Ах, дети, дети! Глава 2. Находка

Если бы Серафиме Ивановне год назад кто-нибудь сказал, что в свои семьдесят пять лет она будет следить за своею же дочерью, то она долго бы смеялась, а закончив смеяться пропесочила бы «пустобрёха». Слава богу, она это делать умела. Но, тем не менее, факт остаётся фактом. Серафима Ивановна и сама не поняла, как стала детективом. А всего-навсего несколько довольно незначительных событий, как-то уж больно подозрительно совместно произошедших за малый промежуток времени, навели её на неожиданные умозаключения. Но об этом позже.

Сначала необходимо представить Серафиму Ивановну и немного рассказать о ней. Родом она была из семьи простой сельской учительницы Зинаиды Фёдоровны Глушко. Да, да, вот такая семья: мама учительница и дочка. Кто не встречал таких семей? Все они удивительно похожи, поскольку после войны оставшиеся вдовами учительницы, как правило, уже не выходили замуж. И дело тут было вовсе не в дефиците мужчин или в отсутствии женской привлекательности Зинаиды Фёдоровны. Нет, было много и тех, кто глаз положил на её незаурядную внешность, да и тех, кого привлекали в ней стать и манеры, так непривычные среди доярок и работниц полевых бригад. А иной зарился на её красивое тело, ещё не тронутое неумолимо летящим временем. Она могла бы поступиться клятвами любви и верности безвременно ушедшему мужу и через год другой, как это делали многие, кого природа не обидела, выйти замуж или хотя бы завести себе друга сердечного. Не осуждала их Зинаида, понимала, что жизнь одна у человека и милого уже не вернёшь, а жить-то надо. Без мужика на деревне в то время ой как трудно было, да и любить ещё хочется, – природу не обманешь. Но это другие, а она никому не давала даже и повода приблизиться к себе. Тяжелая и ответственная ноша привития в народе интеллигентности, всего чистого и порядочного не давала право единственной на деревне представительнице культуры преступить моральные и нравственные принципы, которые она должна была закрепить не только в своих учениках, но и в малограмотных, простых в этом отношении родителях.

Учитель тогда являл собой для всех слоёв населения образец стремления к идеалам времени, канон подражания, источник всего светлого, правильного и разумного на земле. Поэтому у неё и в мыслях не было (даже в тайне) запятнать этот светлый образ. Люди ждали от неё чего-то высокого и ясного, и она не могла не оправдать их ожидания. Долгие годы работы в школе выковали в Зинаиде Фёдоровне абсолютную выдержку. Всегда добрая и приветливая, но вместе с тем строгая, она в любом собеседнике не оставляла и тени возражения. Каждый, с кем она разговаривала, тут же становился её послушным учеником, даже и не помышляющим возразить ей. Силой своего характера она подчиняла себе, но не насилием, не напором, а внутренним спокойствием и глубокой уверенностью в своей правоте, вселяющейся в учеников веру ей во всём. Уроки её всегда были интересны, дети слушали её внимательно. Озорники и проказники, придя с перемены, становились тихими и старались проявить прилежание. Зинаида Фёдоровна ни на кого не кричала, достаточно было её присутствия, чтобы воцарилась тишина в классе. Её внутренняя энергия и спокойствие покоряло не только учеников, но и взрослых, – все слушали её, чуть ли не открыв рот, повиновались каждому взмаху её руки и даже взгляду.

Кем ещё как не учителем должна была стать дочь такого человека? Конечно учителем! И не только потому, что так хотела мама. Может и мог быть у неё какой-нибудь другой выбор, но сейчас, оглядываясь на свою жизнь с вершины прожитых лет, Серафима Ивановна в подсознании убеждается, как же всё-таки была права её мама. Со временем все лучшие черты мамы проявились и в ней, но она была более женственной, ещё более доброй и мягкой. И это никак не повредило ей в профессии, – её кроме уважения ещё и любили ученики, старались в учёбе, чтобы снискать расположение к себе. Пятидесятые, в которые она закончила обучение и впервые появилась в школе, наложили на её характер отпечаток порядка и пунктуальности во всём. Строгие нотки в голосе являлись еле распознаваемым эхом сталинских времён. А хрущёвская оттепель с всеобщим стремлением   прогрессивных людей набраться культуры и полёта мысли для вывода человечества на новые рубежи обогатила её внутренний мир. 

Это было время, когда советская интеллигенция преодолела ещё одну ступеньку на лестнице достижения духовности. Люди этого поколения умны и образованны, покоряют всех своими манерами и глубоким познанием предмета, всегда сдержанны и обладают необъяснимым внутренним притяжением. С ними легко общаться на равных, но немного погодя ты начинаешь понимать, насколько они превосходят любого собеседника во всех отношениях. К ним тянет, они пленяют, и хочется походить на них во всём, а больше всего хочется обладать таким же громадным запасом знаний во всех областях, уметь вести непринуждённые разговоры на любую сложную тему, быть равным с ними собеседником. Таким человеком и была Серафима Ивановна. И это самое ценное для учителя – пробудить в ученике тягу к познаниям, стремление поглотить все достижения человеческой мысли, объять необъятное (как говорили мудрые) и даже чуточку больше…


Когда же подошел черёд дочери Серафимы Ивановны выбирать стезю в жизни, то ни у кого не было сомнений…

Вернёмся же к детективным начинаниям Серафимы Ивановны. На тот момент дочь её уже разменяла полвека и жила одна со своею уже дочерью, как и подобает всем коленам этого рода. В отличие от бабушки и мамы муж её не погиб в бою как у первой из названных, и не умер в больнице после ДТП как у второй, а всего-навсего был с треском выгнан на волю. К причинам этого изгнания мы вернёмся позже, а пока стоит познакомиться с самой дочерью Серафимы Ивановны. Имя её было необычное и может даже не встречающееся вообще, но оно было настолько созвучно с её природой, что скажи случайному прохожему подобрать для неё имя – он бы впал в затруднения. А когда бы ему подсказали, назвав её имя, он бы с восторгом воскликнул: «Точно! Как это я сразу не догадался!», - хотя раньше никогда и не слышал такого имени. Звали её Лета. Что оно значило, и какие свойства характера должно было отражать, мама её, несмотря на всю образованность, не знала. Скорее это была интуиция какая-то, всплеск души, когда она впервые после рождения увидела своё дитя и с нежностью прошептала ей: «Лета! Леточка! Солнышко моё!»
Так её и назвали…


Ко всему добавлю, что у Леты был ещё и сын, но он учился в Москве, жил в общежитии и там обрёл своё логово. Женский монастырь, как он называл своё семейство, навещал редко, только когда бабушка устроит ему разнос за отшельничество.


Зинаида Фёдоровна, царство ей небесное, вот уж десять лет как почила. А вся остальная женская плеяда жила в одном городе, но с той разницей, что Серафима Ивановна жила в отдельной квартире за несколько кварталов от остальных. Город этот был обычным районным центром, но достаточно крупным, чтобы претендовать на звание областного. Однако, судьба не соблаговолила ему территориальным положением, и поэтому он обречённо затерялся среди гораздо меньших по размерам его конкурентов, ставших областными. Женщины часто навещали друг друга, случалось, ночевали вместе, но жили всё равно отдельно. Независимость была дороже всего, а общению и так ничего не мешало. Но бывало и так, что за заботами и мытарствами неделю, две, а то и по месяцу пропадали из виду родственников. Созвонятся – всё в порядке, вот и хорошо, потом увидимся…

И вот в один из таких затяжных периодов Серафиме Ивановне стало казаться, что она не одна живёт в своей квартире. Мысль эта не сразу родилась у неё в голове, а постепенно, день за днём, в течение нескольких месяцев будто бы проникала в её сознание, назревала как чирей, пополняясь мелкими необъяснимыми событиями, чтобы потом вырваться наружу так ясно и определённо. Когда Серафима Ивановна это осознала, она даже на какое-то время испугалась и инстинктивно бросилась в своё любимое кресло, забилась в него, поджав ноги, как будто это смогло бы её спасти. Но испуг длился недолго. И чего было бояться – в квартире кроме неё не было никого. Стало ясно и то, что другой обитатель бывал в квартире только тогда, когда она сама отсутствовала. Это успокоило её, но ненадолго. В голову полезли мысли о домовых и прочей нечисти. Но страх быстро прошёл, поскольку она не верила в весь этот бред. Она и в Бога то верила только тогда, когда кто-нибудь из родственников долго болел. Стало быть, это человек, но кто он? Как и зачем является сюда? Что ему надо, если почти ничего не украдено?

Она успокоилась, медленно восстановила в голове всю цепочку непонятных событий, которые привели её к этому удивительному открытию. Изложим их по порядку.

Серафима Ивановна частенько ездила на дачу. В деревне, почти на берегу реки, у неё был дом, тот самый, в котором она родилась, и в котором прошло её детство. Теперь Серафима Ивановна ездила сюда из города покопаться в огородике, а больше, наверное, за воспоминаниями и отдохновениями души. Там ей было спокойно, душевно и тепло. Всё здесь было до боли родным, и чем она с годами становилась сентиментальней, тем чаще она наведывалась сюда. Она могла часами сидеть и читать прессу вперемешку со старыми подшивками тридцатилетней давности, а могла и проработать весь день в огороде, не зная устали. Любимым её занятием здесь было гуляние. Природа манила её в поле и на берег, так хорошо было бродить на пленере, упиваясь чистым воздухом, смотреть на небо и наслаждаться видами реки.

Особой фишкой было у неё: рано утром, когда ещё даже рыбаки не вышли на утренний поклёв, пойти на берег и, обнажившись полностью, поплавать в реке. В этот момент она была предельно счастлива. Теплая вода ласкала её тело, было легко и свободно. Чувствовалось какое-то откровение с природой, уединённость и в тоже время единение со всем миром. В эти мгновения она не различала границ своего тела, оно было одновременно и телом, и рекой, а река казалась ей продолжением себя. Радость переполняла её, а лицо излучало удовольствие. Так она плавала и наполнялась энергией, которой хватало потом на весь долгий день. Плавание было и в другое время, днём, когда на реке полно людей, и, естественно, тогда она плавала в купальнике. Это тоже доставляло ей удовольствие, но, разумеется, не в той мере – естество просило предельного откровения с природой.

Ездила Серафима Ивановна на дачу часто, но долго там не задерживалась, самое большее неделю. Город не отпускал её. Находились неотложные дела, да и за квартиру переживала, всё мечтала уехать в деревню на всё лето – квартира, раз за разом, опять одерживала верх над фантазиями...

Однажды она пришла домой и, разуваясь, увидела на подставке для обуви носки. Они наполовину свисали, а второй половиной лежали на полке. Повешены они были аккуратно, с любовью, но самое удивительное то, что это были мужские носки. Откуда тут они могли взяться? В этой квартире жила изначально только она, никаких мужчин здесь отродясь не было. Серафима долго смотрела на них, перелистывала в памяти события последних недель, вспоминала, кто заходил в гости, но ничего не складывалось. Потом подошла к комоду, выдвинула ящик со своими носками, сравнила их со странной находкой. Нет, не похожи даже близко. Может это внучок оставил? Только как же он без носок уехал? Непонятно. Но чем дальше Серафима размышляла, тем нелепее напрашивались ответы. Поэтому после получасовой гимнастики мозга так и порешила – внучок оставил. На том и успокоилась.

В следующий раз было ещё чуднее. Как-то заметила по приходу, что окно на балконе распахнуто и жутко расстроилась, что уходя, забыла закрыть. Лето было знойным и, чтобы не пускать в квартиру жару, решила балконное окно не открывать вовсе, да и лучше так, коли забывчивость нажила. Однако в следующий приход окно было опять открыто.
- Что же это я, дура старая, совсем с ума спятила? - подумала Серафима Ивановна.
- Опять забыла закрыть.
И тут же было решено завязать щеколду на окне, чтобы ограничить себя, как ей думалось, от склерозных поступков.
- Уж точно вспомню, что открывать окно нельзя, если щеколду развязывать возьмусь, - подумала она, и даже немного порадовалась победе разума над старостью.

Но радость её была недолгой. В следующий приезд был сделан вывод, что старость неизбежна, а развившийся незаметно склероз ещё и прогрессирует. И вроде бы она уже смирилась с этим положением вещей, как к всеобщей картине падения в маразм добавилась одна маленькая деталь, которую раньше она не замечала. Это была бутылочная пробка, лежащая на подоконнике балконного окна. И вроде бы чему тут удивляться – мы все храним на балконе такое количество вещей, что пробке - то, как раз и не стоит удивляться. Но самое удивительное во всей этой обыденности было то, что пробка была наполовину наполнена сигаретным пеплом. 

-Откуда? Что это значит? Не может быть! Да у меня не маразм, а, похоже, конкретно крыша поехала.

И так продолжалось несколько минут, пока не осенило – неужели внучок закурил? Вот несчастье-то. Как матери - то сказать? Или самой сначала поговорить? Да ведь не послушает, и в детстве упёртый был, а сейчас совсем взрослый стал. Беда, беда.
И тут сердце её остановилось – внук уж как вторую неделю к отцу в Симферополь уехал и вернётся только дня через три. Какое-то странное чувство охватило Серафиму, она стала внезапно вспоминать ещё некоторые события, не вписывающиеся в её логику. Недавно её удивила находка - кусок куриной ножки в холодильнике. И не то чтобы это было не логично, но Серафима не любила курицу и готовила её очень редко, по праздникам, и исключительно для гостей. Потом на ум пришла недавно найденная на полу маленькая фотография какой-то женщины. Она тогда долго вспоминала, кто же это, но так и не вспомнила, и порешила, что это кто-то из её однокурсниц с параллельного потока. Смущало лишь то, что женщине на фото было, наверное, уже далеко за сорок. Но и это было объяснимо – вероятно встречались на каком-нибудь юбилее окончания института.

К этому списку ещё надо добавить нелепую ситуацию со счётчиками воды. Серафима была женщиной рачительной, старалась экономить во всём. Это бывает нетрудно, когда живёшь один. Тут не надо никого агитировать, убеждать в необходимости того или иного способа сэкономить копейку, выслушивать в ответ намёки на сумасбродство, якобы потому, что в одном экономишь, а в другом тратишь из-за этого в два раза больше. Когда одна, то раз уж решила так делать, то попрекнуть тебя никто не может, и всё получается, и экономия есть. Одним из таких способов «индивидуальной» экономии был «мораторий» на использование горячей воды летом. Серафима просто всё лето не открывала кран с горячей водой. В этом и была её экономия. По её соображениям, холодная вода летом достаточно тёплая, чтобы мыть посуду. Жирные тарелки она мыла холодной водой с горчицей, хотя стоимость горчицы в экономии не была учтена.
Умывалась она холодной водой, а помыться целиком предпочитала в реке. Стиральной машиной не обзавелась, но стирала опять же без открывания крана с горячей водой. Она клала бельё в металлический таз, наливала в него воды, сыпала порошок и кипятила на газу. Потом простирывала и полоскала холодной водой. Стоимость израсходованного газа естественно она не включала в свои расчёты по экономии. Не шло в расчёт и потерянное время на манипуляции по кипячению.
Зато к концу лета показания счётчика по горячей воде её особенно радовали. Она в приподнятом настроении высчитывала сэкономленные гроши и была довольна победой своего разума над беспределом ЖЭКа.  И не важно было, что, в конечном счёте, она обманывала сама себя, важно было то, что она осознавала способность своего мозга выходить из любой ситуации победителем, даже в бытовой ситуации, где женщины особенно тяготеют более к комфорту, а она умудрилась ещё и сэкономить в мелочах. Так и мы часто тешим в себе мысли, оправдывающие глупость наших поступков. Нам не свойственно обвинять себя в этом, мы скорее польстим себе в изворотливости своего ума, нежели признаемся в том, что попросту опростоволосились. В душе мы улыбаемся над такой мелочностью Серафимы, и в то же время не замечаем, как сами бываем ещё более смешны и наивны. Ещё более удивительно то, что эти недостатки уживаются в нас. Казалось бы, что являясь главным инженером какого-нибудь завода или профессором в ВУЗе, невозможно совмещать в себе наряду с незаурядным умом совершеннейшую нелепость своих умозаключений. Но, однако, это так, и показатели образованности тут не причём. Человек, видимо, -  существо, требующее некоего баланса в мыслительном процессе, и гениальные проявления разума должны быть непременно компенсированы непревзойдённой глупостью.

Но вернёмся к Серафиме Ивановне. После недельных заездов на дачу ей стало казаться, что счётчик показывал расход горячей воды во время её отсутствия. Сначала она объяснила это своей забывчивостью, но на всякий случай зафиксировала показания, но уже во второй и третий раз убедилась по приезде в правоте своих подозрений. В голову лезли разные соображения по этому поводу, начиная с выводов о неисправности счётчиков и кончая происками управляющей конторы, научившейся удалённым доступом влиять на показания приборов учёта. И уже было решено совершить крестовый поход в ЖЭК, как на фоне всех чудес, происходящих в квартире, стало ясна как белый день причина взбесившихся показаний счётчиков. Всё это было так незаметно за суетой жизни и до поры до времени казалось настолько обыденным проявлением каждодневных хлопот, что в голове Серафимы Ивановны не только не выстраивались все эти факты в стройную взаимосвязанную теорию, но и вовсе не застревали надолго сами по себе. И вот, когда этих фактов накопилось критическое количество, внезапно, как снег на голову, пришло осознание посещения квартиры чужим человеком.

Последней каплей, переполнившей чашу прозрения, был найденный во время уборки за кроватью зажим для банкнот.  Чужой зажим. Сама по себе находка не вдохновила бы Серафиму Ивановну на столь кардинальный вывод, однако сумма этих самых банкнот, в том числе и в иностранной валюте, говорила об одном: ни у кого из семьи таких денег отродясь не было, даже если бы они копили их всю жизнь. Серафима Ивановна подняла зажим, раскрыла его, долго-долго смотрела на эту кипу бумажных банкнот, вытаращив глаза и ничего не осознавая, а потом отдёрнула от него руку, как будто кошель обжег ей пальцы. И в тот момент, когда зажим шваркнулся на пол в нелепой позе, полураскрытый, и замяв несколько банкнот, тогда со звуком падения Серафиму Ивановну и осенила мысль, вобравшая в себя все несуразные факты последнего времени и явившаяся единственным объяснением немыслимых находок: в квартире кто-то периодически бывает кроме неё самой и её немногочисленных родственников…

Когда Серафиму немного отпустило от испуга, мысль её заработала настолько энергично, что она даже в какой-то момент осознала, что не успевает за её ходом. Предположения и всякие теории проносились в её голове с такой скоростью, что даже невозможно было выбрать из них более-менее подходящую версию объяснения всего этого накопившегося бреда. Она решила успокоиться окончательно и рассудить трезво на следующее утро, но так и не смогла заснуть всю ночь, терзаемая то страхом внезапного посещения неведомым гостем, то снова невольно выстраивая логическую цепь событий и стараясь найти объяснение цели этих тайных визитов.

Заснула она под утро, а когда не выспавшаяся встала ближе к полудню, то никакая мысль в голову уже не шла, ходила как чумная по квартире из угла в угол, пыталась что-то сделать по хозяйству, но всё валилось из рук. День был потерянный как для дел, так и для размышлений. Но не всё было потеряно окончательно, и к радости Серафимы Ивановны, в конце дня наступило прояснение, когда к ней вдруг внезапно наведалась дочка. Визит её был насколько неожиданным, настолько и несуразным. Она вроде бы и забежала на минуточку проведать маму, но вместе с тем и не спешила уходить, всё время оглядываясь по углам и как будто ища что-то. Это сразу не бросилось в глаза, но через час стало ясно, что Лета что-то ищет, а спросить не хочет. Серафима Ивановна, поняв это, не стала форсировать события, а решила предоставить ходу событий естественное развитие, потому, что догадалась – визит дочери и визиты неизвестного лица связаны, и наверняка дочь ищет потерянный зажим для банкнот. Серафима Ивановна несколько успокоилась, поняв, что, видимо, визиты в её квартиру не бесконтрольны, но в тоже время в ней проснулось такое любопытство к этой тайне, что она решила не раскрываться сама и вытянуть из дочери максимум информации, прежде чем решиться отдать деньги. В тот вечер дочь так и ушла ни с чем, естественно она ничего не нашла, но и на прямую не спросила маму о потере. Видимо открыть тайну она не решилась без чьего-то согласия. Да и зачем? Можно было прийти в квартиру, когда мама уедет в очередную экспедицию на дачу и обыскать всё как следует, не раскрывая карты. Но ушлая Серафима Ивановна решила измором взять дочь и, скрепив сердце, сидела в квартире.

 А за окном догорал жаркий август, даря последние свои тёплые деньки для купания в реке и гуляния на природе. Серафима разрывалась между двумя соблазнами, но любопытство одержало верх над возможностью получать удовольствие. К тому же прибавилось ещё одно обстоятельство, склонившее чашу весов в пользу пребывания в городе. Серафима Ивановна никогда не испытывала страсти к обогащению. Всё, что было нажито ею, это её кровно заработанное имущество или имущество, доставшееся по наследству от мамы. Да и собственно вещи как таковые её никогда не интересовали. Конечно, она покупала самое необходимое, мебель, даже предметы роскоши, но не это для неё было самое главное в жизни. Работа, служение идеалам воспитания, научные познания, общение с умными и достойными людьми, семья и дети, вот были её главные ценности в жизни. Она не испытывала дискомфорта от отсутствия в доме телевизора или платяного шкафа, но если она не успела купить в книжном магазине последний номер журнала «Наука и жизнь» или проворонила встречу в Москве с писателем-диссидентом, вот это было для неё настоящей трагедией.

Но когда она впервые в жизни подержала в руках такую крупную сумму денег, подумала о том, что она может приобрести на них, то её фантазии разыгрались настолько, что она даже почувствовала какой-то прилив жизненной энергии в себе. Ей хотелось, наконец, отбросить от себя извечную экономность, ощутить себя простой обывательницей и покупать себе всё то, что другие женщины не просто мечтали купить, а покупали во что бы то ни стало, ущемляя себя в чём-то, гонялись за этим по магазинам, простаивали часами в очередях. Её захватило первобытное чувство женщины обустроить свой дом, правда для кого и для чего она не знала, но хотела с неистовой силою, несмотря на то, что ко всей этой неустроенности в быту она давно привыкла и не испытывала от этого никакого дискомфорта.

Надо сказать, что сумма в зажиме оказалась серьёзная, настолько серьёзная, что при всей своей изобретательности Серафима Ивановна не смогла найти применения  даже и половине этой суммы. Между тем, с каждым днём деньги всё больше и больше подогревали её фантазии, ей уже виделось всё намеченное к покупке наяву, она уже настолько вжилась в это, что не мыслила себе всё иначе. Если бы кому-то из её знакомых предоставили возможность прочитать её мысли, то он без тени сомнения утверждал бы, что его обманули – не могла Серафима Ивановна так думать, не её это, другая она, не из того теста. Однако жизнь порою преподносит нам подарки, о которых мы и не подозреваем…