Алтай. Постниковы Часть 20 Расправы

(Ранее: Алтай.Постниковы Часть 19 Красные в Бийске)

НАСТУПИЛ НОВЫЙ 1920 ГОД
Встречи его не было, да у нас раньше и не встречали его. Главным и большим праздником было Рождество Христово и святки.
Мне исполнилось 15 лет и пошел (такой когда-то желанный для Афимьи Сергеевны) шестнадцатый год.
В середине января месяца поступило тяжелое известие из Тогула. Продержавшись недели три в церкви в осаде, белые сдались. У них кончилось продовольствие, патроны и снаряды. Люди, приехавшие из Тогула, рассказывали, что осажденные, будучи окружены партизанами, раскрыли двери церкви, предварительно вывесив белый флаг — сигнал сдачи. Позднее Маруся, сестра Григория, рассказывала, что роговцы предложили женщинам и детям, выходя, встать по левую руку, а мужчинам по правую руку. Из последних предложено было выйти и встать в особую группу военным во главе с офицерами. Офицеров было два. Старшего Мария называла Мишей. Был он, кажется, в чине поручика, лет 28. В ночь перед сдачей он сделался совершенно седой. Всех военных во главе с офицерами тут же, отведя немного подальше, на глазах у всех расстреляли. «Мы», - рассказывала Мария, - «все помертвели от ужаса». Но вот раздалась команда: «Женщинам и детям разойтись по домам!». Мужчин же, окруженных конвоирами, повели куда-то под арест. Потом партизаны ходили по домам арестованных. Уж не знаю - брали ли они что-нибудь из вещей или нет. Скорее, грабили. Ведь в хвосте роговского отряда тащились мародеры: ни для кого это не было секретом. Валентине, младшей сестре Григория, было 18 лет. Внешне она была видная девушка - блондинка. Так ее одели дома в затрапезное платье, сделали замызганное лицо, в общем, постарались, чтоб она выглядела дурнушкой. Всех их напугала расправа над красивой и молодой женой тогульского купца Макарова: ей выбили верхние зубы и несколько дней мучили как женщину. Потом позднее она, приехав в Бийск, заходила к нам. Верхних зубов у нее действительно не было. Она настолько была потрясена всем и сломлена, что производила впечатление не совсем нормальной и очень жалкой.
Прошло еще несколько времени в полной и тягостной неизвестности для Лены, да и для нас тоже. Какие бы ни были Кутимовы, но ведь родня. И, наконец, пришло самое ужасное известие: Владимира Ефимовича нет в живых. Его вместе с другими мужчинами, сидевшими в Тогульской церкви и при сдаче арестованными, роговцы сожгли живыми. Очевидцы рассказывали, что этих мужчин партизанское командование направило в тюрьму не то в Кузнецк, не то в Бийск под конвоем. Не доходя до селения Топтушки (это недалеко от Ельцовки) конвой, видно, решил не утруждать себя дальней и тяжелой дорогой, а может быть, нашлись в нем жестокие люди, пожелавшие устроить себе редкое развлечение. В общем, был разведен большой костер, и арестованных стали загонять в него штыками. Люди кричали, пытались выбегать, но их загоняли обратно.
Так погиб, как говорила тетя Фина, мученической смертью Владимир Ефимович, показавшийся мне таким добрым и славным человеком.
Борисовы и мама в это время живут в Ключах. Ключевцам повезло: как-то их всякие отряды проходили мирно, никого не трогали. Но, помню, еще при мне Вольдемар, Зоя и Вера что-то шептались. Раз вечером Вольдемар с Зоей ходили к кому-то из крестьян, а мне наказали никому не говорить об этом. Позднее мне Вера уже в Бийске рассказала, что Вольдемар узнал, что кого-то из ключевских белые собираются арестовать. Мужики были предупреждены Вольдой и своевременно скрылись.
Из Усятска еще в декабре к тете Фине приезжал дядя Веня (ее брат) и рассказал, что их село беда не миновала. Проходящий через село белый отряд по чьему-то доносу схватил кузнеца, и без всякого суда этот человек был повешен. Дядя Веня как священник, просил за кузнеца, ручался за него. Беременная жена кузнеца валялась в ногах у офицера, вымаливала жизнь мужу, но изверг - человек ни с чем не посчитался. В этой жестокой борьбе человеческая жизнь совсем обесценилась.
И когда уже у нас жил Василий Петрович, нам рассказывали, что в одном селе, невдалеке от Бийска около железной дороги, белые каратели закопали живыми несколько человек крестьян, заподозренных в связях с партизанами. И самое ужасное в этом рассказе было то, что когда могилу с живыми людьми забросали, земля над ними еще какое-то время шевелилась.
Тетя Фина горестно восклицала: «Покарал нас Господь, наслал на наш народ братоубийственную войну».
В январе к нам приехала из Марушки Ляля Бельская, жена двоюродного брата тети Фины, который там учительствовал. Он был убит партизанами. Ляле некуда было деваться, и она вспомнила, что тетя Фина живет в Бийске. И вот приехала несчастная беременная (на последнем месяце) без вещей, без средств. Невысокого роста, с нежным обликом и как-то по-детски растерянным выражением лица, со вздернутой верхней губкой, она напоминала мне жену Андрея Болконского княжну Лизу. Религиозная, милосердная тетя Фина приняла несчастную родственницу. До родов она жила у тети, а потом ее устроили на квартиру к знакомым и помогали ей продуктами
Конечно, ни Василию Петровичу, ни комиссару мы ничего обо всем этом не рассказывали. Целый день они находились на своей воинской службе и только вечером мы встречались за общим столом и иногда засиживались за беседой. А были дни и ночи, когда командирам приходилось сутками быть у батарейцев.
Вести вестями, беды бедами, а жизнь идет своим чередом. Как-то Василий Петрович принес две контрамарки в театр и сказал, что им прислали эти контрамарки с приглашением батарейцев в театр.
-Сам я не пойду: занят. Может быть, ваша молодежь пойдет? Комиссар, наверно, составит вам компанию.
Мы поблагодарили Василия Петровича за билеты. Елена охотно, а я с восторгом стала собираться в театр. Особенно меня прельщало, что мы будем сидеть в ложе, да еще в сопровождении комиссара Леонида Ефремовича. Я в театре никогда не была и представляла это посещение таким, каким был описан первый выезд Наташи Ростовой в романе «Война и мир». Но вот беда! У меня нет подходящего костюма для театра. В спешном порядке мне из рясы дяди Володи сшили серую шерстяную юбочку - клеш и Лелину батистовую кофточку подогнали под мой рост. Свои довольно длинные, отросшие кудри я подняла высоко вверх и у основания завязала широким черным шелковым бантом. Затянула свою талию Лелиным старинным из шелковой резины с латунной пряжкой поясом. На ногах черные чулки и высокие со шнуровкой ботинки на небольшом каблучке. Посмотрелась в трюмо (у Лели было большое трюмо, где видел себя во весь рост) и осталась довольна. Комиссару не стыдно будет сидеть в ложе с такой дамой! Елена тоже оделась понаряднее. Пришел за нами Леонид Ефремович, и мы весело отправились в театр.
В бийском театре ложи расположены только по бокам. И хотя считалось шиком сидеть в ложе, но смотреть оттуда было неудобно: видел только одну часть сцены. Театр меня разочаровал. Во-первых, слабое освещение. Публика разношерстная. Кто в платье и костюме, а кто и в пальто. Раздеваться, то есть снимать пальто, было не обязательно. Фу! Как это не похоже на Наташин выезд. А я еще хотела взять Лелин веер. Вот был бы смех!
Какую пьесу ставили - я не помню. В театре мне не понравилось. Самым интересным были сборы в театр и то волнение, а еще веселое общество комиссара.
У наших нижних соседей свадьба. Начпред, который стоял у них на квартире, женится на их дочери Гале. Галя молоденькая, хорошенькая, голубоглазая девушка. Мы с ней только здоровались, как соседи, и близко ее и семью не знаем.
У нас невеста Елена. Но ни о каких свадьбах, кажется, никто и не помышляет. Слишком тяжкие и тайные заботы омрачают жизнь. Лену грызет опасение за судьбу оставшихся в Тогуле родных. Пока от них нет никаких вестей. Каковы-то у них там дела? Но все мы дружно заботимся о Василии Петровиче и о комиссаре, и это не из боязни, а просто хорошие люди встретились на нашем жизненном пути, да еще в такой драматической ситуации.
Хорошо мне у Лели и тети Фины, одно плохо: нет книг, читать нечего. А я уже накрепко пристрастилась к чтению. Правда, есть Библия, но мне ее пока читать не хочется. Однажды, убирая в квартире, я наткнулась в верхнем ящике Лелиного комода не то на журнал, не то на какой-то альманах. Издание белогвардейское. Есть и рассказы, и стихи и в конце нечто вроде сатирического листка. Я, конечно, сразу уткнулась в эту книгу, прочитала ее от корочки до корочки. Прозу я не запомнила, а вот некоторые стихи запомнила навсегда, правда, не полностью.
Больше всего мне понравилось стихотворение какой-то алтайской учительницы (я все пытаюсь вспомнить ее фамилию и не могу). Это стихотворение написано как подражание известному мне еще по хрестоматии стихотворению А.К.Толстого:
Ты знаешь ли тот край, где все обилием дышит,
Где реки льются чище серебра,
Где ветерок степной ковыль колышет,
В вишневых рощах тонут хутора...
Это стихотворение, как объясняли нам тогда, о Малороссии (Украине). Стихотворение же учительницы было об Алтае. Я выучила его все, но в памяти осталось только два четверостишия и рефрен:
Ты знаешь ли тот край, где гор стоят громады,
Где гладь озер прозрачна и светла,
Где с шумом, как стрела, несутся водопады
И между скал идет чуть видная тропа.
Ты знаешь, дорогой,
Ты знаешь ли тот край
 Любимый и родной?
Его зовут Алтай.
Ты знаешь ли село, в котором я жила?
Мне все там было мило.
И сад, и старый дом, русло родной реки.
И та с простым крестом могила.
Ты знаешь, дорогой,
Ты знаешь ли тот край,
 Любимый и родной?
Его зовут Алтай.
Конечно, я была в восторге от этого стихотворения. Ведь второе четверостишие — это как будто бы сказано о Мыюте. Точная картина.
Еще в этом сборнике запомнилось мне начало одного стихотворения, кажется, поэта Вяткина:
Был зимний бал. Огни и музыка
И дождь со всех сторон.
Но пред твоей душою раненой
Все проходило словно сон,
Как заблудившаяся девочка
Ты все мелькала меж колонн.
Струились вальсы переливные,
Томясь и плача, и звеня.
Ты танцевала, как безумная
И все смотрела на меня.
О, вечер, сотканный из радости,
Из боли, блеска и огня...
Не знаю, кому как, но мне кажется, что в строках о вальсах очень верно передано то волнение, какое переживаешь, слушая вальсы. Еще там было напечатана нелепейшая (даже в то время понятая мной) декадентщина - стихотворение о любви Ибиса (птица) и крокодила. Из него запомнились мне восклицания этих влюбленных тварей:
Ибис: О, изумрудный мой,янтарноокий Мой крокодил!
Крокодил:Ибис, мой ибис жемчужнокрылый!
Белый мой, стройный мой! Полдень горяч.
И на последней сатирической странице напечатаны частушки, конечно, белогвардейского толка. Из них я запомнила только одну:
Мой милёнок с чёрным усом
Жарит с фронта напрямик.
Раньше был он просто трусом,
А теперь он большевик.
С этой частушкой я по своему еще детскому недомыслию, как говорится, влипла. Хотя в городе была уже советская власть, гимназия наша еще существовала. Она доживала последние месяцы. К 1 мая ее закрыли совсем. «Везло» мне! Уже второе учебное заведение, где я учусь, закрывают. А по-настоящему мне везло в том, что учеба моя, хотя и с небольшими перерывами, но шла вперед.
Так вот, на уроке литературы (в гимназии) учительница, рассказывая нам о фольклоре, упомянула, что и частушки относятся к этому же жанру. И затем спросила: «Ну, кто из вас знает какие-нибудь частушки?». Я подняла руку. И хотя я знала множество и веселых и лирических, красивых, частушек, в памяти мне подвернулась эта злосчастная частушка о «миленке с черным усом». Когда я бойко ее продекламировала, нужно было видеть лицо милой Валентины Григорьевны. На лице ее видно было явное смятение. «Ну, хорошо, хорошо садись», -  растерянно сказала она мне, и быстро перевела урок на другие рельсы. Хорошо, что вместе со мной в классе сидели такие же несмышленыши и не придали этой частушке никакого значения. После урока Валентина Григорьевна задержала меня в пустом классе и спросила: «Нина, где Вы эту частушку слышали?». Я ответила, что ее прочитала в одном сборнике. «Так вот, я Вам дам совет», - сказала мне учительница, - «выбросьте эту частушку из головы и нигде и никогда не говорите ее и еще нечто подобное ей. Ведь сейчас власть советская, большевистская. Ведь этой частушкой Вы оскорбляете власть. А это плохо». Все-таки я росла счастливым человеком! В самых тяжелых ситуациях мне всегда попадались добрые, прекрасные люди. Они выручали меня, учили меня добру и этим укрепляли у меня веру в людей, мысль, что, несмотря на все невзгоды, жизнь прекрасна!
Так шли дни за днями. Подошел уже март месяц 1920 года. Тетя Елена, Вера и Зоя жили в Ключах, там же жила и мама. В город из них никто не приезжал. Только изредка к нам приходила Елена, которая теперь работала машинисткой в каком-то учреждении, расположившимся в здании бывшей управы. Елена все ждала своего Афанасия и томилась в неизвестности, хотя кругом нее было много поклонников. Но Лена была верна и непреклонна.
И вдруг мы получаем известие, что Зою забрало ЧК. Господи, только этого нам не хватало! Вольдемар приехал выручать Зою. Тетя Елена была права, когда говорила, что флирт с Овчаровым не доведет ее до добра. Овчаров (который так не нравился мне), подлая душа, из чувства мелкой мести написал на Зою кляузный донос. Но Вольдемар и те ключевские мужики, которых в свое время Вольда и Зоя предупредили об опасности и тем спасли их от белогвардейской расправы, хлопотали в ЧК, и Зоя была оправдана и освобождена. Что было с Овчаровым в дальнейшем, я не знаю. Но Зоя вернулась в Ключи и закончила учебный год. Все эти события: неизвестность о судьбе Бори, полная неизвестность о Сереже (старшем сыне), одиночество Лены и, наконец, этот арест Зои сильно подорвали здоровье тети Елены. Все эти беды, а главное, болезнь тети Елены легли тяжестью на плечи моей дорогой Веры. Вот такое тяжелое напряженное время наступило для дорогих моих близких родственников.
А мы в Бийске уж так привыкли к Василию Петровичу и комиссару, что мысль о том, что не вечно же они, то есть армия, будут стоять в городе, была для нас печальна. И хотя и дружны мы, но у той и другой стороны секретов друг от друга было довольно. Просто в беседах наших за чаепитиями мы избегали острых вопросов, командиры, наверно, из деликатности, ну а наши, наверно, из осторожности. Но в одну из бесед я нарушила этот порядок.
Уж не помню, что сказал Василий Петрович, только я вдруг на это ему ответила, что не все так идет хорошо, как они думают, есть много дурных дел, о которых говорят в городе. Леонид Ефремович оживился сразу и сказал: «Ну-ка, ну-ка, Ниночка, скажите о каких таких делах толкуют в городе». И я взяла и вытряхнула перед ними целый короб слухов, суждений и сплетен бийских обывателей. Конечно, тут было много пустого и вздорного, но были сведения и о действительных фактах. Я вижу, что у Лели и Елены от ужаса округлились глаза, тетя Фина за спиной командиров с порога грозит мне глазами и трясет головой, но я, как говорится, закусила удила и вступила в полемику с очень оживившимися командирами.
Все, что они услышали, они прокомментировали, и каждый слух или факт разъясняли. Когда дошли до пункта о жестокости, Леонид Ефремович сказал о расправе белых над крестьянами, помогавшими партизанам (это когда над живыми шевелилась земля). Мы об этом уже слышали, а я сказала, что мы знаем достоверный факт, как партизаны целую группу мужчин сожгли живыми на костре у деревни Топтушки. Я только умолчала о том, что среди этих сожженных мужчин был отец Лены. И когда наш разговор — полемика шла уже к концу, и у меня иссякли все аргументы, я вдруг ошарашила всех неожиданным вопросом. Обращаясь к Леониду Ефремовичу, я лукаво спросила: «А скажите, правда, что Ленин рыжий?».
-Откуда Вы это, Ниночка, взяли? - озадаченно спросил командир.
-Это я прочитала в сборнике.
-Ну,  и что там написано?
И я процитировала:
Троцкий Ленина спросил:
«Чем ты бороду красил?».
«Я на солнышке лежал,
Кверху бороду держал».
-Ну и ну! Вот так номер! - засмеялись командиры. А потом Леонид Ефремович серьезно сказал:
-Мы не видели т.Ленина и потому не можем сказать, какого цвета у него борода. Да и какое это имеет значение?! Запомните, Ниночка, Ленин - великий человек. Он руководит нами в нашей борьбе за лучшую жизнь для людей, чтоб не было ни богатых, ни бедных, чтоб устроить у нас жизнь так, чтоб всем жилось хорошо. Чтоб все работали для этого.
-Ну, я это слышала от Веры, - пояснила я.
-А кто эта Вера?
-Это моя двоюродная сестра, она живет в Ключах.
Василий Петрович, наверно, заметил, как расстроились и испугались мои родные и решил сгладить остроту разговора. Он ласково похлопал меня по руке и сказал: «Славная Вы, Нина, девочка! Искренняя, и душа у Вас открытая. Вот только головка у Вас набита разной чепуховиной. Хотелось бы мне встретить Вас этак годов через пять. Думаю, что хорошим и полезным человеком увижу Вас».
(Дорогой Василий Петрович! Если бы суждено нам было встретиться, то не понадобилось бы пяти лет. В 1923 году, живя у Новокшановых, я за воскресным застольем с целым сонмом гостей, главным образом, бывших чиновников акциза, с юношеской горячностью спорила, защищая в одиночестве молодую советскую власть. После ухода гостей огорченная Анисья Денисовна сказала мне: «Балам, несмотря на разницу наших убеждений, мы ведь останемся с тобой друзьями?». «О, конечно, конечно!», - горячо ответила я своему старому другу.).
Когда я по окончании чаепития зашла на кухню, тетя Фина была до крайности разгневана и буквально зашипела на меня (я никогда не видела ее в таком гневе):
-Ты что, с ума сошла, распустила так язык? Ведь ты так можешь погубить нас всех. И так мы все время живем в тревоге. Вот обидится теперь Василий Петрович и съедет от нас. Поставят к нам человек шесть солдат, вот будешь тогда ходить за ними.
Мне жалко стало мою тетю Фину и Лелю. Я попросила прощения и обещала, что буду сдержанна и не буду вредить родным своей безрассудностью.
Но наши командиры нисколько не обиделись. Наоборот, они были довольны: где еще им удалось бы получить такую обильную и откровенную информацию о настроениях и суждениях городских обывателей?!
На другой день и Василий Петрович и Михаил Ефремович держались так, как будто и не было никакого разговора. Мои родные успокоились. Через несколько дней выпало время, когда мы с Леонидом Ефремовичем остались наедине. Мы сидели в креслах и разговаривали как всегда. В конце разговора комиссар попросил меня: «Нина, подарите мне на память тот сборник. Мне он как комиссару очень пригодится». Я обрадованно ответила: «Да, пожалуйста! Я с удовольствием отдам его Вам. Тетя Фина все равно собирается его сжечь». Я встала, взяла из комода злополучную книжку и вручила комиссару.
-Может быть, Вы мне подпишите, что дарите на память? засмеялся комиссар.
-Нетушки, нетушки! Берите ее с глаз долой, - пошутила я.
Так закончилась эта история.
В гимназии учение идет своим чередом. Уроки я, как всегда, выполняю аккуратно. Но в жизни класса не участвую. Дружу я только с Ниной Беловой. И еще мне понравилась девочка Юля Ардашева. Нина, пожалуй, ветрена, в голове у нее больше мальчики и ее успех. Мне больше по душе Юля - серьезная и в то же время веселая и остроумная девочка. Живет она с отцом, матерью и сестрой Шурой. Они беженцы из России (мы-то ведь Сибирь), так раньше говорили. Отец Александр Ардашев очень милый, добрый, веселый человек. Такой ласковый. И я любила ходить к ним. У них в семье горе: когда они бежали от немцев, то в сутолоке где-то на вокзале у них потерялась младшая дочь Муза (З-х лет). Они и сейчас ее все разыскивают.
У Юли старшая сестра Шура очень красивая девушка. Она похожа на отца. У нее чудесные синие глаза, обрамленные густыми и длинными загнутыми ресницами. Работает она в госпитале сестрой милосердия. И ей так идет этот сестринский головной убор с красным крестом и белый сестринский передник.
Юля некрасива, но по-своему мила. Вот и еще одно у меня знакомое и очень приятное семейство, куда я теперь охотнее хожу, чем к Нине Беловой.
Нина живет с матерью и двумя младшими сестрами. Помню, что у них была страшно запущенная квартира. Паутина в углах, очень запыленные немытые окна, не заправленные постели. Мать Нины - вдова священника. Про нее ходили пересуды, что, будучи при живом муже хозяйкой дома, она не любила заниматься домашними делами. Перед Пасхой, когда все хозяйки упластывались, начищая дом и приготовляя все к Великому празднику, она нанимала какую-нибудь женщину побелить, вымыть и все прибрать в доме, а сама на это время, забрав ребятишек, уезжала к кому-нибудь в гости. Так и жила. Теперь она рассчитывала на Нину, но и Нина не была приучена к порядку и ни к чему не прилагала рук. Анастасия Федоровна ставили Нине в пример меня и всегда говорила: «Мой-то ветер так и вьет! Нет, чтобы дома что-нибудь поделать, все летает, все хиханьки да хаханьки!».
Наш класс готовится к большому вечеру. Приглашены мальчики-гимназисты. Вечер будет с литературным выступлением, чаепитием и танцами. Я не собираюсь на этот вечер. У меня нет подходящего костюма, да и из гимназистов я никого не знаю, боюсь, что будет неловко. Но от материального участия я не отказываюсь. Обещаю внести свою долю пирожными «наполеон» к чаю. Конечно, не говорю о том, что не приду на вечер.
Я попросила тетю Фину испечь мне печенье. Она эти пирожные готовила отлично. Собирали угощение для чая члены комиссии по организации вечера. Помню, к нам пришла Лиза Фетисова с еще одной девочкой. Мы, конечно, пригласили их в нашу комнату, которую я уже описывала (большой ковер, мягкая мебель и кресла, два трюмо в простенках, картины на стенах и пр.) Этот визит Лизы Фетисовой к нам потом через 15 лет дорого обошелся мне.
В 1935 году я встретилась с Лизой в Институте марксизма-ленинизма, где учился мой Дмитрий, а я работала в библиотеке этого института. Лиза же была женой заместителя директора Казимира Антоновича Лысенко. И, конечно, она иногда работала в библиотеке, наверно, когда ей бывало скучно сидеть дома. А в 1935 году шла чистка партии. Когда обсуждался вопрос о Дмитрии, то Лиза не преминула подкинуть свинью. Правда, негласно, но она сказала, что я, жена Родионова, чуждый элемент. Что я родом из очень богатой семьи. Она сама лично видела в какой богатой обстановке я жила, когда училась в гимназии. Когда я узнала об этом, я была просто поражена: до чего могут быть люди подлыми и несправедливыми, не подумав, не проверив все, топить людей! А ведь тогда именно так многие и топили людей, стараясь этим нажить себе политический капитал.
1920 - тяжелый год. Началась эпидемия сыпного тифа. Многие здания заняты под госпитали. Наше здание, где размещалась гимназия, забрало военное ведомство. Мы теперь занимаемся в каких-то задних комнатах Копыловского театра. Магазины Фирсова и Второва заняты, дом купца Хакина конфискован и там тоже развернули госпиталь. В этих госпиталях лежат и большей частью умирают люди, и «белые», и «красные».
В конце февраля приехала из Ключей Зоя. Она сказала, что дядя Степан Борисович Борисов в Бийске, болен тифом. Об этом им кто-то сообщил из Чемала, где дядя находился последнее время. Целый день Зоя искала его по госпиталям и только к вечеру нашла в хакинском доме. Дядя был очень болен, высокая температура, теряет сознание, но Зою, свою дочь - любимицу, он узнал. Поговорил с нею. Рассказал, что его очень били, по ошибке приняв за кого-то другого. Сказал Зое, что все его имущество, а главное, материалы и дедушкин архив находятся в Чемальском женском монастыре у игуменьи матери Лидии, которая обещала все сохранить.
Зоя пришла расстроенная и заплаканная. Мы нашли попутчика в Ключи и наказали, чтоб Вера немедленно приезжала: дядя плох. На следующий день Зоя ушла с утра в госпиталь и вернулась оттуда часов в 6 вечера. В 5 часов вечера дядя Степан умер, не приходя в сознание. Где-то часов в 10 вечера приехала Вера. Все мы были в большой печали: настала тяжелая полоса в жизни нашей родни - полоса утрат.
На другой день мы трое: Вера, Зоя и я пошли в госпиталь, находящийся в доме купца Хакина (это у Хакина мой папа имел кредит, то есть брал товары в долг, когда приезжал в Бийск на миссионерский сбор). Но в госпитале тела дяди Степана не оказалось. Его уже отправили в подвал Второвского магазина, где был устроен городской морг. Спускаемся в подвал, у меня душа замирает от страха, но я не показываю вида: мне так хочется морально поддержать Веру и Зою. Вошли. Страшная картина. Кругом мертвецы в гробах и просто на полу, причем в разных позах. Наконец нашли дядю. Он лежал на носилках в благообразной позе: Зоя накануне заплатила санитарам, чтоб было все в порядке.
В этот же день мы все родные, то есть еще с нами тетя Фина, Леля и Елена схоронили дядю Степана Борисовича в Казанке перед алтарем церкви, которая находилась напротив Мужского Бийского монастыря. К вечеру этого же дня Вера с Зоей уехали домой в Ключи. Потом Вера мне рассказывала, что тетя Елена, узнав о смерти дяди Степана, горько заплакала. Вот и кончилась ее жизнь с этим человеком, за которого она выходила замуж по воле матери, не любя. Прошла жизнь, полная бед, неустройства и без душевной близости. Каждый жил своей жизнью, общими были только дети. Жалко и тетю, жалко и дядю Степана. Дед В.М. Постников дядю очень ценил как человека серьезного, совсем не пьющего (что весьма редко среди алтайцев). Как священник он не был равнодушным духовным чиновником. Ему все что-то хотелось делать для народа. Он все вынашивал какие-то «прожекты» и додумался! В 1970 году, когда я была в Горно-Алтайске, мне показали книжку, в которой было черным по белому написано, что когда на Алтае алтайская интеллигенция в лице известного художника Гуркина Г.И. (ученика художника Шишкина), врача Виктора Тимофеевича Петрова-Тибера (сын отца Тимофея, у которого мама жила в качестве экономки) и других затеяли организовать каракорумское правительство, дядя Степан должен был занять пост министра просвещения. Вот это новость так новость!
А мы все жили и ничего не знали. Так и вся семья Борисовых сошла в могилу, не зная ничего об этом. Жена, дети будущего министра! Какое же было глубокое заблуждение, какая же была страшная ошибка, какая тяжелая вина перед всей семьей со стороны дяди Степана!
Теперь только мне стало понятно, почему в 1937 году погиб Сережа, с юных лет участвовавший в революционном движении. Сидевший в тюрьме, проведший молодость в революционном подполье, принимавший участи в экспедиции (в Монголии), за которую был награжден орденом Боевого Красного Знамени. При царе отец страдал за «грехи» сына. Позднее сын заплатил жизнью за грехи отца. Да, трагична судьба Борисовской семьи!

(Продолжение следует)