Прозаические экзерсисы

1.

Они передавали из рук в руки, как олимпийский факел, бутыль вина, греясь у спасительного огня, подаренного всем грешникам мира страдальцем Прометеем, прообразом Иисуса. Мужчины смаковали вино с поэзией серебряного века, смеялись, и уходили от реальности, чтобы потом вернуться к своим неверным женам, избалованным детям и рабскому труду. Сегодня они свободны.


2.

Юноша давно не слушал джаз, успел позабыть строки поэзии Блока, Рембо и других поэтов-символистов... Он был в чужом городе, без друзей, без любимой, и без врагов.
Каждую ночь он засыпал под стук колес поездов, везущих домой никому не нужных старух; работяг, продающих здоровье в обмен на хлеб для своих детей и неверных жен; молодых людей, считающих, что все их мечты непременно сбудутся, но не осознавая, что их мечты — ничто иное, как ещё один кирпичик к памятнику эпохи потребления.
На левом боку не спалось, а на правом снилась чертовщина.
Вот бы и ему запрыгнуть на ходу в товарняк и уехать на край страны, чтобы и там мечтать о великом. Ведь мечтатели — это юнцы-поэты, которых судьба ещё не сломала.

3.

Джесси изрезал страну вдоль и поперек в вагоне товарного поезда,нарушающего семейный быт всех фермеров, живущих вдоль путей и пытающихся выжить, вдыхая пыль с железной дороги и засыпая под стук колес об рельсы, и громкого воя поезда, пронзительного, словно крик банши, когда тебе нет и двенадцати, ты дома один, а окна не выдерживают борьбы с ветром и стонут.
Отказывался от алкоголя, травы, морфия, но не отказывался от истины.
Ему говорили, что истина в вине,
А он стоял на своём, пока другие считали себя истинными пьяницами с глазами кроликов, как в стихах Блока.
Рельсы как путы связали страну,
но Джесси был свободен
от денег,
власти,
политики,
дорогих машин,
красивой жизни,
джаза
и от Бога.
Он молился книгам, но когда ему было холодно, он постыдно предавал их забвению, скармливая маленькому костру в ржавой бочке, которая видела времена великой войны.
Он был свободен, а его свобода
— разговоры под звездами,
истории попутчиков,
книги,
поиск истины,
крова,
еды,
денег,
себя.
Он был свободнее раба после выписанной ему вольной,
но Джесси сдал своё тело и душу в добровольное рабство, когда влюбился.

4.

Человек ступал по тропе,
Вытоптанной ссыльными заключенными,
Которых ожидает каторга в холодной, как смерть,
Сибири,
Мечтавших изменить если не мир, то хотя бы себя,
— Переступал через ямы печали,
Иногда оступался,
Но вставал.
А на пути его бродяга, без хлеба, без крова, без души,
Оставшийся один на один с миром, —
Торгующий крестом на шее — как дева в подворотне телом.
Человек не взял, но монеты подарил,
И отправился по дороге скорби
Искать себя.
А бродяга вскоре продал свой крест
Другому скитальцу,
Потому что все продается,
Даже Иисус за тридцать серебреников.

5.

Если решишь пройтись на своих двоих по темной аллее, то увидишь вокруг себя конвейер исковерканных судеб, — и каждый второй из этих людей мог стать художником и поэтом, но стал никем или кем-то другим.
Если пробуждаешься ото сна в самую рань, то становишься свидетелем, как вся страна встает на работу, и трудяги, заступающие на вахту, — оставляют своих жен один на один с любовниками, а сами пытаются согреться в автобусе, когда за окном минус тридцать.
Если вечером, обитая в своей хрущевке, сделать многообещающие речи политиков тише, то сквозь стены можно услышать, как рушатся браки, заключенные на небесах.

6.

Город был слишком большим для него. Эта бездонная клоака утопила в жиже переработанных грёз и надежд не одно поколение мечтателей. Каждый, кто срывался с цепи и приезжал сюда, забывая всё на свете, — даже о клятве вечной любви, — неминуемо прогибался под тяжестью мрачного города, которого и атлант не выдержит на своих расправленных плечах. Казалось, на город наложено проклятье: абсолютно все личности не могут удержаться от соблазна предать себя в угоду толпе, — абсолютно все примеряли на лики маски. Никто из великих детективов не смог бы разгадать тайну этого города.
Он включил джаз погромче и уставился в своё небо — заскорузлый потолок с жёлтыми пятнами от соседей, забывших закрыть кран; каждый вечер, глядя наверх, он не мог избавиться от мысли, что это тест Роршаха у дьявола на приёме, и день ото дня жёлтые облака меняли свою форму, — тест, определяющий тебя на психа.

7.

Мне хочется жить прошлым. Мне приятно жить прошлым. Иные люди проводят вечера в одиночестве с бутылкой вина, а я — со своим прошлым. Огромный склад воспоминаний, и каждое на своей полке, но на некоторых стоит гриф «Не открывать» — это те моменты, которые мы бы с удовольствием забыли.
А я умею перемещаться в пространстве.
Вот я один в темноте, лежу на своей кровати и вдруг — я на теплом пляже в компании близких друзей, снова наслаждаюсь беззаботной юностью.
Но воспоминания имеют свойство затираться, как плёнка, и тогда остаётся лишь белая пустота.

8.

Ночь кажется бесконечной. Я мог спрятаться в любой тени. Брожу вдоль дома, вижу силуэты людей в желтых окнах, слышу ссоры, признания в любви, плач. С заплеванных лавочек слетает отборный мат и с шипением открывается бутылка с пивом. Они не говорят об искусстве, кажется, они вообще не говорят ; они лишь гогочут. Самый мерзкий смех, что я слышал. На помойке валяется собрание сочинений классиков. Кто-то выкинул на свалку часть своей культуры. Как бы я сейчас хотел оказаться на берегу моря, сесть там на пьяный корабль и уплыть в Ирландию, ощущая запах кедра, и заглядывая под каждое дерево в поиска золота лепреконов, спрятавшихся от людских пороков. Жаль, что моя дверь не портал в лучшую жизнь. Когда я умру, после меня останутся текстовые документы в компьютере и скелет в гробу. Каждый из нас оставит после себя что-то.

9.

Поезд запел песнь в ночи, гордо возвещая о своём приезде.
Городок спал. Во дворе дома эпохи под названием «Когда вода была вкуснее», правила тишина и темнота в тандеме, как президенты бывшей страны серпа и молота.
Бродяга вернулся из своего личного крестового похода, где он искал самого себя.
Скиталец решил заняться писательством, ведь марать бумагу больше не надо, да и не нужна она — только экран монитора. Сел, выкурил сигарету, выпил кофе — и началось...
К утру четверть романа, в котором между строк таятся секреты всей жизни, — была написана.
Солнце снова отправилось куда-то вниз, ближе к адскому пламени. Ночь была угрюма, как по Алану По, но вороны не стучат теперь в аскетичную раму стеклопакета, они лишь питаются падалью, что остается после нас.
Перечитав свои строки, бродяга понял, что в мире на одного бездарного гения стало больше.
Но прав был Булгаков: такая рукопись не сгорит. Такую невозможно предать 451 градусу по Фаренгейту, ведь текстовой файл не горит.
Мы даже творчество сделали несвободным, зависимым от технологий.