Маяк. Том первый. Глава 18

Предавать своих друзей было для меня низшим делом. И чтобы хоть как-то очистить опороченную душу, я пытался молиться. С горем пополам читал молитвы и иногда плакал от осознания собственной беспомощности в этом мире, но всё равно продолжал делать это каждую ночь в надежде, что Бог меня однажды услышит. Но со временем я начинал понимать, что Он покинул нас. Бросил наш маленький мир на произвол судьбу, на растерзание нам самим. Мы для него, словно блохи: маленькие, многочисленные и дикие. Мы сжирали всё, что попадалось на пути, и, похоже, Бог был не в силах остановить нас. И что же ему оставалось? Сбежать.
Люди, следуя его примеру, принялись сбегать с насиженных мест. Опустел и наш город, бывший некогда центром рыбной торговли. Глядя на разруху и вспоминая былые счастливые дни, я понимал, что именно в настоящем крылся смысл нашего бытия. Ведь настоящее – это время, когда ты живёшь, думаешь и прижимаешь решения. Нельзя просто взять и уйти в прошлое – этим обычно занимаются у психиатра.
Ночью настала бессонница. Глаза ужасно болели, но стоило их сомкнуть хоть на пару секунд, как от напряжения появлялись слёзы. Приходилось вновь смотреть на серые стены, скрытые в полумгле моей полуразвалившийся комнаты. В пьяном угаре я уронил один из шкафов с книгами, да так и не заставил себя поднять его и отнести на свалку: сам он развалился на несколько частей, и пыль висела в комнате ещё несколько часов, а книги были просто разбросаны по полу и поднимать их не было ни сил, ни времени, ни смысла. В ту ночь я просто камнем рухнул на кровать и провалился в небытие. Это было похоже на погружение в воду. Закрываешь глаза и переносишься в страну бесконечных кошмаров, а затем выныриваешь из ледяной пучины сознания и начинаешь жадно ловить ртом воздух. Сны – это не всегда приятно. Я в книге читал.
И моё состояние было не лучше. Руки тряслись от волнения и бесконечного стресса, а глаз слегка дёргался. Я не знал, чем объяснить это, и не мог заставить свои руки успокоиться и приказать им больше не трястись. Из-за этого я разбил добрую часть своих стаканов и рюмок. Убирать я их тоже не стал – слишком уж радостно и безмятежно светились осколки, и убирать их было бы кощунством. Не хотелось лишать себя возможности побыть в спокойствии. Тишина стала привычной, но спокойствия не было долгое время. И как я хватался за эту возможность, чтобы побыть в такой хрупкой душевной гармонии. И как легко всё было потерять – стоило сказать одно слово, чтобы всё, что ты нажил непосильным умственным трудом, рухнуло.
Ночь плыла перед моими глазами. Облака безучастно стелились по небу, отражая странный красный отсвет с Нойтифа. Море грозно шумело где-то вдали, и только сейчас во мне начал пробуждаться животных страх перед ним. Эти волны – тяжёлый свинцовый бросок природы на нас цвета тёмно-синих глаз девушки по имени Мэри. Я часто видел в глубине её зрачков отражение этой стихии, и почти всегда не мог оторвать от них взгляд. А она краснела и смущалась, а я улыбался ей в ответ, и вот мы уже смеялись так, как никогда ещё не позволяли себе в этой жизни. Это были славные дни. Но их больше нет.
Теперь на меня все смотрели с уже ставшим привычным холодом. Каждый день я чувствовал на себе колющие взгляды людей, которые в прошлом считали меня своим другом. Можно было заметить и сожаление, и грусть, и боль. Но все чувства перекрывались потоком гнева, вырывающимся из них, словно из жерла вулкана. Горячий огонь слов обжигал моё сердце, и эти шрамы никогда бы уже не зажили.
Так было всегда. Люди улыбались, когда им было больно, и грустили, когда нужно было смеяться. Они – потерянное в собственных чувствах поколение, и только могила могла их исправить.
Я ждал рассвет у окна, чувствуя невероятную усталость. На полчаса я смог прикрыть глаза и провалиться в сладостную полудрёму, в которой уголки моих губ дёргались в настоящей улыбке, а затем я просыпался лёжа на подоконнике и резко смотрел в окно, надеясь, что солнце уже взошло, и я пропустил момент из отъезда. Но каждый раз на дворе была ночь. И только спустя три-четыре коротких сна я вспомнил, что сейчас была зима.
Я встал с кровати и, чуть не рухнув на осколки бокалов, посмотрел на часы. Расслабился. Часовая стрелка показывала три часа, а минутная была где-то между цифрами шесть и семь. Значит, рассвета ещё не было, и я мог позволить себе наблюдать в окно, как уходила моя старая жизнь, и приходила новая: раздробленная, одинокая и наполненная вечной меланхолией.
Но уже с четырёх часов я был готов провожать своих друзей до парома, на который они хотели успеть. Вряд ли бы они попросили остановиться у маяка, и я уже успел смириться с этим. Их ждала новая жизнь за границей этого мёртвого города, а меня ждала только смерть. И я не винил их.
Я вышел на улицу и посильнее застегнул куртку. Дул несильный ветер, заставляя снежинок менять направление и падать куда-то вдаль, изредка поднимаясь чуть выше в небо. Они блестели в свете далеко восходящего солнца, которое ещё даже не показалось из-за горизонта. Алые полосы раздирали чёрное полотно над головой, словно когти неведомого животного с необычайной лёгкостью рвали ткань.
Ждать оставалось недолго. Скоро всё закончится, и я не знал, что будет дальше. Я останусь один, без чьей-либо помощи начну заново строить свою жизнь, стану перерождением своего прежнего "я". Кто знает, кем я мог бы стать: врачом, который спасал бы жизни людей на фронте, солдатом, который бы смог дать отпор врагам, простым рыбаком, проживающий свою жизнь в бездну.
– Хватит думать об этом, – я грозно шикнул сам себе и ударил кулаком чуть истлевший фасад дома. – Не думай о будущем.
Это было сложно. Сложно не думать о будущем, пребывая в туманном настоящем. Пройдёт много времени, прежде чем я пойму, что своё будущее определяем мы сами, но на тот момент мне хотелось верить, что Бог спасёт меня и рано или поздно я смог бы зажить жизнью нормального человека: без нудной, но такой нужной рыбалки, без города-могильника, в котором нет теперь ничего, кроме страданий и сожаления о потерянном времени, без людей, которые причиняли мне боль всё это время. Половины из них я лишился по собственной глупости. Не смог заставить вовремя сказать "прости" и теперь совесть душила меня во снах, выпытывая из меня прощение. Я открывал глаза в надежде, что внутри эта буря утихла, но всё оставалось на своих местах. Невозможно простить себя за смерть тех, чьей души мы коснулись.
Открылась входная дверь, и на порог вышли Отто и Мэри. Они были одеты тепло и скромно: фармацевт надел своё чёрное пальто и меховую шапку, а Мэри – одно из своих любимых вельветовых платьев с тонкими нитями кружева и бусинками, а поверх на её тонких плечах висела длинная куртка с подкладками из шерсти. Они выглядели аристократично, и если бы я их не знал, то мог бы подумать, что они прибыли из мест, душу которых не раздирала война.
– Доброе утро, – тихо сказал я. – Вы уже готовы?
Отто равнодушно взглянул на меня:
– Мы собрались ещё вечером. Если ты хочешь проводить нас, то спешу сообщить, что мы уходим немедленно. Помоги мисс Дорнер с багажом.
Я взял две небольшие сумки из странного вида коричневой кожи в каждую руку. Стоило мне вынести их на улицу, как Мэри закрыла этот дом на замок и, повернувшись ко мне, положила маленький ключ в передний карман моего пальто.
– Думаю, он вам будет нужнее, чем мне.
Я кивнул и поджал губы.
Мы шли через пустынные полуразрушенные улицы в полном молчании. Солнце лениво поднималось из-за горизонта, наши сапоги неприятно шлёпали по лужам от внезапной оттепели, а ветер подгонял нас в спину. Я смотрел на них, а они куда-то далеко в пустоту. Их лица не выражали ничего, кроме разочарования и жестокости. Казалось, ещё немного, и они оба могли бы возглавить армию и повести за собой сжигать неверных.
В горле встал ком.
Мы решили сократить путь через парк. Наступая во влажную жухлую траву, продвигались всё дальше, огибая заросшие мхом деревья с корягами вместо ветвей, и переступали через редко попадающиеся на пути трупы бродяг. Они лежали чаще всего прямо под кронами таких же иссохших деревьев, некоторые просто валялись посреди вымощенной камнем дороги. Мэри кривила лицо и пугалась, когда мы натыкались на очередного мертвеца.
Воздух был наполнен смрадом трупных газов, и потому парк теперь ещё больше напоминал старое кладбище. Я чувствовал, что нахожусь в нашем недалёком будущем, но не подавал виду, что боялся. Это было любопытство, смешанное со страхом такой же бесславной кончины.
В один момент мы наткнулись на тела миссис Хавок и её мужа. Они лежали рядом, словно бы просто спали. Когда Мэри заметила их, то вскрикнула.
– Ну что такое? – раздражённо заметил Отто, разворачиваясь к нам. – Мэри, что случилось?
Я взглядом указал на трупы.
– Я... я думала, что они уплыли на пароме! – девушка опустилась на колени, и из её глаз покатились слёзы. – Как я могла их отпустить?! Я ведь чувствовала, что что-то будет не так!
Я поставил сутки на холодную землю и приобнял всхлипывающую Мэри. Она сидела на корточках, но была так же грациозна, как и прежде. Не зная, чем помочь, я просто сидел и полностью впитывал горе, которое источала она.
– Они умерли не напрасно, – сказал я, – Ты же знаешь, что рано или поздно это случилось бы.
Она посмотрела мне в глаза.
– Вы так думаете?
– Определённо.
Я помог ей встать и вытер слёзы с глаз.
– Не плачь, всякое в жизни бывает. Ты не виновата в их смерти, ни капли.
Она попыталась улыбнуться, но снова разразилась тихим сдавленным плачем.
Весь остальной путь мы шли в тишине, смотря, как поднимается солнце.
В порту было не людно. Полупустой пирс, почти заполненный паром, уходящий куда-то в утренний туман. Серая хмарь надвигалась откуда-то издалека и уползала вверх, превращаясь в стан облаков.
– Нам пора, – сказал Отто.
– Верно, – ответила Мэри и прошла чуть ближе к кораблю.
Мужчина поравнялся со мной.
– Послушай, между нами было много разногласий в последнее время, – начал он. – Я не хочу уезжать, оставляя в себе обиду на тебя. Нельзя мне начинать новую жизнь с такого. И ты не злись на меня.
Он на миг прервался, глубоко вздохнул и положил одну руку мне на плечо.
– Мы будем с тобой друзьями всегда. Ты хороший человек, но... порой ты перегибаешь палку со своей добротой. Будь аккуратнее.
– Мне очень жаль, что вам приходится уезжать, – я посмотрел ему в лицо и увидел, как скупая мужская слеза катилась с его морщинистой худой щеки. Он улыбался мне, и я знал, что именно так выглядело раскаяние. Этот миг мне врезался в память на всю оставшуюся жизнь.
– Ты найдёшь себя, поверь мне. Не здесь, это уж точно, – продолжал он. – Если тебе хочется остаться, то я не буду отговаривать тебя. Это твой выбор, и я его уважаю.
Эта фраза прозвучала будто с укором, но я не обратил на это внимания. Возможно, он хотел привлечь ко этому больше внимания, но постеснялся.
– Мы могли бы многое обсудить здесь и сейчас, чтобы между нами не осталось недомолвок, – сказал он. – Если мы все хотим начать жизнь с чистого листа, то нужно очищать свою душу перед Богом, а лучшее очищение – это исповедь друг перед другом.
Я согласно кивнул.
– Ты всегда был мне, как брат, как очень близкий родственник, – он на миг закрыл глаза. – Но последние события разрушили во мне веру в то, что ты всегда придёшь на помощь. Пусть это было отчасти ошибочным мнением и...
– Почему отчасти? – выпалил я.
– Потому что ты бы нашёл нас раньше, если бы попытался. А ты просто расстроился и принялся жить своей жизнью, без всех нас. Это ли не предательство?
– Не начинай этот разговор. Пожалуйста.
– Хорошо. Моя исповедь закончена. Я чист перед тобой.
Я чувствовал, что наш прощальный разговор понемногу переходил в совместную молитву, и от этого становилось не по себе.
– Я не чувствовал к тебе никаких отрицательных чувств, – начал я. – Ты всегда был для меня братом и близким по духу человеком. Не было такого момента для меня, когда я действительно желал тебе смерти. Но... то, что говорил обо мне, когда мы были в короткой ссоре... больно было слышать такие слова в свой адрес. Особенно от такого хорошего человека, как ты.
– Тогда всё было иначе. Я думал иначе, думал не о том. Прости меня, мне жаль за все те слова, что я говорил.
Мы улыбнулись друг другу.
– Моя исповедь закончена. Я чист перед тобой.
– Это замечательно. Не хочешь ли попрощаться с Мэри?
– Хочу, но, боюсь, не успею. Скоро отплытие.
– Вот, – Отто достал из-за пазухи потрёпанную книгу. – Она не смогла передать его тебе лично, поэтому я подумал, что тебе было бы интересно прочитать это.
Отто убрал руку с плеча и развернулся.
– Паром отплывает. Мне нужно идти. Прощай, Александр, и помни: мы с Мэри всегда будем с тобой. В твоём сердце.
Он взял в руку свой небольшой чемодан и взошёл на паром. В лучах восходящего солнца он выглядел, словно Ноев ковчег, спасающий невинные жизни от Божьей кары. Хотелось мне думать, что они начнут достойную жизнь где-то там, на другом краю этого мира. Без этой войны, без разрухи и безработицы, без смертей и постоянных слёз горечи. Они могли позволить себе вот так просто отпустить прошлое, а я – нет. Меня тянуло ко дну, и я не сопротивлялся. Моё время прошло, и я уступал своё место им, своим лучшим друзьям.
Мэри и Отто махали мне с палубы, и на глазах их сияли слёзы то ли радости, то ли грусти от расставания. Паром начал отплывать от берега.
Я улыбнулся и искренне порадовался за этих людей. По щекам катились слёзы.
– Прощайте. Я люблю вас.
Паром удалялся долго и натужно, словно бы ему не хватало мощности, чтобы увезти такое количество людей. Он нарочно делал это медленно, чтобы посильнее распороть моё и без того слабое сердце. Кто-то смеялся. Кто-то плакал. И только я делал и то, и другое.
Прошло уже несколько десятков минут, и паром превратился в точку на горизонте. Он был всё ещё хорошо виден: каждая палуба и каждый человек имели свои очертания. Я смотрел на них и сам не заметил, как подошёл ближе к краю причала. Там вдалеке, за горизонтом, начиналась новая жизнь, а я приковал себя цепями прошлого к этому месту и не мог отпустить его. Оно нашейными камнями тянуло меня на дно океана жизни, и теперь я знал, что значит задыхаться от беспомощности.
Море было мне другом, и оно дружелюбно лизало мне сапоги, словно собака, которая до смерти предана своему хозяину. Водная гладь была в это утро на удивление спокойной, не предвещающей ничего, кроме пустоты в сердце и душе.
Послышался чей-то испуганный крик.
Звук приближающего самолёта. Железная птица над морем.
Паром тонул в дыме и крови. Огонь вырывался наружу и хлестал уже лазурное небо.
А я плакал кровью своих друзей.