Тишина

Я чувствовал звук впереди, наполненный сквозящей пустотой, ревущий тишиной дыхания эпицентра торнадо, светящийся неприкосновенностью ледяного песка пустыни.
Этот звук то приближался, то удалялся, пульсировал как сердце пробежавшего марафонскую дистанцию толстяка. Я почти видел этот звук, он был как будто белым, но в то же время переливал всеми цветами, однако это все воображение, я не видел. Почти чувствовал его аромат, но не мог сделать достаточный вдох, чтобы хватило места для запаха. Немного отдающего липким страхом, чуть-чуть водой, смесью пряностей и ароматом азота с предгрозовой чистотой. Но я не мог его почуять. Казалось, я мог прикоснуться к нему, ощутить дрожь умирающего зверя, почувствовать тепло остывающего тела, обжечься льдом хлещущей пустоты, однако, нет, нет.
   В очередной раз вздрагиваю и просыпаюсь. Просыпаюсь от неописуемого ужаса от ощущения познания несуществующего в мире плоти, человеческом мире. Внешне спокойный и цветущий, в душе – дрожащий ребенок, который боится монстра под кроватью, облизывающего клыки похожие на слоновьи бивни с обильной желтизной в ожидании ребетятинки. у моего сна и монстра есть нечто общее. Они оба существуют, но не так как одеяло, которым я укрыт, которое щекочет мне ноги ворсом шерстинок. Наверное они принадлежали какому-нибудь благородному кораблю пустыни, который борясь с песчаной бурей, как Титаник шел на свой айсберг – скорняка на бойне. Но в тоже время, ни одна из этих ворсинок поочередно пропитанных, потом верблюда идущего под ношей баулов, сухим потом пустыни, закравшимся в самые глубокие трещины воспоминаний волоса. Затем смертельная отшлифовка, сброс мельчайшей грязи, «гранение» волоса огромной забойной кувалдой, огромной как пальцы ювелира для бриллианта. Тут тоже свой мастер, пронзающий иглой бесчувственную, мертвую плоть, бесстрашного судна, машинально, но в объятиях вдохновения, ритмично будто исполняет важнейшую партию симфонии номер 9, пальцы юной девочки из восточной европы, пробивают материю, прошивая яркие сверхновые звезды пустоты, новой кровью из шелка, сосудами из трикотажа.
   И кто тут реален? Верблюд, идущий к своему разложению кружным путем, заглянув из пустыни ко мне в постель или одеяло, которое неведомым образом вобрало в себя новые сущности? Не знаю, но уверен, что сон такой же простой, как и верблюд. Он так же идет ко мне, в мою спальню, каким-то осевым путем, как подсознание, которое никак не может постучаться в парадную дверь, а всегда заходит через черный ход с соседней улицы. Кружной путь, по краю диска пустоты замыкается на мне и превращает пустоту в восьмерку, бесконечность, неучастие и беспристрастность, вечность в квадрате. 02 = 8 – интересное математическое заключение.
    Отголоски сна все еще колебали меня невидимыми глазу вибрациями, я вылез испод одеяла и сел, разглядывая стену. Бетон умеет переливаться, как драгоценный камень, если на него под верным углом падает солнечный свет. Луч пронзает серую, как густой смог в легких курильщика, массу и заставляет её сиять изнутри, превращая осыпающуюся от сырости штукатурку в хлопья метеоритного дождя в вакуумном пространстве.
   Мне становится трудно дышать - я слишком хорошо представляю пустоту. Я хватаю ингалятор и вдыхаю редкостную дрянь, которую он содержит. Сердце начинает стучать быстрее, кружится голова, но я снова могу дышать. Никогда не мог понять, как действует этот препарат всасываясь в мои мысли через бронхи. Пустота перестает меня увлекать, я внимательно прислушиваюсь к сердцу, да, ближайшие полчаса оно будет биться в два раза чаще, интересно, насколько это сократит мою жизнь, на час, два, может нужно измерять в днях?
   Пора вставать. Борт кровати прикоснулся к моей мокрой и, тем не менее, горячей руке и, на секунду, я ощутил себя, всю свою тяжесть. Груз моей мысли, тяжесть сонной трухи на моих зубах, изрядно наросшей с момента моего отъезда из дома. Этот налет, за последний год стал моей частью, однако только сейчас я ощутил, насколько мои зубы, мой рот, моё тело, моё пространство его не приемлют, я ощутил его, не притронувшись к нему, лишь почувствовав его вес. Тяжесть, которая приковала меня к земле, к этой мягкой, пустынной, дикой земле, которая одна из первых на памяти человечества начала молодеть под грузом времени. Начала сглаживать свои морщины,  заполнять микротрещины, иссушать никчемные поры и избавляться от паразитов. Я один из этих вредителей, которого она завлекла к себе вкуснейшим лакомством, с единственной целью уничтожить. Лакомство – одновременно являющееся ядом, что может быть прекраснее, чем совмещение двух противоположностей? Утоление жажды и обезвоживание, секс и воздержание, любовь и ненависть. Лишь их совмещение, дает настоящее удовлетворение и наслаждение, применение их по отдельности создает самые страшные пытки. Однако и излишек компонентов наслаждения превращает оное в тяжелейший яд, который обрекает принявшего его, на адские муки, которые он запомнит до конца жизни,  Наверно, потому что на них он закончит свое существование.
   Легкое усилие, и вот, уже я опираюсь на бортик, а не он на меня, вот он чувствует мою тяжесть, а не я. Это усилие отдается мне в легкие и мне нужна новая затяжка из ингалятора. Я резко втягиваю воздух, как марафонец, которого заставили бежать стометровку. Однако воздух обходит меня. Мой рот, как аэродинамический совершенный автомобиль,  отталкивает воздух и пронзает грудь смесью углекислоты и тяжелых металлов. Нужно успокоиться –это всего лишь приступ, не совсем неожиданный, однако столь же нежеланный. Баллон ингалятора скользит по моей руке, подбадривая её прохладой и свежестью, которую кипящий дождь приносит в саванну, после засухи. Я провожу пальцем по клапану, ощутив невыносимо жесткую, но от этого прекрасную шероховатость параллельных ребер, которые не позволят соскользнуть моему пальцу и припадаю к насадке с той же страстью,  что Казанова к губам очередной прелестницы, с вожделением, но и усталой привычкой бывалого развратника. Резкое движение и струя, пыль химии врывается мне в глотку, с силой грузовика срывает и разбивает затхлую, гладкую легковушку в моих легких, все глубже проталкивая ее, попутно разрушая, на детали, молекулы, атомы, неся освобождение через разрушение, хаос, который подарит спокойствие.
   Выдох, и я свободен, на время, но что есть время, если не промежуток между двумя точками, замыкающими отрезок?
   Меня зовут Александр, но я в этом уже давно неуверен. Это имя, как далекое эхо, осталось в прошлой жизни, той жизни, которой у меня никогда не будет, возможно и не было. Вечность – понятие растяжимое. Для кого-то достаточно тысячи лет, всего тысячи, чтобы измерить её, для кого-то мало и миллиона лет. Для меня вечность – это год.Ровно год назад, я отправился в место, которое представлялось мне раем, страну, из которой вышло человечество, землю, которая так возбуждает молодой разум запахом прорастающей крови, разлагающимися нравами и множеством таящихся в ней древних загадок. Год назад, в порту небольшого города, обдуваемый солью и бедностью я ступил на сушу, цветущий, яркий и преисполненный мечтами о великих подвигах, алмазных копях и Бог еще знает о чем. Я приехал сюда, ведомый жаждой свободы, и вот в бетонном куске городского мяса, я наконец ощущаю себя. Себя, настоящего, свободного, как кровь которая хлещет из артерии раненого зверя. Однако кровь, как человек после лоботомии не способна предугадать, что спустя краткий миг, коснувшись земли, потеряет свою целостность, свободу и навсегда сольется в едином танце с огромной системой. Однако, мои лобные доли на месте и регулярно дают о себе знать, я прекрасно осознаю, что следующий шаг – есть конец – только чего?
    Поднявшись, я прошел к окну, если можно назвать таким громким словом, большую дыру в стене с торчащими в разные стороны кусками арматурной сетки, похожая на отверстие от пули, пробившей жесткую плоть, серого от грязи монстра. Свет ударивший мне в глаза, напомнил мне знакомство с местными. Рука, вернее, что-то похожее на нее, потянулась к шраму, однако лоб, в истерике оттолкнулся от нее, как жертва от рук убийцы. Чтобы удержать равновесие, расшатанное как океанская волна в шторм, я хватаюсь за шершавую гладь бетона. Два пространства, две стихии соприкоснулись превратив меня в робкий, плавкий предохранитель, раскаленный и работающий на пределе. Плоть трясло лихорадочно, я похож на червя, которого маленький садист натягивает на гвоздь, яркое пламя, теряется мысль. Холодное остриё гвоздя веет спасительной прохладой от жара горячих, шершавых пальцев держателя судеб. Но вот гвоздь вошел на половину, и мальчика окликнула мать, он бросает свою неоконченную работу и уходит, оставив меня распятым по гвоздю в моей плоскости, но не убитого,  и не умирающего. Рука соскальзывает со стены, покрытой маленькими алмазами влаги и кратерами неровной бетонной формы, вокруг которых бегают мокрицы, ползают слизни. Иллюзия надежной опоры, оказывается жалким лагерем беженцев в дождь, скользкий, мокрый, липкий и вонючий. Не оставляя шанса кисти, мокрицы, зловонные и скользкие как речные камни, прыгают под пальцы, ладонь как лемминги под поезд. Я трясусь на полу, как наркоман, не получивший дозу, вены вздулись от напряжения. Звон, слабость, тошнота – тишина.