Мастер тонкой кисти
Лежала она сгорбившись на ветхом и не опрятном кресле-кровати. Ножки этого приспособления еле держались на подставных дощечках двп. Головка маленькая её втянута в плечи. Лицо закрыто давно не стираным тряпьём, тело провалилось в ямке насквозь продавленного матраца.
С чего начать уход за этой лежачей больной, как назвала мне её предыдущая сиделка. …
С пола шёл неприятный запах, и весь он был странного цвета, серый в разводах и пятнах. Окна не пропускали солнечный свет, будто задымлённые, по полу разбросаны не свежие вещи,- вроде как постельные принадлежности, обувь, старый картон и засушенный без полива цветок алоэ в горшке.
Бабушка чуть перевернулась в своей «колыбельке» , потянула на себя старенький плед. Колыбелька заскрипела и затихла.
«С чего начать? «- торчал ржавым гвоздём вопрос в моей голове. Больше всего хотелось сбежать, уйти . Зловоние добивало последние чувства жалости.
Прошла по коридору. Трёхкомнатная квартира хорошей планировки. Лоджия завалена хламом, а комната перед ней превратилась в давно не убираемый туалет красивой старенькой кошечки. Рыженькой, будто лисёнок из степи. В комнате этой негде было ступить, пол сплошняком превращён в давно не чищенный туалет, видимо никто не появлялся здесь, кроме рыжей насельницы.
Но я дала слово предыдущей сиделке зайти по названному адресу, посмотреть условия и либо дать согласие на дальнейший уход за больной, либо отвергнуть предложение.
Пока вопрос стучался в виски и затылок, я тихонько, чтобы не потревожить бабушку, вымела пол в её комнате, а потом и вымыла. Протёрла окна, сложила компактно разбросанные вещи. Среди них я увидала небольшую картину, похожую на натюрморт. Аккуратно обтёрла полотно и рамку. Картина оказалась подлинником на холсте, размеры её примерно 45 на 35 сантиметров. Нарисованы розы.
Над «колыбелькой» бабушки торчал гвоздь. Картинка легко зацепилась. Я отошла с метр в глубину комнаты, чтобы успеть что-нибудь протереть ещё до моего урочного часа, но что-то остановило меня. В недоумении я повернулась к стене, к бабушке, которая продолжала молча лежать и не показывала признаков присутствия. Что-то обеспокоило меня, я стояла, опустив руки, ни о чём не думала и ничего больше не желала. Собралась навсегда оставить этот смрадный уголок и развернулась лицом к окну, которое я только что помыла. Левый висок мой как-то странно отяжелел и я обернулась к стене. Розы на картинке засветились, будто живые. Я подошла к самой кроватке напротив картины. Да. Розы, казалось, светились сочными яркими красками, будто краски только что сохнут из-под руки художника.
«Боже мой!» - неожиданно для себя самой вдруг негромко произнесла я, стала пристально разглядывать мазки полотна. Мазки были еле различимы. Так тонки и изящны, что я снова произнесла: «Да это полотно настоящего художника. Но какая тонкая кисть!»
Вдруг бабушка повернула голову в мою сторону, глаза её медленно выползали из тёмных глазниц вперёд. Будто выкатывались стеклянные глазки куклы, а потом появились зрачки,и бабушка вдруг скрипучим и чуть насмешливым голосом произнесла:»А меня так и называли: мастер тонкой кисти. Это моя дипломная работа».
Мы объяснились с ней о цели моего присутствия. Она поняла, что я по просьбе прежней, временно, её новая сиделка.
Несколько минут , всего несколько минут сразили меня, и от прежних намерений уйти, бежать, забыть этот ад, ничего не осталось. Я обещала бабушке прийти с утра и приступить к обязанностям.
В третий день своего посещения, после того как мы обоюдно с ней решили вымыться, не вставая с постели, освежить постельное хозяйство и вкусно покушать, уходя, я ей серьёзно сказала, что не будем падать духом, а через десять дней будем начинать ходить.
Она тихо забулькала беззубым ртом, я поняла, что это был её смех.
Время шло спокойно. Вместо трёх часов в день, за которые мне полагалось 500 рублей, я с желанием и теплотой души возилась в этом странном доме по шесть-семь часов. Стирала, мыла, чистила кухню и посуду. Одним словом: посильно наводила порядок.
Маленькая бабушка превратилась в Ольгу Фёдоровну. Ждала меня. Много рассказывала о своём отце. Он был художником-самоучкой. Во время Великой Отечественной войны попал в концлагерь. Спасло от неминучей смерти его искусство. Он оформлял там, что прикажут.
Повезло,- был освобождён в конце войны. Долго болел, но опять помогла ему его страсть к искусству: дочь Ольга помогала ему выходить на эскизы в натуру. А леса в Новороссийских местах удивительной красоты. Вот так за год-два и встал на обе ноги отец. Дочь научилась варить краски по рецептам отца. Краски эти не гаснут. Они живые. Вот этим розам больше шестидесяти лет, а они не потускнели.
Среди кучи барахла я раскопала несколько полотен картин отца Ольги Фёдоровны. «Папа любил рисовать пейзажи. Вот это его любимое местечко, там он был счастливым. Долго писал эту картину. Она описана точно, как в жизни это местечко. Я его и сейчас найду. Это райский уголок.
Ольга Фёдоровна оживала, молодела, крепла с воспоминаниями об отце, его увлечении, его мудрости и человеколюбии. Казалось, она и сейчас измеряет мир и жизнь в нём его принципами, его глазами, его душой. «Сильный был человек, хоть и сквозь больной. Но не любил вспоминать концлагерь. О жизни думал, мы с ним живицу собирали для красок, травы, варили на костре»- спокойно уходила Ольга Фёдоровна куда-то вдаль, туда , где с отцом постигала премудрость его искусства».
Как жалею я сейчас, что понадеялась на память и не записала технологии изготовления краски, а время стёрло этот бесценный подарок.
Ольга Фёдоровна через десять дней действительно ночью вышла из своей комнаты по стеночке и хозяйкой осмотрела непорядки своего нЕкогда убранного дома.
Сын от неожиданности (или с глубокого похмелья) закричал, принял её за приведение.
Хворость тихонько откатывалась от бабушки. Ей шёл девяностый год. «Хочу до девяноста дожить,- с радостью говорила она. Только радость скоро начала таять. Объявился внучек. Ежемесячно в день получения пенсии. Заботы, тревоги, пропажи денег. Появился и секрет бабушки: она пришила карман к наволочке подушки и подушку укладывала вниз карманом, чтобы не нашли её денежки на пропитание.
Знакомство наше затянулось на сорок дней. Ольга Фёдоровна уже спокойно ходила с помощью ходунков во дворе, беседовала с приятелями-соседями, гуляла свою «Лисоньку»- так она называла свою кошечку. Настойчиво устремлялась вернуться за свою швейную машинку, на которой она много лет шила себе и людям. «Я свою пошитую вещь всегда узнаю. Мой шов особенный, ни на чей не похож. Он исключительно чистый. Это школа моего отца. А этот пододеяльник не мой. Не мой шов. Уберите этот пододеяльник, я им укрываться не буду.»
Встретила Ольга Фёдоровна в феврале месяце и своё девяностолетие. Провалы памяти восполнились без изъянов, только вот не могла , да и не хотела она вспоминать, зачем её повезли в больницу по этим кочкам, что все внутренности отбили, и до сих пор они болят.
Как-то пришлось ей легонько сказать, что мой уход за ней — платный, что надо решаться на самостоятельность, чтобы пенсия оставалась дома. К добру ли, к недОбру ли мы с ней выплывали так осторожно и настойчиво? Пришло время взвесить желания, возможность и перспективу совсем недалёкую.
Вот тут-то реальность и забила во все дыры решетчатого дня. Сын , нЕкогда лейтенант , отслужил в ГДР, с хорошим запасом интеллекта совсем накренился под тяжестью ежедневного алкогольного отравления. Ад возвращался в дом. Полиция стала частым дежурным в их жилье. Началась делёжка трёхкомнатной квартиры и пенсии бабушки.
Трезвый взгляд Ольги Фёдоровны не выдерживал больше непроглядной тьмы насилия и не человекоподобного образа жизни родных людей.
Жизнь для неё оказалась новым непосильным испытанием.
«Вот что наделала государственная измена Бориса Ельцина, первого президента России, преступника государственного. Его надо судить как предателя, а ему устроили в Свердловсе музей. Предал страну, людей — всё, что наши отцы отстояли. Он же шпион Запада. Внук мой по кладбищам ходит, ищет могилу матери и побирается там. Сиротой остался, рождённый под забором. Нездоровый головой. Зачем в такой жизни жить. Были бы силы, а они уже в упадке. Что с Россией станет ...А отец говорил, что этот подлый враг людской,- он людоед. Он сам себе погибель роет. Только и народ пострадает ещё больше».
Ольга Фёдоровна тихо ушла из этой жизни. Просто уснула и унесла с собой секрет негаснущей краски. Не востребован был этот секрет её окружением, как и она сама, кроме её пенсии.
Прошло два года. Память часто возвращает меня к образу сильной, непокорной, несговорчивой , но с честной душой и чистой совестью маленькой женщины — БОЛЬШОГО ХУДОЖНИКА ТОНКОЙ КИСТИ. Ей не случилось организовать выставку своих полотен, как это организовывали они с художественными полотнами её отца.
Может статься, что в эти годы могли не оценить её рукотворное искусство ( без денег) знакомые и дети, и тогда сама природа привела меня к её кровати, чтобы мы вместе с художником тихо , миротворно закрыли тему её творчества с надеждой на новые этапы творческих полётов в будущих приходах на эту планету, такую красивую и уютную, какую ей подарил её отец. Он ввёл её в жизнь красоты и света, и она жила отцовскими заповедями, наставляла и своих детей к тому же, но детей вырвало из её рук ельциновское время предательств и измен. Она любила жизнь и уверовала после выздоровления, что душа сильнее тела, что она вернёт её к жизни в красоте природы, где нет интриг и зависти людей, нет предательств и измен своей Родине, своим родителям , своим детям.
Я иногда прохожу по улице Карамзина, вижу дом, где жила Ольга Фёдоровна, окна её квартиры №1 и тихо желаю душе её мира , а праху — «земли пухом». Молча благодарю её за её земной подвиг, за те уроки, которые смогла получить в общении с ней. Благодарю каждый свой день за благодатные встречи с людьми настоящими, русскими людьми, без корысти и чванства, честными, гордыми и справедливыми, в любой ситуации не предавшие свою красавицу-душу. Душу Художника Тонкой Кисти.
30 декабря 2016г. г.Новороссийск,
Свидетельство о публикации №216123000854