Смех Геры или остров реализма

Мы долго, беззаботно, мы беспрерывно смеялись.
Беспрерывно, примерно три часа, чуть больше, чуть меньше. После чего один пошел поспать. А два пошли пошляться. Во втором предложении слово пошли лишнее. И вообще, само предложение ни к чему. Верно, именно поэтому я его оставляю. Устал, пусть отдыхает. Не устали, будем бродить. Разошлись. Очень удобно, хотя бы тем, что не будем мешать, друг другу.
…
Который спит, куда он может добраться, разве что собраться.
А те, которые бродят, сверху шляпы, снизу шлепанцы на голую ногу. Не шлепанцы, а сандалии. Не на голую ногу, а на босу. Между? Надо видеть. Горланят и хохочут. Конечно, дошли до трактира, а где еще столь сладкое вино. И веселое. Эй, трактирщик, ты наливай, наливай. А мы будем смеяться, смеяться. Кто-то предпочитает непрерывно, даже бесконечно,
А вот мы, беспрерывно.
Мы, три обычных человека, погрузившихся в безделье.
Можно усилить, в сладостное безделье. Мы уходим от действительности, смех помогает. Но разве наш смех – не действительность. Украшает, нас самих. Уводит, опять нас. Знать бы еще, куда уведет. А если смех, всего лишь способ не считаться с нудной реальностью, или с действительностью. Для этого, одну реальность – против другой реальности. Как это, быть против, стоять напротив? слегка противиться, или вовсе, быть противным, иногда это очень приятно. Конечно, наш старший друг выбирает последнее. Хватает ручку, начинает строчить. Вкривь и вкось, как придется. Строчит, тут же говорит. Вернее, произносит, и тут же переносит на что-то бумажное. Знаете, вы его увольте, укоротите, нет? Уморите, опять не то. Укокошьте, наконец-то, то, что надо. Будет ему, хватит с него, а ну его, непечатное выражение. Как тут удержаться, смеемся. Подъем, то ли в душах, то ли самих душ. А вот мне, я обращаюсь к вам, я требую, дайте мне героя. Конечно, так скажет только основатель реализма. Как тут не вспомнить Аристофана, умел махать бичом, задолго до всякого реализма. Махал! старик смеется, недолго. Пытаемся утешить, стать основателем? есть масса других возможностей. Нет, хочу быть основателем реализма, смеемся все трое, нельзя ли согласиться на другую роль. Продолжателя, конечно, великого. Последователя, непременно, оригинального. Ну, хорошо, реформатора, куда почетнее, завтра же будет во всех газетах.
…
Нет, и еще раз нет.
Если убрать с лица глаз, один глаз, зачем из человека делать инвалида.
На лбу морщины, много, их надо заменить. Горизонтальные морщины – на морщины вертикальные. Лоб, сверху голый череп. Над ушами, понятно, что там, можно не уточнять. И нос, нос, его сделать длиннее. Тоньше, и длиннее. Еще длиннее, еще. Теперь тень, длинный нос должен отбрасывать тень. Нос прямой, а тень косая, не бывает! через лицо, наискось. Будет тень? Значит, будет свет. Только с другой стороны. И вот с той стороны, откуда падает свет, из-за носа, из-за переносицы выглядывает единственный глаз. Нет-нет, никаких ресниц, бровей, только глаз, как черный значок. Как черная ночь, как тронная речь. Рядом с глазом? Убрать все лишнее. Прочее сжать, скулы, складки, губы. Сильнее, еще сильнее, вот, теперь норма. Я хотел сказать, твердая форма. Верно, на живом лице, убрать глаз! Но вот на портрете, убрать один глаз не столь страшно, убираем. Как будто другой глаз прищурен так, что его просто не видать. Не увидать. Его нам не увидать. Но мы знаем, он есть. А потому спокойны, нам достаточно видеть один глаз, второй не слишком-то и нужен. Глаз? от него остался черный зрачок, так велик, что можно провалиться, нам обоим. Не только нам, целой компании. Глаз, нос, тень, из тени – на свет, что еще нужно, чтобы передать характер.
…
Когда мы вернулись, когда же мы вернулись, не помню.
Почему-то загуляли, понесло, бродили и бродили. А когда вернулись, все уже было кончено. Его уже выносили, на носилках. Он даже не проснулся. Как был, в штанах, на кушетку, так и ушел. И вот последние проводы, народу! На всех лицах, а что может быть на лицах. Гляньте на детей, на самых маленьких, их-то, зачем сюда притащили. Не до них было, сами пришли, какие у них лица. А какие у них могут быть лица, странные, ничего детского. Только глаза во все лицо, одни глаза, что они ждут. Кажется, я не прав, они не ждут, их ждет, конечно? Глаз столетия. Не уйти, не хотят уходить, не ушли.
И было это, ровно восемьдесят лет назад.