Маяк. Том первый. Эпилог

Две могилы и два кенотафа – вот, что от них осталось. Четыре каменные плиты, наделённые частичками души тех людей, чью память они чтили долгое время. Они покрывались росой, снегом и грязью, но это не мешало мне продолжать видеть их красоту. Где-то в земле лежали два трупа, где-то в глубинах Балтийского моря – тоже.
Я не мог смотреть на могилы без слёз, не мог сдерживать свой гнев и постоянно осознавал, почему я ненавидел себя все эти месяцы. Сожаление и страх перед самим собой сливались воедино, образовывая в сердце чёрный нарост, который сжимал меня тзнутри, заставлял думать о том, что это всё бессмысленно.
Последний день я запомнил навсегда. Как только паром опустился на морское дно, как только рыдающие люди ушли из порта, как только солнце взошло чуть выше над нами – я ушёл и заперся в доме, еле-еле отперев замок, не осознавая, что в данный момент не владею собой. Хлопнула дверь, и в доме на время воцарилась тишина. В коридорах царил мрак, пустота, и иллюзия трупного запаха преследовала меня, где бы я ни находился: в кухне, в гостиной или в своей спальне.
Не знаю зачем, но военные добрались и до города. Я слышал, как они расхаживали по разрушенным улицам и пытались искать тех, кто выжил, но безуспешно. Солдаты бродили туда-сюда, заглядывали в руины жилых домов и не находили там ничего, кроме трупов и разрушенных надежд. Все выбегали из зданий, а я старался сидеть тихо и не попадаться им на глаза.
Это было трудно. Они то и дело прохаживались мимо особняка, пытались смотреть в занесённые снегом окна, а затем выругивались и уходили прочь, думая, что в следующий раз им точно повезёт. В те мгновения паника накатывала свинцовой волной и не отпускала до самой ночи, заставляя меньше дышать и думать. Как только солнце село за горизонт, берлинские псы ушли восвояси, оставив после себя лишь ощущение пустоты.
Собрать же вещи оказалось достаточно трудной задачей. Я не знал, что мне нужно, чтобы бежать с этого могильника как можно скорее, но прекрасно понимал, что не взять некоторые вещи я просто не мог. Дневник Мэри, Куртка Гарри, некоторые вещицы Отто и картина Виктора, которая, к счастью, смогла поместиться в мою сумку. Дом опустел ещё больше. Стал ещё холоднее.
Я прощался с домом и всё никак не мог заставить себя проститься со ставшими родными стенами, коридорами и мебелью. Все вместе они навевали тоску по родному, по близкому душе окружению, которого уже не было рядом. Все они погибли, и я не знал, мог ли винить себя в этом. Виктора скосила пневмония, Гарри погиб из-за несчастного случая, а Мэри и Отто... я не мог думать о них сейчас. Ещё свежи были раны на распоротом сердце, кровь вытекала оттуда, и боль становилась сильнее, а позволить себе такую роскошь, как страдания, я не мог. Нельзя было поддаваться грёзам и воспоминаниям о прошедших днях... хотя бы пока я не уехал из этого треклятого места. Дом не отпускал меня, словно бы нацепив кандалы на мои ледяные руки. Ладонь лежала на ручке парадной двери, но что-то мешало нажать на неё и открыть себе путь в новый мир.
Наконец, я сделал это и вышел на улицу. Воздух неприятно холодил мою душу, и мне тут же захотелось вернуться обратно, видя как меня встречал новый мир: без боли и сожалений.
Пройти через весь город снова не составляло особой проблемы, но духи времени, так усердно снующие вокруг меня, держали меня здесь и не давали продвигаться дальше. За всё время моего долгого похода от дома до порта, я успел пару раз провалиться в грязевую яму, и даже наткнуться на стаю бешеных собак, от которых мне пришлось отбиваться пистолетом, запрятанным за пазухой. От фрицев он не помог бы, а от животных – вполне.
– Пошли вон, – шипел я, выстрелив в одну из собак, и щуплое тело тут же рухнуло на снежный ковёр, пачкая его алой кровью, в полумраке похожую на чёрную краску.
Ещё пара предупредительных выстрелов в небо, и животных как не бывало. Но в последний момент, когда нажал на курок, я осознал, что солдаты могли уже направляться сюда, услышав подозрительный звук посреди ночи. Нужно было спешить.
До порта я добрался за несколько минут, огибая скользкие холмики и глубокие лужи с тонкой коркой льда сверху.
Лодка стояла спрятанная между камнями недалёко от причалов. Морские воды приветливо омывали его борта, и я понимал, что это мой пропуск в новую жизнь.
Когда я погрузился и уже готовился отплыть, то осознал, что плыть мне некуда. Оставалось одно место на Земле, где бы я мог спрятаться от всего на свете – маяк.
Я вертел в руках ключ зажигания от "Тумана" – Андрей оставил его мне, когда уезжал отсюда вместе со своей семьёй. Хотелось бы мне знать, где он и чем занимается, но этому было не суждено сбыться. Где-то в глубине разума всплывала мысль о том, что все они уже погибли. Не хотелось верить в это, но жизнь, как я уже давно понял, умела преподносить сюрпризы. Ещё недавно я работал в комиссионном магазине, а спустя каких-то несколько месяцев я жил один, в разрушенном городе и мечтал о том, чтобы всё это оказалось ложью. Именно поэтому мне не оставалось ничего, кроме как уехать. Нужно было послушать Отто и всех остальных и уехать раньше, но мой голос справедливости твердил о том, что нашу малую родину ещё можно было спасти.
"Туман" отцепился от берега уже навсегда. Волны хлестали борта сейнера, подталкивая его всё дальше и дальше уйти в морские глубины, словно матёрый охотник заманивал жертву в свой капкан и уже приготовился, расставив повсюду сети. В день моего отплытия я не чувствовал ничего, потому что знал, что тосковать по мёртвым глупо. Ни погибший город, ни иссохшие трупы людей не могли принести мне счастья. Да и как человек может быть счастлив, если он одинок? Я не мог понять этого, потому и сбежал туда, где я смог бы прожить спокойную жизнь. На маяк.
Когда я впервые приблизился к острову, то понял, настолько он огромен: гигантские скалы, словно городские стены средневековых городов гордо возвышались над водной гладью, распиливая приближающиеся слишком близко волны, превращая их в скопление пены в воздухе; огромный шпиль маяка, протыкающий серую хмарь; свет, что струился куда-то далеко-далеко в море, отхватывая кусочек настоящего мира в этой вселенной безмолвия, туманов и скорби. Больше не было нужды прятаться, я нашёл себя в этом месте.
Маяк был удивительно красив, а дом рядом с ним, который я не заметил с берега, крепок. Огромная башня со светочем, казалось, была привезена из самого Вавилона и поставлена здесь. Она возвышалась к небу, стремилась к Богу, но никто его ещё за это не покарал. Маяк был непоколебим, неподвижен и полон уверенности в завтрашнем дне. Не то что я.
В маленьком одноэтажном доме царила разруха: разбросанные по полу книги и изорванная в клочья одежда; стекло разбитых графинов и посуды на полу; разломанный пополам деревянный лакированный стол. Я остановился посередине этой огромной комнаты и понял, что это зеркальное отражение того, что творилось во мне: страх, ненависть, хаос. После всего, что я пережил, моя душа была опустошена, заполнена лишь грязью давно прошедших дней и нескончаемой скорбью.
В первую ночь я не спал, а читал дневник, оставленной Мэри. Эта старая книга в потрепанной обложке выглядела для меня куда более значимо, чем все остальные фолианты на этой планете.
Я открыл первую страницу:
"Я люблю вас, Александр"
Затем последнюю:
"Я ненавижу вас, Александр".
Остальные страницы были пусты, кроме той, что была посередине, где находился переплёт. На двух маленьких страницах я увидел письмо:
"Как только я познакомилась с вами, то поняла, что нашла родственную душу. Не знаю, что на меня нашло, но это чувство было искренним и вожделенным. Вы всегда поддерживали меня и старались сделать мою жизнь лучше, а я не понимала этого с самого начала. Но когда поняла, то стало слишком поздно.
То, что вы ничего не сделали, когда мы скрывались в подвалах, сильно подкосило мою уверенность в вас. Да что там во мне, во всех наших друзьях. Эти две недели были самыми страшными в моей жизни, и я молилась не Богу, а вам, чтобы вы пришли и спасли нас. Но, похоже, вы, как и Бог, не слышите молитвы своих друзей.
Ваша забота оказалась лучшим подарком судьбы, но в последнее время вы часто перегибали палку со своей заботой, поэтому я была вынуждена оставить вас. Отто предложил мне уехать, и я согласилась. Я уехала не потому что хотела оскорбить вас, нет. Я сделала это, потому что мечтала забыть вас и дать вам шанс прожить счастливую жизнь без меня.
Вы сами прекрасно знаете, что между нами не могло ничего быть. А я была так глупа и надеялась на вашу взаимность.
Простите меня, Александр Петрович. Я предала вас".
Я чувствовал себя опустошённым и виноватым перед этой хрупкой девушкой. Как я мог не заметить таких тёплых чувств в свой адрес?! Или, может, я не хотел замечать их? Наверное, не смог бы я сделать это – заставить себя признаться кому-то в чувствах и позволить кому-то признаться в своих чувствах ко мне. Это было слишком тяжело, и целью моей жизнью не было обременение своей и без того тяжкой ноши, которую я нёс на своём горбу вот уже много лет.
Я закрыл книгу и прошёл к выходу, надев пальто. В кармане нащупал нечто совершенно невероятное – скальпель Отто, который он по своей забывчивости оставил в операционной. Это был артефакт, трофей, подарок судьбы, хранящий частицу его души. Я чувствовал энергию таких вещей.
На улице было по-прежнему морозно. Снег летел мне в лицо и создавал почти прозрачную пелену, которая сильно мешала смотреть вдаль. Свет маяка хоть и немного освещал весь путь от острова до берега, но и этого бы не хватило недолго.
И я подошёл к обрыву, за которым начиналась чужая морская жизнь, которая так и звала меня прыгнуть и стать её частью. Волны кричали мне, разбиваясь о камни, зовя за собой, а я сопротивлялся и мечтал остаться самим собой в погоне за лучшим будущим. Вокруг меня были частицы моих друзей: куртка Гарри, дневник Мэри, скальпель Отто и единственная картина Виктора, которую тот завещал мне, как напоминание о том, что жизнь в городе была для нас не самым лучшим периодом жизни.
Но время шло, и неприятные воспоминания терялись, уступая место хорошим. Люди запоминают только самое хорошее и самое плохое, но всё важное люди оставляют в себе навсегда, потому что радость была единственным чувством, которое могло подарить нам надежду. Без надежды наша жизнь превращалась в серую гущу событий, от которой хотелось повеситься. Все знали это.
Прошло уже два месяца, и я успел привыкнуть к жизни на острове. Маяк всё так же светил, а я помогал ему в этом нелёгком деле. Каждое своё утро я начинал с прикосновения к холодному фасаду своей башни и восхождения на её вершину. Без моего контроля он бы вряд ли долго прожил, а моей мечтой было вечное сияние чистого света, который дарил людям надежду на то, что именно этот маяк указывает путь к лучшим временам: без войны, без смертей, без скорби.
Однажды, спустя долгое время после моего прибытия, я вышел на улицу рано утром. Стояла ставшая привычной утренняя дымка, а воздух пах солью и холодным снегом. Волны тихо шумели внизу, где-то вдали чернел город. Город, который я забыл, который хотел стереть из своей памяти навсегда. Я мог это сделать, но лишь ценой своей жизни. А терять её мне не хотелось, как и всем моим друзьям.
Вдруг на берегу у самых руин некогда провинциального города вспыхнул огонёк. Затем ещё один. И ещё.
Послышались взрывы, грохот и скрежет крошащегося камня. Пламя захлестнуло всё вокруг и, казалось, мёртвые души, что остались лежать на разбитых улицах, погребённые под снегом, кричали в предсмертной агонии. Их скелеты должны были превратиться в прах, и это был конец их бесславной жизни.
Я стоял и смотрел на то, как моя прошлая жизнь погибала. Улыбка не сползала с моего лица, а слёзы счастья катились из глаз сами собой – настолько я не мог поверить своему счастью. Разрешение прошлой жизни оказалось лишь вопросом времени, и берлинские псы решили эту проблему за меня.
Мне стало легче. Душа освободилась от страшных тисков прошедших дней, и воспарила в туманах чёрного моря. Все воспоминания были стёрты, а совесть – чиста.
Но только одно я не мог забыть – своих друзей, которые успели стать мне семьёй. И как только я осознал, что вместе с городом будут разрушены и священные могилы тех, кого я любил, слёзы счастья превратились в слёзы горя. Опустошение вновь засело в моей душе, словно неизлечимая болезнь, которую я никогда уже не вылечу, потому что лекарство было уничтожено теми, кого я недавно благодарил за подарок судьбы.
Смерть. Она всегда решала проблемы слабых и не была панацеей для сильных. Я не мог оставить этот мир. Не мог позволить себе такой роскоши, ведь на меня надеялись люди.
Я нёс бремя мёртвых.
Я стоял на костях друзей.
И я не мог умереть. Я был заперт в этой вселенной, чтобы хранить память о прекрасных людях, которые смогли привнести в этот страшный гнилой мир нечто прекрасное. И пусть могилы их были сожжены яростным огнём, память о них жила во мне вечно.
Дружба никогда не была для меня просто дружбой. И не должна быть таковой только для меня одного, потому что друзья – это люди, которые готовы умереть за тебя. Не оправдать их ожидания – значит погибнуть внутри.
Я был мёртв задолго до осознания этого.
Моя новая жизнь никогда не начнётся.
И только Маяк мог спасти мою душу.
– Прощайте, друзья.