Всё здесь

Играть любовь, любви не зная.
Занавес. Очередной успешный спектакль. Цветы, цветы! Недвусмысленные взгляды поклонников, восторженные улыбки девушек. Конверты белые, желтые, розовые. В форме сердца, с яркими аппликациями и одними и теми же словами: « Я Вами восхищена!», «Я Вас люблю!», «Вы гений!»…
В гримерной  среди всего этого маскарада вещей, подарков, пудры, вдруг находишь в зеркале свое лицо. Оно какое-то чужое вновь. Умываешься водой из вазы, раскидав гвоздики. И смотришь на себя. Жалкого себя. В платьях найдешь штаны, шляпу на глаза надвинешь и черным ходом, бегом от публики. Бегом!  На сцене ты принц, король или глашатай. Платья за тебя решают -  кто ты. А здесь, ты  – это ты. Прост и обыкновенен. В серой шляпе и дырявых джинсах. Спрячешься в уютном кафе на Садовой ото всех  и вся, закажешь чашку чая и будешь смотреть  на плачущие стекла вдаль в цветные огни, и чувствовать себя проникновенно. Твоя душа наполнится теплом, одиночество укутает тебя махровыми крыльями, и приятная истома поглотит тебя и принца, и короля, и глашатая.
- Подъем, артист, подъем! -  возмущенный мужской голос звенит над ухом, - опять вчера смотался после спектакля! И даже интервью для канала не дал! Такие деньги пропали, такие деньги! Витя!!! Вставай!
Пухленький мужичок с безумными глазками скакал у дивана. Это был мой агент – Миша Трезвый. Никогда еще не видел его трезвым. Ни умом, ни дыханием.
- Да, встал я, встал.
- Витя, ну, как ты мог опять, а? Как ты мог опять меня подставить, а Витя? Я же им обещал, Виталия Степаныча, ну, еле-еле вчера уговорил, а ты теску своего подставил. Как ты мог!? Каждый спектакль одно и то же. После занавеса, одеваешься и уходишь куда-то! Даже сумку с телефоном не взял! Ты, меня совсем не жалеешь, Витя, ну, совсем! Друга-то своего, зачем ты так, Вить? Как тебя угораздило вообще попасть на Садовую, как?! Если бы хозяин кафе не был моим другом, Витя, если бы…
- Да, что ты заладил, Витя, да Витя. Не нужны мне эти твои каналы, не нужны, понимаешь?
- Нет, не понимаю. Как ты вообще представляешь себе раскрутку без  каналов? – Миша забавно вертелся на стуле. Из-под рубашки торчал пупок. Я обратил на него внимание Трезвого.
- Мне не нужна, раскрутка, Миш.
- А как же ты тогда собираешься получить известность? – он так забавно хлопнул ладонями по коленкам, что не улыбнуться было невозможно, -  ты чего улыбаешься, а, Витя? У тебя есть секретный план получения известности, о котором я не знаю?
- Нет.
- Тогда чего же ты улыбаешься? – опять забавно хлопнул по коленям.
- Миша, мне не нужна известность. Мне хватает этих цветов и конвертов выше крыши.
Вокруг меня были расставлены вазы с гвоздиками, а по углам валялся сушеный гербарий со спектаклей месячной давности. Стол как обычно был усыпан одинаковыми конвертами с одинаковыми ветвистыми словами.
- Каких цветов, каких конвертов? Ты вообще себя слышишь?
- Розовеньких, желтеньких, с аппликациями или в форме сердца.
Ну, я просто не мог не поехидничать. Тем более, если конверты подкидывать в воздух, они будут потом красиво так опускаться.
- Витя, букет гвоздик от сомнительного мужика и стопка открыток на растопку от пары старушек, решивших, что они еще ого-го, это не известность.
- Да? – какой же я забавный в зеркале без грима.
- Да. Это не известность. Это все чепуха какая-то. Зачем я вообще согласился быть твоим агентом, скажи мне, Вить? Если тебе все равно это все не на-до? – Трезвый умел очень эмоционально размахивать руками и хрипеть от возбуждения.
- Согласился? Да ты сам ко мне навязался в агенты после института, когда тебя не приняли на роль задней части лошади в той вульгарной постановке, - «Кобыла», кажется. Ты что забыл? – я искренне недоумевал.
- Да как ты смеешь?!
Красненький Миша выбежал из комнаты. В гневе он был великолепно артистичен.
- Какой же из тебя Ромео? Играть любовь, любви не зная, - Трезвый напоследок показался в дверях и, сплюнув, забрал сумку.
- Это моя профессия! – я попытался крикнуть как можно громче, но голос несколько был сорван после спектакля.
На самом деле, Миша был прав.  Я никогда не любил, и чувства этого душою никогда не испытывал. Но я много об этом читал. Хотя меня это все равно опытом не наделяет и совсем не оправдывает. Любовь играю, сам не знаю как. Но я таю надежду быть актером. Проводником чувств от письменности к зрителю.  Проводником любви, страха, наслаждения, негодования… я считаю актера, существом особенным, а не просто рядовым человеком, хотя, позвольте заметить, даже самые рядовые люди порой обладают исключительно богатой душой, но все же они не актеры.
Для меня актер это нечто особенное.  Человек, играющий на сцене всегда в одном амплуа на протяжении многих-многих лет, как мне кажется, не настоящий актер. Да, он, скорее всего, талантлив в своей оболочке, признан и успешен. Но он уже однообразен. Быть может, он возвышен, темпераментен, но клеймо зазнайки, подлеца или бумажного мецената в его актерском воплощении навсегда останется единственным образом. Он никогда не сможет воплотить образ отпетого негодяя, выступая на сцене по обыкновению белым рыцарем, или предстать роковой женщиной, всю жизнь играв Золушку.
Актер – это, не побоюсь сказать, пластилин, принимающий любые образы самой душой и сердцем. Актер раним, не понаслышке может быть упрям. Особенно игривый – лицемерным. Но все они такие за кулисой. На сцене же, на сцене… играют, нет, живут! Живут назначенною ролью. И плачут искренне и гнев их натурален. Быть может мастерство небезгранично их, но чувства, как свои,  на сцене представляют.
Поэтому я без укора, надеюсь быть актером. Играя любовь, прожить ее пытаюсь, будучи Ромео.
- Эге-гей! Ромео! Опять замечтался у зеркала, а Вить? – толстяк Мишка снова покажется в комнате. Теперь он опять доволен. Видимо нашел новый контракт и будет сейчас меня просвещать.
- Я репетировал. Сегодня полный зал мне обещали.
- Да, забудь ты про эту камерную сцену! Играешь классику, а себя не ценишь. Что за театр? Кто знает его название кроме близлежащего дома престарелых и вашего режиссера?
- Как минимум я знаю.
- Я бы этим не гордился.
Пожалуй, не стоит возражать. Я просто отвернусь к зеркалу. Хм,  однако, дрожащие от напряжения скулы красавцем меня не делают.
- Я подписал контракт с «Петербургской газетой»! - Миша даже вытянулся от удовольствия, - теперь, ты дашь интервью, и в третьей полосе о тебе напишут!
- И что же?
- О таланте!
- Ну, и зачем?
- Как, зачем?  Заинтересуешь и другие театры!  А может, позовут в кино, - мечтательно причмокнул.
- Кино? – я, кажется, отдавил себе рукою палец, - почем же мне кино?
- Известность…
- Актеру не нужна известность, Михаил. Актер в кино – абсурд. Я так считаю.
- А-а-а-а! Я помню все твои слова, про тех, кто есть актер, а кто лишь «оболочка»! Я помню все, Виталий. Помню! Но я не помню, что бы ты считал себя актером.
Ну, вот. Я, кажется, сломаю палец. И пот на лбу. Скорее бы умыться.
- Так что же? Решил, что ты актер? Что смысл весь лишь в погружении в роль. Что важно только быть Ромео, Яго, Актером ?
- Мой Яго не возвышен, - я красен в зеркале. Горю!
- А он возвышен? Антагонист!
- А Актер?
- Актер? А что Актер?
Молчу.
- Реши уже сам ты для себя актер ты или оболочка. И после занавеса выйди в люди. Дай интервью. Слышишь меня? – Трезвый совал мне полотенце, - слышишь?!
Он затряс меня так, что в глазах потемнело.
- Слышишь?!
- Отойди.
Мне нужно было собраться с мыслями.
- А еще лучше уйди.
Бросив газету «Петербургскую» и буклеты на диван, Миша хлопнул дверью.
Вскоре я выехал в театр на репетицию. В гримерной встретился с Джульеттой:
- Витя, - она улыбнулась и коснулась моей щеки. Точь-в-точь как Ромео прикасается к Джульетте на маскараде. Что-то зашевелилось во мне.
Мы репетировали сцену с балконом. Я смотрел в ее глаза, я был Ромео в рваных джинсах, я горел от любви к Джульетте. Она спутала слова. Режиссер замахал руками из зала.
- Витя, прости меня, - она опять коснулась моей щеки.
- Да пред тобою я Ромео, - как само сорвалось. Я весь вспотел. Мне было страшно.
Режиссер бесновался из зала. Я совершенно его не слышал. Я провалился в Ромео.
В гримерной меня немного отпустило. В зеркалах мое лицо отражалось тысячу раз, и тысячу раз я ему не верил.  Пришла Лариса, нанесла мне грим. Не помню, как оделся.
 Вот, знаете… есть до и после и они равны. А есть НА. Или точнее В. НА сцене, В образе. Этот миг, когда ты стоишь за кулисой, до выхода есть пара секунд. Здесь ты это ты – Витя, просто Витя, а через мгновение есть лишь Ромео. Словно переключатель щелкает в тебе и ты другой, совсем другой. И искренне не знаешь ничего иного.
И я вхожу томимый чувством к Розалине.  Я верю в истинность любви.
Чуть позже. Маскарад. Джульетта! Я горю. Касаюсь трепетно щеки, теряюсь на мгновенье и… люблю. Влюбляюсь. Невозможно! Я люблю! По-настоящему, внезапно! Я люблю. Взаправду. Безнадежно! О, кто она? О, Боже… Капулетти!
В гримерной я задыхаюсь, я - Ромео. А может - Витя. Не пойму. Нет, нет, конечно же Ромео. Как Витя, я ведь не люблю…
Последний акт. Последняя сцена.
Она мертва. Она мертва! Слезы… слезы… глотаю яд. Ее глаза. Ее глаза! Безумно рад. Безумно рад! Люблю. Люблю. Люблю! Дрожу и холодею. Я мертв.  Она жива. А я опять Виталий. И сердце бьется, слыша крик жены, душой я с нею умираю.
Занавес.
Я – Виталий. Лежу. Сверху вовсе не купола, а лампы, балки, декорации. Марина, взяв кинжал, поднялась.
- Витя, вставай. Нам кланяться идти.
Встаю. Ничего не понимаю. В глазах ее глаза. В ушах – ее же крик. Что это такое?
Опять ко мне цветы. Кудрявый джентельмен в костюме протягивает гвоздики. Какая-то старушка, подпрыгивая, засовывает меж цветов открытку желтую да в форме сердца. Невольно плачу.
В гримерной, сев у зеркала молчу.  Лицо мое. Забыв умыться, выхожу я к людям. Все блестит. Я в кружевах и пудре сажусь за столик. Рядом бегает Миша, волнуется, протирает лысину и безумно смеется.  Выпил, наверное, от счастья. Бородатый парень в яркой желтой, жутко броской рубашке, щелкает перед носом и машет диктофоном:
- Виталий Викторович, Виталий Викторович! Вы меня слышите?
- Да-да.
- Что вы можете сказать о сегодняшнем спектакле?
- Сказать? Я… я право не знаю.
- Вы считаете, вы хорошо справились с ролью?
- Да-да, я  - Ромео.
- Вы – актер?
Этот желтый цвет отупляет. Да еще и этот красный отвратительный галстук. Я в полном замешательстве. Разве можно так безвкусно одеваться?
- Вы меня слышите, Виталий Викторович?
- А? Да-да.
- Так, вы – актер?
- Не знаю.
- Ну, а как вы считаете?
- Да.
Миша, подпрыгнув от восторга, подлетает ко мне, начинает радостно душить. Темнота. Каким-то образом оказываюсь на улице с неоткупоренной бутылкой. Меня трясет. Не понимаю, что делаю. Ковыряю пробку. Не поддается. В голове все кругом: Марина – Джульетта, я – Ромео, актер – не актер. И отвратительно желтая рубашка с мерзким красным галстуком.
- Витя! Витя, постой! Что же ты делаешь, Витя! Тебе же нельзя, ты подшит! Ты что забыл, Витя! – Марина подбежала ко мне и стала отнимать бутылку. Отдавать не хотелось. Хотелось напиться и забыться. Неловкое движение и вдребезги. Все штаны в вине. А пахнет-то как! Я упал на колени, вдыхая аромат винограда.
- Витя, вставай сейчас же! Вставай, не соблазняйся!
- Ты мне жена? – страшно представить, как я выглядел в этот момент, но, судя по лицу Марины, – невменяемо.
- Нет, вовсе нет. Я – Марина, твой друг. Витя!
- Джульетта. Жена моя – Джульетта…
Я посмотрел в сторону. Задумался. Штаны в вине и кружева… стекло поранило лодыжку. Больно.
- Вить, у тебя кровь. Пойдем в театр, а, Вить? Перебинтуем. Переоденем тебя, смоем грим. Пойдем, Вить, - Марина, казалось, боялась ко мне прикасаться.
В гримерной, распотрошив аптечку, обработала рану. Я сидел и смотрел в зеркало. Рисованные глаза Ромео были полны тоски. Я искал в них себя. Марина взяла платок, смочила в вазе и стала вытирать мне лицо. Я не мешал, не помогал. Я просто был. Мне показалось, что Марина плачет. Она уже стерла один глаз, я смотрел на себя и вдруг я что-то понял. Я взял девушку за руку, она посмотрела в зеркало на меня.
- Я люблю тебя, - мой голос дрожал и был каким-то неестественно писклявым, - я люблю тебя.
- Кого? – она сняла с меня парик.
- Тебя, Марина.
Она выронила платок. Я чувствовал ее холодные трепещущие пальцы на лице.
- Любишь?
Дверь с грохотом распахнулась: влетел Миша с бутылкой коньяка. Он радостно улюлюкал:
- Про тебя напишут статью, слышишь, Дробный? Статью, статью! Ха-ха! Наконец-то! Ха-ха. Давай же выпьем за это, Витька, выпьем!
Он размахивал бутылкой, танцевал, вертел задом и неугомонно ржал. И почему его не приняли на роль в «Кобыле»?





24.12.15 Калерия К.