

    - Всё было издавна хорошо  знакомо ему, всё так понятно и близко. Он глядел на небо, узнавал знакомые созвездия и думал о безграничности  мира… Душа, заблудившаяся в вечных поисках счастья…  Встречи, равные  призыву судьбы,  могущие изменить жизнь… Неутолимая боль расставаний… Полузабытая мелодия… И вечно тревожные и любящие глаза матери, родное прикосновение ее добрых рук… И зов провидения…  Грусть по всему Несбывшемуся…

    … С молодости он был моряком и вот, после перипетий своей последующей жизни, вернулся таким образом к морю, завороженный  его неотступным зовом.   

    На борту судна исчезают и прошлое, и будущее.  Имея дело с кораблем и морем, мало что можно сделать для исправления вчерашних ошибок, нельзя строить и планы на будущее. Жить в настоящем – вот смысл жизни моряка.                Р.Ревелл, океанограф

    По складу натуры и  жизненному мировосприятию, сформировавшемуся за многие годы скитальческой жизни моряка, он был стихийным философом.  Жил в мире с окружающими, любил  уединение и никогда  не гонялся за лишними благами, от которых, как он считал,  потеряли здравый рассудок многие его обезумевшие современники.

    Он вполне спокойно, без горьких сожалений и обид, относился к своему одиночеству.  Так уж сложилась его морская судьба.   Время страстей и сердечных переживания давно кануло в прошлое, осталось позади, и он воспринимал это как естественный  ход жизненных событий. Довольно давно, - еще когда перебрался сюда, на маяк, - он понял, что у него нет будущего.  И уже не будет! – Только вот это море и это небо… Но это все же немало.

    А прошлого не вернешь, оно растаяло в призрачной дымке воспоминаний…  Его коллега по странствиям, известный исследователь  океана как-то сказал, что участь моряка, его удел – жить настоящим.  Ни прошлого, ни будущего у него нет.

    Настоящее же для него теперь – этот  вот маяк, его непрерывная и надежная, безотказная работа,  да ежедневное движение солнца по небосклону,  от восхода до заката, и ночная звездная панорама перед ним.  И Вселенная, -  тут он может быть совершенно уверен, - не исчезнет, не растворится в черном, пугающем небытии.  Она, считал он, - вопреки утверждениям многих ученых, – не сгинет вовсе,  не сдуется в огненную миллионно-градусную  точку, а лишь станет новообразованием,  преобразится в иные, доселе не известные человеку формы мироздания.  И в этом  вечном движении космоса человеческая цивилизация, быть может, завоюет и отстоит свое, не дарованное ей, право  на бессмертие,  на неистребимое и победоносное развитие жизни во Вселенной, на роль активного участника космических процессов во всеобщем ходе Мироздания. 
               
    Так размышлял бывалый моряк, убеждая себя  доводами рассудка и идей ученых, почерпнутых  из прочитанных книг.
Смерти он не страшился, мысленно он готовился к ней как к неизбежному этапу и финалу жизни.  Благодаря тому, что за свою жизнь побывал в самых разных странах и узнал их национальные традиции и воззрения на  этот счет, он  принимал приемлемыми  и психологию индусов,  и стоицизм древних ацтеков, и культ смерти мексиканцев, да и испанцев тоже. Будучи православным христианином,  сам  он  следовал заветам своей веры и не сетовал  на мимолетность  земного существования и на  превратности  судьбы.

    А что он оставит людям, миру после себя?..  Вот,  он с женой родил сына, худо-плохо поднял его и дал образование.  У того есть дети, а это уже продолжение рода,  и он счастлив этим.  Тем более,  что сын успешно трудится на поприще медицины.

    Затем, он сам неплохо потрудился для людей, отдав морю и своему ремеслу большую часть жизни, - на самом деле, всю свою жизнь. И он может гордиться этой стороной прожитой жизни. Да и теперь вот,  работая  на маяке из любви к своей жизненной профессии, он, все равно, так или иначе  продолжает служить людям, приносить пользу своему отечеству, каким бы оно сейчас ни было…

      А еще, рассуждал он, быть может, его душа тоже не исчезнет вовсе, не канет в бездну времени:  частица его души, его сознания продолжит космическое шествие вместе с родной цивилизацией.  Такое предположение давало ему надежду, утешение  за утраты прожитой жизни.

      И пока он, капитан дальнего плавания на берегу, находится здесь на своем посту, корабли будут уверенно и смело проходить к заветным целям своими проложенными  маршрутами.  И,  значит, надежно нести на борту людей, устремленных к своим заветным целям, нести людскую веру и надежду на желанное счастье…               
               
                Часть вторая.   Жизнь в уединении… 

               На всех маяках стержнем бытия является маячный огонь.
               Независимо от погоды и времени года, с точностью до минуты его
               зажигают с заходом солнца и поддерживают всю ночь до рассвета.
                Сергей Аксентьев. Робинзоны флота


     Пошел уже третий год, как Григорий поселился на маяке, стал работать и жить здесь. После того, как ушел на пенсию и побыл без дела пару лет, подался сюда -  вдаль  от городской суеты и повседневности,  от всего, что  связывало житейскими узами,  призывало к необязательному общению.  Ушел, будто в монастырь, от всего мирского вокруг, от обмана и жестокости мира своего времени.  Ему казалось,  что тут он сумеет найти покой,  обрести желанный душевный лад и гармонию. Единственное, чего никак не мог достичь Григорий, так это уйти от своих неотвязных мыслей о несовершенстве мира!…

   … Когда заканчивался уходящий век, вместе с последним годом в душе Григория возникла и затаилась робкая надежда, что вот, наконец, вместе с годом в мире закончатся и уйдут навсегда ложь политиков и военные конфликты и провокации, грохот канонады в отдельных точках планеты, бомбовые налеты и артиллерийские обстрелы мирных городов, ужасные террористические действия против людей … Ему почему-то казалось, что после двух мировых войн и атомной бомбардировки японских городов человечество должно опомниться, образумиться и перейти к спокойному,  созидательному существованию, к которому стремилось весь двадцатый век, не считая предшествующих времен, и которое, без сомнения, должно будет стать закономерным ходом  его развития.

    Но вот пришел новый, 2001 год, а с ним наступил и новый, неведомый   век,  дающий надежду возвратить человечеству потерянную веру в дальнейший прогресс цивилизации. И чем он ознаменовался?... – Новыми военными конфликтами, террористическими атаками, гибелью тысяч неповинных людей.  Григорий с тоской думал, что  в той ничтожно малой частице Вселенной, подаренной нам Природой, в которой мы живем в мире звезд и  являемся неотъемлемой частью всеобщего движения в Мироздании, - на нашей планете разыгрываются  неоправданные,  ужасные драмы человеческой истории. На фоне необыкновенно сложных и полных неодолимой мощи и гармонии космических процессов поневоле кажутся бесконечно жалкими,  дикими и бессмысленными  все происходящие на Земле события и помыслы, страсти и властолюбивые стремления, вожделенные людские  замыслы… Было ощущение, что Человечество не понимает,  что ему делать,  не знает,  куда идти!  Главным стимулом жизни как отдельного индивидуума, так и огромных сообществ людей стал пресловутый капитал, погоня за добыванием денег во что бы то ни стало.  Человечество не слушает своих ученых, мудрейших умов своего времени  и прежних эпох, оно безропотно и слепо повинуется непомерным  устремлениям и интересам дельцов, олигархов и банкиров всесильного капитала, ошалевших от баснословных прибылей и неконтролируемой безраздельной власти. Всем правит только Его величество капитал!

    И, несомненно, следует признать преступными тех людей и их организованные сообщества, которые ведут народы и целые государства к взаимной ненависти и провоцируют войны во имя непомерной алчности и достижения власти.  Неужели же Природа в своем могуществе могла одобрить  развитие в недрах Вселенной человеческой Цивилизации и наделила ее высшим разумом, одновременно  заложив  в ее программу страшную, звериную способность  истребления себе подобных  с непреодолимым инстинктом самоуничтожения?..   Неужто Создатель таким  невероятно чудовищным  способом умышленно ограничил урочное время ее жизни - «длительность шкалы времени»  разумной цивилизации?..

Своим сознанием, всем своим существом Григорий не понимал происходящего в мире антагонизма и противостояния людей, не мог понять их истоки и неискоренимые причины, осознать их подлинную цель  и сущность. Его философское восприятие мира и взгляды пацифиста не могли дать этому объяснения, не справлялись  с фактами,  происходящими бесконечной чередой ужасающих событий на Земле. -  Невозможно было оправдать неотвратимую цепь страданий и горестей жителей Земли, вызванных человеческой алчностью и эксплуатацией себе подобных,  беззаконием и подавлением свободы человека.  Благодаря хитроумным политикам, в этот порочный круг противозаконности легко и без сопротивления вошла и его собственная страна, и он – наравне со многими миллионами своих сограждан, русских, – в одночасье стал гражданином другой, не русской страны Украины…Такая метаморфоза, такая внезапная и вероломная перемена, равная предательству, решительно изменила и весь жизненный уклад,  и судьбы граждан огромной страны. Жизнь становится бессмысленной, если не находишь точки опоры в окружающей действительности, если не можешь противостоять происходящему вокруг хаосу и противозаконию,  всеобщему нарушению человеческих прав . . .

Он давно уже осознал, что у него нет будущего. И не будет:   его основная, реальная жизнь,  с трудом и достижениями, была уже позади.  Лишь память о ней приносила душевный отзвук и удовлетворение…   

 Вот и подался Григорий без всяких сожалений служить на маяк,  как только ему сообщили,  что место смотрителя освобождается и семья смотрителя покидает служебный дом.  Тащить с собой на новое место жительства Григорию не надо было никого, он прибыл сюда один. Отправляясь жить на маяк, он не известно на сколько расставался с городским бытом,  будто порывал все нити с прежней своей жизнью, с прошлым.
                *    *    *
Жилище, в котором жили прежние служители, было хоть и небольшим, но удобным, приспособленным для оседлой жизни и хозяйствования  и, главное,  для обслуживания маяка.  Жилой каменный дом, построенный еще в начале века,  добротный и уже не раз перестраиваемый и ремонтированный,  все же надежно охранял  семьи смотрителей от зимних холодов и налетавших штормов…Для снабжения водой был срублен добротный колодец.   На территории возле маяка предшественники Григория издавна развели большой сад, почти что приусадебное хозяйство, и в нем нужно было лишь поддерживать порядок и уход за деревьями. Этот сад окружал дом тихим оазисом весеннего цветения  и долгого, до ноябрьских холодов, умиротворенного листопада.  А со стороны  моря  у дома заботливой рукой поселенцев была высажена  небольшая аллея  из платанов и раскидистых тополей.

 Обстановка жилища была чрезвычайно проста и неприхотлива, как и ее хозяин.  Дом, выстроенный для смотрителя с семьей, состоял из нескольких помещений. Тут были и кухня с газовой плитой, и небольшой обеденный зал рядом, и просторная гостиная, служащая спальней, и даже маленькая комната на втором этаже для отдыха и наблюдения за морем,  которую Григорий называл своей каютой и где занимался чтением и расчетами…

В комнатах набралось все необходимое для повседневной жизни:  старый диван в гостиной в качестве кровати и  одежный шкаф,  небольшой стол посреди обеденной комнаты,  старый же, из прочного дерева письменный стол у окна каюты,. А еще – книжный шкаф и несколько книжных полок, подвешенных на стене,  с  большим количеством книг, привезенных из города.  Григорий перетащил сюда из городского дома часть своей большой библиотеки, собранной по крупицам за годы  в перерывах между рейсами. Он взял с собой в основном только русскую классику  да десятка два томов из зарубежных любимых авторов. – Хотелось на досуге перечитать многое из когда-то любимого, заветного в прежние годы. Возможность для чтения здесь у него была, - не все же время он был занят обслуживанием уже старой маячной техники. Освободившись от повседневных забот,  он планомерно и увлеченно продвигался по страницам многочисленных томов, будто заново открывая и впитывая знакомые страницы, каждый день с интересом погружаясь в строки творений выдающихся умов. .   

Книги, холодильник с  компьютером и кое-какое хозяйственное имущество ему доставили на грузовике из бывшей его маленькой квартиры в городе.  Там в ней остались жить сын со своей семьей.

Единственным существом, делившим с ним одиночество, был еще молодой пес, помесь  овчарки с дворнягой. Григорий взял щенка у знакомых в городе и сызмальства воспитывал  его здесь, на маяке.  Он назвал его скандинавским именем Эрик  (что означает  почтенный, благородный правитель) в честь  своего любимого мексиканского боксера Эрика Моралеса,  легендарного многократного чемпиона мира, за выступлениями которого следил  уже много лет. Щенок оказался очень сообразительным и находчивым и  с большой охотой принялся охранять  дом, усадьбу и всю маячную территорию.   Он верой и правдой готов был служить хозяину и везде сопровождал в его передвижениях.

Важными предметами  хозяйственного бытия на маяке были  холодильник  и газовый баллон на кухне, который надо было менять по крайней мере раз в месяц. Григорий  делал это на своей старенькой машине, так же как и выезды в город за пополнением продуктов и всего необходимого..  В прежние времена городское ведомство гидрографии по закону заботилось о маячных поселенцах и регулярно снабжало их самым необходимым для жизни, включая  топливо для дизель-генератора и газовые баллоны. Теперь же, в девяностые и  последующие  годы, когда законы перестали действовать,  а заботиться о ком-либо стало считаться изжитым анахронизмом, снабжением и доставкой приходилось заниматься самому смотрителю, как небезызвестному  утопающему. 

В доме Григория была подобранная, хорошо продуманная аптечка, согласованная с врачами  на случай любых непредвиденных обстоятельств. Но здоровье его оставалось еще крепким, не требующим обращаться за помощью к медикам;  да и сын, в случае необходимости, смог бы за час с небольшим добраться до него.

 Конечно, Григорий  понимал, что существование, бытие его на маяке далеки не то что от совершенства, а даже и вообще от естественной, нормальной жизни современного человека.  Ведь на большинстве обитаемых маяков мира службу несут обычно бригады из нескольких отобранных людей или, как минимум, семьи смотрителя.  Издавна повелось,  что с обязанностями хозяина маяка лучше всего справляется семья, состоящая из дружных, любящих друг друга людей, преданных своему делу и не страшащихся долгого уединения от людского общества.  Людей, любящих море, невзирая на его своенравный характер, и находящих в окружающей их природе спокойствие и непреходящую красоту.  Люди на маяках – особые люди, выносливые и терпеливые, люди с широкой душой!

Жизнь на маяке зависит от смены времен года да резких и часто неожиданных изменений метеоусловий, переходов от спокойного,  умиротворенного моря к штормящему и угрожающему.  Тут уж не до городских помыслов и эмоций, не до забот  о собственном комфорте, - лишь помни о своих служебных обязанностях и долге  и, знай-успевай,  следи за готовностью и работой своего хлопотного маячного хозяйства!
 
  Но для такой жизни требуется большая стойкость и выдержка,  трудностей повседневного существования, кроме бытовых,  здесь хватает.  Служителю маяка нужно уметь всё!  Он не просто штурман, электрик или радист, - он должен уметь оперативно, на ходу ремонтировать возникающие неисправности в радиотехнических средствах,  в световой аппаратуре, в простой электронике и связи. Нужно уметь постоянно обслуживать дизель-генератор и аккумуляторные батареи, быстро исправлять неполадки. А нужных материалов, тем более, готовых деталей и запчастей нет и в помине:  гидрографическая служба, как и вся держава, уже давно как, лет пятнадцать, обнищала и оскудела на помощь. Начальнику маяка постоянно приходится думать, куда нужно поехать в город, чтобы достать материалы, - в Управление, к флотским товарищам с протянутой рукой  или к друзьям-морякам.

 Но в хорошую погоду  добровольных  отшельников на маяке окружает  рай и благодать необыкновенная!  Вокруг мощь природы  и красота первозданная.  Человек здесь  постоянно испытывает острое ощущение жизни в ее первозданной свежести и необыкновенную свободу, даже силу своего могущества. И незримую тайну мироздания.  Простор  необъятного  моря, восходы и закаты солнца, тишина и спокойствие охватывают душу  человека.  Чувствуешь себя единым с природой. Перед лицом этой вечной красоты поневоле задумываешься о смысле жизни и мимолетности  своего пребывания на земле. И нет больше иных оценок земного существования…
 
Казалось бы, и ему, Григорию, необходимо последовать установившейся традиции и пополнить поселение маяка  другими членами семейной команды.   Но где их взять?..   Ведь когда-то давно он остался один.   
Тут он всегда приходил к непреодолимым противоречиям.  У сына  своя, другая жизнь. . .  Отец поселился на маяке, когда тому было уже под сорок, и его профессиональная и семейная жизнь уже давно определилась.  А Григорию тащить сюда,  на край земли, свою бывшую было бы нереально и опрометчиво, да и вообще бессмысленно.  В такой не городской и непривычной, мало обжитой обстановке,  практически без общения с внешним миром она очень быстро отравила бы любую давнюю,   устоявшуюся   здесь  жизнь и укоренившийся настрой,  да и само пребывание Григория.  Из-за этого, собственно, когда-то давно они и расстались. А теперь испытывать с ней здесь повторные узы брака было бы с его стороны чистым безумием.

Правда, человек в конечном счете неизбежно одинок, он общается только с космосом.  Он вершит свои земные дела, озабочен и обуреваем насущными нескончаемыми заботами. Но тайники его сердца не затронуты, не захвачены житейской суетой и  дремлют в ожидании чуда, потому что  душа его нуждается в очаровании красотой мира и любовью… Без них истинная жизнь человека теряет свой величайший   смысл. 
 
 Если бы встретить, хотя бы на склоне лет, какую-то близкую, родственную душу  с предельным взаимопониманием, отзывчивую, чуткую  к его переживаниям!  Своим присутствием и пониманием она помогала бы ему в работе,  в постоянном обретении себя.  И, главное, дарила бы ему свою отзывчивость и участие, нежность  и внимание, которых он не знает уже много лет. А он отвечал бы ей тем же,  открытиями и откровениями истосковавшейся души,  признаниями своей затаенной нежности, не растраченной за все эти долгие годы!..

Только ведь такая душа – уникальна, одна на тысячу, а то и на десять тысяч людей, и найти ее, встретить среди  человеческого окружения – невиданная, необыкновенная удача.
                *    *     * 
            
В жизни человека, кроме семьи или близкого, любимого рядом, важными, быть может, являются знакомство с неведомыми уголками мира и неповторимыми городами и поселениями,  встречи с интересными людьми.  Григорий за годы морской службы насмотрелся, кажется, на все красоты мира, города и морские берега, узнал множество людей, более всего своей профессии, познакомился с разными интересными личностями.   Судьба подарила ему столько ярких  впечатлений и сильных чувств,  столько незабываемых человеческих встреч,  что их с лихвой хватило бы на несколько жизней. Удивить его теперь  неведомыми красотами и откровениями новых незаурядных встреч было бы трудно. . . – Разве что сообщением, что в их заброшенный городок вдруг приехал бы на концерт великий Лучано Паваротти сотоварищи  или к нему, Григорию, пожаловал бы в гости сам Артур Чарльз Кларк, знаменитый астрофизик  и писатель-фантаст!..  Приехал,  чтобы потолковать с ним, старым моряком и мечтателем,  о судьбах  Вселенной и обсудить  кардинальные вопросы будущего Человечества…
                *     *     *   

 Хотя понятно, что жизнь на маяке,  не наполненная какими-то развлечениями  и новизной событий, без непременного общения с людьми,  не отличается разнообразием впечатлений или помыслов.  И все же романтическим натурам, не боящимся одиночества,  оторванности от остального мира и жаждущим уединения, эта жизнь представляется достаточно насыщенной и вполне приемлемой, содержательной и даже полнокровной, если учитывать важность работы смотрителя.  А в иные дни жизни – даже спасительно-заманчивой и незаменимой.

 Ведь именно в такой обстановке, в полном уединении,  наедине с морем и звездами,  в ночной тишине и многодневном труде отшельника готов был поселиться на склоне лет и жить на маяке,  по утверждению Константина Паустовского, славный командир восставшего крейсера «Очаков» Петр Петрович Шмидт.  Его сестра, Анна Петровна Избаш,  при встрече рассказывала писателю о любимом брате:
 – Жил ради других, любил матросов, как малых детей, довольно часто жестоко обманывался, но не позволял себе впадать в отчаяние или хандру. Был он очень пылкий, впечатлительный. Весь жил на нерве. На одном нерве. Любил книги, стихи, особенно Байрона – его он читал в оригинале, – музыку, детей и морское дело. Особенно почему-то маяки..  Втайне даже мечтал быть маячным смотрителем, но обязательно на маяке, далеком от городов.  «Черт с ним, – говорил он, – хотя бы даже на Тараханкуте! Днем бы уходил охотиться в степь с ружьем или раскапывал бы, не торопясь, могильник около маяка... А вечером, обмывшись пресной водой, сидел бы в маячной каюте около фонаря и читал бы книги. Но медленно, с карандашом в руках и всяческими думами по поводу каждой книги. Считал бы закаты, рассветы, огни пароходов и заносил бы их имена в вахтенный журнал.

И спал бы по ночам чутко, прислушивался бы, не начинает ли позванивать в сигнальный колокол ветер. А в шторм глох бы от рева волн, от клокотания этих бешеных морских сил, от пены, что летит к небу, как протуберанцы на Солнце, от крика чаек, – ты заметила, что во время шторма они насквозь пронизывают этими криками, как иглами, мутный воздух. Вот была бы красота, Аня!»
                (Повесть Паустовского «Бросок на юг»)

Не довелось! Не успел Петр Петрович осуществить свой затаенный уход в уединение… Его жизнь оборвалась слишком рано!..
Эту же мечту испытал в молодости и такое же желание высказывал и сам Константин Паустовский…  Фактически для него это был замысел бегства от окружающей действительности, несмотря на то, что всю жизнь он был неутомимым странником среди людей и исследователем человеческих душ и характеров...  По всей видимости, тяга к отшельническому образу существования на маяке и одинокому труду была проявлением романтической натуры в поисках гармонии духа и правильного образа жизни среди окружающего беспорядка,  среди хаоса и нестабильного мира в период первой мировой и гражданской войн в России. В рассказе «Пушечный завод» он писал:
«…Среди этой редкой мглы медленно возник из воды старинный полосатый маяк. Снова вернулись ко мне мои глу¬пые мечты, чтобы бросить все и поступить маячным сторо¬жем. Я был уверен, что выдержу одиночество, особенно если за¬веду на маяке библиотеку из от¬борных книг. А время от времени я, конечно, буду писать...» 
По солидарному мнению  Паустовского, жизнь на маяке подчиняется строгим правилам.  Ее категорично, но исключительно точно высказал в разговоре с ним известный маячный служитель Михаил Ставраки,  бывший лейтенант флота,  осужденный судом потомков за участие в казни Петра Шмидта и его товарищей.  В повестях «Черное море»  и  «Бросок на юг»  Паустовский описывает жизненный путь Ставраки, кадрового флотского офицера, однокашника Шмидта по Морскому корпусу,  и дает страшную, уничтожающую характеристику его личности…

А в разговоре с писателем Ставраки сказал: «Смотрителю маяка нужно начисто (т.е. решительно) забыть прошлое…»     То есть он, как и обреченные на добровольное одиночество моряки, – отдает свое существование, свою судьбу в совершенную оторванность от остального мира.  (Этот эпизод описан в повести Паустовского  «Бросок на юг»  (гл. «Маячный смотритель»).

  И хотя,  скорее всего,  сам автор высказывания  больше всего хотел бы забыть свое прошлое,  тем не менее, его афоризм  подтверждает  мысль о моряках Ревелла,  высказанную десятилетиями позже.
                *   *   *
А какими соображениями или воспоминаниями   руководствовался сам Григорий, какие ухабы прошлого досаждали ему и могли привести сюда, - трудно было предположить или объяснить.  Ведь его морская служба прошла успешно,  и след о нем в памяти его товарищей и коллег, морских собратьев, остался самый добрый и светлый.

6.01. - 8.09.2016
               
                Часть третья.  Встреча с прошлым
    
     И  вот  оказалось, что прошлое у него все же было, оно не совсем покинуло его …  И заняло оно едва ли не большую часть второй половины его жизни.  Оказалось, что связь с ним не пропала совсем.. Неожиданно оно напомнило о себе, когда он вовсе не ждал этого…

    Был конец августа, приближались  первые дни осени, и мир вокруг погрузился в чарующую тишину солнечных дней,  восхитительных  рассветов и заходов солнца, томительных вечеров. Ночи стояли теплые, завораживающие, тишина и благоденствие в природе повсюду. Море лазурное, еще не остывшее,  цветы и   деревья вокруг дышали свежестью… Умиротворение и покой во всем.

    Вечер – любимое время суток в эту пору. Григорий вышел из дома, чтобы пройти в энергоблок, проверить заправку и готовность дежурного дизель-генератора.  Он находился еще на улице, на хоздворе, когда, взглянув назад, на степной простор, заметил вдали, на грунтовой дороге, пыльное облачко от движущейся машины.  Удивленный, он остановился… - Никто сегодня не собирался приезжать к нему, никаких сообщений о визитах  из города ни вчера, ни сегодня не поступало. Кого вдруг сюда занесло, кто бы это мог быть?.. Наверное, снова туристы пожаловали в его край, хоть и день уже был на исходе. Издали он еще не мог определить,  но по характеру движения угадывалось, что это была легковая машина. Григорий стал ждать.

    Машина быстро приближалась, и скоро уже можно было рассмотреть ее. . .
Когда она медленно въехала на территорию маяка, стало ясно, что это «Audi»,  современная иномарка, каких он не видел в городе. И номер, точно, был у нее московский; издали сегодня прибыли гости в его владения.  Его старенький, потрепанный «Москвич», стоящий неподалеку, сейчас, в сравнении с шикарным заморским лимузином казался нелепым ископаемым существом, вынырнувшим сюда из глубин  времени. И Григорий с усмешкой подумал, что, наверное, и сам он, его хозяин, уподобился сейчас этому ветхому созданию рук человеческих…

  … Все же чудо свершилось! Никогда нельзя отказываться от надежды, даже зыбкой, на встречу с заветным волшебством. Это может случиться, даже когда ты его и не ждешь, потерял всякую возможность. Чудо принесла с собой эта машина. В ней был только водитель, точнее, водительница. Видение материализовалось в виде молодой женщины, вышедшей из машины.  Она ступила на землю, с любопытством разглядывая  окружающее.  И хоть это была не Джина Лоллобриджида,  но во многом не уступала прославленной актрисе – ни в гибкости и пленительности фигуры, ни в грации и изяществе движений,  ни в прелестном вздернутом носике, ни в действительно тонкой  талии!..  А кое в чем она несомненно даже  превосходила восхитительную итальянку, -  ведь она была явно моложе ее.  Джина, подумал Григорий в эту минуту, была почти его ровесницей, - всего лишь на десяток лет старше его, а эта молодая красавица еще только вошла в чудесную пору расцвета своей второй молодости. Ее вздорный носик выдавал в ней не только сиюминутное любопытство, но и  непокорный нрав и решительный характер.  Григорий не сразу узнал ее. Это была Она, Анна!

  … Эрик приблизился к незнакомке и, оглядываясь назад, словно вопрошая у хозяина, как ему поступить, при звуке его голоса в приветствии вдруг одобрительно завилял хвостом. Потом подбежал к нежданной гостье, обнюхал ее и, почуяв терпкий незнакомый запах ее духов и загара,  уставился ей в глаза, будто спрашивая: «Зачем пожаловала?»…
   
-  Она не кусается? – cпросила гостья. – Можно ее погладить?
– Тебя не укусит, не бойся! Ты же своя, он понимает это…

- Умная собака!.. - Ну, здравствуй, это я! – с милой,   приветливой улыбкой приблизилась она к Григорию. – Не ждал?!. – глаза ее с легким и быстрым, изучающим взглядом смотрели на Григория, ожидая то ли протеста, то ли изумления...  В джинсах и легкой блузке, загорелая, с сияющими глазами и  распущенными волосами, она в эти минуты казалась ему сказочной русалкой, явившейся внезапно и неведомо откуда из солнечных вод.
             
А он, пораженный ее появлением, лишь глядел на это творение природы, боясь поверить нежданному свершившемуся чуду. Опомнившись, шагнул к ней и сжал ее в крепких, родственных объятиях:
- С трудом верю!.. Откуда ты? И как ты нашла меня?... 

     …Когда-то  в прошлой жизни, когда они встретились, ей было всего около двадцати, а капитану только сорок с небольшим. Но минуло столько лет, и вот теперь уже ей было столько, сколько ему тогда, он же вступил в возраст мужской зрелости. И он удивлялся незнакомым  изменениям в ее облике: в том, как она держалась, в оформившейся женской  стати,  в уверенной, летящей походке, даже в осанке, повороте головы - во всем было трудно узнать ту его горячо любимую девушку, которую он помнил столько лет.  Наверное, за эти годы она многое познала, если из робеющей и доверчивой,  стыдливой девчушки превратилась в спокойно-уверенную, гордую своей победоносной неотразимостью даму, все равно что в некую светскую львицу, какие высокомерно шествуют по нашей столице, да и не только по ней. - Время неумолимо преображает наших кумиров, особенно женщин! И все же во многом - во взгляде сияющих глаз, в движении обнаженных плеч, в открытой, доверчивой улыбке – он узнавал ту прежнюю, незабытую, неповторимую  Анну, которая была предметом его давних грез.

А сейчас она выглядела слегка смущенной и не вполне уверенной гостьей. Но, поборов волнение, она скоро овладела собой. Ее глаза по-прежнему приветливо сияли,  и вызывающая улыбка чувственных губ очаровывала и призывно притягивала к себе.
 
Григорий повторил вопрос:
- Откуда ты? Какие пути привели тебя сюда?.. – В его взгляде  сказывалось удивление и нескрываемое восхищение.

Смущение еще не покинуло Анну;  она не сразу решилась, чем объяснить так сразу, без обиняков, свой приезд.
- Да вот, была у родителей и решила навестить тебя, посмотреть, как ты живешь…  Да-да, не удивляйся, мы сейчас у моря, в отпуске. Вырвалась на пару дней. (Григорий даже не стал спрашивать, кто такие и сколько этих самых «мы»…). Ну, ты же и забрался, скрылся от всего мира! С трудом тебя нашла …Приехала в твой город. По адресу идти не решилась. Поехала в порт и там узнала, что в городе тебя нет. Сказали, что ты работаешь начальником маяка. - Было странно и загадочно, неожиданно. У людей узнала, с семьей ты или нет… Мне подробно рассказали про дорогу на маяк. Оказалось, не так далеко, и я без колебаний завершила этот последний участок пути.

Поразительно! – подумал Григорий и поинтересовался: - Ты просто молодец! А сколько всего занял твой путь сюда?
- Не так и мало, как я себе представляла. Сегодня утром выехала из  Анапы, и вот теперь – считай сам!.. – На материке дорога заняла часа три с небольшим; правда, гнать пришлось на полную, так сказать, карьером. Да еще на переправе нужно было ждать парома. Ну, а здесь, на полуострове, сам знаешь, сколько… Только дороги тут у вас отвратительные, запросто можно сковырнуться, попасть в аварию…

- Не побоялась ехать одна, без сопровождения?..
- Да нет. Все же весь путь днем, и погода отличная. Гнала изо всех сил, как могла.
- Устала!? – Он нежно повернул гостью к дому, - пойдем, примешь душ, отдохнешь. И будем тебя кормить, а то ведь целый день в пути…

Она остановила его: «Подожди, там у меня в машине есть кое-что из припасов…  давай возьмем. - Вернулись к машине: - Да вот, держи шампанское, - она стала подавать с заднего сиденья бутылки с пакетами. – Не какое-нибудь, а наше, Абрау-Дюрсо.»
- Да у меня этого добра хватает, спасибо! Правда, не Абрау-Дюрсо, а местное; есть и другие вина…

Войдя в дом, они с поклажей прошли в гостиную. Осматривая помещение, она удовлетворенно сказала: «О, у тебя здесь не так уж и плохо!»  И он не понял, понравилось ли ей, или это был лишь знак снисхождения…

- Располагайся… - предложил Григорий и занялся приготовлением стола, а гостья после дороги отправилась в душ … Вышла свежая, оживленная, забывшая о долгом утомительном пути. Попросила: «Ну, что ж, показывай свои апартаменты! Места у тебя предостаточно… И столько везде света, здорово!»

 Они сели за праздничный стол.  Для них  это был действительно праздник: радость внезапной встречи,  поток оживших воспоминаний, несказанный подъем чувств. Улыбка не сходила с лица Анны, светилась в каждой черте;  ее глаза, признательные и счастливые, как тогда, в далекие годы, - сияли  нежностью и любовью. Такое не забывается.  Как будто и не было этих долгих двадцати лет!   
И все было, как в далекой молодости – и дружеский ужин по-домашнему,  и тосты за встречу, за ее приезд, за то настоящее, что у них есть!. И долгие поцелуи между тостами, все более пылкие и распаляющиеся…
                *    *    *
… Был еще только третий час ночи, точнее, нового дня, – один из этих звездных часов их встречи, -  когда они надумали выбраться из дому, посмотреть на небо.

Решили пойти к морю. В полуночной темноте, нарушаемой только светом звезд и вспышками маяка, по крутой тропе они спустились к берегу, к самой воде.  Присели, расположились у самой кромки. У ног плескалось притихшее, будто засыпающее море…. Звезды с любопытством, но ласково и одобрительно глядели на них из небесной глубины,  словно посылая свой неслышимый привет,  и молчаливым  доверительным мерцанием говорили им о бессмертии, о самозабвении  и  безумии любви.
 
Пришло время признаний и откровений. Главное признание уже состоялось там, наверху, в капитанской каюте, хотя они почти совсем ни о чем и не говорили…   А вот теперь хотелось сказать очень многое,  услышать   от друга еще больше – ведь столько событий  в их жизни совершилось за прошедшие двадцать с небольшим лет! – Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как они когда-то расстались, и все лучшее осталось позади.  - По крайней мере, для него это было так …
Но  разве могла исчезнуть без следа любовь, в то время пылавшая нестерпимым, обжигающим пламенем?.. И если бы даже она прогорела дотла, то все равно от нее остался бы седой пепел… А сейчас Григорий видел, что живая, немеркнущая  струйка пламени еще таится, пульсирует в душе и  продолжает гореть невидимым, не утихшим огнем… И весь прежний облик Анны, всё волнующее и жгучее, пронзительное и незабываемое, все еще живет в нем…   

Вот,  подумал он,   кажется, это  и есть потерянная точка опоры. Жаль только, что для него  она временная: утешит, поддержит, успокоит, а потом вновь исчезнет и, может, навсегда!..
                *    *     *
- А мы с тобой еще никогда не были у моря!..  с каким-то жалостливым выражением проговорила она. Сказала так, будто до этого они вместе прожили целую жизнь или хотя бы некую часть ее…  И, действительно, за тот год, что они встречались, провели незабываемые дни и в Москве, и в Ставрополе, не смогли вырваться хотя бы на пару дней куда-нибудь к морю, хотя до него от них было не так уж и далеко. Правда, однажды у них появилась прекрасная возможность встретиться у самого моря.  Григорий тогда на неделю приехал в Дивноморск на семинар судоводителей Черноморского бассейна… Он заранее сообщил ей об этом и страстно ждал ее приезда, - это ведь было всего в нескольких часах на автобусе от ее города!.. Но по телефону она сказала ему, что ее не отпустят родители. - И это при ее полной самостоятельности и независимости, которыми она так гордилась!… - Явно были какие-то иные причины,  которые она не захотела открывать…

 Он не стал напоминать ей тот обидный эпизод, не захотел омрачать встречу, сказал только:  «Я много раз сильно жалел об этом, мне так хотелось видеть тебя рядом у моря, потому что такое не забывается никогда. Это остается в памяти, как не многое другое… Море объединяет людей необычайно, -  остается в душе навсегда. -  И добавил: - Здесь я каждый день хожу к морю, помногу плаваю, когда погода позволяет. А если нет, могу подолгу быть на берегу, смотреть и слушать вечный рокот волн…»

В ответ она лишь тихо вздохнула, будто сама вспомнила тот досадный случай. Немного помолчав, призналась:
- Знаешь, я ехала наугад, почти наудачу… Не знала, в своем ли ты еще городе, найду ли тебя?.. Не знала, как ты меня встретишь. А теперь счастлива, что все мои страхи были напрасны. И радуюсь, что решилась на такую «авантюру»!..

А затем, помедлив в задумчивости, положила руку на плечо друга, проговорила мечтательно: «Да, у тебя здесь так чудесно и тихо, так заманчиво!.. Тебя можно понять…»

- В чем же дело?!. Перебирайся ко мне. - Григорий не видел, как на мгновение она зарделась румянцем:
- Надо подумать! – Ее взгляд принял расположенное выражение, будто она решает эту внезапно возникшую сейчас задачу. А потом, словно погасив нечаянный порыв оживления, уже другим, сосредоточенным грустным голосом проговорила: - Да нет уж, невозможно, я не создана для такого отшельничества!.. 

-  Что ты, какое отшельничество! Ты только представь: вокруг вселенская тишина. Море и звезды всегда будут с  нами, значит, и с тобой. Зимой, правда,  тут не так уютно, как сейчас,  ветры и холод  досаждают изрядно, загоняют в дом.  Но когда приходит весна, мир преображается в  солнечное царство, и хочется жить в нем, дышать этим воздухом полной грудью  и думать о вечности,  о всем добром…  – И подтвердил: - Без моря я не представляю себе жизни. Таким уж родился… Именно море – единственное, что теперь меня радует в этом мире.

- Да, я понимаю… - Анна все же не находила в этом убедительности для себя: - Да нет, это только для тебя! А для меня все это  просто нереально, вообще немыслимо для нашего образа жизни. Это было бы просто дико, невероятно для моей семьи, - с уверенностью  заключила она.

Григорию откровение Анны не показалось странным. Все это и так  было очевидно и объяснимо, нечего было и думать о чем-либо подобном. Ведь у нее, как видно, все же сложившаяся, стабильная и полноценная семья…

О муже она говорила скупо, туманно, неохотно.  Да Григорий и не настаивал, не стал ничего спрашивать о нем:  сама скажет, если захочет. Он лишь вспомнил те скудные сведения о нем, которые она позволила себе высказать Григорию в тот год, когда сбежала от него к замаячившему на горизонте претенденту на замужество. И вообще, какое ему дело до чужого, неведомого парня, если тот сумел завоевать сердце и помыслы этой неприступной недотроги!.. Наверное, он вполне достойный и образованный человек. 

А она, словно бы оправдываясь за высказанную категоричность своего суждения, вдруг примирительно повторила:
- Да, конечно, здесь у тебя чудесно, как на каком-нибудь южном или океанском курорте, и очень красиво. И тишина прямо райская, отдых для души. Но ведь не все время так, - зимой, ты сам говоришь, бывает непогода, и деваться просто некуда. Меня бы просто тоска заела!.. Я ведь насквозь городская особа.  Рай в шалаше даже с милым, уж прости, не для меня!  Мне нужны человеческие узы и общение, в том числе и на работе, и в кругу знакомых, и среди близких. А что я буду делать без своей работы?.. Вообще, признаюсь, мне ближе всего жизнь в мегаполисе, где чувствуется кипучая жизнь, где бьется ритм современности.  И лучшего места , чем Москва, я себе не представляю. Я хоть и вышла в жизнь из довольно  большого города, все же жить не в столице, а в каком-нибудь полузабытом провинциальном городе, пусть даже  областном центре, не по мне. Я бы стала неизлечимо тосковать по Москве… Представь, как если бы человек, никогда не видевший море, увидел бы, например, ночное лунное море или замусоренную бухту заброшенного провинциального городка. И тогда – либо ошеломительная радость, либо ужасное разочарование.

–  Как того запущенного города, через который она сегодня проезжала, - подумал Григорий с невольным несогласием. И с сожалением посетовал: - Ну что ж, каждому свое! В этом мы с тобой антиподы.  Давай, не будем убеждать друг друга в правоте своего образа жизни…
                *   *   *
Невзначай в этот час он почему-то вспомнил хемингуэевского Томаса Хадсона, художника, в свои уже зрелые годы поселившегося в уединении на тихом острове, открытом всем ветрам. У него также весь мир был перед ним: вокруг тоже было море, даже океан,  и сильные ветры, и тайфуны с ураганами часто посещали этот край. Огромные пальмы защищали остров от нестерпимого летнего зноя,  а бесконечный и безлюдный песчаный берег океана неудержимо манил к себе. Закаты и восходы солнца и тихая, умиротворенная жизнь на уединенном пристанище, приют творчества и вдохновения!.. – такому можно только позавидовать… В эту благословенную обитель периодически слетались погостить  его уже повзрослевшие сыновья; а иногда туда, в этот затерянный рай творческого уединения, не надолго заглядывали его бывшие жены или близкие когда-то женщины. – Из Парижа, Бостона, Буэнос-Айреса… Он умел и мог долгие годы не терять с ними связь… И лишь потом, после их отъезда, когда все разлетались по миру к своим неотложным делам, и Хадсон до следующего лета вновь оставался один, он долгое время еще остро чувствовал свое одиночество. Порою ему казалось, что они все еще здесь, в его доме, и можно пойти и найти их…
У Григория такого чувства не было никогда, его уединение было нерушимым, неиссякаемым. А сейчас, в эти минуты, появление Анны было чрезвычайным событием, каким-то невероятным наваждением…

Но то был Хадсон, вольный художник, живущий своими картинами, воплощавший свои мечты, страсти и переживания в буйных,  неудержимых фантазиях, в ярких полотнах. И женщины приезжали к нему, потому что любили его когда-то… Они помнили дни жизни, связанные с  художником, его картины, посвященные им, и эти воспоминания приводили их на остров, к упрямому отшельнику.  А чем он, Григорий, мог бы заинтересовать, привлечь сюда своих давних, полузабытых поклонниц?  - Разве только  памятью, воспоминаниями о незабываемых днях и событиях встреч с капитаном.
 
Анна будто подслушала его мысли. Не без любопытства она попыталась разузнать о его теперешней жизни:  «Как ты тут живешь, совсем один?.. Это же противоестественно…»
- Знаю, - односложно согласился он. И, помолчав, признался: - Конечно, это вообще ненормально для человека, он не должен быть один. Ну, а я таковой не только тут, на маяке, а уже давно. – С тех пор, как произошли наши с тобой события. Ты просто не знаешь этого… Я ведь с тех пор больше так и не женился.

- Ужас какой!.. Я этого действительно не знала… Тут, конечно, и моя вина – не думала о друге. Но неужели вокруг тебя не было свободных, умных и достойных женщин?.. Помню, я  по молодости набралась дерзости и советовала тебе найти женщину, для здоровья.  Сейчас это кажется смешным, когда ребенок пытается учить жизненному опыту взрослого, серьезного человека!..

- Но  где же их возьмешь, этих умных и достойных, – возразил Григорий, - в море, что ли?.. - Не встретил! Не нашел больше такую же умную и красивую. Но где взять такую женщину, где ее найдешь?  - И, подумав, решил поведать откровенно: - В рейсах нас, моряков, если очень приспичит, выручают, как известно, соответствующие дома в разных портах мира; уж извини. Без женщин моряки не остаются; ведь время между портами бывает до трех, а то и пяти месяцев!..

А когда  сошел на берег, одинокая жизнь стала проблемой. И дело не только в этом, мужчине нужно не просто обладание, ему нужны еще душевное притяжение и чуткость, женское внимание, наконец. И нужно, чтобы тебя понимали!  Вот и получается, что у многих в зрелые годы образуется невольное холостячество, ничего тут удивительного нет. - Или живи с человеком, который тебя не понимает, травмирует твое существование…  И служба на маяке для флотского человека, может быть, лучший выход, хоть работа тут без выходных и всяких там праздников!.. Хотя мысли о неполноценной, неустроенной жизни при этом остаются, омрачают сознание. Но ты за меня не переживай, я как-нибудь справлюсь…
                *   *   *
Приближался восход солнца. Робкий говор волн приглашал в воду. Скоро заря охватит весь горизонт, и солнечные лучи осветят и белую башню маяка, и старый дом, и притихшие деревья в саду, зальют светом его каюту.

Он предложил Анне освежиться утренним морем. Она с радостью согласилась, но в смущении сразу призналась, что не подумала,  что здесь у него можно будет искупаться, и не взяла ничего с собой… Он успокоил: - «Ничего,  здесь вокруг никого нет! можешь голышом. Женщинам это идет...»
    Анна с детским восторгом плескалась в воде, потом сделала несколько взмахом, отплывая от берега.  Григорий пошел за ней.  Эрик тут же отправился за ними. Вода была еще очень теплая, такая же, как все лето. Лишь воздух был уже не такой, ночью чуть прохладнее воды.

Когда они вышли на берег, Григорий  обнял ее, прижав спиной к себе на грудь: «Не замерзла?» Потом накинул на нее большое махровое полотенце. . . От ее прохладного и пылкого тела и запаха мокрых волос на него накатила дурманящая волна забвения. Он не выдержал и сначала нежно, потом неистово прижал ее всю к себе и осторожно опустил на землю… А когда прошел шквал страсти, и они сидели, обнявшись, он спросил:
 
- Почему ты тогда не захотела родить ребенка. У нас был бы сын… Сейчас  ему было бы двадцать лет…
- Ты же сам знаешь. Ты был тогда несвободен. И что бы я делала без тебя? Кому я была бы нужна с ребенком на руках?..

После этого разговора его преследовало неотступное сожаление о том, что в следах  человечества в грядущих веках не будет, не останется именно их с любимой женщиной генетического кода, их общего, совместного гена как памяти об их земной любви.  Но он не сказал этого Анне, - после услышанного о ее нынешней жизни его признание могло показаться просто наивным.

. . . Молчали. Смотрели на звездный ковер над ними. Хотелось только видеть эту бескрайнюю ночь,  пылающий вечностью Млечный Путь над ними и слушать ропот тихих волн, дышать этим вечным покоем…

 - Я еще никогда не встречала рассвет на море… Это удивительно.  Иметь бы такую возможность хотя бы один день или утро в году!.. – задумчиво протянула она и прижалась к его плечу.

- Приезжай на этот день каждый год! Мы с морем будем тебе рады, всегда примем тебя. – И, обняв ее, предложил:- Пойдем в дом, примешь душ, отдохнешь… И пора уже завтракать.
- Подожди еще. Дождемся рассвета. Эти минуты хочется растянуть на годы…
                *    *    *
Но вот залился рождающимся светом восточный край моря. Маленькие светлые облачка заалели ярким золотым румянцем, и притихшее за ночь море стало наполняться густой синевой проснувшегося неба.

Около семи часов они наконец вернулись домой. И когда позавтракали, Григорий оставил гостью  поспать в каюте и набраться сил, а сам пошел осмотреть свои владения. Заглянул в слесарную, пошел пустить насос для пополнения воды в баках системы из колодца.  Потом провозился на камбузе, чтобы приготовить обед, и только тогда вернулся, чтобы будить Анну. Ей удалось поспать целых три часа.  Она долго поднималась, пришла в восторг от сознания того, где находится, и пожелала вечером повторить выход к морю. Потом попросила: «Нужно бы сходить к машине, там у меня есть кой-какие вещи. Хочу взять платье…» И отправилась сама.  А Григорий подумал: «Хоть бы сегодня не вздумали нагрянуть какие-нибудь туристы, нарушат их уединение…»

Анна вернулась преображенная, еще ярче и обворожительнее прежней. На ней было красивое легкое платье, она стала еще моложе и желаннее.  Трудно было оторвать взгляд от ее обнаженной шеи и рук, от стройных загорелых ног, от мягкого изгиба тонкой талии…   

Сели обедать. Вспоминали многое из прошлого, посетовали о том, что не сбылось... Она пожалела, что ее «отпуск» так короток, что завтра утром уже нужно уезжать! - Гораздо короче, чем были ее приезды к нему раньше, в молодости... Но время неостановимо! Жизнь мчится дальше! И ничего не поправишь, не вернешь…
 
Неожиданно она спросила:
- Скажи, я сильно изменилась?...ты ведь не сразу узнал меня … – и в глазах ее мелькнули смешливые искорки.

 - 0чень-очень изменилась! Стала еще краше. Это невероятно, просто нестерпимо, Анита, - и он встал из-за стола, подошел к ней и страстно обнял… Правая его рука гладила ее по спине, и сквозь легкую ткань платья он ощущал, как разгорается, неудержимо  пылает ее внутренний огонь.
Чувствовалось, что она уже устала от стола, захотела вернуться в его каюту…

Там она заглянула в свою сумочку и, достав что-то заветное, протянула Григорию: «Это тебе… Чтобы иногда вспоминал». Тот взял подарок, он умещался в ладони, поцеловал ее руку и просиял: «Красивый! Такое не забудешь…» Это был маленький талисман, оформленный из камня аквамарина цвета морской волны. 
 Анна пояснила:
- Знаю, что твой камень – гранит, но мне хотелось подарить тебе амулет, связанный с морем, с твоей профессией…  А этот,  аквамарин, известно, покровительствует всем морякам. А еще, как говорит восточная легенда, он считается благородным символом чести, верности и красоты. – Это про тебя… И еще, в разлуке он помогает  сохранять любовь!

Григорий не находил слов, расчувствовался: «Если ты снова задумаешь  объявиться, сообщи мне, я заранее приготовлю тебе перстень с каким-нибудь сокровенным камнем…»

                *     *     *
И только во втором часу они перебрались в сад.  Деревья укрывали их в густой тени,  манили покоем и легкой прохладой; бриз ласково теребил кожу.  Казалось, весь мир сейчас погрузился в эту сладкую, чарующую истому.

Повременив, Григорий предложил гостье подняться на высоту маяка  Она сказала, что в жизни еще никогда не была на маяке.

Они подошли к основанию белокаменной башни маяка, светившей им ночью вместе со всем морским простором. Это великолепное стройное сооружение высотой около двадцати метров являлось не только маяком, но и неустанным предметом вожделения всех прибывающих сюда гостей и вездесущих туристов. Всем непременно хотелось попасть в главное сооружение маяка, побывать на его высоте и увидеть оттуда простор моря, заглянуть на источник света. Но мало кому удавалось сделать это: вход на маяк всем посторонним был категорически воспрещен, и оставалось лишь фотографироваться с видом на маяк или у тяжелой входной двери, закрытой на замок.

Но сегодня был особенный день, и гость был  необыкновенный! Григорий открыл старинную дубовую дверь, зажег свет в нижнем помещении башни и показал гостье генераторное помещение, пульты управления и контроля за аппаратурой и подвешенные на стене графики-расписания времени работы маяка. Они составлялись в соответствии с годовым календарным отсчетом восхода и захода солнца.  Потом предложил Анне подниматься по ступеням трапа, крутой винтовой лестницы, наверх, к маячной комнате.

Подъем был долгий – все же 86 ступеней!  Поднимаешься, будто восходишь в неведомую гору. Григорий шел впереди, Анна старалась не отставать от него. «И часто тебе приходится ходить сюда наверх?»  - поинтересовалась она. – «Несколько раз за неделю… Посмотреть световой механизм, почистить линзы…»

В центре всего объема башни, от нижнего помещения до самой маячной комнаты с фонарным сооружением, располагалась колонна с механизмом вращения светооптического аппарата. Само пространство башни хорошо освещалось дневным светом из множества небольших иллюминаторов по всему периметру сооружения.

Чувство восхождения в гору усилилось, когда трап закончился, и Григорий открыл дверь на площадку ограждения световой комнаты.  Перед ними было сердце маяка, фонарное сооружение из стекла и стали со светооптическим аппаратом. А круговая площадка вокруг световой комнаты была своего рода наблюдательным пунктом обозрения. У Анны захватило дух от вида открывшегося необозримого пространства:  горизонт невероятно раздвинулся во все стороны, а море перед ними предстало безбрежной, будто затаившейся стихией.  Отсюда, с высоты около тридцати метров над уровнем моря, мир выглядел перед Анной совсем не таким, как внизу, у основания, на земле, он стал невероятно огромным и преображенным - и расположением,  и открывшейся дивной перспективой, и цветовыми оттенками воды и неба.  Кораблей в этот час не было, и море отсюда казалось искрящейся  безлюдной пустыней, затопленной солнцем…
 
- Спасибо, мой дорогой, я такого себе просто не представляла! Всё это тоже, как и твоя бухточка под скалой, не забудется никогда… Это просто непередаваемо, чувствуешь себя, будто птица в полете, и хочется так парить над землей долго-долго!.. Всё видеть, все впитывать, все преодолевать. Сколько летала на самолете, но там все не так, чувствуешь себя оторванным от земли и в то же время крепко связанным с пространством самолета, с его спасительной палубой и зыбкими стенками корпуса; земля оторвана от тебя и кажется опасной, почти угрожающей.    А у тебя здесь – вот она, земля, и плеск моря внизу, и ветер, несущий волны и вести,  и колючие штормы и ураганы!... А ты бываешь здесь, - вдруг спохватилась она, - в штормовые дни?..

-  Приходилось, - согласился он, - когда обстановка вынуждала. Но в такие часы здесь, наверху,  ничуть не меньше разгула стихии,  чем на корабле во время крепкого шторма. Слабонервных сюда лучше не подпускать.  Но всё же от этого морского простора все, кто его видел в нормальную погоду, балдели, как от волшебного дурмана.

- Их можно понять, - согласилась она. – Немудрено!.. – А как далеко виден свет твоего маяка?..
- До двадцати двух миль в ясную погоду.

- Ого, здорово! Это же спасительный свет надежды в океане.
– Надежда идущих моряков, всех странствующих мореплавателей.

И Григорий рассказал ей, как работает оптический аппарат
                *    *    *
Они пробыли здесь не меньше часа. Покидать эту смотровую площадку,  эту рубку корабля не хотелось…

А к вечеру решили идти на берег смотреть заход солнца. И оставались там часа три.  Снова купались.
- Какая прозрачная! – воскликнула Анна, войдя в воду и погружаясь в нее. – Светлее и ярче, чем там у нас, в Анапе… Такого купанья я нигде  уже больше не узнаю, это что-то необыкновенное, волшебное. Ты просто волшебник, друг мой!..  Мне опять будет не хватать тебя…- и она горячо прижалась к Григорию.

Он, подхватывая тон и мысли подруги, чувствуя ее едва сдерживаемое желание, охотно поддержал ее: «Сообщай мне об этом из своей Москвы. Я сразу почувствую тебя, твои мысли…»

Они уже сидели на берегу. Ее признание снова разбудили в нем дремавшую чувственность, его губы и грудь горели незатихающим огнем, требовали освобождения… Снова и снова ее горячая дрожь, ее нескрываемая пылкость вызывали в нем немедленный отклик.  Он поднял подругу  с полотенца, перенес рядом, на голый галечный берег, еще отдающий теплым морем, осторожно положил на круглые камешки: «Не холодно?!» И новая волна страсти поглотила их; он с силой припечатал ее к гальке: «Хочу, чтобы на этом берегу навсегда остались твои следы!..»
Казалось, порывам неустанного безумия не будет конца.

Прошло время. Они долго не могли насытиться картиной Млечного Пути. Потом все же решили на ночь пойти в дом и побыть там оставшиеся часы, а утром непременно снова спуститься к морю, чтобы наблюдать восход солнца. Прийти, чтобы Анна могла попрощаться с крымским морем, с этой чудесной бухточкой под скалами маяка, с этой галькой и этим берегом, который теперь ей уже не забыть никогда…
Часов в десять возвращались домой. Поужинать, отдохнуть перед дорогой. А утром она отправится в путь, к родителям в свой Ставрополь. Дорога туда будет дольше, чем до Анапы. И лишь бы не зависнуть на переправе.

В гостиной накрыли стол прощального ужина, достали из холодильника очередную бутылку шампанского и холодные закуски. Сидели, убаюканные морем и размякшие.  Пили на прощанье…

- Хочу, чтобы ты знал:  я бесконечно ЧУВСТВУЮ тебя... даже на расстоянии, - призналась, наконец, Анна.
Он подтвердил:  «Потому что все время, постоянно  я вспоминал, я думал о тебе! Потому что понимал, что теряю тебя...Теряю из виду, из отзвука, из твоего сердца… Не терял только из своей памяти…
                *    *    *   
Ему хотелось узнать, как она живет, да еще в столице, хотя еще тогда, давно, он знал о ее любви к Москве. И Григорий спросил: «Давно ты живешь в Москве? И когда перебралась туда?»

Она стала рассказывать.
- Давно уже, в 97-ом. Жить в провинции стало просто невозможно, тем более, молодым инженерам. Жизнь круто зажала нас, денег почти не платили, жили больше за счет родителей, его и моих…И надо было искать выход. Многие на поиск работы отправлялись в столицы, вот и я решилась, тем более, Москва была давнишней моей мечтой. В Москве у меня двоюродные. И я рискнула. Убедила родных оставить им ребенка и отправилась в столицу, сначала одна… Оставила все и уехала туда.

В Москве она оказалась не случайно. Григорий хорошо помнил, как она еще студенткой строила планы завоевания любимого города, города своей мечты.  Она  полюбила этот город с того дня, как приехала туда  поступать в институт.  И с каждым днем  он нравился ей все больше. А к концу пятилетнего обучения  ей было невыносимо от мысли, что придется расставаться с ним.  Она признавалась:
Тоска по Москве не отпускала ее. И она поставила себе цель – рано или поздно вернуться сюда работать и жить в нем…Отработав после института по распределению в родном городе несколько лет и проявив себя толковым программистом в конструкторском отделе, она с наработанной  репутацией отправилась в Москву. И своего добилась, была целеустремленной и ответственной, а   еще очень работоспособной. И это смогли оценить люди, которые помогли ей устроиться в Москве. Ее начальник дал отличную рекомендацию знакомым в одной московской фирме.. Приезжала на должность все того же программиста, но в ней - спасибо бывшему начальнику - разглядели нечто большее и предложили должность бизнес-аналитика.

- А что это за работа, чем ты занимаешься?
- Работа такая: анализ бизнес-процессов и написание тех.задания для их автоматизации. Безумно интересно! С одной стороны, все время изучаешь новые области, а с другой стороны, профессионально знаешь инструментарий программизма, чтобы соединить их вместе. Впрочем, так было и во времена, когда я просто занималась программированием. Ну, а сейчас у меня в подчинении IT-отдел.

- В общем, с работой у меня все в порядке, раньше об этом можно было только мечтать. При этом довольно редкое  финансовое подкрепление, меня это устраивает. А главное, теперь я в Москве, окончательно и бесповоротно, и могу радоваться этому без конца.
 - С одной стороны, здесь - так нужная мне энергетика большого города, а с другой стороны – любимый, родной город, где хочется просто гулять, разглядывать, радоваться его красоте. Ведь еще дома я читала уйму книг о столице, а когда случалось приезжать, часами ходила по Москве. И понимала, что для многих людей это просто место обитания, а для приезжих – заработка. А для меня – это радость единения с городом. Первые годы я вообще ловила себя на том, что вдруг ощущала резкие порывы счастья: я здесь, я в Москве! Сейчас, конечно, все сгладилось, но я по-прежнему счастлива. Муж тоже удачно работает, правда, на другой фирме. Дочка заканчивает институт.

Из ее рассказа все становилось понятно Григорию: его подруга решительно современная, самостоятельная и преуспевающая дама.  У нее теперь своя жизнь – столичная, полноценная и, как видно, весьма счастливая.  И он спросил о том,               
чем она живет, кроме работы, что ее радует и вдохновляет...

- Ну Москва, ты понимаешь, дает массу возможностей для интересных впечатлений и встреч, для размышлений и раздумий.  И в Питере мы бываем часто, иногда по несколько дней. Концерты, картинные выставки, спектакли, Филармонии. Только успевай следить за всем, что происходит  в искусстве, хватало бы времени!  И потом, ты,  наверное, помнишь, что в юности я была книгочеем, неуемным фанатиком книг,  авторов, романов, поэзии...-  Он хорошо помнил!  Пожалуй, с этого и началось их знакомство.  Именно это, помимо несомненного обаяния, и привлекло к ней его внимание и интерес с первых минут.

- А теперь, не удивляйся,  особенно последние годы, меня вдруг гораздо больше стали интересовать не описание жизни неведомых мне людей в книгах, а  места и люди, увиденные своими глазами, города, картины и обычаи жизни в разных странах. За последние несколько лет, как окрепли, мы успели побывать во многих местах. Старались с мужем каждый отпуск отправляться куда-нибудь в загрантуры и примечательности, побывали и в Британии, и во Франции с Германией, и в Греции,  и в Египте.  Даже в Китае… Не были еще только в Японии и Индии… За эти годы я много повидала в мире, - конечно, не столько, сколько ты, и лишь стремлюсь к этому. Хотелось бы побывать, объездить много стран, побывать повсюду, как, например, небезызвестный Д.К. (Крылов), который со своей супружницей объездил, кажется, весь мир – где только он ни побывал за время своих путешествий! - Ловко устроился, вояджер и сноб. Только он как-то все больше по гастрономической части – вкушает и берет на камеру заморские блюда и обычаи по отелям, кабакам и ресторанам всего мира!.. Тут он вне всякой конкуренции

- Ну, что ж, ты молодец! Поверь, я рад и этому твоему счастью – познанию мира,  радоваться открытиям и новым впечатлениям. – Однако Григорий вспомнил рассказ о переезде и вернулся к ее семье: - Ты сказала, что поехала в Москву одна. А муж, - не понял Григорий; - его ты забыла в своем Ставрополе?
 - Его я тоже оставила дома. – Чтобы не путался под ногами, -  насмешливо подтвердила Анна.

 - И как же потом?..
- Потом мы развелись. К этому времени у нас набралось достаточно доводов для развода, и я оказалась в свободном плавании… Можно сказать, полностью независимой! - Она без всякого смущения проговорила это; видно, за давностью времен ее действия были для нее оправданы и естественны. Но Григорию эта новость показалась ошеломляющей, прямо-таки сногсшибательной.

Он с недоумением понимал услышанное. Ему было трудно представить свою возлюбленную «в свободном плавании», без мужа, без семейной опоры. Открывшееся положение явно озадачило его. – Стоило ли ей тогда, в тот год, сбегать от него, скрываться в своем решении, чтобы тут же сойтись с каким-то молодым хлыстом, пусть даже и подающим надежды предпринимателем, если любовь к нему в ней еще даже не созрела, чтобы затем, через какие-то шесть или семь лет разбежаться с ним, бросить его так просто, так легко!.. Психология женщины непостижима… Григорий, не подавая виду, почти бесстрастным голосом проговорил: «И что, ты так быстро нашла в Москве другого? Он, конечно, постарше тебя? И тоже, полагаю, есть оставленная жена и  дети?.. Да вы, наверное, и живете с ним в так называемом гражданском браке, как теперь водится…»

Что она могла сказать, ответить ему сейчас. Сложные вопросы, затененные чередой событий. Но он ждал ответа, боль прошлого всколыхнулась в душе.
- Да, конечно, старше, и с прежней семьей расстался, ушел ко мне. Но с моей дочерью нашел общий язык и почти подружился, как со своей. Она его называет «папа Игорь»… А брак наш, ты прав, гражданский;  я, ради дочери, даже фамилию первого мужа менять не стала. Ну вот, уже почти четыре года живем  такой семьей, без больших разногласий. Зарабатываем хорошо, на все хватает: и на учебу Лене, и на квартиру, и на поездки в отпуска. У дочери молодой человек появился, приходится подумать и об их жилье.

Все услышанное чувствительно кольнуло воображение Григория. Не боясь, что темнота  выдаст его волнение, он отважился пошутить:
- А скажи мне, - рискнул он, - скольким еще своим столичным поклонникам ты успела за эти годы вскружить головы; признайся, победоносная провинциалка, сколько их бросили из-за тебя, ушли из семьи? Ведь твое пребывание на свете – не пустой звук, ты не можешь оставаться незамеченной, и твое появление требует постоянного эскорта великолепных почитателей!..

Анна решила поддержать шутку друга. – «Да уж, конечно, за мной остался длинный шлейф несчастных и отверженных обожателей! Ну что я могу поделать, если они сами летят на огонь, как мотыльки…»  Последующий ответ был несколько неожиданным для него, даже озадачивающим: «И, к тому же, я уже не провинциалка,  какой была после института, я чувствую себя полноправной москвичкой, хоть и не во втором поколении! А, во-вторых, твоя неприкрытая ирония меня не смущает: ее происхождение объясняет такая же неприкрытая ревность.  Так вот, мой друг, я понимаю, ты ищешь прежнюю меня, а я ведь не застряла во времени, я меняюсь. И, кстати, я нынешняя стократ себе интересней прежней»...

Он лишь предположил «А им?» и подумал, насколько она теперешняя стала интереснее и  желаннее для своих великолепных соискателей и рискнул  потревожить тень ее перспективных или не очень поклонников:
- Интересно, какое участие в твоих переменах приняли твои замечательные мужчины?..

Ответ был дерзким, почти обескураживающим:  Григорий почувствовал даже, что заслужил его…
- Мои великолепные мужчины были действительно замечательные, потому что всегда подбирала я их себе сама - под свой уровень и вкус, а не меня подбирали и лепили, как ты пытаешься представить.  Другое дело, что мне всегда интересно в человеке то, чего нет во мне, и я, без сомнения, многое черпаю из своих - близких и не очень - мне людей.

 - А  ведь я и не собирался утверждать, что тебя "подбирали", - наоборот, совершенно  не сомневался, что подбирала ты их сама! Ведь это, без сомнения, твоя жизненная установка, и от нее не раз пострадали искатели легкого успеха.

Разговор  принимал явно рискованный оборот, он не должен был развивать его. Но он и не хотел обидеть Анну. Как бы они сейчас ни шутили, он лишь                почувствовал по ее высказыванием, что она ревниво оберегает от обсуждения свои былые увлечения, своих избранников. Хорошая черта, - оценил он. Да и зачем ей нужно оправдывать перед ним ее бывших мужчин, раз они уже были, хорошие или плохие, - зачем ему знать об этом?  Ни глупые, ни благородные, - главное, что они были «замечательными», и она выбирала их сама!..  И все они с готовностью несли на себе свой  крест привязанности или обожания к этой неслыханной гордячке.

Григорий вспомнил запавшие в сознание мысли Бердяева о семье и браке, о любви и забвении. Когда-то, еще в 90-е годы, он купил в Ленинграде давно не издававшуюся книгу Николая Александровича Бердяева «Самопознание». Уходя в очередной рейс почти на полгода, взял ее с собой и прочитал внимательно.

Многое тут было не познанного для него, оправдывающего искания смысла жизни, многое позволило ему открыть основы христианства и истории религии вообще. Выводы Бердяева о крахе гуманизма, о кризисе человеческой цивилизации века основательно подтверждали мысли Григория о несовершенстве окружающего мира, об откровенной ошибочности путей современного развития человечества. И, может быть, именно эта книга в наибольшей степени привела его к убеждению в правоте веры. В ней он нашел для себя ответы на сложные и противоречивые вопросы человеческого бытия.

Многие из рассуждений Бердяева навсегда остались в сознании Григория. Он говорил «о единственной и неповторимой личности человека, об индивидуальном и уникальном человеческом духе».  В уникальности человека Бердяев видел высшую ценность, высшую реальность бытия.
А суждения Бердяева о человеческом обществе, о браке и любви казались ему после прожитой жизни если и не абсолютно непоколебимыми, то вполне убедительными, достоверными в реальной житейской практике. Его доводы подтвердили некоторые жизненные наблюдения Григория. В том числе,  отвергающие общепризнанные  представления о браке и любви, узаконенные  обществом.

«Человеку свойственна мечта о любви. Брак, на котором основана семья, есть очень сомнительное таинство. Любовь, в сущности, не знает исполнившихся надежд. Общество отвергает любовь. В этом трагизм любви в жизни человеческого общества. 
Любовь всегда нелегальна. Легальная любовь есть любовь умершая.  Забвение очень мучительно. В забвении есть измена, предание вечности потоку времени».

Исходя из этих представлений, Григорий легко оправдывал метания Анны, ее многобрачную жизнь.  - Ведь человеческая личность, по Бердяеву, уникальна и неповторима…

Но все же было видно, что Анна нарочно многое сочиняет, специально наговаривает на себя, чтобы задеть Григория, вызвать его ревность.  Во время этого нечаянного откровения он решительно привлек ее и сжал в своих ненасытных объятиях: «Хватит вспоминать своих поклонников, реальных или мистических!.. А то я еще бог знает что подумаю. И надолго не расстанусь со своей ревностью…»

По ее признаниям этой ночи, по свободе и нескованности он подумал, что Анна, кажется, не уступала прославленной кинодиве в количестве поклонников, мужей и любовников!.. Убеждать ее в чем-то, спорить с ней о правоте было бессмысленно. Поневоле он вспомнил рассуждения разбитных специалистов и всезнающих экспертов, особенно умудренных опытом женщин, в их статьях о всем самом интимном и тайном в жизни человека.  И волей-неволей подумал, скольким доверенным и обласканным ею  избранникам и обожателям она подарила за эти годы бессмертные мгновения страсти и нежности, помогла избавиться от страшного призрака смерти,  от проклятия одиночества и забвения…– Увы, только не ему!   И сколько раз она сама спасала себя с ними от этого пугающего видения… Подумал, но не смог говорить с ней об этом.

И пока он приводил свои мысли в какой-то мало-мальски сносный порядок, Анна, меняя разговор, неожиданно предложила: «А ты мог бы переехать и жить в Москве?..» Вопрос показался Григорию столь же внезапным, как и нереальным, неосуществимым: ну какая Москва, когда здесь у него всё – и дом, и работа, и нерастанное море, и весь этот неповторимый мир вокруг! Тут даже и отвечать было нечего. Знающие, бывалые маячники говорят, что  служитель маяка привыкает ко всему и без этого жить уже не может.
 
Но она, видя его несогласие, все-таки продолжала:  «Ты смог бы уехать от всего, что тебе досаждает теперь: от державы и властей тупых и преступных; все же жить в России, тем более, в Москве, - это совсем другая жизнь! А еще -  от вынужденного одиночества, от неотступных, грустных воспоминаний.  И вообще, от твоего холостяцкого существования»…

Григорию не хотелось говорить об этом,  он остановил ее: «Да мне оно нравится, представь… Ты что, хочешь мне в столице невесту на старости лет подобрать?.. Лет на пятьдесят?  Или, может, сама надумаешь вернуться ко мне?...

Румянец разлился по ее лицу. Она неопределенно хмыкнула: «Это не проблема…». Но он не спросил, что она имела в виду...  И, не дожидаясь ответа, категорически заявил: «Что мне там делать в вашем огромном людском муравейнике? Да и потом, простой вопрос – где мне там у вас жить? Думаю, что даже если бы и захотелось, моих ресурсов никак не хватило бы хоть на какую-то площадь в Москве».
- Не переживай. Мы бы помогли купить тебе небольшую, но нормальную квартиру…

Это «Мы бы…» снова задело Григория. – «Не надо мне никакой Москвы . . . Моя жизнь меня сполна устраивает. Вот только бы здоровье не подвело…  Буду доживать свой век здесь, у моря, пока смогу… Это место и море дают мне силы жить… А когда ослабну, переберусь  в город, к сыну… Вот так… Жаль только, что похоронят меня не здесь… среди этой красоты»
                *    *    *
Под утро, незадолго до восхода солнца, они спустились к берегу. Снова купались. И она смогла выразить всё, что испытывала сейчас, лишь новым признанием: «Ну где я смогу снова увидеть, узнать всю эту красоту, все это?.. Эти две ночи под звездами мне не забыть никогда в жизни!.. Теперь я всегда буду вспоминать о моряках, капитанах и кораблях, плывущих по свету твоего маяка!»

И она старалась навсегда унести в душе и этот гостеприимный приют, и его незабываемого хозяина, и этот бесподобный лучезарный восход солнца над морем.
На прощанье она снова подошла к воде, поплескала хрустальной волной лицо и плечи. Потом, скрывая слезы, обмякшим голосом  проговорила: «Всё, мне пора! Прощайте… Пойдем собираться…»

Они вернулись в дом. Хозяин быстро накрыл завтрак, потом Анна вмиг собрала свои скромные вещи и, оглядывая в последний раз гостиную, мысленно прощалась с маяком. Присели на дорогу, каждый думал о своем. Последний раз задохнулись в неистовом безысходном поцелуе

Прощались у машины. Эрик стоял рядом с хозяином и, будто недоумевая, почему уезжает гостья, слабо водил хвостом. Когда заурчал мотор, он заливисто пролаял в знак протеста, потом умолк.  И даже не тронулся за рванувшейся на ход машиной, а только удивленно смотрел на Григория: «Все так, как надо? всё правильно?..»

По проселочной дороге машина уверенно пошла в гору, потом на минуту скрылась за холмом и вновь побежала по пыльной дороге, мгновениями отсвечивая солнечными бликами. И не верилось, что там, за рулем в  стальной коробке, мчится к своей невидимой жизни его любимая подруга.

Но ведь все же это была уже не его женщина. Она была здесь, сейчас, с ним, но  ее корни, ее помыслы и человеческая сущность были не здесь, - были там, в ее мега-мире.
 Уверенная и неотразимая, яркая в своей зрелой красоте и обласканная всеобщим вниманием, моторизованная, столичная, она являла собой прекрасный образец успешной и неудержимой в своих стремлениях современной женщины.

…И так же, как появилась позавчера из-за холмов на дороге,  теперь она умчалась, исчезла вдали в клубах пыли на той же дороге!.. Появилась и исчезла, как нечаянное и неудержимое видение…

… Григорий вернулся к своему жилищу. Вошел в комнату, словно ожидая, что она еще тут. В комнате стоял запах ее духов, ее дыхания. И лишь подарок на столе да его смятая постель еще хранили следы ее приезда. Впервые за эти годы уединения он освятил забытым уже матримониальным ложем свою холодную холостяцкую постель. «… Любовь дарует бессмертие…» - сказал когда-то Габриель Марсель… Но если это так, то его, Григория, бессмертие было лишь  пронзительным, смелым мгновением, затянувшимся на целую жизнь...

Он подошел к своей библиотеке, нашел томик Пабло Неруды и стал листать страницы, вспоминая любимые издавна, еще с той их поры, стихи. И это, и это, и вот то, другое… Среди них прочитал: 
 
Это славно, любовь, ощущать тебя рядом ночами,
Бесконечно ночную,  незримую  в  снах,
Между тем как стараюсь  я тщетно распутать
Туго стянутый узел раздумий своих и забот.

Волны снов твое сердце от берега в море уносят.
Твое тело осталось на суше и дышит легко,
И не видит,  и ищет меня, сновиденье мое дополняя,
И оно, как растенье, двоится во  тьме.

Завтра встанет другая,  и жизнь будет завтра другая,
Но из этих неясных, потерянных ночью границ
Между жизнью и смертью, где мы были с тобою,
Что-то  все же останется даже и  в утреннем свете,
Словно это ночная печать огневая
Выдает ненароком  ночные творенья свои.
             __________
   А если я умру, переживи меня!!!
Я не хочу, чтобы слабел твой  смех…
Будь радостью, она – мое наследство…
Не призывай меня!  Меня на свете нет!
Живи в моем отсутствии, как в доме.
Огромен этот дом – отсутствие мое…
В него сквозь стены можешь ты войти
           и  в воздухе развешивать картины…
Прозрачен этот дом  - отсутствие мое…
Мне будет видно, как ты в нем живешь…
      И если в горе, то умру я снова…
                *    *     *
     … Уже поздно вечером у него на электронной почте в интернете появилось сообщение  с письмом.  Григорий открыл его; там было всего две строчки:
«Добралась благополучно. Не скучай! Не забывай, целую, Анита».
 
      Он подошел к открытому окну своей каюты. Ночное море светило своим вечным,  немеркнущим светом, и звезды одаряли землю искрящейся россыпью Млечного Пути. А маяк пламенно и неудержимо подавал в ночной простор свои спасительные сигналы. Как всегда.
   
                20.12.2016     Севастополь