В начале прекрасного века. Пятая глава

Оглушительный выстрел.

Не сравнимый ни с чем звук.

Икке закрыла глаза, только чтобы не видеть, как пятно на ее темном платье начнет разрастаться до колоссальных размеров. Она пыталась почувствовать боль, пустоту, холод, кровь на руках, которую нельзя остановить – и безрезультатно.

Тогда она открыла глаза – и в груди сжался противный комок, ощущавшийся во рту привкусом горечи, словно ей в глотку насильно влили настойку полыни: это оказался выстрел, поразивший не ее, а Сперсена. От удивления он выронил револьвер и беспомощно схватился за грудь, что-то бормоча себе под нос. Икке не расслышала, что именно он говорил. Она подбежала к нему, но тут кто-то выстрелил второй раз – и смертельная пуля попала ему в поясницу; Икке успела подхватить Сперсена в падении так, чтобы он не ударился головой о землю – в противном случае, подумалось ей, он бы тут же потерял сознание и, вероятно, не очнулся бы.

В глазах Сперсена все начало приобретать смутные очертания; он видел перед собой расплывавшуюся Икке, ее спутанные волосы, спускавшиеся волнами на плечи, испуганное выражение лица, чувствовал на себе холодные трясущиеся руки и горячее дыхание; беспрерывно поворачивая голову то назад, где она стояла, обхватив руками дерево, то на него, Икке пыталась докричаться до кого-то, кто прятался в лесу и следил за каждым их движением, а затем выстрелил в нужный момент.

У нее возникло ощущение, что над ней издеваются, заставляют снова проходить через весь тот ад, испытывать тот же ужас, что и ночью, когда истекавший кровью Бьерн лежал на ее руках и силы покидали его, а она ничего не могла сделать, чтобы помочь ему. Как и сейчас: Сперсен умирал, а она бездействовала, ждала, томясь от нетерпения и прижимая ладонью рану на груди.

Икке казалось, что прошла целая вечность, прежде чем человек в черном костюме и охотничьим ружьем в руке вместо трости с серебряным набалдашником, наконец, появился, принеся с собой запах сырого мха и душистой ели, хотя на самом деле едва ли минуло тридцать секунд после прогремевшего на всю округу второго выстрела.

– Почему так долго?! – вскинулась Икке, испепеляя взглядом маску волка. – Какого черта понадобилось стрелять дважды? Мы же договаривались на один предупредительный! Меткости тебе, конечно, не занимать! В грудь-то зачем целиться? Нельзя было в ногу?!

– Ты же видела, что в моем ружье и был только один патрон! Откуда мне знать, что я попаду именно в грудь? Из леса не очень-то удобно стрелять, когда ничего не видишь из-за деревьев!

– Кто бы сомневался! – Икке, неистовствуя, не замечала, что Сперсен вяло поднимал руку, стараясь привлечь их внимание, и продолжала выплескивать яд: – Дурацкий план! Изначально я говорила, что это бред, но смысл ко мне прислушиваться? Я же тупая, неотесанная баба, у которой из-под носа увели мужа, а потому - ни на что не годная, да?!

Наступило неловкое молчание, и Икке надменно ухмыльнулась, радуясь, что последнее слово осталось за ней. Лишь бульканье Сперсена вернуло их к действительности, оба прекратили пререкаться и занялись его ранами: кровь хлестала, не переставая, ее было слишком много, и Икке боялась, что вряд ли они смогут остановить ее собственными силами. Но Сперсен, к ее удивлению, отмахнулся, когда стрелок прикоснулся к нему: он собирался с мыслями, чтобы успеть сказать нечто важное, то, что ему хотелось сказать перед тем, как он замолчит окончательно. Он понимал, что времени у него мало, поэтому тщательно взвешивал каждое слово – слова теперь имели для него большую ценность, чем раньше. Если бы ему подарили вторую жизнь, он бы никогда не разбрасывался ими, как разбрасывались сейчас Икке и ее спутник. Но они-то могли себе позволить эту роскошь, а он – нет.

– Икке, дорогая, прощай людей, что бы они тебе ни сделали… И давай им шанс исправиться. Я счастлив, что все закончилось, и пусть не лучшим образом, но я изменил твою жизнь. Ты свободна, и обретешь покой в объятиях другого. Обязательно расскажи детям Карин, что это моя вина. Я так хочу. И еще хочу в последний раз взглянуть на тебя, Этуаль. Сними маску. Незачем прятаться от меня теперь.

Человек с волчьей ухмылкой, сидя рядом и опираясь локтем о правое колено, повиновался, и взору Сперсена предстало лицо его сестры, суровое, возмужавшее, с глубоким шрамом, тянувшимся от левого уха до некогда нежной, лебединой шеи – кожа на ней, как и на руках, заметно огрубела. Полгода скитаний закалили мягкотелую Этуаль, превратив ее в отшельницу, которая научилась обходиться без прежде обожаемых ею элегантно вышитых подушек, воздушной постели и бесчисленного штата прислуги – нынче всю грязную работу Этуаль выполняла сама, часто превозмогая отвращение и боль.

– Какая ты взрослая, – Сперсен выдавил улыбку, – и поэтому мне не страшно покинуть тебя. Где мой племянник?

– Чарльз, – она неуверенно посмотрела на Икке, – спит.

– Хочешь вырастить еще одного натуралиста? – глаза Сперсена заблестели, если бы он мог, он бы обязательно рассмеялся. – Слишком английское имя. Прости меня за него. У мальчика, наверно, твое ангельское личико – когда ты родилась, от тебя невозможно было оторваться, до чего ты была хорошенькая… И ты, Икке. Я хочу, чтобы после всего, что произошло, вы попытались сблизиться. Вы обе разные и нуждаетесь друг в друге. Особенно сейчас. Когда вы совсем одни.

Он откинул голову в надежде в последний раз полюбоваться закатным небом и вдохнуть морозный воздух настолько глубоко, насколько ему позволяла рана на груди, которую без особого успеха зажимала Икке, прижался щекой к ее холодной руке и медленно закрыл глаза.

Все стихло.

***

…Несколько минут они сидели без движения, молча, будто это что-то изменило бы: опьяненные местью, они поверили в то, что поступают правильно, однако тем выстрелом лишь доказали, что были ничем не лучше Сперсена, поскольку легко поддались своим внутренним демонам, взывавшим о жажде крови, и понимали это. Осознание того, что они просто убили человека, неважно какого, парализовало их. Акт правосудия? Нет, они наказали не Сперсена, а самих себя.

Икке не знала, о чем думала Этуаль и что она чувствовала, застрелив брата, но судя по ее отсутствующему выражению, Этуаль витала в облаках воспоминаний, куда Икке доступ был закрыт. Она еще не забыла, как Этуаль сломала ей жизнь, и нечто злое на мгновение обуяло ее. Однако, взяв себя в руки, Икке решила, что если они начнут выяснять отношения прямо сейчас, ничего хорошего не выйдет: не достаточно ли им было того, что совесть и так терзала их израненные души?

– Этуаль, нам надо что-то сделать. Нельзя его здесь оставлять. Завтра, когда все отойдут от пьянки, нам начнут задавать вопросы. А у меня нет ни сил, ни желания отвечать. Я хочу только спать, – сказав это, Икке и вправду поняла, как она устала: сорок восемь часов, проведенные на ногах, тянулись бесконечно. Она спрашивала себя: что теперь делать? Куда идти? Как вообще жить с тем грузом, неподъемно висевшим на ее плечах, который затруднял стремительный ход жизни?

Этуаль не отреагировала, по-прежнему сидя рядом и опираясь локтем о правое колено, рука предательски дрожала, поглаживая Сперсена; колено затекло, но она игнорировала неприятное покалывание, стоило ей немного пошевелиться – лицо брата своим безжизненным видом обвиняло ее в том, что именно она спустила курок, а не кто-то другой. Мысль о причиненной ему боли не давала Этуаль подняться и двигаться дальше, хотя она знала, что Сперсен не испытал и доли страданий, которые испытали Оскар, Карин и Бьерн, когда он убивал их: она видела, как он кощунственно надругался над их телами, не чувствуя никаких уколов совести или сожаления. Теперь она мечтала, чтобы страшные воспоминания поскорее развеялись, и она смогла, наконец, засыпать, не видя во сне искаженное от боли лицо Оскара. Она продолжала любить его, даже несмотря на то, что правда оказалась хуже смерти.

Заметив краем глаза, как Икке не без усилий начала вставать, намереваясь спрятать тело Сперсена, она быстро схватила ее за руку:

– Подожди.

Икке села и внимательно посмотрела на нее.

– Да, что такое?

– Ты… ты простишь меня? – из глаз Этуаль градом полились слезы, она кинулась в объятия Икке. – За Оскара? Если бы не моя наивность, ничего бы не произошло… Прав был Сперсен, что Оскару нужны только мои деньги. Ну и ребенок как приятное дополнение. Он постоянно поносил тебя – раньше я думала, это хорошо: ты ему абсолютно безразлична. Но как же я ошибалась! То была жалкая ложь, которую я безоговорочно принимала за истину: он любил тебя, тебя одну, а я была всего лишь милым увлечением… Я хочу начать жизнь заново. Без вранья. 

Икке, всматриваясь куда-то вдаль и прижимая к себе безутешную Этуаль, злобно ухмыльнулась.

– Да, я тоже. Хочу прирезать тебя как поросенка и насладиться твоей голубой кровью.

Этуаль от неожиданности поперхнулась – и тут же попыталась вырваться из цепких рук Икке, чтобы схватить ружье или револьвер – без разницы что, главное, до чего Этуаль могла дотянуться, – но та крепко держала ее с таким непроницаемым лицом, что Этуаль не на шутку испугалась. Не за себя, а за Икке – она явно повредилась умом и не соображала, что говорит.

– Ты… – начала было Этуаль, но ее прервал заливистый смех:

– Ну и дурочка же ты! Что, страшно? Ха-ха-ха, бойся меня!

Этуаль оттолкнула ее, насупившись: ее оскорбило, что она призналась в том, что беспокоило ее шесть тяжелых месяцев, а эта женщина так откровенно наплевала на нее! Видимо, она считала ее никчемной неудачницей, которая только и умеет, что плакаться в жилетку, как маленький ребенок. Впрочем, по сравнению с Икке, она и ощущала себя лет на пятнадцать, не более того.

– Естественно! Надо же поиздеваться – без этого ведь никак! Я мучилась чувством вины, ругала себя за ошибки прошлого, хотела попросить прощения перед ней, открыла душу, а она ржет как конь! Петерссон, под стать Оскару! Пара клоунов! 

– Ну, ты чего, неженка, обиделась, – Этуаль не прекращала попытки скинуть с себя руки Икке, но она лишь сильнее сжала ее обмякшие плечи. – Подумаешь, немного разбавила атмосферу беспредельного уныния. Вот скажи, чего ты мучилась? Из-за Оскара? Ох, глупая… Как и я. Поначалу я обвиняла во всем тебя, но нет – так решил Оскар. Уйти из старой семьи в новую, обзавестись детьми, которых не было у меня, и деньгами, которых не было у него, – достаточно эгоистично с его стороны. Но ты тут при чем, скажи? Вот именно, что ни при чем. Единственное, в чем бы тебя можно было обвинить… Э-э-э…

Этуаль закатила глаза, мечтая о том дне, когда она с неимоверным наслаждением ударит Икке по ее самодовольному лицу, и оно треснет, как зеркало, и миллионы осколков с грохотом посыплются на пол.

– Ладно, больше никаких книг, обещаю!

– Как бы, не я это сказала, – на ангельском лице Икке ни тени смущения. – Этти, милая, пойми меня правильно, когда ты садишься за перо, из-под него выходят совершеннейшие бредни! Их читал и боготворил один Оскар. Остальные благополучно плевались и сжигали страницу за страницей, только бы не видеть это снова.

– Особенно ты, не сомневаюсь!

– Я в первую очередь. Еще и масло в огонь специально подливала.

Серьезный тон Икке рассмешил Этуаль – впервые за все время их знакомства они мирно сидели рядом, обнимаясь, насмехаясь друг над другом сквозь слезы и глубоко в душе радуясь возможности помириться. Сперсен в который раз оказался прав: как могла Икке вообще злиться на Этуаль? Наверно, при иных обстоятельствах они бы сразу подружились, стали бы родными, какой когда-то стала для нее Карин… Но Икке и Этуаль остались одни, и чтобы все пережить, они ни в коем случае не должны расставаться.

Внезапно поднялся сильный ветер, донесший до ее уха – как ей почудилось – чей-то шепот:

«Поодиночке ведь не выжить»

Икке нахмурилась, словно она где-то уже слышала эту фразу… Или нет?

***

Два дня назад, поздно вечером

…Оскар Петерссон до сих пор не верил, что Этуаль выжила: на суде объявили, что ни ее останков, ни останков ребенка не обнаружили на пожарище. И это спустя шесть мучительных месяцев! Значит, она уцелела каким-то чудесным образом, спаслась бегством и продолжает скрываться! И где же она? В каком состоянии? Она должна была родить… Кого? Оскар не имел ни малейшего понятия: его вывела из себя безалаберность властей, которые не удосужились вовремя выяснить правду. Если бы он предположил подобное развитие событий, то…

Он не нарадовался вытянутому лицу Сперсена, когда до того дошло, что Этуаль может нагрянуть с минуты на минуту и с легкостью донести на него, и тогда пиши пропало… Но затем Сперсен уставился в одну точку, словно обдумывая какой-то план, и, повернувшись к Оскару, злобно улыбнулся. Оскару это совсем не понравилось, и он поспешил покинуть зал суда, надеясь засветло вернуться домой, где ему ничего не угрожало: Сперсен не рискнул бы поехать за ним и расправиться на глазах у всей деревни, он прекрасно понимал это. Поэтому после кое-каких формальных процедур Оскар, никуда не заезжая и ни с кем не попрощавшись, погнал лошадей в сторону деревни.

Пара часов тряски по ухабинам и оставленной дождем грязи успокоили Оскара – он даже начал забывать, почему без устали хлестал загнанных кобыл, к концу поездки еле передвигавших ноги. Он с ужасом вспомнил искаженную улыбку Сперсена, когда перед ним из темноты неожиданно вынырнула фигура в плаще.

Оскару удалось остановить колымагу, не задев таинственного незнакомца; поразмыслив, что лучше быть настороже – мало ли, этот мерзавец Сперсен научился летать! – Оскар не слезал с козел, крепко схватившись за вожжи, готовый в любой момент рвануть вперед, чтобы задавить заклятого врага. Он крикнул, чтобы тот или показал ему свое лицо, или проваливал куда подальше, иначе он не пожалеет лошадей!

– Эт… Эталь? – от удивления Оскар не сразу произнес имя любимой правильно, на что она и не обратила внимания – только подбежала и стащила его на землю, все порываясь в лес.

– Этуаль, что происходит? Я не видел тебя столько времени, и ты даже не хочешь обнять меня… – Оскар еле сдерживал слезы, но они предательски потекли по раскрасневшимся щекам. Тогда она, уняв свой порыв, подошла к несостоявшемуся мужу и смахнула крошечные слезинки, которые были красноречивее любых слов: она почувствовала его усталость, желание бороться за свободу, прежнюю жизнь, любовь… Но к кому? К ней ли?..

– Я знаю, что ты скажешь, что спросишь… Ш-ш-ш, не перебивай, – Этуаль приложила палец к его губам, заметив его хмурый взгляд, остановившийся на ее шее, где красовался глубокий шрам. – Сперсен сейчас здесь, он очень близко, я слышу его шаги… Ты всегда смеялся надо моей якобы воображаемой связью с братом, но в этот раз тебе придется послушаться меня, иначе беды не миновать. Он узнал – вы оба узнали, – что я жива, поэтому он преследует тебя… Чтобы убить. Меня. Он надеется выйти через тебя на меня, понимая, что я тебя не брошу, когда он ударит. Я думала, что постоянные прятки спасут нас всех: пока меня нет, Сперсен будет бездействовать, он не осмелится причинить кому-либо вред, и с тобой ничего не случится – но как я ошибалась! Я хотела – правда, хотела! – пойти и сознаться, что мы выжили – я и наш маленький Чарльз, ему скоро будет шесть месяцев, совсем крошка! – но я не могла так поступить с моим братом, каким бы он ни был… Он не виноват – на него нашло помутнение, не отрицаю, но он не убийца. Сперсен хорошо относился к людям, любил свою работу…

– Этуаль, что ты несешь?! Он хладнокровно спланировал поджог, пытался обвинить в этом мою жену, а ты его и выгораживаешь?! Что с тобой стало…

– А то! – огрызнулась Этуаль, отталкивая Оскара. – Я ВИДЕЛА, как ТЫ вместо того, чтобы бежать в горящий дом и вытаскивать меня, тогда еще беременную, помогал своей женушке! И я прозрела: если бы ты любил меня и нашего ребенка, то спасал бы меня, но ты выбрал ее! Этого я не прощу тебе никогда! Я поклялась, что ты ничего не узнаешь ни о моей дальнейшей судьбе, ни о судьбе Чарльза – ты просто недостоин нас! Долгие полгода я жила как требуха на помойках, как-то существуя, ела когда придется и что придется, лишь бы спрятаться и тем самым уберечь вас от самого страшного! А ребенок? Чем он заслужил такую жизнь? А все твоя жалость к ней! Или любовь, а, Оскар? Ты нас и то не пожалел… Лучше бы мы заживо сгорели! 

– Зачем ты… Это невыносимо слушать! – Оскар упал на колени, чувствуя непомерный груз вины. – Прости меня, Этуаль! Я… наверно, до сих пор люблю Икке, раз поступил подобным образом. Я и не подозревал, что ты уцелела, потому и не искал тебя – ты мне ничего не сообщала, хоть бы весточку послала! Что-нибудь! Даже если у меня остались чувства к Икке, я бы вас ни за что не бросил! Он и мой малыш…

– Да ну? – Этуаль презрительно фыркнула. – А, может, это мы бы тебя не бросили? Напомнить тебе, у кого из нас были деньги? И сейчас ты продолжаешь оправдываться… Ты отвратителен. Но это не значит, что я позволю брату навредить тебе. Поэтому если хочешь увидеть сына, пойдем со мной. Я тебя спрячу на ночь, а потом выпутывайся сам.

– А ты? Что будет с тобой?..

– Ничего, что заинтересовало бы тебя. Возвращайся к ней, живите как раньше, и пусть совесть вас не тревожит. В конце концов, я одна виновата: сломала жизнь и ей, и тебе, и себе, и Чарльзу – всем нам. Я уже не говорю про Сперсена…

– Да почему ты печешься о нем?! Кто он вообще, чтобы беспокоиться о нем? Он убийца, пойми ты, наконец! Видимо, когда до тебя дойдет, будет очень поздно… А ведь в твоих руках посадить его раз и навсегда и избавить мир от чудовища, неважно, кем он тебе приходится! Я не представляю, чтобы человек, застреливший женщину и совершивший поджог, в дальнейшем исправился или приложил хоть какие-нибудь усилия для этого! Если ты будешь молчать, он и будет убивать, потому что ни одна душа не посмеет бросить ему вызов. Кроме тебя. Ты мне не веришь? Ты же его сестра и видишь его насквозь, но при этом не хочешь наказать.

Внезапно Этуаль вскрикнула, невольно отпрянув: бесшумно подкравшись сзади, Сперсен приставил нож к горлу Оскара, крепко прижав его к себе. На его лице маска волка с желтыми глазами казалась жуткой, и Этуаль затошнило, поскольку она начала догадываться о ее предназначении, вспомнив, каким образом голова волка досталась ее брату.

– Да, любимая сестренка, ты тоже думаешь об этом? Как в прошлом году ранней зимой я отправился в лес и наткнулся на красивую пару волков? Они так гармонично смотрелись вдвоем, одиночки в белоснежной бездне леса, где было запредельно тихо, что и птицы не долетали туда… Я забрел слишком далеко. Оскар ведь не в курсе, да? Что ж, я поведаю ему эту бесконечно печальную историю. А она после моего рассказа даже отказалась со мной разговаривать – около недели не выходила из комнаты, плакала и ненавидела меня… Я прав, Этуаль? Только сейчас не нужно слез – они испортят мой боевой настрой.

Сестра не даст соврать – я планировал просто погулять по лесу, освежиться после нашего заплесневелого города, и в итоге так заплутал, что забыл, откуда пришел. Ни шума улиц, ни пения птиц – стояла неописуемая тишина, я потерял ориентир и не заметил как. И вдруг мне наперерез из-за деревьев выплывают два волка – мальчик, обычного серого окраса, и девочка, ослепительно белая, с белым носиком, ярко голубыми глазами, я еще подумал, не альбинос ли она. Чудо природы. Они действительно выглядели как настоящая пара, были одного роста, шли не в разнобой, а шаг в шаг – ты можешь себе это представить? Совсем как люди. Я наблюдал за ними секунд десять, но и этого хватило, чтобы составить о них подобное мнение. Ты бы согласился со мной, если бы увидел их. Почуяв меня, они остановились и одновременно повернули головы. Я не шевелился – страх охватил меня, полностью парализовал каждую клеточку моего тела. А я как назло не взял ни ножа, ни ружья – вот дурак! И мальчик медленно пошел мне навстречу, затем рысцой сократил расстояние между нами, а когда ситуация стала критической, набросился на меня, но я вовремя увернулся. Он разозлился, оскалился… Девочка же с места не сдвинулась, наверно, она была для него королевой, ради которой не жалко покромсать первого встречного. Честно, я почувствовал себя как-то неуютно, неловко, что ли: я понимал, что должен стать ее обедом, должен умереть ради бабы, не буду уж опускаться до грубостей… Странное ощущение. Может, она настолько меня поразила своим окрасом, породой, что я действовал скованно, нерешительно. И тут во мне что-то щелкнуло, некий внутренний кнут стегнул меня, мне даже сложно описать: в тот момент я словно увидел себя не человеком, но зверем, животным, более сильным, волевым; зубы будто заострились, глаза налились кровью – и я был не я, а непонятно вообще кем или чем. Я обнаружил в себе то первобытное начало, то существо, которое когда-то жило в нас и которое мы подавили разными запретами… Признаться, жуткое зрелище. Пелена застелила мне взор, и я абсолютно не помню, как сам накинулся на этого несчастного волка, как голыми руками схватил его за шкирку, перевернул на спину, склонился к его клацающей морде, и – клянусь! – он посмотрел на меня глазами, полными страха. Чтобы животное испугалось меня! Меня, тогда еще доброго и безобидного существа! Я оказался в безвыходном положении, и без сожаления сделал то, что сделал бы он на моем месте: перегрыз ему глотку. Хлынула кровь, она ударила мне в голову, когда я с дичайшим наслаждением пил ее, как последний каннибал… Не хотелось мучить его – и я добил его, оторвав голову. Чистый снег был весь залит кровью. 

Когда я утолил свою жажду, появившуюся буквально ниоткуда, я услышал тихий скулеж. Смотрю – а девочка сидит где сидела, не убегает, трясется… Если бы она умела плакать, она бы обязательно заплакала. Хорошенькая, моргала голубенькими глазками, принюхивалась, молча осуждала меня. Я не подошел к ней лишь потому, что она напомнила мне Этуаль, такую же единственную и неповторимую, и ее убийство было бы равносильно убийству Этуаль. Забрав голову волка, я убрался восвояси. Я взглянул на нее в последний раз, когда она была уже белой, едва видимой точкой на фоне кровавого пятна.

Этуаль даже не плакала – она ревела, впала в истерику, когда я вернулся, заляпанный кровью, с волчьей головой. Никогда не забуду, как она меня чуть не поколотила после того, как я ей все рассказал, кричала, что лучше бы меня разорвали на куски, что я ей не брат… А ведь правда, со мной что-то произошло в тот день: я перестал ощущать себя нормальным человеком, мной постоянно владела эта жажда, ни о чем другом я не думал и ничего не хотел, как чужой крови. Первое время я держался, но окончательно сорвался, когда пристрелил ее, моего ангела. Полегчало немного, но это было не то…

Я вырезал маску, покрасил глаза в желтый цвет, добавил от себя тонкие кошачьи зрачки, выбил клыки – и добился идеальной формы. Устрашающей, выражавшей истинную суть меня самого. И, хотя я надеялся никогда ее не использовать, теперь нет смысла ее прятать. Я такой, какой есть. Я чудовище. И я хочу крови, много крови, хочу получить нереальное наслаждение, какое не смогла дать мне твоя Икке! Эй, хватит дергаться! Пораню же…

Сперсен захохотал, по-прежнему крепко прижимая Оскара и угрожая ему ножом; Оскара бросало то в жар, то в холод: он дрожал, с ужасом представляя всю нарисованную Сперсеном картину, и в глубине души он пожалел, что вообще познакомился с Этуаль. Дурная кровь – проявись она в брате, и сестра рано или поздно сойдет с ума и начнет резать людей. Он с нежностью подумал об Икке, искренне ненавидя себя и мечтая лишь о том, чтобы все вернуть назад.

– Ну, что? В идеале хотелось бы, конечно, видеть вас обоих в луже крови, но сегодня у меня хорошее настроение, поэтому предлагаю Этуаль принести себя в жертву, а ты проваливай к своей рыжей, она тебя пожалеет. Обидно, что не меня, но я и до нее когда-нибудь доберусь, уж больно хороша чертовка.

Оскар и Этуаль переглянулись, словно спрашивая друг у друга, как они докатились до такого. Этуаль не могла оставить ребенка, и Оскар осознавал это. Но ему безумно хотелось попросить прощения у Икке за то, что он сломал им жизнь, лишил их того счастья, которое уже невозможно было вернуть. Он вспоминал тот майский день, последний день, когда она стояла на пороге его дома, красивая, в роскошном платье, со своими незабываемыми кудрями, как она улыбалась, светилась от счастья, радовалась его приезду! Он вспоминал, как Карин напевала что-то заразное, а пьяный Бьерн валялся в излюбленной канаве, как Икке шутила, ощутил на губах вкус их последнего поцелуя, жалея о потраченных впустую месяцах…

– Судя по слезам старичка, Этуаль будет жить. Интересно… Чем ты руководствовался, когда принимал такое решение, а, Оскар? Учти, твоя женушка останется вдовой, а я тут как тут – правда, здорово? Эй, да прекрати ты дергаться! Я могу разделать свою сестренку, мне плевать, если честно. В любом случае одному из вас придется пожертвовать собой ради другого. Так что, ты, Оскар? Уверен?

Он поднял глаза на Этуаль – она кивнула ему, и этот кивок значил больше тысячи, миллиона слов, казавшихся бесполезными, бессмысленными в ту минуту. Оскар улыбнулся сквозь слезы, мысленно благодаря Этуаль за то, что она вызвалась исполнить его волю, чего бы ей это ни стоило.

– Да.

Сперсен ухмыльнулся, убрал нож и, похлопав Оскара по плечу, развернул его к себе лицом.

– Этуаль, ты свободна, – руки убийцы нежно поглаживали жертву. – Уходи отсюда – тебе не надо на это смотреть. Но не думай, что я отстану от тебя. С завтрашнего дня тебе лучше не выходить из своей берлоги или где ты там прячешься от меня, потому что в любом случае я найду тебя и с радостью убью.

На мгновение Сперсен бросил взгляд на сестру – та съежилась под тяжестью желтых глаз, которые отныне будут являться ей в кошмарах, напоминать о том, что она сделала и чего – не сделала: не отдала брата в руки полиции, пожалела его, сбежала, когда невинные люди нуждались в ее помощи. А сколько горя она причинила этим самым людям! Разбила чужую семью – и в наказание не сумела обрести свою собственную. Осталась одна, с ребенком на руках, с которым они влекли жалкое существование, не имея возможности пользоваться наследственными деньгами – теперь все принадлежало Сперсену. Мысли разом навалились на оглушенную Этуаль, и она, застыв, не замечала происходящего, пока душераздирающий крик Оскара не вернул ее к действительности: вот тогда она прочувствовала на собственной шкуре, каково это, когда на тебя набрасывается волк, жестокий по натуре, беспощадный, обезумевший от голода. Но Сперсен не шел ни в какое сравнение с хищниками: если те и нападали, то по естественным причинам, а не потому, что они были душевнобольными. Сперсен, однажды обнаружив в себе то подавлявшее его разум зло, перестал бороться с ним, понимая, что оно сильнее и ничто не сможет остановить его. И осознание того, каким слабым, безвольным, беспомощным на самом деле оказался ее брат, пришло только тогда, когда Этуаль с каменным лицом, заставив себя отвернуться, поспешила убраться оттуда, по дороге наткнувшись на валявшегося в канаве Бьерна, который и принял ее за Икке…