Уходя в ветер

   
   Лавина задела его только самым краем, оглушив, опрокинув, изваляв в мокром снегу пополам с песком, забив рукава и сапоги тающей массой, но оставив в живых. Он сумел подняться на четвереньки, мотая головой, как вылезающий из воды пес, и отползти еще дальше от безжалостного вала, все еще несущего с высоты огромные камни и  вывороченные с корнем или сломанные деревья. Он был серьезно оглушен, в голове гудело, и задубевшая кожа на лице ничего не чувствовала. Но какая-та искра разума приказала ему растереть лицо и руки и продолжать двигаться. Ползком. Потом на шатающихся ногах. Потом снова ползком. Потом кубарем по сухой, лишенной снежного покрова траве, куда-то вниз, в сгущающуюся темноту, где пахло дымом и звенела нескованная льдом вода...
   Он пришел в себя без малейших провалов в сознании. Была лавина, и он уползал от нее, а потом его подобрали теплые руки. Принесли в дом, переодели, напоили странным, вяжущим рот чаем и уложили спать. Было абсолютно темно. Или он был не в силах открыть воспаленные, забитые мелким мусором глаза. А теперь в щели ставней пробивалось желтое солнце, за стенами домика надрывались птицы и хотелось распахнуть окно, чтобы увидеть зеленую траву и цветущие яблони. Какая трава? Какие яблони? Наверное, просто наступила февральская оттепель, одна из тех пахнущих маем обманных оттепелей, которые заставляют глупых голубей кидаться на гнезда, а мудрые деревья -  крепче сжимать свои почки перед грядущими заморозками...
   В комнату, где он лежал, вошел старик в странной одежде. Конечно, тут в горах многие деревенские ходили в таких живописных костюмах - хоть снимай в очередном псевдо-этническом клипе. Но  ощущение чужеродности этого одеяния рождалось сейчас из еле заметных мелочей: непривычный покрой рубахи, треугольные деревянные пуговицы, короткий плащ с капюшоном, делавший деда похожим на средневекового монаха. Или на гнома. И на ногах тоже непривычной формы сапоги с окованными медью носами и узорами на кожаном голенище.
- Здравствуйте! - оробев, произнес спасенный.
- И тебе доброго здоровья, гость. - кивнул ему старик, откидывая капюшон. - Тебе повезло спастись от лавины. Но я не представляю, как теперь вернуть тебя за перевал. Все наши тропы словно срезало ножом.
- За перевал? - сил удивляться не было. Он оказался в долине, это же очевидно, раз он катился куда-то вниз по сухой траве.... но откуда тут долины?
- Ладно, это успеется. - махнул рукой дед. - Все равно тебе еще долго приходить в себя. Покрутило тебя порядочно. Ребра сломаны, рука вывихнута и глаза еще долго будет жечь. А наша долина неплохое место. Может быть, ты еще будешь рад погостить здесь.
- Конечно, спасибо... - он откинулся на подушку, ощущая растекающуюся по телу слабость. Вот почему на веках ощущается слой вязкой мази, трудно дышать и на локте тугая повязка. - Меня зовут Вадим.
- Жизнь да спасет всех нас. - странно ответил дед. - Меня зовут Петр, и это мое истиное имя.
- Очень приятно. - растерянно отозвался Вадим. - Вообще-то я Ковалев, Ковалев Вадим Николаевич...
- А... - протянул старик, словно разъяснив для себя что-то. - Ну, что же,  набирайся сил, Вадим Ковалев. Сейчас внучку к тебе пришлю, это она тебя на склоне нашла. Парни наши подумали - овца сорвалась в сумерках, а моя Феня уперлась - человек там! Ну и потащила всех тебя искать. Так что ее благодари - иначе до утра ты бы насмерть застудился.
- Конечно. - выдавил из себя Вадим. До него только сейчас дошло, как близко, подобно
неописуемо прекрасной в своей ярости всемогущей лавине, пронеслась возле него смерть. Небытие. Ничто.
   Дед вышел, а спасительница-Феня все не шла. Вадим начал задремывать, и уже на грани тяжелого сна вдруг сообразил, что разговаривал с ним старый Петр очень правильным, «городским» языком, без всяких местечковых, порой совершенно непереводимых, словечек, которых Вадим с приятелями уже наслушался за время этой зимней вылазки в горы. Но не было сил ни удивляться, ни открыть глаза навстречу легким шагам возле его кровати...

***

- Многие люди ищут пути в наши долины. - рассказывала Феня Вадиму, сидя боком на высоких перилах крыльца. Сам Вадим смог пока дотащиться только до порожка и устроился там на лоскутном коврике, озирая невероятный для зимы пейзаж: зеленые луга, цветущие сады и склоны холмов с пестрыми овцами, за которыми как стена вставали покрытые зимним снегом горы. Отвесные и неприступные.
- А ты не искал, вот тебя и пропустило сюда. - Феня не могла ни секундочки посидеть на месте. То ей нужно было поправить коврик под Вадимом, то почесать прибежавшего пса, то выхватить из кармана пестрой юбки какое-то вязание и замелькать деревянным крючком, поправляя узор, то вдруг она бралась перевязывать рассыпающиеся сухие плетенки чеснока, лежащие грудой на лавке....
- На сказку похоже... - протянул Вадим. Спорить не хотелось и вникать ни во что не хотелось. Хотелось вот так сидеть, наслаждаясь солнышком, и ощущать всеми доступными чувствами присутствие Фени: ее голос, ее запах, легкие прикосновения ее рук, золотистое мелькание ее косичек - он так и не мог сосчитать, восемь их или десять? Еще вдобавок на губах таял медовый вкус напитка, которым Феня потчевала его каждые минут пятнадцать. Какие уж тут умные разговоры, какой научный подход! Лепота! Расслабуха!
- Все наоборот: это ваши сказки похожи на правду. - очень серьезно отозвалась Феня. - От нас ведь редко кто уходил туда, в большой мир. Ну, там словечко, здесь словечко - это и получается сказка.
- Слишком ты правильно говоришь для сказочной героини. - хмыкнул Вадим. - И не по-деревенски, и не по-средневековому...
- Мы просто так умеем.... - Феня обвела рукой кольцо гор. - Ну, по-разному. А вообще-то у нас даже телевизор тут есть. - невпопад добавила она. - Иногда смотрим, детям показываем..
- А, телик... - Вадим подумал об электричестве, но мысль снова застряла где-то на полпути  в усталой голове. - А радио у вас есть? Если есть, то можно вертолет вызвать, пусть меня заберут.
- Радио есть. - Феня задумалась. - Такое, чтобы слушать. Чтобы говорить - нету, но можно сделать. Только они нас не найдут. Защита не пустит. Они ведь искать будут, понимаешь? Значит, не найдут ни за что. Хорошо, если плюнут и улетят, решат, что это глупые шутки. А то и разбиться могут.
- Это еще почему?
- Ну, сверху наша долина по-всякому кажется - иногда снежной промоиной, иногда ледником, иногда перевалом. Если они опустятся ниже настоящего перевала и потом его не успеют заметить... в общем, я думаю, что старшие этого не разрешат.
- Это нечестно. - Вадин не спорил, он скорее капризничал, получая от этого удовольствие, как случается во время надоевшей простуды. - Вы не можете меня тут силой удерживать.
- Силой не можем. - согласилась Феня. - Перевал - вон он. Бери крючья, веревки, и лезь.
   Вадим смерил прищуренными глазами белую отвесную стену. Если бы он имел хоть какие-то навыки альпиниста, а то только в кино видел, как это ловко и быстро проделывают парни в ярких пуховиках и касках. Он и горнолыжник-то был начинающий, поэтому и занесло его в сторону от накатанной трассы. Показалось, что она чересчур отвесная, вот и решил спуститься до полдороги по обочине, цепляясь за маленькие елочки и заснеженные кусты.
   Сперва усвистела в никуда отцепившаяся лыжа, затем оказалось, что снегу там почти по пояс, а одна лыжа его вес не держит, гнется.... С помощью палок Вадим еще некоторое время пытался выкарабкаться туда, где, как ему казалось, мелькали фигурки лыжников, но вдруг под ногами зыбко и нереально просел огромный пласт снега, замелькали сломанные ветки... Последняя лыжа спасла его, заклинившись в развилке двойного ствола. Некоторое время он висел на ней, как тряпка на заборе, осознавая, что весь склон вокруг начинает медленное грозное движение вниз. Где-то завыла сирена, так далеко, будто ребенок задудел в дудку в закрытой машине. Чувствуя, как волосы встают на голове дыбом, Вадим успел заметить, что слева снег почти не шевелится. И, когда лавина тронулась, он рванулся в ту сторону, загребая снег и воздух отчаянными движениями увидевшего акулу пловца. Ударился головой об ствол, другой, некоторое время провисел на каких-то кустах, снова покатился-поплыл влево. В какой-то миг лавина оказалась от него на таком расстоянии, что он увидел ее всю - или почти всю, полускрытую снежной пылью. Ветер, как ударная волна от взрыва, продолжал тянуть, трепать его, словно Вадим ничего не весил. И он снова пополз прочь от основного потока, перпендикулярно его движению...
-  Я не умею. - без малейшего стыда пояснил он Фене. - Это же не так просто, знаешь?
- Знаю. - кивнула та. - Ну, тогда будешь ждать - вдруг перевал снова откроется.
- Когда?
- Кто же знает? - девушка изумилась. - В эту зиму или на тот год. А может через десять лет.
- Обалдеть. - Вадиму по-настоящему стало нехорошо. Замутило и в животе разбух колючий маслянистый комок. Десять лет в такой дырище... а он, дурак, еще армии боялся! Феня подбежала, легко помогая ему подняться.
- Десять лет... это же вся жизнь пройдет. - бормотал он,  опираясь на загорелое плечо своей спасительницы. - Я ж тут состарюсь и помру....
- Не помрешь. - назидательно ответила Феня. - Наша долина у ваших называется Долиной Бессмертных, и вот это уж точно не сказки.

***

   Про это самое бессмертие Вадиму слушать не хотелось ну совершенно. Хотя шел уже седьмой год, как он свалился в этот райский уголок, его до сих пор терзала и жгла невозможность вырваться отсюда. В самом распрекрасном месте на Земле человек может находиться с удовольствием только по своей воле. Здесь же он был пленником обстоятельств, незваным гостем, чужаком.
   Каждую весну, когда проходили лавины, он объезжал на своем лосе границы Долины, проверяя, не появилось ли прохода на перевал с юга или с запада. Он более-менее усвоил, что позвать помощь из внешнего мира невозможно, но никто не запрещал ему надеяться вырваться наружу самому. Даже Феня.
   Но на посещении школьных занятий, где ребятишки жадно расспрашивали Вадима про жизнь в большом городе, ему волей-неволей приходилось выслушивать от учителей основы местных верований. Он спорил поначалу и пытался доказывать что-то там про эволюцию, цивилизацию и разум. Но местные только усмехались в ответ: да, эволюция была. Какие-то мелкие рыбешки решили пойти по жизни таким путем, но это же не значит, что он единственный. Цивилизация? Какую из существующих на планете форм разумной жизни Вадим считает более цивилизованной? Свою родную, опирающуюся на костыли техники и бездумно загрязняющую собственный дом? Общество подводных существ, редко поднимающихся теперь в мутные верхние слои океанов? Цивилизацию бессмертных, разбросанных по горным долинам мира и ведущих такую жизнь, какая представляется им на этот момент наиболее подходящей для пользы планеты? Или самую первую цивилизацию разумных существ, уже почти покинувших Землю в незримом облике, но возвращающихся порой - то  ли отдохнуть, то ли помочь, то ли развлечься?
   От обилия информации Вадим спорить прекратил, но и расспрашивать ни о чем не стал. Ему стало неинтересно, вот хоть ты режь. Когда человек уверен, что мир устроен определенным образом, а прочие ошибаются, ему в удовольствие и поспорить, и поучить невеж уму-разуму. А при таком раскладе выходит что неважно, правы жители долины, называющие себя бессмертными, или не правы, спора с доказательствами не получается. Они твердо верили в свое мироустройство, хотя не могли доказать его реальность Вадиму, а он - в свое, и тоже никаких доказательств не имел. 
   В принципе, когда ребятишкам по телику показывали передачи из внешнего мира, Вадим был готов согласиться, что технологии выглядят со стороны довольно убого и уязвимо. Стоило где-нибудь сломаться, рухнуть, перегореть небольшой детали, рукотворному кирпичику, как целые города и области оказывались в бедственном положении, и требовались многие дни на то, чтобы просто спасти уцелевших людей, не говоря уж о том, чтобы привести в порядок города.
   Но слушать об элементарных душах, населяющих Землю, Вадиму тоже было неинтересно и даже неприятно. Вот еще, бессмертие называется: оказывается, любое дерево, камень, цветок или река в процессе своего развития и обретения души, может обернуться человеком и прожить бесконечно длинную жизнь в человеческом теле, улучшая родимую планету.
- Почему в человеческом? - стучал он когда-то ложкой по столу. - Фень, ну почему именно две руки-две ноги? Это что, самая красивая, или самая рациональная форма?
- Да просто, так повелось. - чуть ли не зевая, отвечала ему девушка. - Первая цивилизация была такая... ну, гуманоиды. И все, кто с ними общался, тоже старались принять схожую форму. Хотя, конечно, подводные давно уже изменились. Но когда на берег выходят - все равно становятся на нас похожи.
- Мы люди, потому что тут так принято! - Вадим заходился саркастическим смехом. - А что у нас с генетикой? Тоже по традиции сохраняется?
- Ну, Вадичек. - Феня краснела. - планета-то одна, ты сам подумай! Без этого ну никак  нельзя!
    В подтверждение ее слов в углу начинал похрюкивать, предупреждая о готовящемся сольном выступлении, наследник двух цивилизаций, Борис Вадимович...
   А теперь, провожая Борьку и Илюшку в школу, Вадим уже свыкся и с собственным раздражением, и с нелогичностью искаженной картины мира, в которой он существовал в последнее время. Ему не казалось обидным, когда малявки лет пяти-шести с огорчением осуждали трубы заводов и дым автомобилей, которые им показывали на экранчике крохотного японского телевизора. Работающего, кстати, непонятно на какой энергии - вилка его преспокойно валялась на полу. И даже идея о возвращении уже обрела для Вадима печальную безрезультатность привычки.
   Он никогда не вернется, а, поскольку он сам не верит ни в какие элементарные души, то проживет довольно ущербную, наполненную страхом и воспоминаниями и сожалениями, жизнь смертного человека. Все эти годы Вадим будто пытался вздохнуть полной грудью и не мог - от застарелой привычки беречь сломанное когда-то ребро.
    А в долине действительно текла славная, сказочно-беззаботная жизнь. Согреваемая подземными источниками почва давала два урожая в год, щедро доились лосихи, давали густую пеструю шерсть овцы, у каждого был список обязательных дел, но никакого надрывного крестьянского труда Вадим не видел тут и в помине. Кто мог и любил вставать рано - занимался утренними делами. Кто предпочитал сон до полудня - брал на себя заботы вечерние и ночные. Никто не болел, да и сам Вадим после того, как затянулись последние шрамы от встречи с лавиной, ни разу ни чихнул. Дети рождались легко и быстро: во всяком случае, оба раза перед появлением мальчишек, Феня беззаботно говорила мужу:
- Я тут в баньку сбегаю... - и исчезала с пятком своих подружек. А через час в дом вносили завернутого в овечью шкуру фиолетового сморщенного младенца, затевали вокруг него шумные потетешки.
   Нет, Вадим, конечно, любил Феню. Иначе ни за что не позволил бы себе жениться на ней. И даже просто.... прикоснуться. Она была красивой - солнечной, ясной красотой женственности, которую уже невозможно улучшить косметикой или модной одеждой. Она внимательно слушала его и терпеливо рассказывала - когда он еще спрашивал. И от ее голоса у Вадима всгда делалось легко и тепло где-то в затылке, напоминая то ли то, как мама дула ему маленькому в волосы, то ли то, как он показывал свою удаль отцу, скатываясь с длиннющей колдобистой горы на разхлябистом высоченном взрослом велосипеде однажды в деревне... И летний ветер ласково трепал его отросшие за лето вихры, будто подбадривая, и он сумел доехать до низа - и не свалился!
   Но ему страстно хотелось вырваться отсюда - вместе с ней, вместе с сыновьями, не обсуждая ничего, не споря об озоновом слое и смоге, просто вернуться в привычную, знакомую до мелочей жизнь. Вадим был уверен - вместе им будет там очень хорошо. Феня просто не знает, без чего растут их дети. Да и сама она вряд ли долго будет шарахаться от стиральной машины. Наверное, полоскать белье в ледяной воде, экологически правильнее, но ведь явно тяжелее!
   Иногда Вадим буквально по пальцам перечислял, что он покажет Фене, что сможет подарить ей. В конце концов, он мужчина, а получается, что пришел жить к жене на все готовое и даже лося ему подарил дед Петр. Слушая радио, Вадим порой пугался - так быстро менялся мир за ледяными стенами гор. Ровесники, молодые мужчины долины, так и не сошедшиеся с чужаком в приятельских отношениях, иногда утешали его:
- Ты привыкнешь! Там все будет меняться, меняться... Будут войны и голод, и пожары. Ты еще сто раз будешь радоваться, что не вернулся назад.
- Там мой дом. - как можно более мягко отвечал Вадим. - Я же не один из вас, я должен жить там.
- Да не... - Немногословный Яр, бывший кем-то вроде негласного вожака мужской части долины, почесал в затылке. - Теперь ты уж скорее наш, чем тамошний. Потому-то людишки всегда так к нам и ломились - всякому охота долго жить. А ведь нету того смысла, что для этого жить нужно правильно, а не абы как.
- Ты хочешь сказать, что я стал бессмертным? - Вадим выпал на некоторое время из своей привычной апатии. - Или что я бессмертен только здесь, в этой долине? - он буквально тряс Яра за плечи.
- Да нет, чего уж в долине. - Яр был спокоен и смотрел с сочувствием. - Как ты сюда попал, так душа твоя сразу и переменилась. Теперь останешься ты тут или нет, а все равно веку твоего будет ровно сколько сам захочешь. - Яр махнул рукой куда-то в сторону леса, реки, гор. - Твоя душа теперь иная, несуетная. Пока ногами ходить не надоест - будешь человеком. А как почувствуешь, что жизни твоей наступил предел, так и станешь тем, откуда она пришла, душа-то. А потом сызнова родишься - как все в природе происходит.
- Угу. - мрачно кивнул Вадим. - Ясно. - и не прощаясь двинулся к дому.
   Хорошее верование. И опять никаких доказательств. Умер - стал деревом. Или огнем. Бабочкой. Ручьем. Камнем у дороги. Даже труп - не доказательство. Это же просто пустая оболочка.
    Вдруг его обуял страх, еще более сильный, чем ощущение ловушки, в котором он привык жить за эти годы. А если ни Яр, ни Петр, ни Феня не обманывают? И есть на Земле такая форма почти бесконечной жизни, и есть такая форма смерти - из бессмертия в бессмертие? Тогда он пойман навеки, тогда даже бегство из долины не спасет его, и не спасет даже самоубийство - ему уже никогда не стать нормальным человеком. А зачем? Для какой цели ему дана эта вечность? Провести ее всю в узкой долине, похожей на яркий рекламный календарь? Стать отцом еще сотни детишек? Дедом тысячи внуков? Какое-то физиологическое отвращение поднялось в Вадиме, стискивая желудок до тошноты. Если бы он был моложе, наивнее, податливее! Он бы немедленно, сию секунду поверил бы в то, что бессмертные спасают жизнь на земле, улучшая и очищая планету, занялся бы этой вселенской уборкой, пахал бы от зари до зари - лишь бы не думать о том, что по сути это курятник, свиноферма. Затерянный в горах мир самовоспроизводства, не развивающийся, ничего не меняющий и не меняющийся, стерильный мир равнодушных соседей-наблюдателей. В Вадиме начала понемногу прорастать ненависть к Долине.

***
   Дед Петр собрался умирать совершенно неожиданно. Стояло жаркое лето, то, что в русских селах называют страдой. Тут никто особо не страдал, урожай собирали будто бы играючи, но все равно ощущалась нехватка времени. То ли дети меньше бегали по окрестным рощам, то ли старики не сидели часами на лавочках возле ворот...
   В такой вот жаркий и суматошный день, когда отскрипели вечерние возы в сторону амбаров, дед заглянул к ним на вечерний чай, непривычно разговорчивый и улыбчивый. Правнуки Илюшка и Борис сразу повисли на старике, расспрашивая о чем-то. У Вадима постоянно на краю сознания возникало чувство, будто он не все или не до конца понимает в словах местных жителей. И даже в словах собственной жены и сыновей. Вот и теперь мальчишки теребили дела:
- Дед, ну зачем летом? Ну зачем, деда? Ну давай потом?
- Потом лед не так ляжет. А я же вижу - если этак не сделать, то одна беда выйдет.
- Все равно беда выйдет. - серьезно сказала поверх мальчишечьих голов Феня. - Только чего уж теперь... все равно. Это судьба.
- Мам, а нам посмотреть можно будет? - вскинулись мальчишки.
- Посмотрите. Всем можно. - пожала плечами Феня. - Дед же не запрещал.
- А кто бы стал запрещать? - усмехнулся Петр невесело.  - Да и зачем?
- Я бы запретила. - спокойно ответила Феня. - И запрещу. Ты меня знаешь.
- Ты - другое дело, иная стать.  - отмахнулся от нее дед. - Ты вон с Борькой своим про это толкуй.
- Хватит. - тихо, но зло произнес Вадим. В этом доме он был не хозяин, в этом месте он был чужак, и теперь его дети несли перед его лицом понятную им всем, кроме него, чушь, полагая, что говорят понятные и очевидные вещи! Это было невыносимо!
- А приходи ты завтра, милый человек Вадим Ковалев, со мной попрощаться. - неожиданно поклонился ему дед Петр. - Жизнь моя вечная к усталости пришла, без обиды и какого поругания, и пора ей покуда окончиться. Глядишь, тебе из того облегчение выйдет, а то уж больно душа у тебя страдает. - с этими словами дед резво поднялся и вышел из домика.
- Он это что, серьезно? - спросил у Фени Вадим. - Собрался умирать прямо завтра? Или это просто какой-то ритуал?
- Зачем ты спрашиваешь? - Феня вытерла мокрую щеку. - Умрет мой дед, сказал же. Устал он жить, из родни у него здесь одна я осталась, да и тебе помочь надеется.
- Фень, но это же самоубийство получается... - растерялся Вадим. - Может, не нужно... может ему помешать, остановить?
-У жизни вечной конца нет, сколько ж мы тебе твердили. - жена привычно собирала на стол, не убирая при этом дедову чашку, словно старик собирался вернуться. - Из камня вышел, в камень уйдет, потом сызнова вернется - сюда или куда еще. Завтра все сам увидишь. Дед прав - может быть тебе легче станет.
   Легче особо не стало. После того, как старик поклонился сельчанам и легко двинулся вверх по склону, туда, где подобрали когда-то покалеченного Вадима, за ним побежали лишь правнуки с парой друзей, да зашагали Феня с Вадимом. Остальные поклонились деду в ответ, поблагодарили старика и разошлись по своим делам.
   Карабкаться пришлось изрядно, с отвычки Вадим запыхался. Наконец, дед Петр смерил взглядом какое-то расстояние и показал рукой вверх:
- Там лягу!
   Мальчишки неловко облапили его, обещая прибегать, не забывать. Старик взъерошил им волосы. Потом степенно обнялся с внучкой. Отстранил ее от себя, покачал головой. Феня упрямо закусила губу.
- Ладно, храни вас жизнь... - вздохнул дед.
Пожал Вадиму руку, пожевал губами, вздохнул и выдавил из себя:
- Тяжело тебе, Вадим Ковалев, сошлись в тебе две тяжести, две трусости - и своя, да еще
и тутошняя. Знаю я, что не к добру это, а все-таки прошу - береги мою Феню!
   Потом дед обернулся  к горам, протянул руку в каком-то театрально-властном жесте и странным, идущим из самой глубины его сухонького тела, голосом, произнес:
- Я, Петр-камень, из камня придя, жизнь прожив долгую, зла не тая, обиды не чиня, остаюсь собой, уходя в камень!
   И исчез. Как в черно-белом советском кино, где еще не было компьютерных эффектов, цветного дыма и бенгальских огней: раз - и нету. Мальчишки запрыгали, завопили что-то, указывая на склон в вышине, на самой границе снегов. Там, глубоко утопая в каменистой почве, величаво лежал серый нагретый солнцем валун. Валун как валун, с одного бока цветные лишайники, с другого - белые прожилки кварца. И Вадиму невероятно трудно было поверить, что секунду назад  его там не существовало.
На обратном пути он впервые спросил у своих:
- А вы - кто?
Как ни странно, они поняли этот скомканый вопрос, и Илюшка ответил отцу без удивления, спокойно и немного грустно:
- Про это не говорят, пап. Ты разве сам не... знаешь внутри?
- Вы только не уходите от меня! - он обхватил их разом за плечи, впервые чувствуя нечто более сильное и широкое, чем любовь и страх...

***

   Рождение дочки Светланы и новый обвал на перевале пришлись на одну и ту же зимнюю ночь. Занятый помощью жене и баюканьем крохотного, удивительно светлокожего существа, Вадим не обратил никакого внимания на катаклизм за пределами долины, а утром вышел на крыльцо и обомлел: в отвесной стене, откуда занесло его почти десять лет назад в это место, зиял неровный пролом, будто пропаханный гигантским плугом до самого дна долины.
- Дед все верно рассчитал. - произнесла Феня, вышедшая следом за мужем на крыльцо. - Это не дорога, конечно, но теперь можно будет подняться на перевал. Наши тебе помогут: им тоже порой снаружи побывать хочется, своими глазами на все посмотреть.
- Да я... - первой реакцией Вадима было рассмеяться жене в лицо. Неужели она до сих пор думает, что он рвется на волю? Но тут же нахлынуло властной, тяжелой волной все то, о чем он давно запретил себе думать: город, приятели, лица людей, музыка, метро, огни многоэтажек, мама и отец, машина в гараже... Вадим покачал головой:
- Только с тобой... С вами, вместе!
- Как скажешь. - пожала плечами Феня. - Вместе - значит вместе. Пойду, к Яру схожу, узнаю насчет документов. А то у вас там без бумажек жить никак нельзя.



***

   Откуда взялись у Фени все необходимые документы, включая справку о его, Вадима, нахождении в сельской больнице с нереально-киношным диагнозом «амнезия», он не интересовался. Он не то чтобы привык к необычному - скорее устал снова и снова осознавать его существование. Есть у Фени паспорт? Есть свидетельство о браке? Замечательно. Гораздо сильнее его пугало возвращение в свою привычную действительность, из которой он выпал на десять лет.
   И действительность не скупилась на тычки. Первое, что он узнал, позвонив с вокзала домой - мамы нет уже больше трех лет. В квартире его встретил абсолютно пьяный отец, который сперва полез целоваться залитым слезами небритым лицом, потом вдруг заметил Феню с детьми и впал в алкогольное буйство:
- А, падлы, явились на готовенькое! Небось прознали, что я квартиру продавать
собрался! Где ты был, ублюдок, когда мать умирала? Где тебя вообще черти носили десять лет?
   Рассказ про лавину и больницу его не успокоил. Мелко и неряшливо отец сплюнул Вадиму под ноги и изрек:
- Жалко не сдох ты там... - после чего ушел в свою комнату и громко захлопнул дверь.
   Обживались тяжело и муторно, как на линии фронта. В двери двух комнат сразу пришлось врезать замки, потому что моментально выяснилось, что отец запил не на радостях - он пьет давно и глубоко, пропивая вещи, чужие и свои, приводя в дом первых попавшихся собутыльников, впадая то в дикую, необузданную ярость, то в плаксивое настроение, в котором он садился под дверью детской и начинал канючить:
- Вну-уче-е-ки-и-и мои... а вот Зоя не дожила, значит.... открыли бы, обняли бы деда Колю-то...
   Феня и мальчишки воспринимали это все с тем терпеливым упорством, с каким в долине привыкли расчищать каменные осыпи или полоть грядки. Ребята ходили в школу, мотались в магазины, быстро усваивая, где цены ниже, а товар лучше, помогали Фене нянчиться с сестренкой, следили за хаотичными пертурбациями деда. Если тот умудрялся уснуть на улице, звонили Вадиму на работу, тот срывался, ехал, поднимал, тащил в тепло, раздевал... Если же у доброго дедушки Коли случалась гулянка с гостями, то Феня запасалась водой на кухне и накрепко запиралась в их комнатах. К счастью, они были смежные. Только с туалетом было немного сложновато.
   Однажды утром, когда Вадим с мальчишками прыгал по нечищенному ледяному асфальту на автобусной остановке, невольно вспоминая бесснежные зимы в долине, Илья спросил его:
- Пап, а почему ты не хочешь вылечить дедушку Колю?
- Потому что это долго, дорого и не имеет никакого смысла, если человек сам не желает быть вылеченным. - пояснил Вадим.
- Да нет, я не про врачей. - отмахнулся средний отпрыск. - Ты бы отвез его в Долину, он бы сразу перестал пить.
- Н-да? - Вадим поднял брови. Еще одно чудо? Не надоело ли?  - Я спрошу у мамы. - нейтрально отозвался он.
   Дедушку Колю удалось отвезти в долину только к концу лета. Ехали всем семейством, пугая проводников соблюдением сухого закона и непривычной серьезностью ребятишек. Даже полуторогодовалая Света сидела всю дорогу на коленях у мамы и смотрела в окошко. Или тихо малевала бесконечные каляки-маляки в купленном для нее альбомчике. Вадим не удивился, когда отец на повороте крутой тропы вдруг встал, как вкопанный:
- Эва, приперлись, бараны! - он был трезв уже несколько суток и становился все злее. - Тут же тупик!
-Да это не тупик, просто камень обогнуть нужно. - лихо соврал Вадим, подхватывая отца под руку.
   Мальчишки кинулись вперед, Феня легко подтолкнула свекра в спину - и они миновали защиту.
   В эту минуту Вадим осознал, что каким бы ни был результат этого путешествия, прежнего отца оно ему не вернет. Не сотрет из памяти эту зиму с пьяными дебошами, с едкими, как кислота, оскорблениями, такими обидными, какими только могут быть слова очень близкого, хорошо тебя знающего человека.
- Прости его, Вадичек. - прошептала Феня, прижимаясь к плечу мужа своим плечом.
   От нее как всегда в голове разливалось тепло, и радость стирала все плохое, и солнце над долиной вставало так светло, так многообещающе. Вадиму захотелось предложить Фене остаться тут навсегда, но кто-то в его голове насмешливо фыркнул: «Струсил? На сытую пастораль потянуло?».
   Отцу стало легче примерно дня через два. Он вышел на утренний двор босиком, осмотрелся вокруг и спросил у Вадима, запрягавшего лося для поездки за сеном:
- Ты тут, что ли, болел-то, сына?
- Да. - кивнул Вадим. - Вон оттуда меня лавиной скинуло. - он показал на извилистую
тропинку, прилегающую там, где скатился в день Светланкиного рождения камень-Петр, открывая новый путь из Долины в большой мир.
- И зачем ты отсюда уехал? - изумился отец. - Жил бы да жил.
- За тобой. - коротко соврал Вадим.
   К концу недели отец влился в общину, как будто он родился и вырос тут. Переоделся в местную рубаху, откуда-то взял и короткий плащ, и кожаную налобную повязку с вышивкой. Однажды Вадим увидел, как Яр подошел к отцу за каким-то советом, почтительно склоняя голову, как и перед прочими стариками, и ему стало одновременно гордо и грустно.
- Феньча, ну почему я так не могу? - спросил он с тоской у жены, тоже наблюдавшей
эту сцену.
- Ты другой. - глухо ответила она. - Тебе сюда вообще не нужно было попадать. Так
случается. Ведь тебе ни бессмертие не нужно, ни наше дело, правильно? Ты живешь так, как тебе полагалось бы жить там, в твоем мире. Даже в нас стараешься как можно меньше необычного видеть.
- Ну и что? - слегка обиделся Вадим.
- Да ничего, Вадичек. - вздохнула Феня. - Просто так уж вышло. Ты сюда попал, и мы встретились с тобой, полюбили друг друга. Но ты тут жить не можешь, плохо тебе здесь, значит мы должны жить с тобой там.
- Я не знаю. - помотал головой Вадим. - Может вам тоже здесь остаться? Не похоже,
чтобы у вас тут особо обращали внимание - замужем женщина или нет.
- Конечно, не в этом дело. - вздохнула Феня. - И ребят я бы здесь оставила. Да вот сама
остаться не могу. Я твоя жена... для себя, а не для кого-то.
- Фень... - Вадим повернулся и увидел близко-близко ее солнечное, светлое лицо, ее
подстриженные по городской моде волосы, все равно похожие на  разлетающиеся смешные косички, и ощутил это простое и важное знание - да, без нее никуда! Любовь это или колдовство какое - неважно. Просто там, где живет он, Вадим, должна всегда рядом быть Феня, его жена, его радость.
- Вот, видишь, как все просто... - прошептала она, обнимая его за шею. - Если бы ты
еще не боялся...
   Как они жили следующие несколько лет, Вадим вспоминал потом кусками: ремонт, какие-то поездки, новая работа, Светка пошла в садик... И все это время ему снился нескончаемый жутко реальный сон: будто он рисует яркими, оранжево-желтыми, сочными и пахнущими грушами и дынями красками на серой бетонной стене, но сырой бетон впитывает эту яркость, эти запахи без остатка, и ему приходится снова макать кисть, а краска кончается, и результата нет и нет...
   Сначала они ездили в Долину каждое лето. Потом вышло так, что Вадим поехать сразу не смог, а потом решил отдохнуть с приятелями по-городскому: лениво собирая грибы в чахлом лесу или устраивая шашлыки на чьих-то дачах. Особой вины он не ощутил, но по возвращении долго всматривался в Фенино лицо - нет ли в нем упрека, скрытой обиды. Но жена была как обычно - открыта и светла. Она пересказала немудрящие новости про общих знакомых, напечатала три десятка фотографий с детьми: вот Борька на речке, вот Илюха лезет на гору, вот Светочка в веночке. Вадим заметил, что ни разу в кадр не попало что-либо необычное: ездовой лось или стены гор, старик в необычной одежке или доящая лосиху старуха. Если не знать - деревня и деревня. А мальчишки в футболках, стога, речки и ромашки везде одинаковые.
     На следующее лето Вадим промаялся с неделю и честно сказал жене, что в Долину его не тянет. Помимо прочего, его угнетали встречи с отцом - ставшим словно выше ростом, наполненным какой-то уверенной силой. Жалкий буйный алкаш и то имел большее сходство с тем человеком, которого Вадим знал в юности. А этот мужчина был ему словно бы и не знаком. И его особое внимание к себе, и его странные советы на том же недопонятом когда-то языке Долины, и его явное полное приятие непонятного, происходящего там - все это отталкивало Вадима. Заставляло его комплексовать. «Я такой же, как и он, почему мне там тоскливо и десять лет я не мог найти в этом обществе свое место?» - думал Вадим, шагая по опустевшей после отъезда семьи квартире. «Все, что я сумел - влюбился в Феню. Ухаживал за ней, робел, надеялся и был безумно счастлив, когда она согласилась стать моей. А то, что происходило за стенами нашего дома с самого начала меня не интересовало. Почему?» .
    И поведение отца, и даже повадки собственных детей отличались от того, что Вадим привык видеть вокруг в обычной городской жизни. Отличались в лучшую сторону, но при этом это отличие болезненно задевало его. Отчего так? «Они же не люди!» - осознал однажды он в бесконечном монологе с самим собой: «Они чуть-чуть лучше, выше, спокойнее смертных. А я... может быть я и получил там новую душу, но по сути я остался таким же, как и был. Я мелочен и суетлив, по-житейски трусоват, у меня словно нет корней, нет опоры в жизни. А Феня и дети стоят на земле крепко, они уверены в себе даже в самых мелких мелочах. Когда крошечная Света говорит продавцу вежливым кукольным голоском, что ей недодали десять копеек сдачи, люди, обычные смертные люди, просто счастливы исправить свою оплошность. А когда я пытаюсь попросить вынуть из пакета на весах гнилой помидор, торговка игнорирует меня. Как и прежде. Как и прочих.»
    Он не знал, как ему быть с этим знанием. Обратиться к Фене и попросить научить его быть бессмертным? Или просто спросить, что именно с ним не так? Возможно, она поможет ему, но еще более вероятно - разразится новыми неясными фразами о душах и временах, которые звучали для него, как пророчества, записанные без начала и конца. «Ты все еще не понял свою душу?» - спросила она однажды у него в ответ на какой-то вопрос о Долине. Ему разом расхотелось продолжать разговор. Понять душу? Что он должен понять? Что он камень? Река? Солнечный лучик? Ему следует ощутить родство с березой возле троллейбусной остановки или с гранитной глыбой, водруженной недавно на клумбу возле его работы?
    Он не то чтобы начал отдаляться от своей семьи. Он просто прекратил бесплодные попытки сблизиться с ними. Видимо, что-то в нем самом было таковым, что не позволяло превратиться в иное, подобное его жене, отцу и детям, существо. И эта чужеродность понемногу разъедала их отношения изнутри. Он словно поймал тех, кому доверял, на лжи во спасение, на подыгрывании ему - и все в нем воспротивилось подобному.
  Однажды ему попалась статья в Интернете - одна из сотен пишущихся для глянцевых журналов. В ней журналист - а может, и журналистка, - рассуждала о тех сакральных изменениях, которые происходят с людьми во время случайных романов. В конце концов автор подводил читателя к выводу, что случайные романы - буквально двигатель прогресса, только с помощью этих вот случайных вспышек страсти люди могут раскрывать свое истинное «я». Еще полстраницы занимало определение истинной случайности, судьбоносной внезапности подобных связей.
   Обычно Вадим не читал подобную чушь, но тут его зацепила какая-то особая доверительность в тоне статьи. Будто автор сам пережил подобное, мучался, разрешил свои проблемы и теперь хотел помочь другим. И даже не со всем соглашаясь, он продолжал думать о прочитанном, перебирать в уме аргументы журналиста. Может быть? - вот что это означало для него. Может быть вот так просто он сумеет себя понять? И ничего страшного не случится, он же не собирается бросать семью, разводиться с Феней. Вообще ничего не собирается - кроме короткой вспышки. Случайной. Нужно только быть готовым к подобной случайности. Нет, это не будет служебный роман с тайными поцелуями в комнатке с ксероксом. Нет, он не собирается заводить летне-курортную драму, таскаясь по дачам приятелей, ссорясь, занимаясь торопливым сексом, и отбиваясь потом пол-осени от ее назойливых звонков.
   Как понял Вадим, случайность, внезапность - и яркость! - вот непременные условия, которые могут ему помочь. Ему захотелось обсудить это с Феней, словно давая ей последний шанс, и он опять переубедил себя - надо сделать это самому, без нянек.
   Случайностей все не происходило, но на внутренне готового Вадима стали постоянно западать какие-то дамы, знакомые знакомых, на вечеринках и корпоративных пьянках. Даже не особо напрягаясь, он легко отстранялся от них: не то, это не то, не так...
   Потом наступило лето, Феня повезла детей в Долину, а Вадим примерно через неделю после их отъезда вдруг испугался одиночества. Оно обнаружилось сперва в жестяном эхе, которое издавала пустая банка из-под кофе, когда по улице проезжал трамвай. Потом оно оказалось спрятанным в аккуратные стопки вещей в шкафах - фениных и детских. Эти полки выглядели так, словно к ним никогда никто не прикасался. Как в магазине до покупки. Как на фабрике до отправки в магазин. Вадим швырял свои рубахи на стулья и даже оставлял брюки на ковре, но одиночество змеилось по дому звуком подтекающего крана на кухне...
   В конце концов он не выдержал и поехал в Долину. Поезд шел откуда-то с севера далеко на юг, посадка проходила глубокой ночью, при свете режущих глаз и дающих угольно-черные тени вокзальных фонарей, и Вадим, едва засунув свою сумку под сиденье в купе, сразу же провалился в сон. Утром его разбудил запах, похожий на аромат распускающегося шиповника. Вадим распахнул глаза и увидел то, чего он ждал уже много месяцев. Перед ним на нижней полке в легкомысленной маечке сидело его Случайное Приключение и смотрело на него загадочными темными глазами. Куда делись их соседи по купе, и были ли они вообще, заперли ли они дверь, как ее звали и до какой станции она ехала - все это так и осталось для Вадима за границами яркой вспышки вседозволенности. Он колебался долгих пять или шесть секунд, рассматривая ее и пытаясь вспомнить, что же такого важного он ожидал от этой встречи. Потом она протянула к нему руку и произнесла что-то, и мир растворился в двойном заполошном сердцебиении, растянутом на долгие часы...
    В Долину Вадим спускался рано утром. В это время только пастухи выгоняли лосих и овец на пастбище, да и то, это если не заночевали там по хорошей погоде накануне. Несколько дымков поднимались над крышами - кое-где уже затопили печи. Вадим поискал взглядом свой дом, но запутался в ломаных линиях крыш. Что-то должно измениться теперь, ведь так? Он по-прежнему не был уверен насчет своей души и прочего, но он словно избавился от какой-то повинности, и теперь готов был отстаивать свою свободу перед кем угодно. Проходя границу невидимой защиты, он не то ощутил, не то осязал ее - всю, до самых дальних склонов над Долиной.
   Густые кусты заслоняли тропинку, грозя окатить путника росой. Вадим, не задумываясь, повелительно взмахнул рукой, и ветви послушно отпрянули в стороны. Он уже прошел их насквозь, когда сообразил, что именно сделал. Еще движение - и дикая вишня наклонила к нему вершинку с первыми красными ягодами. Кислятина, конечно, но не в этом суть!
Ветви, послушные знаку его пальцев, согнулись и сплелись в причудливые узоры. Лопнули новые почки, ягоды налились соком.
- Я - дерево? - прошептал Вадим. - Я действительно понял!
- Да, ты понял. - из-за поворота тропинки вышла Феня. У нее было постаревшее,
исплаканное, какое-то отрешенное лицо. Вадим хотел было спросить, что стряслось в Долине, но тут же осознал: не в Долине, нет. Просто она знает.
- По-другому у меня все не получалось, знаешь ли. - развел он руками, внутренне морщась от
банальности происходящего.
- Дед предупреждал меня. - Феня пожала плечами, рассматривая мужа без злости или
досады. - Осина... Заклятое дерево! - она была печальна и собрана, только слезы еще не высохли на щеках.
- Ну ты посмотри, как я могу! - Вадим взмахнул рукой, обсыпая Феню нежными
лепестками еще не отцветшей яблони-дикушки. Она провела по волосам, зачем-то понюхала прилипшие к ладони лепестки. - Теперь же я как все вы, да?
- Не ходи дальше. - вздохнула Феня. - Иначе они убьют тебя. Пока не проснулись дети,
никто не узнает, что ты предал.... сломал.... - ее голос дрогнул.
- Но послушай, это просто случайно... - Но Вадим уже сам понимал, что случайно - это
у людей, у обычный смертных. Здесь же каждый поступок влек за собой последствия, и некоторые из них были необратимы. И не прощались. Просто он боялся узнавать об этом много-много лет. Как и обо всем прочем. Осина. Иудино дерево. Дважды трус.
- Пока ты будешь жить среди смертных, тебя никто не тронет. - Феня говорила все быстрее, словно опасаясь, что не успеет. - Только не приближайся к этой долине и к горам вообще, ведь там могут быть другие поселения наших. Мне жалко, что так получилось, Вадичек! Если бы не осина, если бы хотя бы ясень, бук.... я могла бы помочь! Но я буду с тобой рядом, я всегда буду рядом, ведь мы оба поклялись в этом!
- Я ничего не понимаю... - привычно начал было Вадим, но тут же осознал, что врет.
Теперь он понимал все: и структуру связей бессмертных, и порядок, по которому души деревьев, земли, воды, огня и ветра сменяли друг друга. Он увидел своих детей в их истинном обличье - и какими они станут, когда вырастут, и когда покинут эти тела. Он взглянул на свою жену, преданную им из страха узнать правду и погубленную этим предательством. Ее лицо по-прежнему излучало светлую радость, она по-прежнему несла теплое дыхание ветра с гор в долину.
- Феня... Фён! - он протянул к ней руки. - Пойдем со мной!
- Я буду с тобой. - улыбнулась она. - Всегда, любимый, всегда. Беги же, ну! Они уже собираются у ворот! Я постараюсь задержать их.
   Вадим, откуда-то знающий теперь, что его смерть в этом теле от рук недавних односельчан будет так же реальна и скоропостижна, как и эти согнувшиеся мгновенно ветки кустов, ринулся было вверх по склону, но остановился, обернулся всем телом, глядя на свою жену. Она уже протянула руку к небу и начала ритуальную фразу глубоким голосом, идущим из самой ее сути:
- Я, Фён-ветер, из ветра придя... - тут она ощутила его взгляд и зарычала, как волчица,
отгоняющая глупого волчонка от стального капкана: - Я сказала: БЕГИ!
   И он побежал. Он бежал по склону, не обращая внимания на разлетающиеся перед ним кусты и ветви елей, он бежал по лугу, не проваливаясь сквозь мокрый стланик, он бежал по платформе, догоняя первую утреннюю электричку, в которой ехал лишь один, удивленный неожиданным пассажиром, контролер, он бежал по вокзалу ближайшего городка, стремясь к смазанной табличке с номером вагона, он бежал по улицам своего города, подгоняемый хлынувшим ледяным, осенним ливнем...
   Он бежал, чтобы не чувствовать на своем затылке теплое дуновение фёна, ветра, вечно сходящего с гор в долину и не слышать тихие, несмолкающие слова:
- Уходя в ветер... уходя в ветер...