Поэтесса Любовь Зубова. Глава из новой книги

Любовь Юльевна  в большом семействе Зубовых в отличие от брата Миши, считалась примером благополучия. Еще в детстве  её отправили в Петербург в институт благородных девиц, учеба в котором и стала для младшей из дочерей Юлия Зубова первым серьезным образованием.
Она не была красавицей в общепринятом смысле: низкий лоб, глубоко посаженные глаза, широкий нос, мужские черты лица. Другие из сестер Зубовых выглядели в юности куда привлекательнее. Но при всем этом в Любовь Юрьевне чувствовалась порода, крепкие дворянские корни.
Про таких, как правило, говорили: интересная особа. Она знала три языка, была весьма артистична: играла главные роли в домашних спектаклях, единственная из класса выступала в 1899 г. на столетнем юбилее Пушкина. Между девочками Люба прочно занимала место заводилы, души любой компании.
Еще будучи студенткой она влюбилась в друга детства Александра Зеленецкого. Чувства были взаимны и после двух лет ухаживаний, в январе
1902 г. они поженились.  В конце того же года у Любы родился первенец, Сашенька, но уже в следующем году её брак с Зеленецким распался. Родня порицала Любашу, но она оставалась непреклонной, видимо для расставания была серьезная причина.
Брат Миша, бывал гостем в семье сестры, присутствовал на крестинах племянника, но всегда смущался, видя незнакомых людей. Ему казалось, что будет как то неудобно в их обществе, неловко, что ли? Когда его просили поиграть на фортепиано, он всегда ставил условие, не аплодировать.  Восторг публики смущал его, он считал, что до совершенства еще далеко и все эти аплодисменты преждевременны. Еще с юности брат и сестра сдружились и как люди искусства-поддерживали друг друга.
В 1908 г. Любовь Юрьевна познакомилась с  венгром, доктором медицины Вильямом Моором. Он был много старше Любы, уже овдовел, воспитывал дочь-подростка, до приезда в Петербург долго жил в Америке.
Трудно сказать, что привлекло уверенную в себе молодую женщину, в этом иностранце. Он  имел в столице стабильную медицинскую практику, но не был богат. Два года длились их отношения и наконец в 1910 г. Любовь Юльевна выходит второй раз замуж и становится Зубова-Моор. Доктор внушил жене, что она должна петь и та, будучи натурой деятельной, принялась брать уроки музыки.
В 1911 году родился их общий ребенок, названный Георгием.
Мировая война и революция  хотя и осложнили жизнь семьи, но по сравнению с другими, это были сущие пустяки. Даже после революции, в 1921 г. в самый разгар экономического кризиса они могли себе позволить содержать прислугу.
Доктор увлекался спиритическими сеансами, хотел познать тайны человеческой души. Это увлечение тяжким бременем ложилось на семью, но приносило доход, поэтому с чудачествами мужа ей приходилось мириться. Между тем «докторчик», так называли в семье Вильяма Моора, постепенно превращался в тирана. Он ежедневно упрекал жену и ее ребенка от первого брака в иждивенчестве. Порой это становилось невыносимо.
Стараясь как то уйти от постоянных конфликтов Люба поступила учиться в Институт истории искусства, и с увлечением принялась заниматься, она все еще хотела стать артисткой. Увы это не помогло и вот однажды после очередного скандала она взяла в руки перо и написала матери в Вологду тяжелое письмо:

«Доктор высоко талантливый человек, может быть, выше и лучше нас всех, но он «иностранец», и для нашего славянского христианского мировоззрения, которым проникнута душа русского интеллигентного человека, доктор – «некультурная душа». Из-за нервности он выливает на нас все помои своей души. У нас нет семьи, нет родного дома, мы счастливы или спокойны только вне нашего дома; нет любви, которая спаивала бы нас в одну семью. Каждый живет своим миром, в своем углу, глубоко несчастный и одинокий. Мы теперь не голодаем, но голод по любви и по ласке у нас ужасный".
По своему Моор любил жену и не хотел разрыва и когда однажды в 1923 году Любовь Юльевна сбежала в Москву, чтобы побыть одной и возможно начать карьеру актрисы, пригрозил ей финансовым бойкотом. Побег закончился возвращением в Петроград. Так и жили.
В 1929 г. Доктор Моор  вышел на пенсию, продолжая, тем не менее частную лечебную практику. Дети от обоих браков выросли. Саша Зеленецкий и Георгий Моор уже работали. Любовь Юльевна, получив диплом об окончании института истории искусств активно осваивала художественную декламацию, писала стихи и даже была принята в Московский союз поэтов.
Наступил 1930 год.

Доктор, увлекавшийся хиромантией и магией чисел, считал, что семья на пороге больших перемен. Наверное он надеялся, что это будут перемены к лучшему.
Однажды зимой в их квартиру  на Девятой линии Васильевского острова принесли письмо из Вологды от Михаила Зубова.
«Мне не удобно писать тебе, милая Люба, просить тебя в очередной раз о помощи, но дело определенно в ней нуждается. Как ты знаешь, я женился. В Вологде в музыкальном техникуме мне кажется никогда не дадут развернуться, а я хочу заниматься композицией, мечтаю сочинять романсы, которые бы исполнялись с эстрады. Поэтому я решил, как только закончится учебный год, перебраться в сюда, в Питер. Никак не привыкну к новому названию города, хотя пора бы уже. Думаю здесь найти службу по части преподавания музыки и свободное от уроков время посветить сочинительству. Мне кажется, что мои романсы, хоть и не будут  столь знамениты, как романсы дяди Коли, особенно те, что он писал для несравненной Анастасии Вяльцевой, но они вполне могли бы успешно исполняться артистами. Ты знаешь этот круг, можешь помочь, ознакомить? Да, самое главное, я бы хотел временно, недолго конечно, пока не освоюсь, пожить у вас. Обещаю не быть в тягость».
Любовь Юльевна обрадовалась. Приедет любимый старший брат, родной человек, единственный из семьи с кем она хоть иногда виделась в годы своего петербургского детства в казенном учреждении.
Конечно, она поможет ему, чем сможет, она верит, что у него все получится.
В тот же день Люба написала ответ, где сообщила, что будет рада видеть Михаила у себя в гостях, места в квартире всем хватит. Доктор Моор, понятное дело, ни о чем таком не догадывался.
С её стороны это было весьма опрометчивое решение. Семья Моор жила за счет доходов доктора и поставить его в известность было просто необходимо. Но Любовь Юрьевна хотела все делать по своему. Ее не смущало, что прибудет лишний «рот», ведь продукты выдают по карточкам, а у Михаила их первое время точно не будет и сколь долго это продлится-неизвестно.
Конечно вскоре доктор узнал о грядущем приезде родственника. Случился грандиозный скандал. Люба была названа преступницей, ее старший сын Саша от первого брака - паразитом и дармоедом. В ужасе, уже в который раз, она бежала из дома в Москву к сестре Нине.
В столице ей было гораздо легче. В клубах, где ее принимали, как чтеца-декламатора, еще живы были свободные нравы эпохи НЭПа. Поэты читали стихи, музыканты старались поразить публику  гениальностью своих творений. Тут же нюхали кокаин, где-то в задних комнатах прятались морфинисты.  Публика была  элитарная, как правило моложе тридцати лет и Зубова-Моор в свои сорок восемь некоторым «гениям» годилась в матери. Но это не смущало ее, в этом была своя прелесть, загадка, если хотите. Даже фамилия её мужа в это атмосфере звучала таинственно. М-о-ор, как начало заветного для многих слова «морфин».
Любовь Юльевна, распустив волосы, читала публике стихи, радовалась аплодисментам и восхищенным взглядам. Во всяком случае ей так казалось.

В этих звуках нарастающих,
В этой ласке расцветающей,
Я стою окаменев.
Волны теплые и властные,
Стрелы острые и страстные, –
Вихрей солнечных напев.
 
Сердце сердцу обнаженное,
Силой звуков истомленное,
Боль пронзающих мечей!
Чьи-то звезды глаз горящие
И уста, уста манящие,
Сноп ликующих лучей!


В один из апрельских дней 1930 г. вечеринка поэтов попала под облаву.  Люди в кожанках и шинелях с пистолетами и винтовками оцепили здание, где веселилась богема и началась проверка документов.
Зубова, не имевшая московской прописки, была задержана и вместе с другими  посетителями поэтического рандеву и оказалась в общей камере Бутырской тюрьмы.
Напрасно ждала ее домой сестра Нина, напрасно звонила в морги, Любы нигде не было. Нине Юльевне и в голову не могло прийти, что ее Любаша находится в камере вместе с воровками и проститутками, этим рудиментом капитализма.
Шок от пребывания в «Бутырке» был столь велик, что Зубова-Моор ударилась в тюремную лирику:

Окна известью залиты,
Прокопченый потолок...
Скользки каменные плиты,
И в дверях – тугой замок.

Нары горбятся коряво,
Воздух густ и нестерпим.
Полуголые «халявы»
Бранью хлещутся сквозь дым.
 
На веревках самодельных –
Тряпок мокрых вороха,
И в тупой тоске безделья
В каждом слове – смрад греха.
 
Карты... Песни воровские,
Боль, пронзающая плоть,
Цепенею от тоски я,
Чем бы душу расколоть?
 
Так средь адова гноища
Погибаешь, – пой, не пой, –
Но Любовь, в отрепьях нищей, –
Поводырь, как у слепой.
 
Пусть кругом черней могилы
Прокаженные сердца...
Чьи-то губы шепчут: «Милый!»
С побледневшего лица.

Перспективы у задержанной Зубовой-Моор были весьма туманны.  Ей могла грозить ссылка без права проживания в столицах. Ко всему прочему, она- бывшая дворянка, «смольнянка» и родственница одного из крупных деятелей Белого движения на Севере России. Начнут дознаваться- все и всплывет. И что тогда? Тюрьма по контрреволюционной статье, а может быть и расстрел?
Что такое, она же ничего не совершала! Но проститутка, больная сифилисом или шмара- воровка гораздо ближе новой власти, чем вот такие, как она- бывшие. Под впечатлением тюремных нравов у Любы рождались все новые строчки:

Не плачь, поешь! Хоть не вкусна «баланда»,
И ты поешь со мной тюремные хлеба!
Мы все равны здесь – «вшивая команда».
Равно всех подвела «легавая» судьба!
 
Сейчас сестра со мной ты по несчастью,
А завтра – «фрайерша», свободная, а я
У холода и голода во власти,
Этапом выслана в далекие края!

Но мы равны с тобою по природе,
Тюрьма равно нам давит плечи и сердца.
Не отверни ж при встрече на свободе
Ты от воровки жалкой честного лица!

Ты улицы не знаешь и «шалмана»,
Там, на свободе, ждет тебя твоя семья,
Но жизнь твоя ведь все ж не без обмана,
И в радостях твоих была слеза моя.
 
А здесь, в тюрьме, узнав свободы цену,
Небось, тебя сломила лютая тоска!
Не плачь, смотри: я вижу перемену –
Свободный путь тебе и «полная рука»!

Люба перечитала только что положенные на бумагу строчки. Они были написаны химическим карандашом на каком то обрывке бумаги.

Плохие стихи, слабые. Зачем это ей? Блатная стихия- разве её мир? Нет конечно, но почему тогда она тут, а не в шестикомнатной квартире доктора Моора. Что она делала в этом «шалмане» вместе с непризнанными гениями, Она, немолодая уже дама, мать двоих взрослых сыновей. Какой кошмар!

Через несколько дней ее наконец то позвали на допрос и там Любовь Юльевна, без утайки рассказала, кто она и почему очутилась в клубе, где бывали представители преступного мира.
Следователь выслушал ее внимательно. Она действительно была не похожа на других обитателей камеры. Записав номер телефона доктора Моора, он пообещал быстро разобраться в ситуации.
Действительно уже на другой день ее выпустили из «Бутырки» и Нина, дорогая сестрица, встречала ее у входа. Они обнялись и заплакали.

Еще через день Любовь Юльевна вернулась в Ленинград.
К ее удивлению, все были рады. Доктор, оказывается, уже успел «похоронить» супругу, подозревая, что она стала жертвой уголовного элемента. В доме перед ее портретом горела «неугасимая свеча».
«Все таки он меня любит!»-подумала Люба.
По возвращении из Москвы, все домочадцы старались окружить ее заботой. «Докторчик» величал жену «вновь найденная», покупал ей билеты в театр и на концерты. На одном из них Любе удалось получить автограф знаменитого артиста Качалова на фото с его портретом.
Младший сын-Георгий тоже все время старался помочь матери, разучивал с ней номера по декламации, играл на фортепиано музыку собственного сочинения, под которую Любовь Юльевна читала стихи Маяковского. 
Все хотели, чтобы кошмар московской тюрьмы она поскорее забыла.

Однажды взяв в руки газету Зубова-Моор прочла об аресте группы инженеров, обвиненных во вредительстве на производстве.
«Боже мой, неужели это так серьезно!» Позже, когда в газетах стали печатать статьи о так называемой «Промпартии», созданной с целью уничтожения завоеваний революции, она увидела там знакомую фамилию. «Тарле»- историк, академик. О нем много рассказывал Саша Зеленецкий, работавший когда то в музее этнографии и знакомый с Тарле лично. Она даже вспомнила, что Саша как то похвастался, что мог бы считать себя учеником знаменитого ученого. И вот теперь в газетах писали, что Евгений Тарле, участник антисоветского заговора, министр иностранных дел какого то будущего правительства.
«Бред какой то!»- подумала Любовь Юльевна.
Разве могла она предположить, что весь этот кошмар вскоре коснется ее близких, её саму и разрушит пусть не идеальную, но все таки семью Зубовых-Моор.