Тупик Надежды

Воробей

      Если от Ратушной площади ехать далеко-далеко на юг по Дорожной улице, то рано или поздно можно выехать из Эрметриса и попасть на тракт, уводящий путешественников вглубь Лерии. Но перед этим вы обязательно будете проезжать мимо переулка Соломенной Сторожки, что рядом с улицей Больших Каменюк. Так вот, там же находится и Тупик Надежды — он как раз через перекрёсток от Известкового проезда.

      А, впрочем, не стоит запоминать все эти названия, ведь если спросить у любого жителя Эрметриса про Соломенную Сторожку, вам сразу же скажут, что это там же, где Тупик Надежды и Большие Каменюки. Далеко это, но не заблудитесь. Поезжайте прямо почти до выезда из города, там и упрётесь, не доезжая.

      Вот там-то и стоял небольшой домик, где жила-была девочка. Росла она в обычной семье у нормальных родителей. И всё было у неё хорошо, и ничего не случалось особенного, если смотреть со стороны. А вот если смотреть изнутри наружу, то всё не так уж и просто получалось в жизни у этой девочки.

      Звали девочку по-другому, но она себя называла Лианой, а уж если совсем торжественно, то Иллианорой. Да, вот именно так, а не иначе. И было её имя для неё волшебством, потому что давало ей власть над разными фантазиями и мечтами. И в любое свободное время Лиана мечтала и фантазировала. И была она счастлива.
Но однажды мать заметила мечтательный взгляд Лианы, смотрящей в пустое окно на дождик, и забеспокоилась, выслушав объяснение дочери.

      — Я разговариваю с дождинками, — сказала девочка. — Они мне рассказали, что их принесло из дальней страны, где всегда тепло и по траве гуляют смешные птицы без крыльев, зато с длинными перьями на голове.

      — Прекрати выдумывать! — строго велела мать, а сама решила, что если такое повторится, то будет искать докторов, ведь такие фантазии до добра не доведут.

      А фантазии и выдумки вперемешку с мечтами и не думали заканчиваться. Лиана стала шёпотом разговаривать с обычными вещами, которые её окружали дома, в школе, да повсюду. Мать утвердилась в своей тревоге и отвела дочку на консультацию к целительскому светилу суперзвёздной величины, чтобы уж сразу и наверняка поставили диагноз и тут же вылечили болезнь всякими лекарствами. А чем же ещё лечить болезнь? Лечат лекарствами, врачуют врачи, а целители исцеляют. Мать это знала, но не представляла себе, как это происходит, и что потом бывает с больными, которые становятся вылеченными и исцелёнными.

      Целительское светило внимательно осмотрело Лиану, даже кровь на анализы из вены забрало, а потом выгнало девочку из кабинета, чтобы ждала на кушетке в длинном сумрачном из-за слабого освещения коридоре. А матери целительское светило долго объясняло, что её ребёнок не вполне нормальный, то есть, нормальный, но не очень. Но не совсем дурак, то есть, дебил. То есть, если и олигофрен, то совсем чуть-чуть. И чтобы мать не расстраивалась, потому что такие люди прекрасно живут и даже могут пробиваться на руководящие посты и должности. Мать сначала всплакнула, а потом, когда про должности услышала, воспрянула духом и, поблагодарив светило, попрощалась с ним.

      На странности Лианы с тех пор домашние не обращали никакого внимания, пусть себе фантазирует, к другим не лезет со своими выдумками, и ладно. А Лиана радовалась, что её оставили в покое, что она теперь может тихонько расспрашивать старые коробки из-под обуви про их жизнь, а у маминого халата узнавать про мамино утреннее настроение.

      Мир вокруг Лианы был живым и радостным. Шкаф услужливо подсовывал нужные вещи поближе, чтобы удобно было их брать, не глядя. Письменный стол с удовольствием читал вместе с Лианой книжки про магов и волшебников, пряча их в нишу под столешницей, когда слышал шаги взрослых в коридоре. Старый и любимый плюшевый серый кот Махмутик (это он сам так назвался, когда только ещё появился в доме) ласково мурлыкал для Лианы нежные песни, когда баюкал её в постели. Занавески изо всех сил старались защитить Лиану от лунного света, которого она боялась. А подушки обнимали её ночами, показывая волшебные сны.

      Больше всего Лиана любила играть под своим письменным столом, а стол тогда воображал себя то печкой, то пещерой, а то и вигвамом, куда вот-вот должны были прискакать на лошадях добрые и красивые туземцы, чтобы дружить. А ещё в качестве укрытия от непогоды в доме девочка использовала пару кресел, с удовольствием встававших домиком, крыша которого щетинилась вверх восемью острыми деревянными рогами, то есть ножками. А внутри такого шалаша было мягко и уютно. И ещё спокойно. Правда, спокойно было, пока не приходила с работы мама, и не заставляла разобрать всё это безобразие сейчас же.

      Тогда Лиана уходила в ванную комнату, включала воду, чтобы та шумела, и разговаривала со своим отражением в зеркале. Там, в красивой кованой раме, жила Анаил — её сестра-близнец, видимо, похищенная сразу после рождения злыми чародеями и переброшенная в чужой мир, чтобы там тоже была девочка-фантазёрка и мечтательница. Так себе это представляла Лиана.

      У Анаил дела шли куда лучше, чем у Лианы. Анаил тоже училась в школе, только там её учили колдовать и ворожить, зачаровывать и пророчествовать, а совсем не синусам и косинусам, которые Лиане напоминали длинных ядовитых насекомых с множеством шевелящихся ног и шершавыми брюшками. Лиана рассказывала о своих делах и мыслях, а сестрёнка про свои фантазии. И когда в дверь ванной комнаты стучала мать, девочки наскоро прощались и расходились по своим делам. А чего тянуть, они же всегда могут встретиться у зеркала. Так у них это хорошо получалось, что не было ещё ни одного раза, когда бы одна из них опоздала на встречу или не пришла.

      В школе дела Лианы шли так себе, ни шатко, ни валко. Никто из учителей особенно не придирался, но и в пример девочку никому не ставили. Да и одноклассники вели себя так, будто Лиана была для них чем-то вроде мебели. Есть Лиана — хорошо, нет её — тоже не плохо. Правда, и не изводили своими жестокими детскими шалостями, как часто бывает с тихонями, какой по сути своей и была девочка Лиана. Подруги, с которыми она общалась, наличествовали, но тесной и настоящей дружбы у Лианы не было.

      Детство плавно перешло в юность, а потом родители посчитали, что выполнили перед дочкой свой родительский долг, и что могут быть свободны в выборе дальнейшей своей жизни. Они заинтересовались какими-то неведомыми делами и для продолжения своих непонятных занятий переселились жить с Лерии на Латар, где и остались навсегда в славном городке Моргон на реке Иксибу, и не думая возвращаться.

***

      Когда за аррафом Хакимом* и провожавшими его к пристани Инирой и Моленаром закрылась дверь, Ирис, оставшаяся в доме подруги, ушла в гостиную. Там на огромном мягком кресле перед камином сидел шаман и смотрел на огонь, где плясала маленькая огненная саламандра под ритмичное потрескивание берёзовых поленьев. Артафер услышал шаги феи, но не повернул голову в её сторону. Ему очень не хотелось прерывать танец саламандры, ведь если на неё не смотреть, она исчезает! Когда ещё удастся увидеть такую прелесть, не так часто он бывает в гостях у велисты, а в его скромном домике даже камина нет.
_____________
* — История с участием аррафа Хакима описана в рассказе «Фэлур»
_____________

      — Мастер Артафер, — начала Ирис недовольным голосом, — расскажи мне, что в камине такое важное, что ты не поприветствовал меня, свою любимую фею?

      — Там пляшет саламандра, — тихо откликнулся шаман. — Иди ко мне, посмотрим на неё вместе. Только я не могу отвлекаться, чтобы она не исчезла.

      — Вот и вчера ты так, — надула губки Ирис, всем своим видом показывая, как ей было плохо вчера, — приехал, ввалился, не обнял, не поцеловал у порога… А я так ждала тебя! Так ждала!

      Казалось, что фея цветов сейчас возьмёт и расплачется, но на шамана это не произвело должного впечатления, он так и продолжил смотреть на огонь.

      — Ты… ты там где-то мотался неизвестно сколько времени, а я тут изводила себя догадками. Как вы там, да что с вами со всеми? А ты… Ты! Никакого внимания к любимой женщине! Неблагодарный!

      — Подожди, дорогая, а прошедшая ночь тебе разве не объяснила, как я по тебе соскучился? Или тебе надо на пальцах объяснять? И это несмотря на мою нечеловеческую усталость. Тебе же рассказали про все наши приключения на Флоре. Чего не понятно-то?

      — Да, всё мне понятно, — поджала губы Ирис, — понятно, что я тебе не нужна, что ты не скучал! Вы там развлекались по полной программе, а я тут… — и слёзы всё-таки хлынули из глаз прекрасной феи.

      Артафер, поблагодарив саламандру за танец, с сожалением выбрался из кресла и подошёл к всхлипывающей миладе. Он попытался её обнять и притянуть к себе, чтобы успокоить, но та заревела уже в голос, вырвалась у него из рук и сделала несколько шагов к выходу из комнаты. Сидевшая на камине статуэтка Баст понимающе улыбнулась: женщина, что с неё взять. Хрустальные подвески на люстре взволнованно перешёптывались своими нежными звенящими голосочками, они тоже переживали за гостей.

      — Что с тобой, милая? — Артафер старался сдержать возникшее и нарастающее раздражение. — Извини меня, если я сделал что-то не так, как ты представляла себе мои действия в своём воображении. Я не знал, чего тебе хочется, а ты не поделилась со мной своими желаниями. Для угадывания твоих мыслей у меня не было никаких сил. Извини.

      — Тебе не надо было тратить силы! Тебе надо было просто обнять свою женщину! — слёзы уже нигде не помещались, и Ирис пришлось воспользоваться кружевным носовым платком. Даже этот жест получился у неё воздушным и изящным, насколько это вообще может быть красиво.

      Наклонившись к кофейному столику, Артафер налил в маленькую чашечку ароматный напиток.

      — Возьми, любовь моя, выпей и успокойся. Слёзы тебе не идут, — он сказал это так нежно, что фея невольно посмотрела на него и взяла из его рук кофе в чашке, больше напоминающей натуральный цветок тюльпана, крошечный, особенно на фоне крупных ладоней шамана.

      Выпив живительную влагу, фея слегка успокоилась. По крайней мере, из её глаз перестали бежать слёзы, и она почти перестала всхлипывать.

      — Благодарю, мастер Артафер! — теперь в голосе ирис сквозили нотки язвительности. — Как прекрасно, что у Иниры есть такое чудо — вечный горячий кофейник! Что в этом доме всегда можно рассчитывать на радушный приём и кофе со сливками! Со сливками! А ты мне налил чёрный! Я не люблю чёрный, и ты это знаешь! Ты специально это сделал, да? Чтобы я почувствовала горечь на своих губах?

      — Нет, извини… Ирис, тебе надо успокоить себя. Я не понимаю, что с тобой. Какая мошка тебя погрызла? Что произошло? Ты никогда такой не была…

      — Я всегда была такой! Это ты настолько не внимательный, что никогда не замечал во мне личность! А я, между прочим, женщина! И не просто лада, а фея! Фея цветов! И как я теперь смогу радовать мои прекрасные цветочки? А? Вот скажи!

      — Знаешь, ничего я тебе говорить не буду. Мы сейчас же уезжаем в твой дом. Тут мы уже достаточно взбаламутили пространство. Уже надо звать Дымного Кота, чтобы он привёл в порядок равновесие сил в отдельно взятом доме велисты.

      Не дав фее возразить, Артафер увлёк её из гостиной, не заметив притаившегося в углу комнаты карлика, с удовлетворением щурившего хитрющие крошечные глазки и потирающего маленькие потные ручонки.

      Внизу у выхода уже ждала повозка. У себя дома, в саду среди цветов, склоняющих свои головки под дуновением морского бриза, Ирис немного пришла в себя, но настроение уже было катастрофически испорчено. Не понимая, что с ней, чувствуя только одиночество и тоску, вдруг заполнившую её сердце, она продолжила допекать шамана своими капризами.

      Когда двое достаточно долго живут вместе, да и не долго, а хоть сколько-то, всегда можно найти то, к чему можно придраться. Вот Ирис и находила, находила и находила, пока Артафер не собрал свои повседневные вещи и не ушёл. Нет, он не хлопнул старой зелёной дверью, он её аккуратно прикрыл за собой, прислонившись к ней спиной уже со стороны улицы. На душе у шамана было противно, его не покидало ощущение, что что-то в происходящем не так. И не просто не так, а Не Так. Но понять и увидеть что Артафер пока не мог, и отправился пешком в сторону своего старого домика в Лиховом переулке.

***

      Законы физического мира Лиане были, конечно, интересны, но белобрысый парнишка, сидящий за партой перед ней, ей был намного интереснее, чем тема урока. Одноклассники ничего не замечали или делали вид, что им безразличен интерес Лианы к Воробью, так звали предмет её обожания из-за привычки нахохливаться и звонко хихикать и посвистывать. Правда, с некоторых пор его голос стал ниже и обещал вообще превратиться в чарующий баритон, но иногда Воробей ещё выдавал прежние птичьи трели ломающимся тембром.

      Лиане нравилось в нём всё: и пухлые с ямочками щёки, покрытые ещё нежным пушком с едва намечающейся щетинкой, и тёмно-серые глаза, круглые и умные, действительно, как у птицы. Её нравилось, когда он списывал у неё задачки по математике, если не успевал или ленился сделать их дома. Нравилось обсуждать с ним разные известия, которые обсуждались на Ратушной площади и дома.

      Ей нравилось его внимание, но не хватало нежности во взгляде. Тогда Лиана решилась и написала Воробью: «Воробей! Я тебя люблю! Не ругайся, пожалуйста! Ведь это тебя ни к чему не обязывает. Только скажи мне, я тебе нравлюсь или нет?»

      Ответ пришёл написанным на оборотной стороне этой же бумажки: «Дура! Я люблю другую! Это Анна-Фрида из параллельного класса, и она в сто тысяч раз лучше всех!» Ответ вполне удовлетворил Лиану. Плакать она и не собиралась, зато на ближайшей перемене специально пошла смотреть на эту Анну-Фриду туда, где должен был быть следующий урок у параллельного класса.

      Девчонка болтала с подругами, и по тому, что они её называли Анной-Фридой, Лиана и поняла, что это именно та самая соперница. Нет, даже не соперница, а счастливая избранница Воробья. Высокая, выше Лианы, да и самого Воробья, почти на голову, стройная и длинноногая девочка с толстенной русой косищей, спускающейся ниже пояса, весело что-то рассказывала одноклассницам, и вся компания радостно щебетала и хихикала.

      Лиана постояла в сторонке, убеждаясь, что Воробей прав в своём выборе, и Анна-Фрида на самом деле во всём превосходит её саму. Грусть и чувство собственной никчёмности были горьки. Никто не сможет сделать Лиану выше и стройнее, отрастить ей длинные ноги и научить быть центром компании.

      Во всех делах Лиана старалась добросовестно выполнять все поручения лидеров, помогать другим, но не выделяться из коллектива. Она была как все, такая же, но чуть более незаметная, чем другие. Никто не замечал, если Лиана пропускала пару дней или даже недель из-за болезни, никто не придавал значения мыслям, которые Лиана высказывала. И только на уроках живописи и рисования учитель ставил её работы в пример всему классу.

      Лиана рисовала. Нет, она переносила на бумагу и холсты свой мир и окружающий мир так, как она его видела. Предметы, изображённые на картинах, оживали и рассказывали зрителям о своих задачах и мечтах. Нарисованные животные становились кому-то верными друзьями, если Лиана дарила свои работы. А пейзажи звали на прогулку по своим просторам, обещая сказочные ощущения и волшебные приключения. Единственное, что не любила рисовать и старалась избегать изображать Лиана, были натюрморты. Мёртвые цветы в красивых вазах, вянущие плоды и срезанные колосья — от всего этого девушку пробирала дрожь, так она ощущала присутствие смерти.

      Вот и сейчас, когда она видела, насколько она отличается от Анны-Фриды, живой и прекрасной, это ощущение смерти снова всколыхнулось где-то в душе Лианы. Она топнула ножкой, прерывая поток жалости к самой себе, и решила, что лучше она пойдёт в свой класс и в оставшееся от перемены время что-нибудь нарисует красивое и подарит Воробью на память о себе.

      Получив рисунок с веточкой розы и бутонов в клювике серо-коричневой птички, Воробей пожал плечами, но вежливо поблагодарил Лиану за подарок.

      — Слушай, Ли, а не пошла бы ты в художественную школу? Ты же классно рисуешь! Ну, вот и учись на художника. Будешь великим мастером, прославишься…

      — Ага, прославишься, тогда и приходи? — прыснула Лиана, продолжив его фразу, после чего оба, весело смеясь, пошли готовиться к следующему уроку. Но Лиане идея стать художником пришлась по душе и она решила поискать такую школу в Эрметрисе, чтобы поступить туда на учёбу.

***

      Солнце клонилось к закату, наполняя приморский воздух Эрметриса сладкой истомой. Только Ирис было не до наслаждения ласковым ветерком и плеском прибоя на близком к её саду берегу. Она уныло брела по дорожке между привядших кустов чайных роз, которые обычно были совершенно неприхотливыми и сговорчиво переносили все тяготы. Им были нипочём и суховатая почва, и случайный перекорм удобрениями, не селились на этих кустах вредоносные насекомые, даже прохладные ночи не могли поколебать здоровье этих красавиц.

      Теперь фея наблюдала, как вянут и сворачиваются нежные лепестки, как усыхают ещё не раскрывшиеся бутоны, как безжизненно обвисают бывшие когда-то сочными резные листочки. Сердце цветочной феи разрывалось от боли и недоумения. Как она только не пыталась привести в чувство своих любимиц! Ирис знала о розах всё и ещё немного больше! Она перепробовала все способы, потом она стала изобретать свои. Но ничего так и не помогло, а розы продолжали умирать.

      Правду говорят, что беда не приходит в одиночку. Ещё через некоторое время вслед за чайными розами увяли и все остальные. Дольше всех продержались кудрявые кусты плетистых роз, но и они сдались. А вскоре пришёл черёд и остальным посадкам. Фея бездумно бродила меж увядших растений, чувствуя себя разбитой, почти умирающей. Слёзы уже не капали из побелевших от горя глаз, не текли по впалым щекам, не касались растрескавшихся губ. Ирис не издавала ни звука, только вздыхала иногда.

      — Ну, вот ты и умираешь, фея цветов, — откуда-то сзади проскрипел, как несмазанные дверные петли, мерзкий голос. — Скоро все цветы завянут, и тогда ты уйдёшь в свой мир. Ты ведь не здешняя, как я погляжу.

      — Ты кто? — Ирис оглянулась и, потеряв равновесие, неловко плюхнулась мягким местом на дорожку между клумбами.

      Неподалёку стоял низенький человечек в длинном пиджаке грязного серовато-бежевого цвета. Ветер презрительно шевелил на его лысине жидкий пучок того же оттенка длинных тоненьких волос, зачёсанных с противоположной стороны по принципу так называемой «заимки».

      — Все меня называют Янычем или Д-Янычем. Мой отец из твоего мира, фея цветов. Там он ведает временем — Двуликий Янус его имя, — произнес карлик, старательно шевеля губами, отчего толстые щёки на его одутловатом лице с рыхлой и какой-то даже мучнистой кожей напомнили Ирис гриб-паразит, что вырастал иногда между растений, где скапливалась влага.

      — Ну, а я, шоотфетштфенно, Дфулихий Яныщ, — глухим низким голосом прошепелявил кто-то снизу, почти от самой земли. И карлик повернулся к фее спиной и слегка наклонился, откинув с поясницы полы пиджака вверх на спину.

      Двуликим Яныч был в буквальном смысле этого слова — второе лицо находилось у него сзади примерно на уровне поясницы, а подбородок раздваивался на половинки попы, чтобы продолжиться в уже нормальную анатомию организма с выходным отверстием для шлаков. Лицо это было почти полной копией основного лица, но нос был приплюснут — там часто находился пояс, поддерживающий штаны, хотя они держались в основном на широких подтяжках. Ниже пояса в штанах была дырка для рта, чтобы демон мог разговаривать. Его нижнее лицо безбожно шепелявило из-за несовершенства нижней челюсти и кривых и редких зубов.

      Ирис от неожиданности и абсолютной нереальности происходящего потеряла дар речи и так и продолжила сидеть на земле, не пытаясь подняться. Д-Яныч с удовольствием от произведённого эффекта щурил и без того маленькие острые хищные глазки под кустистыми развесистыми псивыми бровями. Но смотрел он при этом так внимательно, словно старался взглядом зацепиться за окружающую обстановку, как цепляется когтями за скалу пернатый падальщик. Словно он имел способность глазами ощупать эти предметы, эту реальность, а ещё лучше оцарапать. Впечатление, что перед Ирис стоял хищник, подтверждал и крючковатый мясистый нос и тонкая щель рта почти без губ.

Даффи

      На уроке по композиции педагог рассказывал и объяснял законы изображения перспективы, чтобы на плоскости создать видимость уходящего вдаль пространства. Лиане было очень интересно, она слушала, записывала и зарисовывала, ни на кого не обращая внимания. Зато на неё вовсю пялился смазливый долговязый молодой человек. Он скрывал глаза под густой длинной чёлкой и словно весь старался спрятать за чёрными, как вороново крыло, длинными по плечи волосами.

      Слушателей и постоянных учеников в художественной школе было не так много, поэтому все знали друг друга по именам. Чернявенького парня звали Даффи Гейс, точнее Даффи — это было сокращение от Даф Фингельмахер Гейс, но полное имя не нравилось и самому Даффи, поэтому он его никому старался не озвучивать. Происходил он из очень богатого рода Тагридских купцов, но был в семье уже третьим сыном, а значит, не мог наследовать купеческое дело и должен был обзавестись своим. Даффи Гейс решил стать ювелиром, и потому подался в ученики к близкому другу отца семейства Гейсов мастеру Руфиниусу Фейхельбауму. Дядя Руф, как его издавна величали в семействе Гейсов, пристроил ученика в художественную школу Эрметриса, потому что она считалась самой дельной среди всех школ, где обучались будущие художники и ювелиры.

      Ничего этого Лиана не знала, когда после занятий к ней подошёл Даффи Гейс с предложением проводить её до дома и пообщаться. По дороге они с Даффи мило беседовали о всяких безделушках, об искусстве вообще, о картинах старых мастеров и живописи вообще, о погоде, о недавних прошлых школьных годах, о том, кто и где провёл прошлое лето. Разговор обо всём и не о чём затянулся на всю долгую поездку на повозке до самого Тупика Надежды. Там кавалер галантно подал Лиане свою руку, помогая спуститься с подножки, а затем, поцеловав её руку чуть выше запястья, с неохотой выпустил из своих длинных пальцев.

      Лиана была сражена наповал. Лавина чувств нахлынула на неё. Вся притаившаяся нежность мира затопила её сердце и расплескалась за пределы мироздания. Никто раньше не целовал её рук! Этот поцелуй как печать чувствовался на коже ещё долгое время, и Лиана не спешила избавляться от своего благостного наваждения. Она не мечтала о большем, она наслаждалась настоящим, стараясь забыть о прошлом, о Воробье, о последующих за ним других разочарованиях в представителях противоположного пола. Она впервые за долгое время, которое прошло после детства, почувствовала, что счастье возможно и для неё.

      И счастье случилось. Даффи признался ей в любви и даже поцеловал её в губы. Это не был божественный поцелуй с исчезновением всего мира для двоих. Лиане было мокро и слюняво. Жёсткие губы ущипнули её рот, а язык со вкусом выпитого накануне хмельного напитка по-свойски обшарил зубы, словно проверяя их наличие и качество. И всё-таки это был поцелуй мужчины, который ей нравился. И Лиана решила, что ей нравится и его поцелуй. Она постарается полюбить вкус пива. Она постарается…

      Было ещё немало встреч, были объятия, была страсть. Уже не пахло пивом, Даффи быстро научился целовать так, что Лиана от приятных переживаний чувствовала слабость в коленях. Она смотрела в его тёмно-карие, почти чёрные глаза и тонула в их бездне, купаясь в страстном желании обладания ею. До более решительных действий, правда, Даффи не доводил сам, то ли стесняясь, то ли опасаясь последствий необдуманных действий. Даффи Гейс был очень разумным и расчетливым молодым мастером.

      — Ли, нам надо с тобой поговорить, — голос Даффи был торжественнен и серьёзен, как никогда. — Ты придёшь вечером на свидание в Сад на Садовой набережной?

      — Конечно, приду, Даф! Почему ты спрашиваешь?

      — Потому что я ни разу ещё не приглашал тебя на свидание, — Даффи смутился и потупил взгляд, — мы с тобой в основном просто гуляли или я тебя провожал.

      — Хорошо. Я не вижу проблемы, свидание это или прогулка, я приду, — и воодушевлённая и озадаченная ладушка поспешила дальше по своим делам.

      Сад велисты на Садовой набережной* славился своей красотой и затейливо устроенными уголками для свиданий, где можно было, не стесняя других своей страстью, без застенчивости целоваться прямо на скамейках под сенью раскидистых лип и каштанов, вдыхая аромат цветов и свежесть травы. Говорят, сама фея цветов Ирис приложила руку к этому саду. Впрочем, Ирис следила всегда за всеми растениями Эрметриса, а, быть может, и всей Бертерры. Фея цветов была прекрасна сама и следила, чтобы мир был прекрасным вокруг.
______________
* — История про Сад велисты на Садовой Набережной и воробья Чиф-Чифира рассказана в главе «Прогулка».
______________

      В назначенный час Лиана почти бегом бежала по мосту с улицы Алых Зорь в Сад, где её ждал её возлюбленный Даффи Гейс. Издалека она увидела его силуэт под склонившим свою светящуюся голову фонарём рядом со скамейкой. В руках Даффи держал букет роз. От близкого ощущения смерти Лиану пробрала дрожь, но она не придала внимания ни букету, ни этому своему предчувствию, стараясь видеть вокруг только хорошее.

      — Привет, Даф! — голос Лианы звенел от волнения.

      — Здравствуй, Ли, — спокойно и размеренно поздоровался мастер Гейс. — Я пригласил тебя для серьёзного разговора.

      — Я внимательно тебя слушаю, — всё ещё ничего не понимая, радостно согласилась девушка.

      — Присядь, пожалуйста, Ли, — попросил он и показал ей на место рядом с собой, продолжив, когда она примостилась на скамейке так, чтобы видеть его лицо хотя бы в профиль, пусть ей и не нравился его хищный длинный нос.

      — Лиана… — начал было Даффи, но многозначительно замолчал. — Лиана, ты знаешь, что ты мне очень нравишься.

      — Да, Даф, знаю, — с удовлетворением подтвердила та, кивнув головой.

      — Ты знаешь, что я слов на ветер не бросаю.

      — Да…

      — Тогда ты должна знать, что моя семья имеет для меня огромное значение.

      — Для любого человека его семья важная часть жизни.

      — Я посоветовался со своей мамочкой, и мы решили, что мне нужна жена из высшего общества. Мы с мамой решили, что ты мне не подойдёшь в качестве супруги.

      Лиана ещё не до конца поняла смысл сказанного, но всё её существо как будто опалило адским пламенем, пригвоздив её тело к скамейке. Лиана не могла пошевелиться, а Даффи продолжал рассказывать, какой должна быть его жена, и почему она, Лиана, не соответствует этим требованиям.

      Его монолог был длинным и бесцветным, звук его голоса доносился до Лианы откуда-то издалека, но рано или поздно до её осознания дошёл и смысл. Ей отказали. Отказали, хотя она ни на что не рассчитывала, ничего не просила. За неё всё уже решили, и отвергли как недостойный вариант, как существо низшего сорта, испорченный продукт. Но она же была ещё невинной девственницей! А вот это было, оказывается, несущественной деталью, скорее бонусом, не покрывающим затрат на покупку товара, а не достоинством. Женой Даффи Гейса должна была стать дама из высших кругов тагридской знати.

      Если здесь, на Лерии, не существовало такого жёсткого разделения на кланы и слои общества в зависимости от накопленных и заработанных богатств, то на Тагриде строго соблюдался обычай отдавать замуж и жениться только на ровне. Было зазорно брать в жёны простолюдинку или отдавать дочь замуж за простого мастера. Люди, желающие этого избежать, навсегда уезжали на Лерию или на Латар, где была свобода в плане выбора спутника жизни.

      Лиана не знала, что Даффи с Тагрида, что там его семья имеет высокое положение, и что в качестве жены он не может рассматривать простолюдинку, коей она и являлась. Даффи ещё что-то говорил, когда Лиана встала со скамьи. Мёртвые розы упали к её ногам и рассыпались, словно брызги крови на жёлтом песке. Дрожь в теле сменилась жаждой действия, и Лиана, не оглядываясь на оставшегося сидеть на месте мастера Гейса, пустилась в стремительный бег.

      Пролетел мимо мостик через Кеону. Промелькнула Ратушная площадь. Мимо мелькали дома и палисадники. Люди оборачивались, чтобы посмотреть, что это просвистело мимо них ураганом мрачных страстей.

      Очнулась Лиана уже далеко от центра города на Дорожной улице, которая вот-вот скоро должна была перейти в тракт, выводящий за город. Силы покинули девушку, и она осела на землю, прислонившись к стволу трёхсотлетнего дуба. Наконец-то, слёзы хлынули из глаз, вымывая из души невзгоды и растворяя остроту боли, которая зазубренным крюком терзала сердце.

      После слёз на Лиану накатило ватное безразличие. Из последних сил она поднялась и вызвала повозку, чтобы ехать домой. Ещё в дороге она решила больше никогда не дружить с мужчинами. Но претворить в жизнь эту аскезу было затруднительно даже для Лианы, потому что жизнь вносит коррективы во все замыслы людей, редко подтверждая их удачей и часто ломая на корню любые продуманные перспективы.

***

      На Ратушной площади снова всеми цветами радуги бушевала ярмарка. Бодрая музыка перекрывалась пронзительными выкриками продавцов, предлагавших свои изделия людям. Лады были одеты празднично и красиво, как и положено приходить на ярмарку. Мастера вежливо приподнимали широкополые шляпы, здороваясь со знакомыми и продавцами. Дети вели себя, как обычные дети — смеялись, шумели, капризничали и выпрашивали у родителей игрушки и сладости.

      — Мам, пап! Можно я возьму вон тот шарик? Он такой красивый! — в который раз настойчиво повторял малыш лет пяти.

      — Ну, хорошо, — внезапно согласилась мать, — пойди и возьми. Я разрешаю, хотя ты его и не особенно заслужил. Обещай, что будешь мыть руки после игры во дворе!

      — Хорошо, мамочка! Я обещаю! — радостно выкрикнул мальчишка и побежал к прилавку с воздушными шарами.

      Недалеко стоял низенький плюгавый человек в длинном пиджаке непонятного цвета, поля шляпы почти закрывали его лицо от высокорослых жителей Эрметриса. Если бы не эта шляпа, то мать могла бы увидеть хищный интерес карлика к её сыну и засомневаться в правильности своего решения. Д-Яныч исполнял желания. То есть он был создан для того, чтобы исполнять желания людей, особенно если его попросить, или если он услышит прямую и однозначную просьбу лично.

      Д-Яныч усмехался, предвкушая развлечения. Ещё бы! На ярмарке было много людей и много искушений для этих людей. Желания так и колыхались в воздухе, носились из стороны в сторону, выплёскивались фонтанчиками и рассыпались брызгами вокруг.

      Вообще-то Д-Яныч имел способность претворять в реальность не только желания и мечты. Мысли и особенно страхи людей он любил воплощать больше всего. И, поскольку по натуре своей был он омерзительно злобным, хитрым и коварным, то и с желаниями он обходился очень своеобразно, но всё-таки не мог пойти против людской воли, и ему приходилось выполнять заказанное. То есть, если ему задать правильно сформулированное, не допускающее различных толкований задание, то ему не остаётся ничего другого, как воплотить заказанное.

      Впрочем, и у Д-Яныча был свой собственный свод правил, так сказать, свой кодекс чести. Этот мелкий демон никогда не убивал людей. Доводил до самоубийства — да, и с удовольствием, но собственноручно не лишал жизни никогда. Только вот фея не совсем человек, точнее не человек этого мира. Правда, и фею Ирис Д-Яныч только лишь ввёл в состояние полнейшего уныния, а не убил. Надеялся, что фея или умрёт сама, завянет вместе со своими розами, или срочно вернётся в свой мир.

      Зато вот страхи он воплощал с удовольствием и максимально качественно. Создавать людям сложности и оправдывать их худшие предчувствия — это настоящее наслаждение для такого существа, как Д-Яныч. Поскольку страх есть тоже воля человека, только выраженная в отрицательном варианте, пакостный демон просто считал их такими же желаниями с теми же последствиями по проявлению в мире, как и радостные мечты.

      Стоило какой-нибудь девушке перед свиданием озаботиться своей внешностью и начать переживать, что у неё могут так не вовремя появиться злосчастные прыщики на лице, как Д-Яныч тут же выполнял приказ, и прыщи появлялись. Если юноша ждал свою подругу и мысленно восклицал: «Только бы не обманула! Только бы пришла!», — демон делал так, что у девушки образовывались какие-то иные дела, и свидание срывалось.

      Молодым жёнам не стоило строить предположения о том, где задерживались их красавцы-супруги, потому что Двуликий Яныч организовывал пространство таким образом, что их страхи сбывались, правда, не катастрофично, всё же это не мысли этих мужей, а всего лишь мысли их жён.

      Например, если лада со страхом предполагала, что её благоверный зарулил к любовнице, случалось так, что он и вправду задерживался. При этом он действительно общался с женщиной. Например, он падал и ломал руку, а женщиной оказывалась целительница, вправлявшая ему перелом и залечивавшая травму. И пока молодая лада сходила с ума от переживаний, Д-Яныч, с удовольствием расслабленно развалившись у неё в гостиной, наслаждался её тревогами и ревностью. Потом у мужчины всё, конечно, быстро заживало, а лада успокаивалась, но полученный урок запоминался надолго.

      Мальчик получил шарик небесно-голубого цвета с нарисованными на нём облаками — такой круглый кусочек неба. Облака выглядели настоящими и как будто даже плыли по шарику медленно и плавно. Гордо подняв подбородок, ребёнок возвращался к родителям, высоко держа руку с тесёмкой, за которую был привязан шарик.

      Небольшая ямка в мостовой, где была щербинка на камне, так неудачно попалась ему под ногу, что он упал и содрал кожу на коленях. Реветь от боли он не привык, а только упрямо закусил губу. Да, и самое главное — он не упустил шарик! Д-Яныч почему-то благоволил к маленьким детям. Это мамаша, глядя на сынишку, подумала, что не хватает её мальчику только содранных коленей…

***

      Тем временем в лаборатории Моленара кипела работа. Маг искал волшебный состав, который мог бы приносить облегчение душевным переживаниям, будучи принят в определённом количестве и сопровождён соответствующим заклинанием. Сначала работа шла быстро, но потом что-то не получилось, и дело забуксовало. Волшебник бился над зельем уже не первую неделю, подолгу запираясь в своих апартаментах. Велисте приходилось скучать в одиночестве.

      Эликсир счастья, как его называл сам маг, ему потребовался, чтобы помочь одной несчастной миладе в её горе. Но потом Моленар понял, что таким образом он сможет осчастливить всех страдающих, и рьяно принялся за дело со всей присущей ему горячностью.

      И вот настал тот момент, когда в склянке искрилась и переливалась нежным перламутром заветная жидкость, слова заклинания были составлены, и подошло как раз то самое время, когда все силы и стихии Бертерры собрались посмотреть это зелье в действии. Моленар назначил несчастной вдове прийти к нему на приём, и та с нетерпением ждала его в кабинете.

      Чудо свершилось! Милада почувствовала, как тяжкий груз переживаний и сомнений свалился с её души, как появилась лёгкость и радость разлилась по её существу. Женщина сидела в удобном кресле и непростительно счастливо улыбалась магу, когда в его кабинет вошла грустная Инира.

      — Лэн, я соскучилась! — с порога заявила велиста и вдруг увидела счастливую миладу. — А чем ты тут занимаешься, дорогой? И кто эта лада с такой хм… загадочной улыбочкой на лице?

      — Нира, я же просил не беспокоить меня во время приёма! — недовольно ответил Моленар. — И я вовсе не обязан отчитываться ни перед кем, что и зачем я делаю в своём кабинете, и кто приходит ко мне на приём.

      — Мог бы сразу сказать, чтобы я катилась ко всем чертям! — Инира не на шутку обиделась, не ожидая такой резкий ответ. — И чтобы я не мешала тебе резвиться тут со своими любовницами!

      Осчастливленная милада продолжала улыбаться, как ни в чём не бывало, её забавляла весёлая сценка из жизни велисты и мага. Она даже начала слегка похихикивать, глядя то на мастера Моленара, то на миладу Иниру. Понять, почему велиста приревновала своего мага к ней, так скучающей по своему любимому мужу, она никак не могла, и решила, что это они специально разыграли, чтобы её развеселить.

      — Ой, как у вас тут весело, — произнесла она, вставая, — только я, пожалуй, пойду. Я собиралась ещё на ярмарку заглянуть. А вы тут не ссорьтесь, будьте паиньками.
Милада подхватила свою сумочку, кокетливо помахала ладошкой велисте, и, послав воздушный поцелуй магу, скрылась за дверью кабинета.

      Воцарилось глубокая тишина. Было слышно только, как за дверью лаборатории что-то тихонько побулькивает, и пощёлкивает какой-то прибор.

      — И? Что это было? — прервала затянувшееся молчание Инира. — Кто всё-таки это был, и что между вами произошло?

      — Нира… Ты и вправду меня к этой ладе приревновала? — Моленар ошарашено приподнял правую бровь и воззрился на свою любимую.

      — Нет, ты мне объясни! Не молчи! Ты скажи мне всю правду!

      — А ты сейчас готова её услышать?

      — Да! Я вообще готова на всё! — губы велисты дрожали, а в глазах уже стояли слёзы.

      — А если бы это была и вправду моя любовница? Что ты сделала бы тогда? Вцепилась бы ей в волосы? — Моленар никогда не отличался большим запасом терпения и уже с трудом сдерживал своё огненное начало.

      Но Инира после этих слов как будто сдулась. Плечи её опустились, она всплеснула руками и так и осталась стоять с раскрытыми вперёд ладонями. Весь её вид выражал смирение перед выбором Моленара.

      — Нет, — тихо проговорила велиста, — я отпустила бы тебя, Лэн. Отпустила бы к ней и никогда не попрекнула бы тебя при одном условии.

      — И каком же, если не секрет?

      — Если тебе с ней, да с любой другой, не важно, будет хорошо, будет лучше, чем со мной.

      Инира опустила голову и повернулась к двери, чтобы выйти из кабинета, но маг догнал её и крепко стиснул в своих объятиях.

      — Эта лада на самом деле моя пациентка. Она приходила, чтобы получить помощь в своём горе — она никак не могла пережить потерю супруга, который не вернулся из плаванья. А я создал ради этого эликсир счастья. От его воздействия она и светилась радостью. Впервые за несколько лет.

      — Правда? — Инира повернулась и заглянула магу в глаза. — И всё? Почему же ты мне сразу не сказал этого? Это же так просто! Сказать правду в ответ на вопрос!

      — Мне была интересна твоя реакция. Прости меня, Нира! Я бессердечный дурак! Хочешь, я перед тобой встану на колени?

      — Зачем на колени? — в расширившихся от удивления глазах велисты уже не было слёз, но и обычной весёлости тоже пока не появилось.

      — Чтобы ты вспомнила, что не так давно я готов был отдать за тебя свою жизнь, да и не только свою! Я готов был уничтожить весь тот мир, только бы спасти тебя! И я бы это сделал, поверь.*
_____________
* — Эта история описана в рассказе «Фэлур»
_____________

      — Верю, любимый, — Инира кивнула головой, успокаиваясь и стряхивая с себя переживания как липкий морок.

      — Мне твоя ревность показалась сначала какой-то наигранной, пока я не увидел в твоих глазах слёзы. Я ожидал от тебя чего угодно, но только не ревности! После всего пережитого нами ревность никак не вписывается в нормальные реакции велисты, демиурга этого мира. Что с тобой произошло? Подумай, проанализируй, но не спеши с ответом. А пока пойдём пить кофе в твою прекрасную гостиную.

Арнигар

      Парадная входная дверь дома открылась, услужливо пропуская в прохладный вестибюль любимую подругу велисты фею Ирис. Войдя, она прислонилась к кованым перилам лестницы, ведущей на второй этаж в гостиную, не в силах подняться. Из глаз снова полились слёзы, которые не приносили облегчения, а только усиливали страдания феи. На шорох в прихожей выглянул Моленар.

      — Гарон Трисвятый! Ирис! Что с тобой такое? — и он опрометью бросился вниз, чтобы успеть подхватить потерявшую сознание фею цвтов.

      — Лэн? Что… — Инира тоже решила полюбопытствовать, что же там происходит. — Треклятый тебя побери! * Лэн, неси её в кабинет! Скорее!
_____________
* — Подробнее про Гарона и Треклятого в рассказе «Фэлур»
_____________

      Уложив бесчувственную фею на кушетку, Моленар закатал рукава и принялся выводить над её головой магические пассы, как эльфы учили его в детстве. Из ладоней шло едва заметное при дневном свете сияние, под действием которого кожа феи приобретала из серо-голубого цвета нормальный розоватый оттенок. Вскоре её ресницы вздрогнули, и Ирис открыла глаза. Слёзы опять хлынули с новой силой.

      — Ирис, дорогая, что произошло? На тебе лица нет! И ты же так не любишь плакать! — от беспокойства Инира старалась так подбирать слова, чтобы не обидеть подругу грубостью. Самой ей уже хотелось возглавить войско, идущее в атаку на врага в священной войне в защиту хрупкой и ранимой феи.

      — Всё пропало… — прошептала фея бледными губами. — Розы! Они завяли… Они умерли! Мои розы!!! Мои цветы погибли. Все до одного! Мне больше незачем жить.

      — Нужно разобраться в причинах, устранить их и высадить новые растения, — резонно произнёс маг.

      — Это конец. Я ухожу в свой мир. Он так и сказал: «Ты уйдёшь в свой мир, ты же не здешняя!»

      — Кто? Артафер? — удивлённо воскликнула Инира.

      — Нет. Артафер ушёл ещё раньше. Я грустила. А потом розы стали болеть и чахнуть.

      — Как это ушёл? — Моленар искренне не понимал поступок друга. — Не мог шаман просто так взять и уйти!

      — А он не просто так ушёл, — Ирис подняла на мага влажные глаза полные печали. — Он бросил меня, потому что уже не любит. Собрал вещи и ушёл…

      — И когда же это он успел тебя разлюбить? — Моленар точно знал, что у друга никого не было в сердце с тех пор, когда он встретился с Ирис.

      — Ну, вот так взял и разлюбил… — фея беспомощно развела руки в стороны, показывая, что она этого тоже не понимает. — Не стало прежней ласки, страстных поцелуев в саду среди роз. А когда он вернулся из последнего путешествия… на эту… ну, в тот странный мир, откуда все эти к нам лезли, демоны разные треклятые… Когда он возвратился, он так и не обнял меня, не поцеловал, не обратил внимания! Сразу бросился к столу, потом разговоры разные, а потом… Ну, да, ночью он… Но это было совсем не так, как раньше! Он охладел ко мне!

      — Ирис, мы тогда были уставшие как черти! Я вообще вырубился раньше, чем дошёл до постели. Нира снимала с меня одежду и обувь, укрывала и согревала, успокаивала всю ночь, потому что мне снились пережитые на Фэлуре кошмары. Артаферу просто не хватило тогда сил.

      — Ирис, подруженька! Мы восстановим тебя, твоё здоровье, а потом вырастим все вместе новые цветы! И Фер вернётся! Он любит тебя! Я уверена в этом.

      — Мне всё равно, друзья мои, — прошептала фея, — делайте, что считаете нужным. Мне уже ничего не поможет.

      — Тогда расслабься и постарайся уснуть. Давай, я провожу тебя в гостевую спальню, — и Моленар, бережно поддерживая неуверенно шагающую фею за плечи, готовый подхватить её в любой миг, увёл Ирис наверх.

      Инира ещё некоторое время бесцельно рассматривала бумаги на столе мага, а потом решила, что стоит лично побывать в саду подруги и посмотреть, что же там такое приключилось.

***

      Лениза была старой подругой матери Лианы. Хитрая и жадноватая упитанная милада очень редко выполняющая свои обещания, Лениза использовала этот дом в качестве трактира, где можно было подкрепиться до или после долгой дороги. Это было в зависимости от того, ехала она из города или возвращалась из поездки домой. Лениза занималась торговлей с ближними деревнями, пригоняя туда грузовую повозку с товарами и меняя их на провиант. Свою прибыль в виде разных драгоценностей она исправно складывала в объёмистый сундучок в подвале своего домика.

      Лиана не любила эту мамину подругу, одну из всех материных подруг, но старалась не показывать своей неприязни ни матери, ни, тем более, самой Ленизе. Мать привечала эту нахлебницу в надежде познакомить свою дочку с сыном Ленизы, чтобы молодые рано или поздно поженились, устроив вполне взаимовыгодную партию. Но случая, чтобы познакомить своих детей, подруги пока не находили. Да и молодёжь не горела желанием знакомиться и тем более жениться между собой.

      Арнигар, сын Ленизы, занимался наукой и продвинулся в этом занятии уже до звания мастер наук, что было невероятно лестно в столь молодом возрасте. Молодого мастера Арнигара уважали коллеги по научному цеху города, он уже не раз выступал с докладами на разные темы на межконтинентальных научных конференциях. Его разработки приносили определённую помощь другим учёным научникам, но, к сожалению, почти не приносили материальной пользы. За это его часто ругала Лениза, прикладывающая все свои силы, чтобы обеспечить сыну уют и комфорт в жизни.

      Когда Лиана стала писать портреты родственников и знакомых семьи, Лениза решила, что пора бы попросить её написать и портрет своего любимого сына, по крайней мере, чтобы молодые люди всё-таки увидели друг друга. Арнигар ни за что не желал отрываться от своих изысканий ради сомнительного удовольствия несколько часов изображать памятник самому себе. А Лиана, к всеобщему облегчению, согласилась писать его портрет в кабинете мастера, и запечатлеть Арнигара за письменным столом прямо в процессе напряжённого умственного труда. Так они и познакомились.

      Портрет занял почётное место в зале, где Лениза принимала гостей, обязательно рассказывая им о своём замечательном сыне, опять уехавшем или улетевшем на очередное очень важное научное заседание на другой континент. А на вопросы о художнике, писавшем портрет, делала загадочное лицо и говорила, что гости ещё услышат об этом талантливом художнике, но сейчас она ещё только учится, поэтому не берёт заказы. Милада художница сделала исключение только для мастера Арнигара, великого учёного и мыслителя современности.

      В конце концов, обеим матерям надоела эта канитель, и они силой заставили молодёжь съездить на отдых. Конечно, художница выбрала побережье озера Алидэ с его живописными пейзажами. Арнигар не возражал против поездки, но поставил своё условие — это должна быть только Ромира и никакой иной город. Впрочем, курорт в Ромире тоже был вполне красивым и удобным, несмотря на его местоположение на северном берегу Алидэ.

      Отдых уже подходил к концу, когда произошло то, что большим жирным крестом зачеркнуло идею о семейном союзе между Лианой и Арнигаром. Он, как и собирался, поучаствовал в тамошней конференции местного учёного сообщества, а потом заскучал и стал проситься у Лианы домой в Эрметрис. Дескать, там море недоделанной работы осталось, которая изнемогает от желания доделаться и побыстрей.

      Пока они отдыхали, Лиана тратила свои сбережения на разные развлечения и приобретения, или рисовала маленькие картины с пейзажами и меняла их на всё необходимое, как и было принято на Бертерре повсеместно поступать с плодами своего труда. Но когда Арнигар завершил в Ромире все свои научные дела, он присоединился к Лиане. Сопровождая художницу по городу, он просил её купить ему то одно, то другое, не спрашивая у неё о том, может ли она отдать что-либо взамен приобретаемому.

      Арнигара будто бы не интересовала материальная сторона жизни, так он утверждал с присущим ему апломбом и авторитетом. Но вот по его приобретениям сделать этот вывод никак не получалось. Он запасся подарками для матери и своего дядьки по отцу, для своих друзей по научным делам, для соседа, который иногда помогает ему в изготовлении деталек для его изобретений. Арнигар упомнил и позаботился о подарках для всех нужных ему лично людей. Но в этом списке не было ни самой Лианы, ни её родственников, включая родителей якобы невесты.

      Последней каплей в их отношениях была пренеприятная сцена. Поздним вечером Арнигар в одиночку спустился из гостиницы в бар и, заказав себе выпивку, воспользовался услугами местной шлюшки для удовлетворения сексуального инстинкта. Это он так по-научному обозначил факт своей измены Лиане.

      После такого экзерсиса эта ещё даже не семейная пара распалась, не прожив вместе даже двух кругов Малой Луны. Весь эксперимент закончился за десять дней.
Лиана собрала свой чемодан и, ничего не говоря на прощание, в расстроенных чувствах уехала домой. Но и там не получила должного сочувствия от матери, считавшей уже, что раз дочка пристроена вполне успешно, то можно заняться и своей жизнью. Родители Лианы уже запланировали и подготовили свой переезд на Латар для работы и жизни там, где им всегда хотелось.

      Лиана не горевала из-за разлуки с родителями, ведь весь её Мир остался с ней, зато она поняла, что её призвание, дело всей её жизни — это живопись, рисование, краски и кисточки, мастихины и олифа, лаки и растворители. Она училась своему любимому делу у мастеров Эрметриса, потом путешествовала на Латар, но не к родителям в Моргон, что стоит на реке Иксибу, а в Химиру. Там, в Химире, тоже была замечательная школа мастеров художественной живописи. Друзьями Лиана за всё время учёбы так и не обросла, но хороших приятелей и подружек заметно прибавилось. Потому что убавилось с возрастом странностей — внешне Лиана стала обычной девушкой, романтичной и в меру расчётливой. Пришлось свою истинную личность спрятать под общепринятыми правилами поведения. Но дома Лиана расслаблялась и все свои дела обсуждала со своей верной зазеркальной сестричкой Анаил.

***

      Войдя в дом феи через её любимую зелёную дверь, которую когда-то украшали ветки плетистых роз, теперь безжизненно обвисшие, пугая наготой веток, Инира сразу почувствовала, сколько горя пережила за последнее время его хозяйка. Дом жаловался, поскрипывая петлями дверей, печально дрожа нежными хрустальными фужерами, забытыми на столе в кухне. Всегда ухоженная гостиная феи угнетала своим запустением — теперь в ней не было ни одного цветка, ни одного зелёного пятнышка, потому что все растения стали серо-пыльными. Они умерли и источали энергию смерти, которая как плотный туман стелилась по полу и старалась захватить каждого вошедшего в комнату. Моленар вовремя заметил зловредный морок и отступил от двери, а от ног велисты морок сам отпрянул довольно далеко.

      В саду дела обстояли ещё хуже. Здесь не было ни одного живого растения. Повсюду царила разруха и смерть.

      — Гарон Трисвятый… — прошептал маг. — Что же тут могло случиться? Сад феи цветов! Она же… Само её присутствие хранило этот сад, дарило жизнь и радость!

      — Ирис сказала, что растения умирали поочерёдно. Сначала розы, а потом и всё остальное. А ещё перед этим из этого дома ушёл Артафер. Ушёл по своей воле, что для меня вообще не понятно!

      — Для меня тоже, — пожал плечами маг. — Я точно знаю, что он любил её больше жизни. Он не мог просто так взять и уйти. Значит, что-то произошло с ними или между ними.

      — Да. Надо проведать шамана, — заключила Инира. — Лэн, вызови сюда повозку. Я думала, что мы тут задержимся, чтобы привести всё в порядок, и отпустила ту, в которой мы приехали.

      — Уже вызвал. Хорошо, что Ирис пока в твоём доме. Хорошо, что я её немного восстановил и усыпил для окончательного выздоровления. Здесь она и вправду скоро умерла бы. Здесь повсюду смерть разлита. Пойдём и мы отсюда.

      — Нельзя всё оставить в таком виде! Давай хотя бы заморозим тут всё. Цветам уже никакой мороз не помешает, а распространиться эта зараза уже не сможет. Да и на берегу гуляющих поубавится.

      Они выполнили ритуал, произнесли все положенные при этом заклинания, и мир побережья погрузился в зиму. Ровными полями теперь лежал снег, покрывая периной песок, неприглядные останки растений были укрыты белым саваном. Воцарилась тишина. Даже волны океана перестали наползать на берег — они тоже замёрзли, превратившись в толстый лёд. Удовлетворившись результатом, волшебники вернулись к заваленному снегом дому Ирис.

      Их уже ожидала самоходная повозка. На этот раз она была совсем новенькая. Она блестела лакированными ярко-красными боками и сверкала своими чистыми и прозрачными стёклами. Едва увидев рядом с собой своих пассажиров, повозка распахнула в разные стороны обе дверцы, приглашая внутрь. Пахло новой кожей от диванов, накрахмаленные свежие занавески были раздвинуты в стороны и подхвачены искусно сделанными из ткани букетиками роз.

      Усевшись на сидения, парочка откинулась на мягкие спинки, забыв, как всегда, застегнуть ремни безопасности. Никто ими отродясь не пользовался, потому что повозки были дисциплинированным и очень разумным транспортом. Они уважали себя и своих собратьев, никогда не толкались на перекрёстках и пропускали друг друга строго в соответствии правилам уличного движения. Избалованные таким уважительным поведением повозок пассажиры игнорировали правила поведения, созданные для их же безопасности. Люди, маги, даже велиста — все привыкли к хорошему.

      Неожиданно повозка клацнула дверцами, захлопывая их, сорвалась с места, словно её укусили за задний бампер, и рванула вперёд с такой скоростью, что Иниру и Моленара впечатало в мягкую спинку дивана. Мимо мелькали сады и клумбы Цветочной улицы, палисадники и лужайки. Очень скоро промелькнуло здание Ратуши. Значит, повозка пролетела и Ратушную площадь.

      Удивительным было то, что под её колёсами никто не пострадал. Люди слышали шум издалека и успевали удивлённо отскочить в сторону, а другие повозки благоразумно уступали безумной сестре дорогу, даже не пытаясь пересекать её путь.

      Мимо огромных от удивления и страха глаз Иниры пролетали дома и заборчики палисадников. Кажется, это была Дорожная улица. Тогда у путешественников была перспектива уехать из города далеко на юг. Но, не доезжая улицы Соломенной Сторожки, повозка резко свернула на улицу Большие Каменюки и сразу же ещё раз завернула в Тупик Надежды.

      Тут она упёрлась передними фарами в стенку самого последнего дома, который и делал переулок тупиком, и с видимым облегчением распахнула дверцы так резко, что ремни безопасности выпали из салона на улицу. Смущённая своим поведением, повозка стыдливо прикрыла фары своими подфарниками. Если бы она могла, то покраснела бы ещё больше, но, увы, её борта были красными изначально. Ветер теребил свисающий в бок красный ремень безопасности, от чего он напоминал собачий язык, только что слюна с него не капала, а мотающийся из стороны в сторону задний «дворник» — виновато виляющий хвост, просящий пощады у великодушного и любящего хозяина.

Таэль

      День был замечательный. Всё время было солнечно, и сад успел прогреться до самой земли в густой траве, которую никто не косил с тех пор, как родители Лианы уехали. Ступая босыми ногами по шелковистому изумрудному ковру, художница чувствовала приятную сухую прохладу. А ведь ещё совсем недавно, буквально вчера лил дождь, и казалось, что хляби небесные промочили почву до самых последних корней вековых деревьев. Да и сегодня с утра небо всё ещё хмурилось. Но стоило Лиане вынести на улицу свой мольберт и начать класть на полотно первые мазки краски, как тучки расползлись в стороны, будто бы раздвинулся занавес в театре, и природа замерла в ожидании представления.

      И представление началось. Лиана брала краски и словно бы небрежно раскладывала мастихином по поверхности картины, а там оживал кусочек её сада. Вот появилась ветка с парой бархатистых листочков — это яблоня помахала девушке рукой. Вот в проблеске неба между столетними елями ласковый луч солнца позолотил их колючую хвою. Вот на ветке расправляет крылышки малиновка. Они ведь совсем не боятся людей, они так любят петь, и чтобы их слушали и ими восхищались.

      И, действительно, послышалось пение малиновки, старательно выводившей свои трели и свисты. Лиана насчитала аж целых пятнадцать трелей и восемь свистов! Это была взрослая и очень опытная певичка с малиновым жабо на груди и в строгом сером концертном платье. Живая птичка уселась прямо на ту ветку яблони, на которой художница её и нарисовала уже на своей картине. Ветка покачалась перед лицом Лианы, птичка с любопытством смотрела на девушку своим чёрным глазом и продолжала посвистывать.

      Художница отложила кисть, взяла мастихин и добавила тени на траве, хотя на самом деле такая тень просто не могла появиться — птичка была слишком мала и сидела слишком высоко, чтобы отбросить такую тень. Но эта тень тут же сгустилась на настоящей траве. Лиана изменила картину, изменилась и реальность. Убрав эту тень на холсте, художница стёрла её и в своём саду.

      Удивившись этому открытию, Лиана закончила набросок в несколько смелых штрихов, добавляя на небо малюсенькое облако и закатных красок. Небо тут же переняло все черты с картины, но девушка на это уже не обратила внимания, а стала собирать свои вещи, чтобы идти в дом. Она уже устала, и вечер на самом деле уже готовился вступать в свои права.

      Собрав нехитрый ужин и утолив голод, который подкрадывался к художнице всегда внезапно — она забывала поесть, когда увлечённо писала свои работы, Лиана зажгла светильники. Она поставила на мольберт новый холст, небольшой, только для портрета или миниатюры, и собралась с мыслями, растирая краски.

      Ей сегодня было хорошо, но на душе не было полного комфорта. Хотелось нежности, теплоты. Поговорить она могла и с Анаил, в этом не было никаких проблем, но это почти то же самое, что разговаривать с самой собой. А Лиане хотелось мужского общества и внимания. Хотелось кокетничать и получать признания в любви. Хотелось самой влюбиться до беспамятства, но только взаимно, потому что одностороннее безответное чувство, неудачи и откровенные насмешки ей порядком надоело. Именно из-за этого она не решалась больше заводить близкие отношения с парнями, крутившимися возле симпатичной милады.

      Но в этот день ей в голову пришла неожиданная и нелогичная мысль. Лиана захотела нарисовать для себя какого-нибудь мужчину. Такого, какой получится, какой понравится ей самой. Решила сама придумать историю его детства, юности, историю всей жизни. Конечно, он не мог не любить её, саму Лиану, Иллианору, если уж быть точной до конца.

      Ещё не представляя себе даже приблизительно его облик, она взяла кисть и стала привычными уверенными движениями затемнять углы холста, чтобы в центре интуитивно найти нужные блики света и создать ту самую тень, которая выпустит на суд зрителей лицо человека. Нового человека, которого никогда ещё не было среди живых. Человека со своим характером, со своими взглядами на жизнь и отношения. Живого человека.

      За пару часов Лиане удалось создать набросок портрета. И он ей понравился. Полюбовавшись на своё творение ещё немного, девушка поняла, что вот он, тот мужчина, который нужен ей, которого она могла бы любить. Да, что там, уже любит.

      Лиана рисовала вдохновенно. Постепенно получилось определить, где кончалась тень, и начинался шёлк его волос. Вот уже с полотна смотрит на свою создательницу темноволосый молодой человек с узким правильным лицом, красивыми глазами, немного грустными, чуть-чуть улыбающимися. На красивых губах тоже улыбка, словно он рад встрече. Ветер играет его длинными кудрями.

      Человек на холсте смотрел на художницу внимательно и слегка улыбался. Казалось, что он оценивает миладу, рассматривает её, хочет и сам понять, нравится она ему или нет. Взгляд его был настолько живым, что Лиане показалось даже, что он пару раз моргнул. Она помотала головой, избавляясь от морока, но выражение его глаз заметно потеплело, когда она сама улыбнулась портрету.

      Взяв второй подрамник с натянутым на него холстом, художница решилась сразу начать большой портрет. Ей хотелось видеть не только глаза. Этого ей уже было мало! Весь! Он должен был появиться весь целиком! Её мужчина. Её любовь. Её жизнь и судьба.

      На этом холсте светило солнце. Мужчина шёл к ней, к художнице, шёл вперёд походкой уверенного в себе и лёгкого в общении открытого человека. И это был Он, её Мужчина.

      Казалось, что он на берегу моря, но это только впечатление от него. Точно! Он же родился на побережье озера Алидэ! Он высок, статен, красив как атлет или как бог. Его загорелая кожа оттеняет рельеф мускулатуры, проглядывающей сквозь распахнувшуюся белую блузу. Её полы раздул ветер. А приспущенный пояс белых брюк никак не может скрыть столь манящую женский взгляд линию, ведущую куда-то в сторону паха.

      Ах, эти мышцы! Ах, эти глаза! Ах, эти губы! Лиана уже перестала дополнять мазками уточнения текстуры кожи и волос. С портрета, который получился почти в полный рост, к ней уже хотел шагнуть мужчина её мечты. Но всё-таки это был пока просто нарисованный человек, и шагнуть в реальность он не мог, как бы этого не хотелось художнице.

      Глянув за окно, Лиана ахнула. Оказывается уже глубокая ночь, а она удивлялась своему чувству голода и усталости. Пришлось отложить кисти и оторваться от портрета. Это сделать оказалось неожиданно трудно. Человек Нарисованный, как пока называла его Лиана, словно не хотел её отпускать от себя. Художнице уже казалось, что он сдвинул брови и смотрит на неё с легким возмущением, поджав и без того тонкие губы. Лиана приблизилась к холсту лицом. Выражение глаз Нарисованного потеплело, его губы расслабились, чуть ли не открываясь для поцелуя.

      Наваждение длилось недолго. Лиана отошла от мольберта подальше и посмотрела ещё раз. Предстояло ещё очень много работы над самой фигурой, над пейзажем, передним планом. Хоть и была возможность свести задний фон к примитивному драпированному полотну, художнице хотелось запечатлеть кусочек из Его жизни. Так пусть же это и будет побережье Алидэ! Она там бывала, помнит, какие краски и тона характерны для тех мест.

      Но всё это будет уже завтра, а сегодня у Лианы едва хватило сил перекусить кое-что всухомятку, запить прохладным чаем, и как-то доплестись до своей кровати. На раздевание сил уже не осталось, и девушка уснула, как была, в домашнем платье, укутавшись с головой в одеяло и привычным жестом обняв подушку.

      Утром Лиана поняла, что её жизнь изменилась — теперь она была не одинока. Человек Нарисованный вошёл в её жизнь и заполнил пустоту в сердце и мыслях. Она беседовала с ним, произнося свои и его реплики поочерёдно, она с ним смеялась и кокетничала, и ей было невероятно хорошо. Печалило Лиану только то, что Таэль, она так поняла его имя, был не живой. То есть, конечно же, живой, но без тела. Нет, даже не так! Тело тоже было, но в плоскости, нарисованное, и он не мог покинуть картину, чтобы жить в объёмном пространстве. Таэль был не от мира сего.

      Ещё много дней и ночей Лиана доводила до совершенства портрет Таэля. За это время он успел рассказать ей всю свою историю. В детстве он немного плавал по озеру вместе с отцом в лодках, но его укачивало, и чаще Таэль ловил рыбу с берега. Он любил рисовать на песке, но такие картины недолговечны, а бумага слишком быстро заканчивалась. Но увидев страсть сына к рисованию, родители отдали его в местную мастерскую к художникам в подмастерье. Он смешивал краски и растирал пигменты, помогал натягивать на подрамники холст и грунтовал его.

      Глядя за работой мастеров, Таэль начал и сам писать маленькие этюды, которые заметил уже хозяин художественной мастерской. Пейзажи понравились мастеру, но главное, что они понравились покупателям. И мастер Лаалойн стал учить Таэля уже целенаправленно, а в уплату за обучение забирал учебные работы молодого художника, чтобы их обменять на драгоценные камни или другие нужды: те же краски и пигменты, льняное масло, олифу, щетину для кистей или сами кисти, холст, рамы. Да мало ли чего ещё было нужно!

      Лиана была счастлива, что Таэль был её коллегой и понимал все её проблемы. Кое-что он даже подсказал ей по технике мазка, пока она выписывала его кудри так, чтобы они получились настоящими. Подсказал секреты, как изобразить человека так объёмно, чтобы казалось, что он живой в настоящем пространстве, а не на рисунке. Будто бы это не рама, но окно, куда зритель просто заглянул и увидел другой мир, такой же реальный, как этот.

      А Лиана всё что-то подправляла и переделывала в своей работе и никак не могла остановиться, пока сам Таэль не взмолился больше не касаться его тела кистью с краской, чтобы не испортить созданного. И картина была оставлена в покое подсыхать и укреплять поверхность краски. Лиана почувствовала, что уже не в силах обходиться без разговоров с Таэлем. Она так и перетаскивала мольберт с портретом из столовой в спальню или гостиную, брала с собой в студию, где писала мелкие работы на продажу. А вот пойти и поменять их на ярмарке Лиана уже не могла, ведь ей пришлось бы расстаться с Таэлем, пусть и ненадолго, но всё же расстаться. Потому эти картинки копились в углу мастерской-студии, сложенные в беспорядке одна на другую без всякого внимания.

      Не писать Лиана тоже не могла. Вся её жизнь теперь заключалась в красках, кисточках и Таэле. К зеркалу девушка тоже подходила всё реже и реже, а уж про разговоры с Анаил даже почти забыла, когда однажды та сама не спросила, что же такое приключилось с её сестрёнкой.

      — Ах, Анаил, я встретила такого юношу! Он прекрасен во всех отношениях!

      — И кто же он?

      — Он художник!

      — Ну, конечно, кого ещё могла встретить моя сестрёнка?! — Анаил улыбалась в своём зазеркалье, подшучивая над сестрой. — Никто иной тебе и не подошёл бы! А познакомишь его со мной?

      — Эээ… Это немного проблематично, сестрёнка.

      — Не понимаю, остальные прекрасно смотрелись в зеркало, когда заходили сюда по своим нуждам или хотя бы просто вымыть руки, а этот не может?

      — Он вообще не может ходить.

      — Он без ног? Инвалид? И зачем же тебе такой мужчина? — удивление Анаил было совсем не поддельным, она действительно переживала за свою реальную половинку.

      — Нет, не инвалид… — засмущалась Лиана. — Дело в том, что он… портрет. Я его нарисовала для себя. Ты вот за зеркалом, а он нарисован на холсте. Ни ты, ни он не можете ко мне прикоснуться, не можете выйти из своих миров. Я не умею сделать рисунок реальностью, не владею магией.

      — Мы что-нибудь придумаем, сестрёнка! — Лиана была очень расстроенной, и Анаил захотелось её хоть как-то поддержать. — Ты принеси сюда портрет, чтобы я могла на него взглянуть. Ладно? Принесёшь?

      — Хорошо. Пусть это и будет вашим знакомством. Только сможете ли вы разговаривать?

      — Попробуем, тогда и увидим, — и Анаил кивнула из зеркальной рамы, прикрывая глаза, чтобы её реальная половинка не увидела азартный интерес в её глазах. Там, в зазеркалье, обитали такие силы, каких в реальности даже представить себе невозможно. И Анаил знала, как с ними обращаться.

***

      С некоторых пор маленький домик в Лиховом переулке стало непривычно многолюдно. Люди приходили пешком или приезжали на повозках в маленький домик к шаману. У каждого были свои вопросы и проблемы, Артафер помогал всем без исключения. Чем мог, тем и помогал. Крупных происшествий, таких, чтобы привлекать в помощники Моленара, не было, в основном мелкие бытовые неприятности. Но этих неприятностей за короткий срок стало как-то очень уж много.

      Шаман сидел в своём кресле и курил трубку. Выдалась редкая свободная минута, когда закончился поток посетителей, добавивший штрихов к нынешней картине повседневности. Дым уходил волнистой струйкой к потолку и складывался в колеблющиеся руны, которые покружив пару мгновений, растворялись в небытии.

      Целители не справлялись с наплывом молодых девиц с проблемами кожи и юношей, которые, спеша на свидание, сломали руки или ноги или подрались с хулиганами и приобрели множественные ушибы. Часть этих страдальцев приходили к шаману.

      Заметно возросло число людей, сглазивших сами себя. Вот, например, гостья, которая только что удовлетворённая покинула кабинет мастера. Она несколько раз подряд сама себе предсказала мелкие бытовые неприятности. Сначала она удивилась такому неожиданно открывшемуся дару небес, что она стала вещуньей. Но, когда поток неприятностей стал непрерывным, а удача почти покинула её дом, милада забеспокоилась. Артафер не нашёл у неё никаких признаков ни сглаза, ни порчи, ни даже проклятий. Только следы слабого магического воздействия. Как и у всех остальных.

      У всех. И это больше всего настораживало шамана. Он начал вспоминать, когда же собственно произошли все эти изменения. По всем его подсчётам получалось, что когда он так скоротечно ушёл от феи, то есть почти сразу после возвращения с этой адской, а теперь райской планеты, народ уже валил валом к другим магам и целителям. Артафер только плавно присоединился к мастерам, выправляющим тонкую энергию народонаселения Бертерры.

      Он снова вспомнил о фее, и сердце его защемило от сладко-горькой нежности. Как она там без него? Проведать? А гордость? Фактически она же его выгнала из своего дома и из своей жизни. Единственное, что шаман не стал бы делать ни при каких обстоятельствах, это навязывать своё общество людям, которым оно, его общество, неприятно.

      Все сказанные феей слова на взгляд Артафера как раз и означали, что он стал для Ирис нежелательной персоной. Причин такой перемены отношения к нему любимой милады он не понимал, но терпеть её истерики и скандалы у Артафера уже не было никаких сил.

      И всё же… Он запустил пятерню в свои чёрные волосы, взъерошил их, а потом провёл ещё раз, приглаживая шевелюру. Ему захотелось, чтобы это сделала она, вспомнил её нежные руки, плавные движения. А как она смотрела ему в глаза! Сколько любви было в её взгляде! Артафер взвыл от чувства потери и уронил голову на руки, сотрясаясь в беззвучном стенании.

      В душе у него царила снежная гроза. Так бывает, когда среди зимы вдруг вместе со снежной бурей начинают сверкать молнии и греметь гром. Вот такая погода и была у него в душе — колдун чувствовал, что его любимой феи цветов нет на Бертерре, что она ушла в свой мир, недоступный его пониманию, и больше уже не вернётся сюда, чтобы продлить лето в своём саду. Почувствовать ослабевшую ауру спящей глубоким сном Ирис Артаферу не удалось даже при помощи своего ручного пса-демона Эхонахра*, настолько она стала эфемерной и неосязаемой.
____________
* — впервые демон Эхонахр появляется в рассказе «Цветочная улица»
____________

      Шаман страдал. Он редко давал волю своим чувствам. Сдержанный по своей природе, много времени потративший на подчинение всех движений души жёсткому самоконтролю, он отпускал себя только в одиночестве, когда был уверен, что никто не сможет стать свидетелем его слабости. А проявление чувств, шаман считал своей слабостью, потому что любой демон мог использовать его силы в этом момент, воздействовать на колдуна и легко убить его. Но сейчас Артаферу было безразлично даже то, что приём посетителей ещё не завершён, и что дверь его дома, она же дверь кабинета, может распахнуться в любой момент.

      Подлая закономерность реализовалась и теперь — в дверь настойчиво постучали.

      — Заходите, я свободен! — крикнул в ответ шаман, спешно возвращая на лицо приличествующую тёмному колдуну личину, и пряча свои чувства в самый дальний уголок души.

      — Помогите, пожалуйста! — с порога, даже не поздоровавшись, как того требовали правила обращения к магам, колдунам и шаманам, выпалила совсем юная девушка в небрежно наброшенном на плечи тёплом платке и растрепавшимися от спешки светлыми кудряшками. — Только вы, мастер Артафер, сможете мне помочь!

      — Что произошло? — бледным голосом спросил колдун, разглядывая вошедшую тяжёлым взглядом исподлобья.

      — Мой брат… Он… Он… — она не договорила и горько расплакалась, рухнув на стоящий посреди комнаты стул для посетителей.

      Артафер и сам мог бы вот так же горько плакать, страдая от разлуки со своей Ирис, поэтому он встал и, подойдя к миладе вплотную, присел перед ней на корточки, заглядывая в лицо льющей безутешные слёзы.

      — Расскажи мне всё по порядку, тогда я постараюсь помочь твоему брату, — голос шамана потеплел, и девушка посмотрела на него с такой шальной надеждой, что сердце Артафера сжалось.

      — Он… Мой брат уже третий день лежит без чувств и не поднимается с постели, — прошептала милада.

      — Быть может, он уснул?

      — Нет! Я пыталась его разбудить, но он никак не просыпается!

      — Тогда, быть может он ушёл в мир мёртвых?

      — Нет!!! Он живой! Он же дышит, и сердце его стучит в груди по-прежнему, — юношеская горячность в речах посетительницы понравилась шаману.

      — Хорошо. Как мне обращаться к тебе, прекрасная милада?

      — Леоника, мастер. Я дочь покинувшей наш мир Береники, а мой брат Леориан, он садовник, выращивает розы для праздников. Раньше выращивал… — последнюю фразу девушка добавила шёпотом и снова собралась расплакаться.

      — Так. Соберись, милада Леоника! Теперь уход за розами Леориана твоя обязанность. Что ты ему скажешь, когда он проснётся? Что ты была настолько убита горем, что из-за твоего бездействия погиб труд всей его жизни? Нет? — увещевая таким образом враз успокоившуюся посетительницу, Артафер старался придти в себя и сам собраться с силами, чтобы проследовать к постели спящего смертным сном садовника. «Ох, и везёт мне с некоторых пор на этих розопоклонников! — печально подумал шаман. — Что-то у нас совсем печально стало в розовых садах. Этот случай уже десятый. И это твёрдая закономерность. Вот только причина не понятна».

      Вызванная повозка привезла их, конечно же, на Цветочную улицу. Артафер даже не удивился такому совпадению. Розы в саду Леориана тоже уже завяли, как и у всех тех розоводов, кто раньше обращался за помощью к шаману.

      Белобрысый молодой человек сладко спал на своём ложе, заботливо укрытый тёплым одеялом. На Цветочной улице царила осень, и было прохладно. Это озадачило колдуна, но он понимал, что не холод явился причиной гибели цветов. Над всеми этими садами витали следы тонких магических манипуляций. Следы были незнакомыми и едва различимыми. В любом случае шаман не мог даже предположить авторство сотворившего всё это безобразие.

      После небольших усилий Артаферу удалось привести в чувство Леориана. За это разрумянившаяся Леоника расцеловала шамана в обе щеки, а сам виновник сестричкиного переполоха смущённо отблагодарил его нетвёрдым пока ещё рукопожатием и приглашением в гости, когда будет восстановлен его розовый сад, полюбоваться на замечательные сорта с крупными махровыми соцветиями, каких, по словам самого Леориана, ни у кого нет.

      Распрощавшись с молодёжью, шаман побрёл вниз к побережью. К Её дому и Её саду. Шёл он не спеша, погружаясь в осеннюю прохладу, которая при подходе к заветному дому с зелёной дверью превратилась в лёгкий морозец. Но Артафер, казалось, не замечал изменений вокруг. Он вспоминал. Золотую розу из воскрешённого куста, безумную страсть Ирис к чужеземному принцу Лиору, который погиб от рук палачей своего отца. Вспоминал, как приобрёл блаодаря этой истории верного помощника в нижних мирах своего пса Эхонахра. Как познакомился с Моленаром, и тот познакомился в велистой, а потом они полюбили друг друга*.
_____________
* — Эта история описана в рассказе «Цветочная улица».
_____________

      От воспоминаний у шамана перехватило горло, и он чуть не задохнулся от горя, осознав необратимость своей потери. А когда он увидел заваленный снегом, бывший когда-то прекрасным, сад своей Ирис, сердце его не выдержало и сжалось в комок, а резкая боль словно бы разорвала грудь. Шаман осел на землю прямо в снег, который тут лежал повсюду. Он больше не хотел жить.

      Впервые в своей длинной и полной приключений жизни Артаферу было безразлично дальнейшее существование. Он неподвижно лежал в сугробе, а падающие с неба снежинки укрывали его сверху. Холода шаман не чувствовал — сердце его билось всё реже и реже, правда боль отпустила и сердце, и душу. Он был готов к смерти — жить без Ирис, на это у него не было ни сил, ни желания.

      Он очнулся от горячих прикосновений угольно-чёрного языка к своему лицу и пламенного дыхания Эхонахра. Пёс, хоть и демон, был верным другом. Почувствовав, что с Артафером приключилось несчастье, пёс прибежал на помощь. Он лежал рядом с шаманом, делясь с ним и теплом своего адски горячего тела, и огнём своей чёрной души, чтобы исцелить его сердце. Вскоре шаман смог встать и дойти до дома феи цветов.

      Ласково скрипнула зелёная дверь, пропуская в дом шамана с его псом-демоном. Внутри было неожиданно тепло, словно дом верил и надеялся на скорое возвращение своей хозяйки. Это обрадовало Артафера. Он знал, что дома прекрасно чувствуют своих хозяев, любят и всегда заботятся об их благополучии. И раз дом ждёт возвращения Ирис, значит, она, по крайней мере, жива и может вернуться.

      Отогревшись и напившись крепкого и сладкого чая, Артафер вышел в сад, чтобы проверить тамошнюю обстановку на наличие магических следов. Картина его скорее порадовала. Зиму наслала Инира, а законсервировал всё Моленар — их следы он узнавал легко. Но были тут и те же самые неуловимые пакостные следы, убившие сначала розы, а потом и все остальные цветы. И, о, ужас, убивающие саму фею! Чтобы она не смогла никому помочь с восстановлением садовых растений.

      Эхонахр заглянул в глаза к хозяину и понёсся выполнять приказ. Он рвал зубами эти мерзкие нити заклинаний, освобождая силу и душу Ирис. Через усилия и препятствия, которые наставил злодей, смог пробиться только чистокровный житель нижних миров. Но он успешно выполнил приказ. Теперь, если бы не велистины чары зимы, сад мог бы восстановиться самостоятельно и уже скоро зацвести снова.

      Остальные сады тоже могли снова распускать свои розы — магические нити из сада Ирис были как бы ключом для всех бед. И замок этот был теперь вскрыт, а ключ сломан, чтобы больше никогда не повернуться в том демоническом замке. Чары рушились, а воздействия стирались, развеиваясь и истлевая.

Д-Яныч

      Лиана всматривалась снова и снова в черты лица на холсте. Она предложила Таэлю познакомиться со своей зазеркальной сестричкой и теперь искала ответ, хочет ли сам нарисованный юноша увидеть Анаил или нет. Как только Лиана сама улыбнулась мысли, что красивый Таэль обязательно должен понравиться её второй половинке, и сразу взгляд на портрете посветлел, а нарисованные губы чуть-чуть улыбнулись. Или так только показалось самой художнице, но она, приняв это за положительный ответ, уже тащила мольберт в ванную комнату, чтобы познакомить своих любимых людей друг с другом.

      — Ой, какой хорошенький! — воскликнула Анаил, увидев портрет. — А он со мной не поговорит, как ты думаешь, Ли?

      — Не знаю, давай попробуем?

      — Как тебя зовут, прекрасный мастер? — голос из зазеркалья звенел восторженным хрусталём, но портрет молчал, не менялось даже выражение на нарисованном лице.

      — Его зовут Таэль, — наконец, сдалась Лиана. — Нет, он не сможет с тобой разговаривать.

      — Это очень печально, — обиженно поджала губы Анаил.

      — Если бы ты знала, как мне самой хочется, чтобы он стал таким же, как я, живым и настоящим! Чтобы мы могли вместе с ним гулять по улицам Эрметриса, рисовать на пару пейзажи, любоваться рассветами и закатами. Чтобы он мог бы меня поцеловать, если захочет…

      — Да! И чтобы он мог отразиться в зеркале не в виде портрета, а живьём! А уж я знаю, чем мы бы занимались с его второй половинкой! — и Анаил радостно захлопала в ладоши. — Ли, сестричка, я знаю того, кто может исполнить наши с тобой желания!

      — А-ах… — только и смогла ответить Лиана.

      — Он, правда, из рода демонов, но он такой милый! Что ты думаешь, то он и выполняет. Собственно, потому его и недолюбливают у него на родине — там люди думают всякие гадости друг про друга, да и про себя тоже. Вот ему и приходится выполнять их мерзостные желания.

      — Но нам-то он поможет? Правда? У нас ведь на двоих с тобой одно желание, и оно вполне светлое.

      — Надо его позвать в твой мир, туда, где стоит портрет. Для этого нужен простенький ритуал. Вот мы его с тобой проведём и…

      — Я готова на всё, сестричка, только бы Таэль сошёл с этого холста! Только бы он стал таким же живым, как я!

      — Ну, ладно. Надо взять тот старинный флакон. Помнишь, его принесла когда-то в дом наша мать? Я не знаю, где он сейчас, но нужен именно он. Он стоял тут на полочке пока она не уехала…

      — Да, тот флакончик в серебряном чехле и с серебряной пробкой ещё у нас дома. Мама не стала брать его с собой, спрятала у себя в тайнике. Надеялась, что я про тайник не знаю, — рассмеялась Лиана. — Сейчас принесу.

      — Подожди! Туда надо набрать твои слёзы…

      — Я сейчас никак не смогу заплакать, — растерянно хлопая ресницами, ответила художница.

      — Ну, возьми луковицу!

      — Точно!

      — Иди, наплачь хотя бы на донышке своих луковых слёз! А портрет пока оставь тут, я полюбуюсь на мастера Таэля.

      Пока Лиана старательно выжимала из глаз волшебную влагу, Анаил исчезла из зеркала. Куда она ходила, никто не знает, но вернулась она в сопровождении хмурого карлика с двумя лицами, верхним и нижним, чуть ниже талии.

      — Вот, смотри! Ой, а кто это с тобой? — Лиана буквально ворвалась в ванную, показывая сестричке заветный флакончик со своими слезами.

      Глаза карлика загорелись жадным огнём, а короткие жирненькие ручонки так и потянулись из зеркала в реальный мир к флакону, но Лиана инстинктивно отшатнулась от зеркальной рамы. Пришлось карлику тоже втянуться на свою половину пространства.

      — Не торопись, Ли! Надо сначала загадать желание, потом демон выпьет твои слёзы. А когда он уже окажется радом с тобой, в твоём мире, он оживит Таэля.

      — А что будет делать демон потом? — спросила Лиана, с сомнением глядя на плешивого карлика в невзрачном длинном пиджаке.

      — Не знаю, — подумав, ответила Анаил. — А какая нам разница, если наше желание уже будет реальностью?

      — Ну, вдруг мы должны будем о нём как-то позаботиться? Вернуть его обратно в его мир, например?

      — Мы это выясним потом, ладно? Давай загадывать наше желание!

      За всё это время карлик не издал ни звука, но при упоминании о возвращении обратно в зазеркалье его и без того не особенно милое лицо скривилось в гримасу ужаса.

      — Я хочу, чтобы Таэль сошёл с холста в мою реальность и стал таким же человеком, как я, моим другом и любимым, чтобы он тоже продолжал меня любить, и чтобы мы с ним всегда были вместе, — Лиана отчеканила каждое слово, а в зеркале ей согласно кивала Анаил.

      — А я хочу, чтобы Таэль отразился в этом зеркале рядом со мной и стал моим другом и любимым здесь, в моём мире, чтобы мы с ним никогда не расставались, чтобы он любил только меня!

      Лиане показалось, что их желания были абсолютно одинаковыми, и она тоже согласно кивала словам своего отражения.

      — Давай свои слёзы, девчонка! — проскрипел противным голосом карлик и снова протянул руки через стеклянную грань миров, выхватывая флакон из рук Лианы.

      Отвинченная серебряная пробка полетела на пол, и карлик жадно припал губами к горлышку. Кадык на его неожиданно тощей шее порывисто заходил вверх и вниз, глотки сопровождались булькающим звуком, а когда последняя капля слёз коснулась губ карлика, он словно бы растворился в зеркальной поверхности, чтобы через мгновение оказаться рядом с Лианой на каменном полу просторной ванной комнаты.

      Карлик отодвинул Лиану в сторону, длинными руками подтягивая к себе протрет мужчины в белой расстёгнутой на груди сорочке.

      — Хорош, нечего сказать, — оценил карлик облик Таэля. — Хорошо, я сделаю то, что вы обе попросили. Нет проблем. Но вы обе мне пообещаете, что ни одна из вас не станет меня преследовать, чтобы затащить обратно в зазеркалье. Обещаете?

      — Я обещаю, — легко согласилась Лиана.

       — Хорошо, так и быть, я тоже не стану тянуть тебя сюда, хотя стоило бы, конечно. Но погуляй на свободе, ладно уж. Всё равно найдётся тот, кто тебя запихнёт обратно. Всегда так было, и теперь тоже будет так, — Анаил, явно знавшая намного больше, чем рассказала Лиане, кивнула в знак согласия, но карлику этого жеста показалось недостаточно.

      — Так ты клянёшься, Анаил? — гнусавость карлика перешла в злобный визг.

      — Да, да! Клянусь не вытаскивать тебя из того мира, где ты сейчас находишься.

      — Вот давно бы так! А то тормозишь весь процесс, — теперь ворчание его было скорее деловым и удовлетворённым.

      Карлик подошёл к портрету вплотную и жадно вгляделся в глаза нарисованного мужчины. Постепенно всё лицо выступило из плоскости, натягивая весь холст, послышался треск разрываемой материи, холст не выдержал, и Таэль, как был в белой сорочке и белых же пляжных брюках, так и вывалился из картины на пол ванной. Карлик отстранился, а мужчина сгруппировался и встал.

      Чувство тяжести этого плотного мира оказалось непривычным, и мышцы невольно напряглись, удерживая тело вертикально. Первый вдох заставил Таэля закашляться, согнувшись пополам, но приступ быстро закончился. Гулко бухало сердце в груди, отдаваясь пульсом в ушах. Он огляделся по сторонам и, увидев зеркало, заглянул в него, всматриваясь в своё отражение. Потом тот Таэль, что был в зазеркалье и стоял рядом с Анаил, кивнул настоящему, и только теперь Таэль посмотрел на Лиану, которая всё это время стояла, ни жива, ни мертва.

      Одно дело нарисовать портрет и разговаривать с ним по душам, и совсем другое ждать, как живой человек откликнется на происходящее. А вдруг окажется, что самого Таэля вполне устраивало существование на плоском холсте, и он даже не думал становиться живым человеком из плоти и крови? Вдруг он разозлится или, ещё хуже того, возненавидит её, Лиану, художницу, которая всё это затеяла и сотворила?

      Карлик стоял рядом и с явным удовольствием потирал ручонки. Он же просто выполнял желания, ничего не выдумывая при этом. Только он собрался было воплотить и эти мысли Лианы, как из зеркала снова заговорила Анаил.

      — Даже не вздумай, бесстыдный урод! — Анаил была очень недовольна чем-то, что скрылось от внимания Лианы. — Ты сейчас же убираешься вон отсюда, подлый карлик! Иначе я возьму свои слова обратно и закину тебя в твой мир. Понял?

      — Да-да, госпожа милада, я всё понял, — дребезжащий голос карлика стал заискивающим, как и весь его облик, — я уже ухожу. Да и не собирался я обволакивать реальностью мысли милады Лианы…

      И состроив обиженную физиономию, карлик вышел из ванной комнаты, а потом и вовсе покинул дом в Тупике Надежды, как он предполагал и надеялся, навсегда.

      — Ладненько, ребята, нам тоже уже пора, — сообщила Анаил, ухвативши под локоть своего Таэля и уводя его вдаль, — и вы идите по своим делам. По-ка-а! Аривидерчи, Гуд ба-ай!

      И отражения вскоре совсем растворились в зеркальной мути.

      — Ты Лиана? Ты меня создала, да? — голос Таэля был мягким и приятным.

      — Я только проявила твои черты на холсте, невозможно создать человека, его можно только приманить из реальности или другого мира, неведомого и непостижимого. Я очень хотела, чтобы мы с тобой подружились, но…

      — А мы и есть друзья! Или ты забыла все наши разговоры, пока я был на холсте? Я, конечно, немного иначе всё воспринимал, но ты мне нравилась с самого первого взгляда. И это правда. Иначе я не смог бы тут появиться. Демон спросил меня о моём желании.

      — Демон?

      — Ну, да, тот карлик. Он демон времени и желаний. Точнее он сын демона времени.

      — А что такое время?

      — Это минуты, часы, дни, года… Разве ты не знаешь?

      — У нас тут не так. У нас нет такого времени, о котором ты говоришь. Только в одной старой книжке, которую прятал мой отец в запретный ящик своего письменного стола, я однажды в детстве прочитала про такое время, что движется только по прямой и в одну сторону. У нас нет такой жёсткости во времени. По желанию или потребности после весны может сразу быть снова зима или осень, может лето никогда не заканчиваться. На Ратушной площади у нас почти всегда весна и цветут сирень и жасмин.

      — Пойдём, ты мне покажешь свой мир. Мне он уже начинает нравиться!

      Они подружились, они не могли иначе. Таэль любовался на Лиану, на её стройную фигурку, льющиеся каскадом каштановые завитки волос, огромные выразительные глаза. Его пленяла улыбка девушки, её звонкий смех.

      Ежедневные прогулки на природе с обязательным написанием скетчей и маленьких этюдов стали их любимым ритуалом. А дома по вечерам или в ненастные дни они рисовали друг друга. Лиана делилась с Таэлем своим мастерством, а Таэль показывал художнице приёмы, которыми пользовался его учитель Лаалойн и которые передал ему.

      Однажды Лиана столкнулась на ярмарке со своим старым знакомым Арнигаром, который тут же, пользуясь моментом, стал уговаривать миладу принять его руку и сердце, и стать его женой. То ли мастер научник захотел просто поиздеваться над Лианой, то ли имел некие загадочные и непонятные, но обязательно далеко идущие планы. Арнигар сначала не заметил, а потом старательно изображал, что не понял, что Лиана не одна. Но Таэль вежливо и слегка снисходительно расставил все акценты в картине так, что горе-учёному пришлось извиниться и поспешно укрыться от глаз уже собравшихся вокруг шумной молодёжи зевак.

      Но вот в компании знакомых однокурсников Лианы Таэль ко двору не пришёлся. Он плохо понимал их специфическую речь, хотя и знал и умел делать на практике то, о чём они говорят. Но ребята употребляли те слова, которые напридумывали ещё во время учёбы, а Таэль их попросту не знал. Ну, а молодым художникам было просто завидно смотреть, как красиво рисует какой-то самоучка из провинции. Мальчишки чуть ли не в открытую ревновали к нему свою, как они считали, Лиану, и задирались к Таэлю по любому поводу и без.

      Долго Лиана выдержать такого обращения с её избранником не смогла, рассорилась со всеми и обиженная удалилась в свой скромный домик в Тупике Надежды. Там они с Таэлем и продолжили счастливое существование, смеясь и рисуя картины.

      Только спустя пару Малых Лун Лиана стала замечать, как подолгу Таэль задерживается в ванной комнате, и что он больше не приглашает её принять совместную ванну и не зовёт под душем потереть ему спину. А когда она однажды сама неожиданно приоткрыла дверь ванной комнаты, чтобы повесить любимому свежее банное полотенце, то ванная комната оказалась абсолютно пустой, хотя Таэль оттуда не выходил, и вода по-прежнему текла из душа.

***

      Из Тупика Надежды пристыженная новенькая повозка уехала медленно и чинно, упаковав все свои ремешки и шторки, как положено по всем правилам. Пока Моленар выговаривал напутствия и пожелания, отпуская транспорт, Инира рассматривала дома, стоящие в этом тупике.

      — Лэн, мне кажется, там кто-то плачет, — велиста показала на окно второго этажа дома, стоящего по правой стороне тупика. — Раз уж нас сюда занесло, надо зайти и проверить. Я не верю в случайные совпадения и в случайности вообще.

      — Хорошо. Я потому и отпустил эту непутёвую повозку. Во-первых, не хочется на ней ехать назад, а, во-вторых, я так и подумал, что здесь стоит всё осмотреть. Что-то же нас сюда притянуло.

      Дом встретил их неясными вздохами и чьим-то всхлипыванием. В комнатах на первом этаже царило запустение, как будто жители в спешке покидали это жилище, но так и оставили все свои вещи, как есть, в полном беспорядке и заляпанные какой-то грязью или илом. Подниматься по лестнице на второй этаж было ещё менее приятно, чем проходить по комнатам внизу. Перила лестницы, а кое-где и сами ступени были покрыты этой же глинистой влажной грязью. Инира не на каждой ступеньке находила чистое место, чтобы не наступать в эту массу.

      — Не понимаю, что это такое, — задумчиво сообщил Моленар. — Напоминает глину, но откуда её тут так неимоверно много?

      — Ты разве не видишь магический след на этой субстанции? — Инира пожала плечами. — Это результат чьего-то воздействия. Фу, какая пакость получилась! Надо обязательно разобраться. Никто в здравом рассудке не закажет в своём доме такой вот «модный дизайн».

      На втором этаже была организована просторная студия, залитая ровным дневным светом. Окна, расположенные по всей уличной стене, смотрели на северо-восток, чтобы яркие солнечные блики не мешали художнику рисовать. Посреди комнаты стоял огромный мольберт с подрамником для портрета в полный рост, но там был изображён только лишь фон, словно бы человек с портрета недавно куда-то вышел. Полотно картины тоже было в разводах этой грязи, которой и здесь было покрыто почти всё.

      У среднего окна стоял ещё один мольберт с подрамником, около него валялась куча тряпья, покрытая свежей, совсем ещё влажной, грязью. Оттуда и раздавались всхлипы и стоны, и Инира решительно направилась к этой куче, когда тряпьё завозилось и, приподнимаясь, начало принимать очертания человека, скорее всего женщины, сидящей прямо на полу.

      Сказать, что она была вся в грязи, будет не правильно. Казалось, что она и есть источник этой грязи. Слипшиеся волосы, серо-коричневая корка на лице, где выделялись только глаза, измазанная до невозможности одежда, превратившееся в заскорузлые тряпки некогда красивое платье, по крайней мере, велиста угадала, что его украшали кружева. Это существо попыталось встать, но рухнуло к ногам велисты, кинувшейся помочь ей встать.

      — Не прикасайтесь ко мне, пожалуйста! — вскрикнула она. — Это я всё тут угваздала грязью. Всё, к чему я прикасаюсь правой рукой, становится покрыто вот этим вот месивом.

      И женщина протянула вперёд и вверх свою правую руку. Вместо обычной человеческой кисти её рука заканчивалась большой сухопарой птичьей лапой черного цвета с мощными хищно загнутыми когтями.

      — Здравствуй, я Нира, а это Лэн. Он маг, — представилась велиста.

      — Что с тобой случилось, и как тебя звать? — спросил маг. — Мы постараемся тебе помочь. Ты только расскажи нам, как ты получила это проклятье.

      — Я Лиана, я тут живу… теперь совсем одна. А случилось со мной горе. У меня была сестричка в зеркале, Анаил, и был любимый Таэль, которого я себе нарисовала. Мы с сестрой его оживили, всё у нас с Таэлем было просто чудесно, но Анаил его переманила к себе, заколдовав с помощью тамошнего, зазеркального, демона. А на меня наложила заклятие вороньей лапы, чтобы я не смогла себе его ещё раз нарисовать.

      — Ясно. Но не понятно. Но со всем этим мы будем разбираться последовательно, — Моленар был как никогда серьёзен и собран, он понимал, что произошедшее с этой миладой имеет какое-то отношение ко всем неприятностям, происходящим в Эрметрисе в последнее время. Те же самые едва заметные следы непонятной чужой магии читались здесь повсюду.

      — Лэн, ты можешь снять проклятье? — Инира уже понемногу начала убирать грязь в студии, оглаживая магическими пассами пол и стены комнаты.

      — Да, сейчас. Это просто, — уверенно ответил маг и стал перебирать вещи в своей сумке, которая висела у него через плечо. — Лиана, ты должна будешь немного потерпеть. Будет больно, точнее будет щипать, потом станет очень горячо, но ты не переживай, это лишь ощущения, ожога не будет. Да, и ещё одно условие — подсматривать будет нельзя, иначе колдовство рассеется, а птичья лапа останется у тебя уже навсегда и будет отрастать, даже если её отрубить топором.

      — Мастер Лэн, делай со мной, что угодно! Я буду молчать и зажмурюсь, я не стану подсматривать ни за что! Я так хочу снова стать обычной ладой, хочу снова рисовать! — слёзы хлынули из глаз девушки, прочерчивая на грязных щеках влажные светловатые полоски.

      — И перестань плакать!

      — Угу… Я-а-а… перестала… уже-е-е… — всхлипывая ответила Лиана.

      Маг выудил из сумки пузатый флакон с ржаво-бурой непрозрачной жидкостью и, поставив его на стол, где стараниями Иниры уже стало довольно чисто, начал наговаривать на него странные слова, делая вокруг колдовские пассы руками. Жидкость вспыхнула ярким светом, озарив всё вокруг оранжевыми лучами, а затем в центре флакона начал сгущаться, клубясь как дым, фиолетовый ком.

      — Ну, вот, теперь этим мы спрыснем твою руку, — удовлетворённо заключил Моленар, когда фиолетовый прозрачный раствор заполнил весь флакон, не оставив ни единого ржавого пятнышка. — Подставляй сюда, и отворачивайся. Можешь, действительно, зажмурить глаза для верности, если хочешь.

      Первые же капли волшебного зелья, коснувшиеся руки Лианы, с шипением впитались, и от них началось расползаться во все стороны неровными волнами яркое сиреневое пламя. Девушка закусила губы, чтобы не кричать от боли, и ещё сильнее зажмурила глаза так, что под веками у неё пошли золотые и чёрные круги и всполохи, как это и бывает всегда, если плотно-плотно закрыть глаза.

      Жар торжествующе залил всё её существо. Лиане казалось, что вот так она и сгорит до самого пепла, до самой смерти. Ну, и пусть! Чем жить так, с вороньей лапой, не иметь возможности рисовать, никогда больше не увидеть возлюбленного, быть преданной своим же отражением — Лиана больше не называла её имени и перестала считать отражение в зеркале своей сестрой, уж лучше смерть! Эти люди хотя бы попытались её помочь! И в сердце Лианы расцвела благодарность. Ярким цветком это чувство распускало свои бесчисленные лепестки, и новый свет заливал бушующее пламя жара, усмиряя и гася его.

      Когда с закрытыми глазами Лиана увидела, что мир залит жёлтым и голубым сиянием, а в тех местах, где эти цвета сливались и смешивались, сияла нестерпимо прекрасная зелень, она поняла, что уже всё получилось. Тело своё она ощущала снова молодым и сильным, полным стремлений и жажды жить. И почему-то очень захотелось есть.

      — Лиана, уже всё, — улыбнулся маг, — открывай глаза и принимай работу.

      — О-о-ох! — вырвалось у художницы, когда она посмотрела вокруг и на свою руку. — А когда вы успели тут всё расчистить? Ой, рука совсем нормальная! Это же моя рука! Гарон Трисвятый! Какое чудо! Мастер Лэн, вы самый великий волшебник Бертерры! Как же я вам обоим благодарна!

      Щёки Моленара залил довольный румянец, а в глазах заиграли озорные огоньки. Он явно был и сам доволен своей работой, потому и улыбался, как сытый кот на печке.

      Сидя у стола, где уже всё было накрыто к обеду, Инира с гордостью и нежностью смотрела на мага, радуясь, что он есть тут рядом с ней, что он есть в её непростой жизни, что она может вот так просто смотреть на него, как он расправляется с порождением зла, с заклятиями. Ей доставляло удовольствие помогать ему, хотя велиста знала, что Моленар в состоянии справиться со всеми этими делами и без неё. А потом она перевела взгляд на счастливую девчонку и подумала, что надо бы вернуть девочке её возлюбленного. Иначе справедливость не будет восстановлена до конца.

      — Угощайся, ладушка, ты же наверняка давно не ела, как следует, — Инира подвинула стул рядом с собой, указывая на него Лиане.

      — Да, благодарю вас! Я такой голодной никогда не была!

      Постепенно за расслабленной обеденной беседой, когда основной голод уже был утолён, Лиана стала рассказывать спасителям свою историю.

Анаил

      Первым делом Артафер снял зимние чары с сада и побережья, чтобы природа могла восстановить свою летнюю красоту. Он разогнал тучи и позволил солнцу Осмире согреть землю. Потом шаман вызвал дождь, сильный и короткий, равно такой, чтобы промочить уже тёплую землю, но не залить излишком влаги нежные всходы многолетних цветов.

      Часть розовых кустов пришли в себя и начали раскрывать свежие листочки, но на фоне старой пожухлой листвы новые побеги смотрелись просто ужасающе. Тогда Артафер призвал дриад и фитолей — младших цветочных фей, чтобы те помогли облагородить ему сад Ирис. Красавицы дриады собрали и развеяли прах опавших листьев и отмерших веток так, чтобы стало чисто, а почва приобрела полезные для растений вещества. Стаи фитолей, трепеща крошечными крылышками, летали по саду, перепархивая от цветка к цветку, разглаживали лепестки распускающихся бутонов, наводили глянец на листья и прогоняли своими песнями вредителей.

      Нахальный воробей Чиф-Чифир* прилетел сам и привёл за собой стаю шустрых воробьишек, чтобы они все вместе позаботились о корнях розовых кустов, выклёвывая подземных вредителей, вылезающих на поверхность после дождика. Артафер поинтересовался у Чиф-Чифира, откуда такое рвение у вороватой птахи, а Чиф гордо обвёл крылом сад, показывая на свою стаю. Оказалось, что это всё его отпрыски: дети, внуки, правнуки и так далее до седьмого колена, а сам он очень уважаем в воробьином сообществе. И причиной этой славе его работа с Ирис по спасению розового куста в Саду велисты.

      То есть, сначала Чиф-Чифир чуть не погубил тот куст своим разгильдяйством в отношении вредоносных червяков, а уже потом он же этот куст и спас, правда, при помощи всех своих сородичей из воробьиной стаи. А теперь он хочет отплатить добром на добро феи цветов, поэтому привёл сюда всю стаю.
_____________
* — Эта история описана в рассказе «Прогулка».
_____________

      На следующий день Артафер осмотрел сад: розы цвели, жасмин уже набрал бутоны, а некоторые даже начали распускаться, летние флоксы набрали бутоны в соцветиях и стояли по стойке смирно, многие другие цветы также хорошо восприняли, наконец, наступившее лето. Но безрадостно выделялись среди этого великолепия пустые места с голой почвой там, где растения безвозвратно погибли. Декоративные арки и решётки пустовали — там когда-то вились любимые феей плетистые розы и разноцветные клематисы. От зарослей сирени остались всего пара кустиков, а глициния перевелась совсем — не пережила мороза.

      На рынке, да и на ярмарке в Эрметрисе Артафер смог приобрести только несколько кустов роз. Их он перепоручил фитолям и дриадам, а сам отправился в гости к своим хорошим знакомым братьям Лемменсам.

      Рей Лемменс был замечательным механиком, а его брат Тед Лемменс не мыслил своей жизни без воздухоплавания. Тед водил самолёт. Собственно самолёт летал бы и сам, без пилота, но в спайке с человеком полёт проходил гораздо лучше и безопасней. Пилот и его летающая повозка, как изначально механики называли самолёты, составляли единое целое, сливаясь сознанием и воспринимая мир всеми им обоим доступными органами чувств вместе. Самолёт слушался каждого движения пилота, даже его мысленного приказа, будто его механизмы были продолжением рук и ног самого пилота. Тед рассказывал Артаферу, что самая сильная магия в мире — это полёт на самолёте, но не пассажиром, а именно пилотом. Впрочем, Артафер никогда не тяготел к небесам и воздухоплаванию.

      Но теперь шаману понадобилось срочно отправиться в Химиру, потому что было известно — на химирском базаре можно купить всё, что угодно, и даже ещё больше. Артафер решил купить там саженцы прекрасных роз и новые кусты сирени, а их надо было как можно быстрее доставить в сад и посадить в землю, чтобы нежные корни молодых растений не пострадали и хорошо прижились на новом месте. В качестве советчицы шаман взял с собой одну из старых помощниц феи Ирис дриаду Фезире, оставшуюся временно без своего подопечного сиреневого куста.

      По Воздушной улице повозка ехала аккуратно и неторопливо. Восток как раз окрасился новой зарёй, обещая скорый, с минуты на минуту, восход солнца. Артафер сквозь прикрытые глаза разглядывал свою спутницу. Фезире в очередной раз заплетала кончик длинной зеленоватой косы, а в её огромных тёмно-фиолетовых глазах застыло выражение грусти. Дриада скорбела по своему детищу, по погибшему кусту сирени, который она вырастила из единственного зёрнышка, о котором заботилась, а теперь вот из-за чьего-то злого умысла и чёрной прихоти потеряла навсегда.

      Шаман сравнивал дриаду и свою любимую фею цветов. Ирис казалась ему неземной красавицей, а Фезире лишь вполне симпатичной миладой. И глаза у Ирис были ярче, и щёки розовее, и талия более стройная и гибкая, и грация у феи была нежной и текучей в сравнении с угловатой дриадской, слегка деревянной манерой двигаться. Нет, решил Артафер, никто и никогда не сможет занять место Ирис в его сердце. Нет такой второй на Бертерре, а, возможно, и во всей Вселенной не найти. А теперь рядом с ним нет его Ирис, и, очень может статься, что она не вернётся к нему, да и на Бертерру вообще.

      Пока шамана одолевали грустные мысли, повозка прикатила к самому Взлётному полю, где стояло просторное и лёгкое, словно наполненное светом, здание воздушного порта. Там путешественники ожидали своего самолёта и коротали время до вылета. Там же шамана встретил Рей Лемменс. Высокий и длиннорукий худощавый молодой человек в костюме тёмно-синего цвета, на ткани которого местами виднелись масляные пятна, так радушно улыбнулся старому знакомцу, что Артафер слегка вынырнул из своего подавленного настроения, а Фезире охотно улыбнулась в ответ.

      — Приветствую вас, друзья мои!

      — И тебе, Рей, здравствовать во веки веков! — мужчины обменялись крепкими рукопожатиями и приобнялись, как это принято среди близких друзей. — Позволь представить тебе мою спутницу: милада Фезире, дриада из сада Ирис, феи цветов. Она сопровождает меня в Химиру, чтобы помочь мне с выбором и заодно подобрать для себя нужный куст сирени.

      — Очень приятно, милада Фезире, — откликнулся младший Лемменс, вежливо наклоняя голову в скромном приветствии. — Вы раньше не летали на самолёте? Ведь так?

      — И мне приятно это знакомство, — речь дриады была немного замедленной, всё-таки сказывалось её древесное происхождение, а этим великанам нет нужды спешить, да и некуда. — Я знакома с ветром и с Эори, богиней воздуха, но ты прав, мне самой летать не приходилось. Да и было бы незачем, если бы мой куст был жив.

      — Я тоже ещё не летал! — воскликнул шаман. — Но с Эори я тоже знаком не понаслышке, хотя в верхние небесные миры забредать не приходилось. Всё бывает однажды в первый раз. Страха у нас нет, поэтому полёт испортить у нас никак не получится.

      — Вот и прекрасно! Тед нас уже заждался, наверное, — Рей оглянулся, посмотрев через стеклянную стену на дорожки для разбега самолётов. — Он уже час как проверяет свой самолёт, хотя я провёл всю предполётную подготовку очень тщательно. Привычка у него такая — доверяет только себе, и это правильно.

      Вся троица вышла из здания порта и направилась к взлётной полосе. Самолёт уже стоял, готовясь начать разбег, как только закроется пассажирская дверь и откатится от крыла посадочный трап. Белая длиннокрылая птица терпеливо ждала. Стройная и огромная стояла она, вытянув клюв и расправив крылья в стороны, чтобы уже тут, на земле, хорошо чувствовать ветер.

      — Тед уже слился с сердцем машины, так что он не сможет выйти на встречу. Соединение прерывать не стоит, может сказаться на полёте. Но он поприветствует вас на борту. Забирайтесь по трапу, я вам помогу усесться и пристегнуть ремни.

      — А там не очень трясёт? — наивно распахнув глаза, спросила дриада.

      — На высоте почти не трясёт, но при разбеге, когда машина ещё касается земли колёсами, вибрация чувствуется. И при посадке, конечно! — заулыбался Рей, помогая Фезире забраться на высокую лестницу.

      Уселись они по разным сторонам от прохода, чтобы смотреть в окошки на облака, и чтобы сохранять баланс в полёте. Кресел было двенадцать, стояли они попарно в два ряда через центральный проход. Больших самолётов пока ещё делать не научились, да и не было столько пилотов, способных полностью сливаться с машиной всем своим существом и сознанием.

      — Ну, всё, Рей, выходи! — раздался голос откуда-то из-под потолка. — Нам пора взлетать. Я Тед Лемменс, ваш пилот. Приветствую вас на моём борту, друзья мои! Надеюсь, вы не станете бегать по салону и скакать в проходе во время полёта. Все телесные нужды можно будет удовлетворить в более спокойном режиме движения: туалет в хвосте салона, еда в начале, сразу за моей кабиной. Если потребуется, найдёте, — и Тед усмехнулся. — Желаю вам приятного полёта!

      За небольшим круглым окошком пейзаж побежал назад — большую белую птицу под названием самолёт, наконец-то, отпустили со старта, позволив начать разбег. Артафер невольно вцепился в подлокотники кресла так сильно, что костяшки пальцев даже побелели. А вот дитя природы Фезире только с ещё большим любопытством прильнула к стеклу. Небольшой толчок, и вибрация полностью исчезла, изменился и звук, который сопровождал разбег, с натужного рычания на протяжный тонкий свист, постепенно ставший совсем исчезающе тонким.

      Остальной полёт проходил в такой тишине, что шаман слышал каждый удар своего сердца, гулко отдававшийся в висках. А за окном проплывали поля, леса, горы, ленточки рек и речушек, зеркальца озёр, сам Эрметрис со столпившимися ближе к центру домами. Земля была покрыта сетью дорог и тропинок, с высоты полёта казавшейся не толще паутины. По этим ниточкам ползли букашки — это повозки везли куда-то людей и грузы.

      Но вот показалась лента побережья, и под самолётом разлилось море, бухта Радости и залив Хильдера, плавно открывающийся в море Любви. И по всему горизонту разметался синий цвет разных оттенков от едва голубоватых белых облаков, неторопливо путешествующих по своим делам, до бархатного тёмно-синего там, где море было особенно глубоким. В лучах солнца волны то там, то тут переливались золотыми бликами, а иногда было видно, как резвятся стаи дельфинов, выпрыгивая из воды и задорно кувыркаясь в воздухе.

      Пассажиры, захваченные этим зрелищем, даже вздохнули, когда водная гладь сменилась снова землёй. Это уже был Латар. Вот сзади остался стольный город Вигард, дальше расстилалась пустыня Желтые Пески, где не было почти никакой растительности из-за вышедших на поверхность земли серных залежей, а за пустыней высилась гряда Изумрудных гор, сплошь покрытых хвойными лесами и мхом. Если пустыня полностью оправдывала своё название, то в Изумрудных горах сами изумруды отчего-то не встречались, зато в изобилии водилось разного лесного зверья, и этот лесной край бережно охранялся егерями. Численность, как хищников, так и копытных регулировали охотники, но только когда в этом возникала насущная необходимость.

      У дриады при виде такой красоты даже дух захватило, и глаза раскрылись на пол лица. С приоткрытых губ сорвался торжествующий возглас, и Фезире попыталась попрыгать в кресле от радости, но ремни безопасности крепко удерживали бёдра дриады. Опомнившись, что она летит по небу в чреве птицы-самолёта, девушка смущённо покрутила головой, подглядывая за реакцией шамана на её выходку. Но шаман был захвачен зрелищем не меньше дриады, потому ничего не заметил.

      Артафер всегда работал с низшими силами, с тёмной магией, с мирами нижних сфер. Порождения разных слоёв ада подчинялись ему кто с неохотой, а кто и беспрекословно. Но никогда он даже не пытался сотрудничать с сущностями из верхних миров, тем более подчинить их себе. Шаман разумно предполагал, что подчинение не совсем тот стиль общения пригодный, например, для разговора с ангелами. Хотя видел не раз, как велиста приказывает что-либо этим эфемерным полупрозрачным крылатым существам, а те радостно летят выполнять её поручения. Но то велиста, а то обычный шаман.

      Он думал об Эори, властительнице воздуха, управляющей всеми ветрами мира. Какой надо быть, чтобы тебе были подвластны и тончайшее дуновение, и ураганы со смерчами? Только женщине подвластна такая сила, но Артафер был мужчиной, а из стихий ему ближе всех была земная Таги-Тагайя. Но тут он вспомнил, как на Флоре, которая тогда была ещё злобным огненным миром Фэлуром, тагридский арраф Хаким стал ветром, то есть воздушная стихия могла быть и с мужским характером.

      Но то Хаким, а то он, Артафер, каменный человек. Только вот сердце каменного человека разрывалось от боли, как только он возвращался из своих мечтаний в реальный мир, мир, где уже не было его Ирис. Ну, и пусть! Но здесь есть её сад! Её любимое творение, которое она холила и лелеяла столько времени, отдавая всю свою любовь растениям и ему… Ну, что ж, теперь он будет холить и лелеять её сад. И пусть почти нет надежды, что фея когда-нибудь вернётся снова на Бертерру, но сад будет ждать свою хозяйку. И он, каменный шаман, страшный колдун, которого боятся все демоны ада, он тоже будет ждать её, как верный пёс. Только бы Ирис вернулась…

      Под крылом птицы-самолёта показались деревеньки и сёла, небольшие городки, и снова сети дорог оплели землю, а уже показался следующий океан — они преодолели весь Латар поперёк, по экватору.

      — Дорогие мои пассажиры, — раздался голос пилота, — я хочу вам сообщить радостную весть: мы скоро прибудем на место. Под нами проплывает славный город Химира, и мы готовимся к посадке в её воздушном порту. Прошу вас, проверьте крепления своих ремней безопасности, сложите откидные столики и закрепите кресла в вертикальном положении, если вы откидывали спинки, чтобы отдохнуть. При посадке машина может немного вибрировать — это нормально. Сохраняйте спокойствие. Если будет нужно нервничать, я вам об этом честно сообщу. Но пока я помалкиваю — это означает, что всё идёт хорошо или даже ещё лучше. Благодарю за взаимопонимание!

      Колёса коснулись посадочной полосы, и самолёт будто слегка присел, приноравливаясь к бегу по земле и тормозя, чтобы не врезаться в здание порта, такое же звеняще воздушное и просторное, как и в Эрметрисе. Тед Лемменс не мог сразу покинуть кабину и оставить свою машину отдыхать под открытым небом, поэтому, пока пилот отгонял самолёт в ангар, Артафер и Фезире прошли в здание порта и расположились в уютных креслах. Утомлённая дриада даже успела задремать и вздрогнула, когда Артафер прикоснулся к её руке.

      — Нам пора идти. Позволь представить тебе нашего пилота, — и шаман жестом обратил внимание девушки на стоящего чуть поодаль невысокого стройного до худобы симпатичного мужчину. — Мастер Тед Лемменс. Прошу любить и жаловать. Пилот экстра-класса. Он, наверное, один из первых мастеров полёта на всей Бертерре.

      — Ну, ты и скажешь, Фер! — удовлетворённый такой лестной рекомендацией, улыбаясь во всю ширину лица, возмутился Тед. — Пилот — да, экстра-класса — вряд ли, таких, как я, можно грузовой борт понабрать, и то все не поместятся.

      — Ещё и скромник, каких поискать, — добавил шаман.

      — Очень приятно познакомиться лично, — прошелестела дриада, скромно потупив взгляд. — Полёт был просто волшебным!

      — Тебе понравилось? Правда? — Тед с восторгом смотрел на дивную миладу, стараясь заглянуть в её фиолетовые глаза.

      — И мне понравилось, — встрял шаман. — Ты не забыл, что и для меня полёт в новинку?

      — Ну, за тебя-то я спокоен — ты кремень, а вот милада Фезире другое дело — она нежный цветок. Ведь, правда, особой тряски не было? Тебе было интересно смотреть в окно? Я старался лететь так, чтобы вид был хороший, чтобы облака не заслоняли иллюминаторы.

      — Да, благодарю, мастер Тед, мне очень понравилось, — Фезире подняла глаза на пилота и улыбнулась.

      — Пойдёмте, я вас провожу до гостиницы, где мы переночуем, чтобы завтра утром вылететь обратно. В номере можно будет оставить тяжёлые вещи, если у вас такие есть…

      — Нет, Тед, мы оба налегке, без багажа. Мы в обратный путь нагрузимся, я надеюсь, так, что чемоданы были бы лишними весом.

      Гостиница была вполне симпатичной, в номерах было чисто и опрятно. Устроившись, вся троица вместе поужинали, а потом пошли гулять по вечерней Химире. Обязательным пунктом было посещение храма стихий и Гарона Трисвятого, того самого храма, который возвёл Моленар на месте бывшего королевского дворца, и где все маги теперь проходили обряд посвящения в стихии.

      Как же давно это было! И как это было недавно… Артафер никак не мог привыкнуть, что его жизнь разделилась на до и после. До Фэлура и после ссоры с Ирис из-за Фэлура, точнее Флоры. Да, теперь та планета Флора, и там тоже море цветов и деревьев. Завтра на раннем базаре они с Фезире выберут и увезут с собой на Лерию столько растений, сколько поместится в самолёт Теда! Дриада найдёт для себя нового питомца и воспитанника, новое детище, а он, Артафер, будет садовником сада феи цветов. Он восстановит красоту и будет её оберегать до возвращения его Ирис.

***

      В гостиной дома в Тупике Надежды было тепло и сухо, уютно потрескивали поленья в камине. Тени садовых деревьев и сумерки уже легли на траву и свернулись довольными котами вокруг стволов, изредка посверкивая глазами-светлячками.

      Инира разливала по чашкам чай, а Лиана всё рассказывала волшебникам свою историю.

      Случилось так, что однажды, вернувшись с прогулки домой, Таэль и Лиана были не совсем довольны друг другом, о чём и постарались известить каждый своего визави.

      — Ты мог бы и повежливее вести себя с моими друзьями, Тай, — упрёк был Таэлем вполне заслуженным, потому что на предложение прокатиться по Кеоне на парусной лодке художник отказался в весьма нелицеприятных выражениях, смутив этим и Лиану, и её друзей.

      — А ты могла бы и сама отказаться от их дурацкого предложения, — его тон совсем не нравился Лиане. — Или ты хотела выставить меня в ещё более глупом положении? Ты знаешь, что меня тошнит на палубе любого корабля, а тем более лодки?

      — Нет, я такого не знаю, — смутилась Лиана. — Ты же вырос на озере Алидэ… Я думала…

      — Мне наплевать, что ты думала! — он уже почти кричал от возмущения. — Мне вообще на всё наплевать! Всё, я ухожу!

      — Куда? — опешила художница. Она же была уверена, что в этом мире у Таэля есть только она, и больше никого. Куда же он, и вправду, решил податься?

      — Пойдём, я тебе покажу, — теперь его голос звучал мягко и вкрадчиво. — Она умеет то, что ты так и не позволила себе, она во всём лучше тебя! Она и есть моя любовь, а не ты!

      Он ухватил девушку за руку и почти силой потащил к зеркалу в ванной комнате. В красивой раме тот час же появилась Анаил, нежно улыбаясь Таэлю.

      — Привет, любимый, — проворковала зазеркальная сестричка. — А я уже соскучилась по тебе! Заходи ко мне скорее! Ой, а ты почему с ней? Почему ты не один?

      — Анаил… Ила, я решил всё. Я выбрал тебя. Из вас двоих я выбрал тебя. Я люблю тебя и хочу жить в твоём мире.

      Каждое произнесённое Таэлем слово резало сердце Лианы огненным ядовитым кинжалом, причиняя нестерпимую муку. Из глаз хлынули слёзы, а от душевной боли так сильно перехватило горло, что художница не могла даже вздохнуть, не то, чтобы сказать что-нибудь в своё оправдание или хотя бы попрощаться. Два самых дорогих существа во всём её мире предали, бросили её одну, даже не поинтересовавшись, как Лиана будет жить дальше, сможет ли она пережить свою очередную утрату.

      Зеркальная гладь опустела и даже будто бы затянулась серебристой мглой — художница больше не отражалась ни в одном зеркале. Даже блестящий бок чайника отражал всё, что угодно, только не лицо художницы. Но это не было бедой, так, неприятность и только. Беду Лиана почувствовала, когда попыталась взять правой рукой кисточку, чтобы рисовать ею по памяти образ любимого, пусть и предавшего её, человека.

      Вместо пальцев теперь была птичья лапа с огромными чёрными когтями, с которых капала на пол и вокруг жидкая грязь. Кисточка вместо краски тоже мазала по холсту этой грязью, а потом и сама истаяла, превратившись в поток мерзости. Лиана попыталась прижать правую руку к себе, чтобы не прикасаться больше ни к чему, но тут же испортила своё платье. Переодеться самостоятельно она уже не смогла — правая рука, а точнее, чёрная птичья лапа всё обращала в грязь и мерзость.

      Девушка снова плакала, металась по дому, машинально хватаясь за перила, занавески, мебель. И всё вокруг покрывалось этой серо-коричневой субстанцией. Вытирая слёзы, Лиана окончательно испортила свой собственный облик, заляпав грязью и лицо, и волосы.

      Когда художница очнулась после долгой истерики и ещё более долгого беспамятства, была уже глубокая ночь. На высоком небе сияла прекрасная Большая Луна, освещая комнату и мольберт. На вымазанное грязью полотно легли длинные тени садовых деревьев, колыхавшиеся из-за дуновений ветра на улице. А из-за мольберта на Лиану смотрели два ярких жёлтых глаза, смотрели, не мигая и не двигаясь. Она заверещала и попыталась вскочить с пола, чтобы убежать, но не смогла, запутавшись в широкой юбке, отяжелевшей от местами ещё влажной, но в основном уже высохшей грязи.

      — Не кипятись, малышка, — этот гнусавый голос был знаком Лиане, а потом в показавшемся на лунный свет карлике она признала своего давнего знакомца, демона из зазеркального мира. — Это я, Д-Яныч. Я только хочу сказать, что таково было желание твоей сестрички. Ничего личного, как говорится. Она пожелала, а я выполнил.
Лиана уже стояла на ногах и смотрела на толстяка сверху вниз.

      — Мне очень плохо. Выполни моё желание — верни мне мою руку! Пожалуйста!

      — Прости, не могу. Я поклялся страшной клятвой, что ни за что не стану этого делать. Она меня уничтожит! Твоя Анаил! Она такая страшная! Ты себе не представляешь! Она хотела лишить меня моего второго лица! Это форменное безобразие! Даже мой папаша на такое не пошёл, а она… Я же тогда потеряю всю свою силу! Я же стану совсем-совсем никому не нужен! Меня растопчут самые малые бесята самого верхнего адского уровня, а уж что со мной могут сделать демоны Глубокого Ада, даже представлять не хочу! Тьфу-тьфу! А вдруг сбудется…

      — Ну, ладно. Тогда зачем ты пришёл?

      — Сказать, что я не специально тебя заколдовал, не по своей воле, а по воле твоей второй половины, Анаил, как ты её назвала. Твоей обратной стороны, получается.

      — Это я поняла. Значит ли это, что ты не можешь выполнить больше ни оного моего пожелания?

      — Да, не могу. Ни одного. Прости… — в голосе карлика звучало искреннее раскаяние. — Понимаешь, мне нравится выполнять пожелания людей. Даже делать мелкие пакости и смотреть, как, например, вянут розы в саду или в вазе, как причитает из-за этого цветочница или садовница, даже фея цветов не спаслась от этого. Но гадить по-крупному не в моих правилах. А в этот раз пришлось так поступить дважды. Это так неприятно!

      — Ну, ты ещё скажи, что ты пресветлый ангелочек, — угрюмо усмехнулась Лиана.

      — Нет, конечно, но я и не сатана, мне даже до мракобеса далеко, я так, мелкий пакостник. Да, об этом все знают.

      — Я не знала. А знала бы, ни за что не согласилась бы тебя выпускать из того мира.

      — Эй-эй! А кто бы тебе оживил твоего возлюбленного?

      — А он всё равно ушёл к ней, — и художница снова зарыдала, так свежа была рана в её сердце.

      — Ушёл, значит, не достоин тебя, — неуверенно постарался оправдаться Д-Яныч.

      — Достоин, не достоин, какая разница? Я люблю его, ты это можешь понять своей двойной головой? Хотя бы нижней, если верхняя уже никак не соображает!

      — Да, понимаю я тебя. И сочувствую твоему горю, — карлик изобразил на лице глубочайшее сострадание и сам тоже подпустил слезинку, кокетливо покатившуюся по дряблой щеке.

      — Вот как заброшу тебя обратно в зазеркалье, будешь знать, как выполнять желания кого попало! — Лиана, рыдая, шагнула в сторону карлика и протянула руку, точнее птичью лапу.

      — А-а-ай! Стой на месте! — Д-Яныч шустро отскочил с того места, где стоял только что, чтобы художница не смогла до него достать. — Я сам уйду и больше не вернусь сюда! Ты права в одном — только здесь, в твоём доме, меня и возможно ещё вернуть в иной мир, только через твои зеркала. Но я совсем не желаю туда возвращаться! Ты выйти из дома всё равно не можешь, а я больше сюда не вернусь. Прощай, Лиана, моя любо-о-овь, проща-а-ай!

      Последняя фраза раздалась уже из прихожей и оборвалась захлопыванием входной двери. Больше в этот дом никто не входил. И в самом Тупике Надежды жило очень мало семей, а в тот момент даже эти соседи куда-то разъехались то ли по делам, то ли отдыхать, то ли ещё по каким нуждам.

      — Вот так я и оказалась в этом неприглядном состоянии, — закончила свой рассказ Лиана. — Если бы не вы, я, наверное, умерла бы от голода и жажды. Спасибо вам обоим! Только я не понимаю, как вы сюда попали?

      — Случайно, — первым ответил Моленар. — Нас сюда привезла взбесившаяся повозка. Вместо Лихова переулка прокатила через весь город сюда. Пришлось отпустить бедолагу, она так мило извинялась. Сама не понимала, что на неё нашло.

      — Быть может, это постарался тот карлик, — предположила Инира, — ты вроде бы говорила про мелкие пакости. Это как раз пакость и достаточно мелкая. А, может быть, он таким способом хотел помочь тебе в твоём горе. Мелкие демоны так сентиментальны!

      — Главное, что мы здесь. Поправили твоё здоровье, а теперь разберёмся и с мелким пакостником. Мир надо приводить в порядок и гармонию.

      — Лэн! Так ведь это он чуть не убил нашу Ирис!

      — Точно… Розы в её саду первыми подверглись его атаке. Не совладал с собой демон, испортил все цветы, а у феи цветов здоровья не хватило вынести смерть своих любимиц всех сразу.

      — А ещё он требовал, чтобы Ирис ушла в мир Земли и никогда не возвращалась на Бертерру. Не хотел терпеть конкурентку по розоводству, паршивец! Ну, я ему покажу, мерзавцу! — Инира от возмущения даже топнула по полу ножкой в тоненькой изящной туфельке.

      Велиста встала и, уперев руки в бока, топнула ногой ещё раз.

      — Повелеваю тебе, Двуликий Урри Яныч, демон мелких дел и исполнитель пагубных желаний, явись ко мне сейчас же! Будь покорен слову моему и воле моей в моём мире! — голос Иниры гремел так, что у Лианы заложило уши. Девушка до этого момента даже не догадывалась, кем являются её спасители, и теперь, сообразив, что перед ней Та Самая Велиста и Её Великий Маг мастер Моленар, глядела во все глаза и приоткрыв рот.

      Воздух перед велистой сгустился, и внезапно выплюнул карлика. Тот аж споткнулся, чуть не упав, и сделал ещё пару шагов, выставив вперёд руки и норовя уже ухватить велисту за юбку, но вовремя остановился.

      — В-в-вели-и-иста… — заискивающе заглядывая в глаза снизу вверх, заблеял демон. — Я явился и готов выполнять любые твои приказы. Только не надо называть меня полным именем. Пожа-а-алуйста!

      — А чем тебе не нравится твоё имя? А, Урри*? Тем, что оно означает грязь и плесень? Так ты и есть в точности грязь и плесень любого мира, в который тебя заносит Судьба-Виора.
____________
* — Урри  (Urry) - Urry, п. [Ср Гаэль. UIR, uireach, плесень, глина.] Этакий слой синей или черной глины, лежащей рядом с жилой угля. [1913 Webster] ... Большой Энциклопедический словарь (механический перевод с английского). Чёрная глина, подстилающая угольный пласт.
______________

      — Н-ну, лучше всё-таки Д-Яныч, а? Пожа-а-алуйста!

      — Ага, Дурьяныч ты был, Дурьянычем и остался! Не вспомнил бы про своё прозвище, и я бы не вспомнила, — Инира рассмеялась, а мелкий пакостник затрясся от страха, став ещё ниже, сгорбившись и пытаясь закрыться от Иниры руками. — Ладно. Д-Яныч, так Д-Яныч. Прости, я не думала, что для тебя слышать своё имя так мучительно. Успокойся, всё хорошо. Тем более, что у меня к тебе поручение совершенно делового характера.

      — Что надо сделать, велиста? — Д-Яныч выпрямился и даже приосанился. — Я готов на всё, только бы ты не изволила гневаться… И… И-и-и…

      — Что? Не тяни!

      — Милада Инира, не прогоняй меня, пожалуйста! А? Я тебе ещё пригожусь! Клянусь папой!

      — Хм, и которым из его лиц ты клянёшься, прохиндей?

      — Всем Янусом целиком и обоими его лицами клянусь! — клятва Д-Яныча прозвучала так торжественно, что Моленар даже кашлянул.

      — Кх… Нда… А дело к тебе такое, — маг посмотрел на велисту, и она одобрительно кивнула. — Ты должен вернуть беглеца из зазеркалья, потому что он принадлежит именно этому миру. Тут он был сотворён, тут ему и существовать надлежит. А отражение Лианы я сам приведу в чувство реальности.

      — Я готов, но только туда, в зазеркалье, я не полезу. Я отсюда, ладно? Я знаю как, у меня всё получится. Только пойдёмте все вместе в ванную комнату, потому что нужное зеркало именно там висит.

      И демон, враз увеличившись до обычного человеческого роста, громовым голосом взвыл перед зеркалом:

      — Явись сей же миг сюда, Нарисованный, Таэлем названный!

      Зеркало полыхнуло ярким светом, а когда глаза присутствующих восстановились после вспышки, Таэль уже стоял посреди ванной комнаты, угрюмо повесив голову. Лиана хотела было броситься к нему на шею, но Моленар её вовремя поймал за руку и остановил, молча спрятав художницу за своей спиной.

      — Так вот ты каков, Таэль, которого нарисовала любовь! — Инира обошла вокруг молодого человека, внимательно его разглядывая. — И что же тебя так прельстило в отражении твоей художницы?

      — Отражении? — Таэль вскинулся и распахнул глаза, не понимая, о чём речь. — Я думал, что та, в том мире… Что Анаил и есть настоящая. Она такая живая! А ещё она ко мне никогда не придиралась. А Лиане вечно что-то не нравилось: не так сказал, не туда посмотрел, не то сделал. Всё не так! Анаил добрая, а Лиана злая! Вот я и ушёл.

      — Лиана, подойди-ка к зеркалу, чтобы он посмотрел на свою избранницу чистыми глазами. Я снял морок, который наложило отражение, — и Моленар вытолкнул художницу в центр.

      Лиана сделала шаг к зеркалу и чуть было не упала в обморок, увидев там себя всю в грязи и с птичьей лапой вместо правой руки. Маг поддержал её, и она быстро оглядела себя, свои руки, платье — здесь всё оказалось в норме, а вот с её отражением, с Анаил, творилось неладное.

      — Ой, что это с ней? — оторопело спросил Таэль.

      — А это она получила свой «дар» обратно, — ответил маг. — Она в таком положении оставила свою хозяйку, Лиану, заколдовав её руку и украв её любимого человека. Ещё немного и Лиана погибла бы от голода и жажды. Она и так только чудом не сошла с ума. Если бы наша повозка не взбесилась и не прикатила сюда, нарушив все правила своего ремесла, то ещё один день, и всё было бы кончено. Ты бы навсегда остался бы с этой тёмной половиной Лианы, которую она ещё в детстве поселила в своём отражении в зеркале.

      — Да-да, Лиана! Анаил — это тоже ты! — поддержала мага Инира. — И теперь тебе необходимо объединиться с ней, то есть, стать единой с самой собой. А Таэлю надлежит снова вернуться на холст. И это не обсуждается, — и, повернувшись к юноше, велиста продолжила, — повелеваю тебе, Нарисованный человек по имени Таэль, стань собой. Твоё место на холсте!

      И вот уже не было рядом никакого юноши, и в зеркале осталась одна Анаил, всё ещё измазанная в грязи и с искалеченной рукой.

      — Теперь ты, Анаил. Встань передо мной! — и велиста стукнула ладонью по зеркальной глади, где тут же исчезло вообще всё, осталось только чистое серебряное озеро, девственно чистое и безмятежно холодное.

      Зато перед Инирой плюхнулась на светлый мраморный пол зачуханная девица, моментально забрызгав грязью всё вокруг. Велиста повела ладонью, убирая и результаты колдовства в виде птичьей лапы теперь уже у Анаил, и грязь. Теперь друг напротив друга стояли две абсолютно одинаковые с первого взгляда девушки. Присмотревшись повнимательнее, можно было понять, что они зеркальные двойники. Инира взяла обеих за руки и соединила их.

      — Обнимайтесь! Впитывайте друг друга! Объединяйтесь! — велиста отпустила руки девушек, а те уже не могли ослушаться слова велисты, да и не хотели.

      Сплетённые вместе пальцы их рук очень быстро срослись, затем стали едиными грудные клетки и головы. Оба лица проявились на обоих затылках, как это было у Двуликого Януса, повелителя времени. Последними соединились и стали из четырёх двумя ноги отражения и Лианы.

      Фигура не была стабильной, вся её поверхность переливалась и перетекала, местами пузырясь или выставляя наружу выросты, а местами, наоборот, образуя полости и даже дыры, сквозь которые было видно обстановку. Так продолжалось довольно долго, и присутствующие наблюдали эту фантасмагорию в полной тишине. Даже Д-Яныч затих и молча наблюдал за высоким искусством велисты.

      Итогом слияния стала та же самая милада Лиана. То есть, внешне она осталась та же, какой и была до всей этой истории, но внутренние изменения выдавал совсем другой взгляд. Теперь художница смотрела на мир увереннее и чуть-чуть с грустью, но, несомненно, сохранив всю свою доброту и чистое сердце.

      — Как ты себя чувствуешь, Лиана? — спросил Моленар, первым не выдержав всеобщего молчания.

      — Хорошо, — голос художницы тоже изменился, став глубже и красивей, губы её двигались тоже немного иначе, более чувственно, оставляя нежную недосказанность, такую соблазнительную, но такую эфемерную. — Удивительно, но я ощущаю себя более живой, чем до слияния! А я теперь никогда не смогу отражаться в зеркалах?

      — Теперь ты будешь отражаться в зеркалах, но именно ты и именно отражаться, а не разговаривать с двойником. Для тебя теперь закрыт мир зазеркалья. И для тебя, и для Таэля, который стал всего лишь изображением, как и был. Надеюсь, ты не очень опечалена этим? — Инира посчитала, что этот урок пойдёт на пользу обоим влюблённым.

      — Я очень благодарна тебе, велиста Инира, за всё сделанное для меня, — искренне поблагодарила Лиана, — но мне будет очень не хватать Таэля. Я его очень люблю…

      — Но он тебя предал!

      — Он ушёл к другой части меня, а не к другой миладе, а теперь я одна-единая. Значит, никакой измены и не было.

      — Я подумаю над этим вопросом, — кивнула Инира, — а ты подумай пока о жизни и о взаимоотношениях. В одиночестве или с друзьями. Но можешь быть уверена, что одиночество сейчас не наказание для тебя, а жизненная необходимость. Так тебе будет проще освоиться с самой собой. Поверь, я знаю, о чём я говорю.

      — Я верю тебе, Инира.

      — Теперь ты, Д-Яныч! — велиста резко повернулась к демону, как раз пытавшемуся незаметно покинуть место действия, но пойманному магом за полы пиджака. — Стоять! Я не закончила с тобой.

      — Да я и не ухожу, — карлик попытался оправдаться, — я весь тут к вашим услугам, велиста. Чего изволите?

      — Изволю? Ты что разучился читать мысли?

      — Что ты! Я и не мог никогда читать мысли демиургов. Я же скромный мелкий демон, а не ужасное исчадие Глубоких слоёв Ада.

      — Двуликий Урри Яныч, ты обязан исправить все разрушения, что ты успел сотворить в моём мире. Ты обязан впредь вершить свои дела только в соответствии с гармонией моего мира. Ты обязан принимать в расчёт мнения и желания жителей моего мира, но свои желания исполнять у тебя права нет. За тобой будет приглядывать мой Дымный Кот.

      На последних словах при упоминании о нём Дымный Кот, загадочный как всегда, соткался из воздуха и широко зевнул, закладывая уши за спину и демонстрируя ослепительно белые клыки внушительных размеров и ярко розовый язык.

      — Я пригляжу, велиста, — Кот промурчал эти слова, но Д-Яныч понял, что пристальный взгляд Дымного Кота теперь будет наблюдать за ним неотлучно, и что свободного выгула, как он мечтал, не получится и в этом мире. Снова работа! Опять эта работа! Всегда одна только работа! А так хотелось отдохнуть, сотворить пару-тройку пакостей покрупнее обычных людских мерзостных желаний. Вот только розы и остаются…

      — Кстати, первым делом сейчас же оживи мне все розы, которые ты убил своим колдовством, — потребовал Моленар. — И если ты ещё хоть раз прикоснёшься к цветам, пожалеешь не о том, что тут остался, а о том, что вообще на свет появился. И это, заметь, мы тебе ещё за фею Ирис не мстим.

      — Ну, Лэн, мстить вообще не мой метод, да и не твой однозначно.

      — А можно я его сначала нарисую? — Лиана стояла уже рядом с Д-Янычем и присматривалась к его чертам лица. — Уж очень ты колоритный персонаж, Д-Яныч! Ты не против?

      — А, ладно, рисуй! — проскрипел мелкий демон, пряча довольную улыбку, ведь его ещё никто никогда не рисовал.

Дымный Кот

      Дом на набережной Алых Зорь, где обосновалась велиста, с которого, собственно, весь этот мир и начал быть, отдыхал, блаженно расправив двери и приоткрыв форточки. Солнце пригревало его ровно настолько, чтобы было комфортно всем: и крыше, и стенам, и деревянным перекрытиям, и массивной мебели, да и обитателям было бы тоже уютно и хорошо, но почти никого не было дома. Только в гостевой спальне отдыхала уже вторые сутки одинокая гостья.

      Ирис спала и улыбалась во сне. Черты её лица разгладились и снова стали округло милыми, как и положено молодой фее. Дом не стал подсматривать её сны, полагая, что раз она улыбается, значит, и сны ей снятся приятные и добрые. Дом старался не шуметь, но порыв ветра с реки резко со стуком распахнул форточку, и Ирис вздрогнула во сне. Пелена мира сновидений постепенно растаяла, и фея цветов открыла глаза.

      Оглядевшись, Ирис поняла, что она не дома, а вспомнив весь предыдущий день, вспомнила и то, что пришла за помощью к подруге и её магу. Она ещё смогла вспомнить, как переступала порог этого дома, а вот что было потом, и как она оказалась в спальне для гостей, Ирис забыла. А была ли она тогда живой? Или мерзкий карлик всё-таки убил её тогда? А когда это было? И было ли вообще? И давно она тут спит?

      — Инира! Ни-и-и-ра-а-а!!! Ты где? Есть тут кто-нибудь живой?

      Дом хотел ответить, что он и есть самый, что ни на есть, живой, но ему было нечем это сказать, а больше никто не откликнулся — хозяева были в отлучке.

      Фея поняла, что она в одиночестве, и на её вопросы никто ей не ответит, и стала приводить себя в порядок. Она приняла ванну с настойками целебных трав, солей и эфирных масел, вымыла и высушила волосы. За то время, пока Ирис нежилась в тёплой ароматной воде, дом успел привести в порядок её одежду, и когда фея обсохла после процедуры, ей было приятно облачиться в свежее бельё и платье. Как дом делал такие дела, он никому не рассказывал. Просто ему нравилось удивлять и радовать своих жителей.

      Приведя себя в порядок, Ирис спустилась вниз. В кухне она нашла, чем подкрепиться. Потом решила подождать возвращения хозяев в гостиной и уселась в кресло с томиком стихов о любви. Но чтение не заладилось, в голову стали навязчиво стучаться разные мысли. Здесь она поссорилась с Артафером… И что ей взбрело в голову? Упрекать смертельно уставшего мужчину в отсутствии должной нежности и внимания? Не обнял при встрече? Гарон Трисвятый! Какие глупости! Фер возместил эту мелочь сторицей в ту же ночь. И было вдоволь и ласки, и страсти, и нежности. Какая муха её укусила, что она ослепла своим сердцем?

      Ирис уронила книжку на колени, так и не прочитав стихотворение до конца. Слёзы потекли по щекам. С каминной полки на фею смотрела осуждающе чёрная Баст, а огонь упрекал своим потрескиванием. Дольше оставаться в гостях и спокойно ждать возвращения хозяев Ирис уже не могла. Бежать, нет, лететь в Лихов переулок! Скорее! Как он там, любимый Фер, Артафер, великий шаман? Жив ли? Он уходил таким угрюмым, такая грусть была в его глазах… Скорее его обнять и успокоить! Сказать ему, как он дорог её сердцу! Пусть розы погибли, но любовь-то жива! Ах, только бы Артафер дождался её!

      Повозка уже ждала фею, когда за той захлопнулась тяжёлая входная дверь. В мгновение ока одолев мост через Кеону, повозка уже катила по Садовой набережной в сторону моря. Вот промелькнул поворот на Лодочную улицу, вот трактир «Бочонок Рома»… Вокруг дома шамана было тихо и пусто, как и во всём Лиховом переулке. Это несколько озадачило Ирис, поскольку, когда шаман вёл приём, то около дома и по переулку бродило немало народа, ожидающего своей очереди на приём. Если Артафер, конечно, не объявлял, что на сегодня приём закончил, приходите завтра.

      Дверь была не заперта, и Ирис вошла внутрь. В Эрметрисе не было моды на дверные замки, как и не процветало воровство. Любую вещь можно было просто взять на рынке или ярмарке, или в лавке любого торговца, отплатив потом своим трудом или своими изделиями. А уж к шаману входить и вообще никто бы не решился. Но Ирис вошла. Единственная комната пустовала уже довольно длительное время. Пыль ровным слоем укрыла все поверхности, легла на строгое кресло шамана, на его обереги, которые в огромных количествах висели на стенах. Потушенные когда-то свечи подёрнулись сероватой плёнкой, тоже притянув к себе пыль, и перестав жирно блестеть.
Запустение в доме любимого колоколом раскачивало сердце феи цветов, усиливая и без того рвущееся из горла отчаяние.

      — Фе-е-ер! — взвыла Ирис. — Артафе-е-ер!

      Рыдания сотрясали плечи безутешной феи, и остановиться она уже никак не могла. Упав в пыльное кресло, она уронила лицо в ладони, и уже без стеснения горестно плакала навзрыд о своей потере. Ей казалось, что шаман умер, что она уже никогда его не увидит. Гарон Трисвятый, как ты мог такое допустить? Виора-судьба, почему ты так не справедлива? Ксейр, как ты мог скрыть тот факт, что шаман погиб, ты же властелин информации? Каким богам посылать мольбы, к каким силам обращаться, чтобы вернуть его к жизни?

      Ирис поняла, что если случится такое чудо, и они снова встретятся, то никогда уже она не станет упрекать его по мелочам. Только бы он был жив! Только бы был жив…

      Внезапно руке Ирис стало сначала очень тепло, а потом мокро и прохладно. Открыв глаза, фея сначала, как и положено, заверещала от страха. Любой испугается, если ему в пустом доме вдруг станет облизывать руки огромный чёрный пёс с горящими адским огнём глазами, дышать на него так жарко, что ещё чуть-чуть и вспыхнет одежда, а на коже останется ожог.

      — Успокойся, фея Ирис, — заговорил Эхонахр. — Я пришёл проверить дом шамана. По его поручению я делаю это каждый день. Кто-то же должен следить за порядком, когда хозяин в отлучке.

      — А где Артафер? — Ирис вспомнила этого демона, которого примирила с его участью помощника шамана и его верного слуги сила крови велисты.

      — Он в твоём саду, — усмехнулся пёс, — ухаживает за твоими розами. Ох, и прут же они! Растут и кустятся прямо на глазах! Он уже не знает, то ли стричь их как-то надо, то ли пусть зарастает всё вокруг к Треклятому Дьяволу совсем.

      — Где?

      — В твоём саду.

      — А почему?

      — Потому. Что ты глупости всякие думаешь?! Давай, ноги в руки и к нему! Ты же этого так хотела ещё три минуты назад.

      — А как?

      — Повозка ждёт, милада Ирис!

      Чёрный пёс Эхонахр, демон из нижнего мира, вскочил на лапы и побежал впереди феи, распахнув дверь. Повозка, и вправду, стояла перед домом. Ирис забралась в неё следом за Эхонахром. И снова понеслись мимо глаз феи дома, переулки, улицы.

      — А как он там? — Ирис уже не была обиженной на любимого шамана, но чуть-чуть побаивалась встречи. Как он её приветит? А вдруг снова бросит?

      — Уже ничего, даже хорошо, — удовлетворённо выдохнул горячие слова адский пёс. — А когда увидел зиму в твоём саду, и что розы твои все померли, чуть Гарону душу не отдал. И окончательно окочурился бы, но вспомнил краем сознания обо мне. А уж я понял, что делать надо. Отогрел я его своей горячей кровью, оживил. Ты уж на него не злись, фея. Феи должны быть добрыми. Любит он тебя больше жизни. Так и сказал: «Без моей Ирис, — говорит, — и жизнь мне не нужна! Тем более, что и сад её умер. Вот и мой, видать, черёд пришёл». И как давай умирать! Но тут я вовремя подсуетился и не дал ему спуститься в нижний мир насовсем.

      Ирис наклонилась и погладила горячую собачью голову, а Эхонахр положил свою морду ей на колени и блаженно зажмурил глаза, изредка взглядывая снизу вверх, чтобы удостовериться, что фея задумчиво улыбается, почёсывая пса за ушами.

***
      Розы благоухали, расцвечивая всё вокруг яркими и сочными красками, играя оттенками пастели, сверкая снежной белизной и ввергая взор наблюдателя в самую гущу чёрно-фиолетовых глубин космоса. На фоне сочной изумрудной зелени листьев всё это тянуло никак не меньше, чем на царский пир, если бы Ирис была не феей, а, например, пчелой.

      Даже над её зелёной дверью гибкая ветка плетистой розы радовала множеством алых цветков и ещё большим количеством бутонов. Но в саду, и вправду, как сказал Эхонахр, роз оказалось раза в два больше, чем было. Розовые кусты без стеснения отвоёвывали земли у пляжа, выходя далеко за границы когда-то разбитого феей розария. Их нестройные ряды тянулись до самой глициниевой галереи, буйно цветущей небывало нежным разноцветием.

      Но самое неожиданное и невероятное было не это. Под розами, между ними, вокруг и по всему саду росли сплошным ковром… ландыши. И они тоже цвели! Дружно цвели! Все сразу!!! То-то Ирис показалось, что розы пахнут как-то иначе, чем раньше. Если к их запаху раньше примешивался жасмин или сирень, или и тот и другой запахи вместе, то фея знала, что так играют друг с другом дриады, что живут в кустарниках. Но ландыши… Их она даже не высаживала, потому что это лесные цветы, им требуется определённый состав почвы, своя влажность, тень, в конце концов. Но факт их наличия и цветения сейчас был неоспорим.

      В доме было тихо и прохладно. Воздух был свеж и приятен. Всё вокруг сверкало чистотой и радовало глаз порядком. Но никого в доме не было. Ирис переходила из комнаты в комнату в надежде, что шаман где-то в доме, раз она не встретила его в саду. Но и в доме его не было.

      Уже порядком расстроившись, Ирис вышла на веранду и уселась за круглый столик, где они с велистой, да и с шаманом тоже, любили выпить ароматного чая на вечерней заре или ледяного шербета в знойный полдень. Чайник и сейчас был горячим, словно его специально согрели к её приходу. Фея машинально наполнила чашку, что стояла к ней ближе и отхлебнула, успокаиваясь. Здесь её любимый, где-то здесь. Надо ещё раз пройтись по саду.

      Артафер уже полчаса не разгибая спины и стоя на коленях, пропалывал клубнику. Это был его собственный почин. Ирис любила клубнику, но выращивать её было занятием трудоёмким, поэтому фея предпочитала брать её на рынке. Шаман решил, что раз есть земля, есть любительница этого лакомства, и у него есть желание удивить любимую, то стоит и рассаду приобрести. О тонкостях возделывания этой ягоды он выспросил у самой Таги-Тагайи, поэтому ягоды уже ярко краснели под зеленью листочков, перемежаясь с прекрасными в своей простоте белыми цветками и только ещё завязавшимися бутонами.

      Разглядев, наконец, и узнав спину любимого мужчины, копавшегося в клубнике, Ирис так и осталась стоять на месте, не в силах от удивления даже окликнуть шамана. Гарон Трисвятый! Что же это такое? Клубника… Ландыши… Вокруг вместо голых веток сочные кусты сирени от белой до почти чёрной. Из одного сиреневого куста, как раз того, у которого цветы самые фиолетовые, выглянула весёлая Фезире.

      — Ой! — удивилась дриада. — Ирис пришла! Ой, как же я рада! Девчонки!!! Ирис вернулась!!!

      Из других кустов вышли дриады-подружки и закружили вокруг своей любимой феи радостный хоровод, смеясь и восклицая хвалу всем богам и стихиям.

      Артафер встал с колен, снимая защитные садовые перчатки и вытирая руки об передник. Всё ещё не веря радостным выкрикам дриад, он повернулся в ту сторону, куда они смотрели. А увидев свою любимую Ирис, его нежную фею, его миладу-ладушку, как и она, замер и не смог даже шагнуть вперёд. Хорошо, что не упал и, хоть ноги сразу стали ватными, удержался. А пока дриады кружились, успел чуть-чуть придти в себя.

            Как-то само собой дриады разошлись по своим кустам-жилищам, а фея и шаман оказались рядом, стоя лицом к лицу.

      — Ирис… — прошептал шаман, — любимая моя… Я уже не надеялся, что увижу тебя. Я думал, что ты или ушла отсюда насовсем, или хуже того, умерла. Гарон Трисвятый! Какой же я был дурак! Прости меня, любимая! Я решил, что хоть сад твой сохраню. Буду его любить, как тебя…

      — Фер… — тоже прошептала Ирис, — я так люблю тебя… Я так виновата перед тобой! Прости меня! Глупая я и своенравная… Ревнивая не в меру… Не поняла, не почувствовала, упорствовала в своей глупости… Прости! Ты можешь меня простить?

      — Мне нечего тебе прощать, потому что ни в чём нет твоей вины! Я так тебя люблю, что не могу на тебя обижаться! Это ты меня прости…

      — И я тебя люблю так сильно, что готова отдать за тебя все мои цветы и даже мою жизнь. Только бы у тебя всё было хорошо. Только бы ты жил…

      И Артафер обнял свою фею, а она прильнула к нему, дрожа от нежности и избытка чувств. После долгого поцелуя шаман подхватил свою фею на руки и унёс в дом, прямиком в спальню, чтобы доказать Ирис и свою любовь, и свою верность, выразить ей всё своё восхищение и принять от неё ласку и нежность. Наслаждение и нега растекались по дому волнами, приливами накатываясь на препятствия из кресел и дверей согласно доносящимся из спальни стонам и шёпоту.

***

      — Велиста… Велиста! — не то крик, не то громкий шёпот раздался в гостиной, где Инира отдыхала перед камином, любуясь на пляску огненных язычков и маленькой саламандры. — Инир-р-ру-а… Мр-р-р-ру?!

      И Дымный Кот сгустился из воздуха перед хозяйкой дома и мира.

      — Привет тебе, Дымный, — улыбнулась она. — Ты проведать меня, или что-то случилось?

      — Ничего особенного не случилось, — и Кот свернулся в соседнем кресле, удобно устраиваясь и привалившись спиной к мягкому подлокотнику. — Так, по мелочи разное происходит. Но серьёзное тянется из ваших с магом прошлых недоделок.

      — Это что же мы такое не доделали? — Инира выпрямилась в кресле и с укором посмотрела на Кота.

      — Вот скажи мне, велиста, почему именно Моленар? Что ты в нём нашла? Почему не Артафер с тобой? Ты ведь могла выбрать любого мужчину в этом мире. Любого! И не обязательно мага и чародея, шамана или аррафа — любого простого мужчину. Ну, или женщину… Мало ли у тебя мыслей разных бродит в голове и не только в голове. Мр-р-р… — и Кот стал старательно вылизывать переднюю лапу, как делал всегда, если вдруг что-то его смущало.

      — Лэн… Моленар… Не знаю… — Инира старалась вспомнить их первую встречу и не могла. Ей вспоминался король Нолен, растерзанный принц Лиор, старый королевский дворец, суд.* Да, шаман всё время был рядом с ней, поддерживал её, помогал. Но… Вот именно — но… Артафер в то время уже был по уши влюблён в ей подругу Ирис. Да, велисте нравился шаман, он нравится ей и теперь, но Инира никогда не признавала соперничества в любви. Или это её мужчина, её человек, или чужой. А чужого ей никогда было не нужно.
_____________
* — Эта история описана в рассказе «Цветочная улица».
_____________

      Моленар вошёл в её жизнь так плавно и ненавязчиво, как будто бы ненароком заглянул к ней в душу, да так там и прижился. А что не прижиться-то, не гонят же, любят, ласкают… И сам привязался, а там и полюбил по-настоящему. Готов был даже жизнь свою отдать за свою Иниру.

      А она сама? Она снова не выбирала. Как и в той, земной жизни! Инира следовала своей судьбе, не переча ей, покорно принимая её дары и тумаки. Приняла она от Виоры-судьбы в дар и Моленара. Влюбилась. Влюбила себя в него. В Лэна… Любящего её. Мага. Эльфа. Ну, почти эльфа. Приняла его всего целиком в своё сердце. Принимала, и тонула в его глазах, таяла в его руках, испарялась от страсти под его поцелуями. Его губы с этими чёрточками шрамов… Даже просто вспоминая, Инира начинала трепетать от желания коснуться его губ своими.

      — Вот ты сейчас всё правильно подумала, мур-р-р, милада, — Кот встал, выгнул горбиком спину и потом потянулся всем телом, выставляя вперёд то одну, то другую лапу по очереди. — Ты счастлива, Ирис твоя тоже счастлива. Должен быть баланс в мире, а его нет. Нет его!

      — И что же нарушает баланс сейчас? Я не понимаю тебя, Дымный!

      — Ну, смотри! — Кот вежливо не стал добавлять обычное мужское обращение «глупая женщина». — Ты создала целый мир, чтобы найти своё счастье. Так? Так, — и велиста согласно кивнула. — А Лиана, чтобы обрести своё счастье нарисовала портрет любимого человека. Так? Так. И что ты сделала?

      — Вернула ей портрет этого человека, — послушно ответила Инира.

      — Вот! Именно! Портрет!!! Тебя бы сейчас устроил портрет Моленара? А? Не живой и горячий любящий тебя маг и волшебник, а его портрет? Как бы ты себя чувствовала рядом с портретом, который ни обнять тебя не может, ни ответить на твой поцелуй своими нарисованными губами? А? Ты вообще о девушке подумала? А ведь у неё дар! Ей Виора выдала такой куш — закачаешься! Лиана может рисовать, что угодно, и оно будет оживать по её желанию. Всё, что ей угодно! Всё! Понимаешь? Что угодно! Пока она этого не знает, но скоро догадается. Будет случай, эта способность реализуется, и Лиана станет пользоваться своим даром. Надеюсь, во благо пользоваться.

      — Да… Волшебница она, эта Иллианора, милада Лиана… Молодец, Дымный! Я как-то упустила эту сторону истории из головы. Ох, и что бы я без тебя делала? Спасибо тебе, Дымный!

      — Сама справишься? Или будешь звать своего мага для компании? Ты сама всё сделала, и в общем-то тебе помощники не нужны… Только моральная поддержка, если уж положа руку на сердце.

      — Конечно, мы вместе с Моленаром всё исправим! — удивилась и возмутилась Инира. — Ты-то с нами или снова сам по себе?

      — Я, пожалуй, сам по себе. Не стоит нарушать традиций, — и Дымный Кот растаял, дольше всего сохраняя в воздухе улыбку, как когда-то в графстве Чешир в совсем ином мире и в совсем иное время, и с совсем другой девочкой…

***

      Лицо на портрете было грустным и отрешённым. Глаза, нарисованные так, чтобы следить за зрителем, теперь смотрели в далёкую даль. Единственным желанием Таэля теперь было умереть, чтобы не видеть Лиану в её горе, не терзать себя, твердя в мыслях о своей вине перед ней. Вот бы краски однажды поблекли и стали прозрачными… Вот бы портрет сгорел… Как жадно пожирало бы пламя масло с холста! Но тогда сгорел бы и её дом в Тупике Надежды, а этого Таэль не желал своей любимой.

      Ах, если бы он был умнее, если бы он не спутал оригинал и его отражение… Если бы не ушёл тогда… Тогда он был живым, мог ходить. Он мог выбирать, что сделать, и мог делать, что выбрал! Мучительно остаться без выбора, лишиться свободы. Бессилие и невозможность что-либо изменить терзали и бесили его, и он хмурился в своей раме.

      Лиана старалась обходить портрет Таэля стороной и не смотреть на него. Невыносимо больно было видеть его страдания. Нестерпимо хотелось обнять и успокоить, прижать к груди, поцеловать в макушку, зарыться в волосах, перебирать пальцами его кудряшки… Как раньше… Не будет, как раньше… Никогда не будет. Она не велиста, чтобы менять мир под себя. Она всего лишь художница, может лишь рисовать. Быть может, стоит нарисовать себя рядом с Таэлем? Чтобы потом уйти в нарисованный ею мир и быть там с ним, любимым, остаться там навсегда.

      Художница очнулась от размышлений из-за стука в дверь. Кто мог к ней пожаловать, когда она давно ни с кем не общалась? Лиана собралась с силами и пошла встречать гостей.

      — Здравствуй, Лиана, — велиста вошла в дверь первой. — Я знаю, что ты не ждала нас, но я не могла не приехать к тебе.

      — Я рада вам, милада Инира! Мне приятно вас видеть, мастер Моленар, — голос девушки был равнодушно бесцветен, что утвердило прибывших в правоте Дымного Кота и развеяло последние сомнения.

      — Лиана, мы пришли, чтобы помочь тебе, — маг постарался заглянуть в лицо художнице, но та старательно отводила взгляд. — Мы с велистой единственные, кто может тебе помочь.

      — А нам… Всей Бертерре надо, чтобы ты перестала страдать. В мире множатся страдания из-за твоих слёз. Покажи мне портрет Таэля!

      — Зачем? Он… Он стал плохо выглядеть, — и художница замялась, — стали тускнеть краски, они как будто выцветают, хотя солнечный свет не попадает на холст. Он умирает там, на портрете… — и уже не таясь, Лиана вновь плакала навзрыд. Похоже, это входило в традицию — плакать при появлении волшебников.

      — Именно из-за него я и тут, — Инира решительно взяла ревущую девушку под локоть и подтолкнула вперёд. — Веди! И скорее! Раз всё так плохо, то не стоит терять драгоценные мгновения. Какая же я безмозглая кукуцапля, сама не сообразила, не подумала о последствиях! Лиана, я такая же, как и ты, только сил и магии у меня больше, как и ответственности. Не кори себя, нет твоей вины в случившемся! А я постараюсь всё исправить.

      — Я не знаю, возможно ли ещё хоть что-то исправить… — и слёзы с новой силой хлынули из глаз несчастной художницы.

      Портрет стоял в дальнем от окна углу гостиной. На лице Таэля маской застыла скорбь. Солнечный полдень ни единым лучом не пробивался через плотные гардины, и в комнате царил полумрак, усугубляя настроение безнадёжной горечи утраты.

      — Нира, — Моленар был рядом со своей любимой и чувствовал каждое движение её души, сопереживал ей, старался поддержать и успокоить, — если я хоть чем-то могу тебе помочь, говори сразу!

      — Хорошо, Лэн… — и Инира вплотную прижала свои ладони к холсту в том месте, где были изображены плечи юноши. Она смотрела в его глаза, стараясь влить в них частичку своей силы и своей души, своего света, а Таэль был не в силах сопротивляться влиянию велисты, той, по чьей вине он снова стал Нарисованным. — Таэль… Силой, данной мне Всеобщим Творцом Всех Вселенных, заклинаю тебя — живи!

      И она оттолкнула мольберт со стоящим на нём портретом. Деревяшки отскочили в самый угол, а перед велистой уже стоял живой человек и недоверчиво ощупывал себя руками.

      — Я… Это я? — хрипло произнёс Таэль и закашлялся. — Не может быть… Это снова я! Лиана! Ли-и-и-и!!! Ты где?

      Его глаза ещё не привыкли снова видеть свет и краски этого мира, но он оглядывался вокруг себя в поисках любимой. Лиана, вся в слезах, прижалась к нему, прильнула к его груди, не в силах вымолвить ни слова. Ни благодарности, ни радости не было в её сердце — там бушевал небывалый ураган боли, уничтожающий всё на своём пути.

      — Лэн, вот теперь мне нужна твоя помощь. Я не знаю, что мне делать теперь, — Инира поникла и отошла в сторону, уступая место магу.

      — Лиана! Таэль! Оторвитесь на минутку друг от друга! — Моленар умел быть убедительным, когда это требовалось, и два заплаканных лица повернулись в его сторону. — Я дам вам по нескольку капель моего бальзама, чтобы вам стало чуть-чуть легче. Он лечит скорбь и убирает душевную боль и уныние. Сейчас для вас это единственный способ не разрушить себя окончательно. Счастье тоже бывает весьма болезненным и иногда даже может убить. Поверьте, я знаю, что говорю.

      — Я согласна, — прошептала художница сквозь слёзы и умоляюще посмотрела на своего избранника.

      — Я тоже согласен принять ваши чудодейственные капли. Умирать ещё раз у меня нет никакого желания, а жить с такой болью не получится. Я тоже это чувствую.

      И маг достал из своей дорожной сумки тот самый пузатый флакон с эликсиром счастья. А через пару минут уже оба художника радовались жизни и друг другу, нежно целуясь и воркуя, наперебой рассказывая друг другу о своих чувствах.

      — Мы тут теперь уже лишние, — Моленар взял велисту за руку и повёл по лестнице вниз. — Поехали к Рому*, хоть отдохнём по-человечески. Я что-то утомился от всех этих сердечных дел.

      — К Рому, так к Рому, — покладисто согласилась Инира, всё ещё чувствуя за собой вину, — Танхард будет рад нас видеть в своём трактире. Только давай заедем за Ирис и Артафером, вдруг они тоже захотят с нами посидеть у Рома?
_____________
* — История, рассказанная Танхардом Ари Ромом, описана в рассказе «Бочонок Рома».
_____________

***

      На небеса вскарабкалась уже вторая луна, из-за света обеих лун звёзды поблекли и стали почти не видны. Шум и веселье на углу Лодочной улицы и Лихова переулка уже стали тише, но относительное затишье периодически прерывалось хохотом и матросскими песнями.

      Артафер и Моленар вместе с Танхардом Ромом пили, как и положено в таверне, ром и пели знакомые всем троим моряцкие песни, то залихватски весёлые, где приличные слова богато перемешаны с крепкими выражениями, то протяжные и грустные, под которые хотелось плакать или подвывать на манер волка-одиночки.

      Ирис и Инира не мешали своим друзьям отдыхать, и тихонько шептались о своих женских секретах за столиком у окошка, с любовью и нежностью посматривая на лица любимых мужчин. Лица, с которых уходило напряжение пережитых волнений и тревог, боли и страданий. Лица, постепенно светлеющие, с радостно сверкающими глазами. Маг и шаман умели не пьянеть, а мастер Ром был настолько привычен к спиртному, что пил его как воду и с тем же результатом для организма.

      Сейчас в мире всё успокоилось. Ни кем не замеченные Дымный Кот и Двуликий Урри Яныч тихонько обсуждали свои дела за столиком в противоположном от велисты и феи углу зала. Дымный Кот решил, что Д-Яныч вполне может помогать ему в деле соблюдения баланса света и тьмы, добра и зла, и своими действиями приносить пользу миру, где демон решил остаться на неопределённое время, поскольку времени в этом мире именно что не определяли.