Прометеевы Гари

                ПРОМЕТЕЕВЫ ГАРИ,
                ИЛИ УТЮГОВ, УСТРАНИТЕЛЬ ДИСБАЛАНСА               
               
                (Производственный роман
                в двадцати одной частях)




                О т   а в т о р а :

Когда-то романы называли просто: "Отцы и дети", "Война и мир", "Преступление и наказание",  и уже там, в содержании, были вопросы и раздумья. Общество подумало и пришло в немалое движение, и в заглавиях появилась приоткрывающая установка: "На дне", "Хождение по мукам", "Бег", "Разгром(?)", "Тихий (?!) Дон". И вот "куда-то" пришли, и появились романы-выводы, романы-итоги: "Поднятая целина", "Цемент" и др. Со временем выводы-итоги устаревают, теряют однозначность, остается "литературная" составляющая (если остается) и просится опять "простое" название.

В самом деле, например, жила-была целина, как-то самовоспроизводилась, и вот ее "подняли", дабы на новых пашнях работать "по-новому", с "новым" сознанием. В результате же осталась вздыбленная земля: новое не прижилось, старое клочками, да бурьян. И это тоже не что иное, как "поднятая целина"! И заглавие приобретает иной смысл, это уже иные "вывод» и "итог", и "Поднятую целину" теперь можно читать, или перечитывать, как "новый" роман. И в этом тоже мастерство создателя. Это как бы тот случай, когда "тайное становится явным". Но тем самым заглавие, утратив однозначность прежнего "вывода", становится названием темы, то есть стало "простым", с чего мы и начали цепочку. Вот такое сальто совершает "вопрос о заглавии", стремясь быть решенным самым лучшим образом.

Бывшие когда-то "на моде" производственные романы, как правило, обязательно имели в заглавии какой-нибудь вывод или итог: например, "Ведущий вал" (речь не идет о том или ином произведении). При этом вал был ведущим в станке, а в человеке обнаруживался свой ведущий вал, тоже ведущий вал. И чем больше находилось этих "валов" в жизни, тем "лучше" был роман. Конечно, можно было порассуждать о том, что каждый "ведущий вал"  -  он же чем-то и ведомый, но это было за пределами "стоящих перед писателем задач".

Мой производственный роман имеет все полагающиеся ему и отмеченные только что родовые признаки: "техническая" часть романа  -  это разбалансированная вращающаяся деталь в станке, из-за чего всё и произошло... Правда, создавался роман уже во времена "свободы", и герои злоупотребили "самодвижением",тем самым сняв с меня мою долю ответственности за их поступки.


                **********            




               
                "Индивид ничего не может, и тем
                не менее он способен на всё".
                А. Камю

                Часть 2.  Хорошо работать - плохо!

(Сначала вторая часть, за ней первая. Так лучше).

Полночь. Легкой сатиновой занавеской летняя ночь задернула прилавок жизни. Тускло померцивает закат  -  лампочкой дежурного света. Метафоры, тяпки, двоюродная родня  -  всё спит. Фунтовым безменам, тяжело повисшим на старинных квадратных гвоздях, снятся в забытых чуланах жизнерадостные покойники, рабочим и контрольным весам  -  дневные кошмары. На доске производственных показателей фамилия Утюгов, написанная мелом, зло смазана чьим-то рукавом:  тонкий, еле заметный след от пуговицы  -  будто тающий росчерк упавшей звезды. Грустно. Вокруг и  рядом  -  никого.

Далеко за городком гуднул паровоз, или пароход, а может, форсунка воздушного шара. "Не во мне дело!" -  протестующе билось в голове Егора, лежащей на мятой подушке рядом с головой жены. Егору было под тридцать, и он  опять был в чем-то очень серьезном не виноват на работе. Ночь была тихая, теплая, как в июне, но шел уже июль.
-  Или во мне? -  спросил он громко, глядя на еле различимый потолок.
-  Все-таки разбудил! -  укорила жена Люба, недовольно простонав.

Здоровенное ватное одеяло, заботливо подпирая подбородки, одним углом красиво лежит на полу, рядом с носками и завалившимся будильником. Странная и несколько жуткая картина: две головы, два неясных светлых пятна, устало бормочущие в полумраке.
- У  нас фрикционный пресс затрясло, просто вдруг!..   Сразу выключать приходится, -  тут Егор вытащил руки из под одеяла.   -  Неделю  металла не было. Понимаешь?.. Вчера привезли, а цех стоит: вся заготовка через этот пресс... А я  начальник  участка  ремонта! Понимаешь? -  Егор легонько пошевелил спящую  локтем. -  Будто дурак в него вселился:  абсолютно исправен, а трясется...
- Угу,  -   безразлично отозвалось в полумраке. -  Но ты опять... Мммм...

Похоже, на Егора на работе серьезно "наехали ": говорил он подробно и долго и, конечно, о важном. Если бы он думал целую ночь, я изложил бы всё  дословно. Но Егор говорил вслух. А вдруг Люба  спит?.. Уж лучше я приведу только то, что услышалось  женой, которая сегодня "крепко" полуспала, воспринимая обрывки фраз и нанизывая на них странные сны другого содержания. Иногда Люба даже откликалась. Кстати, так бывает почти на всех производственных собраниях и совещаниях.  Но там   призывают к вниманию, а Егор почему-то наоборот:
- Ты спи, спи... А помнишь, оркестр королевской гвардии в новостях        показывали?  То перед собой тарелками звякнут, то над головой...   когда вверху, увеличить    раза в четыре  -  наш фрикционник...  тарелки  -  это приводные диски. Громадные!..    из-за  них...   дисбаланс...     Я  им  говорю...
-  Хм,  а  сколько  же  времени  уже?
-  Мало. Видишь, еще темно...   капитана Гранта, топор под компасом...   не догадаешься!..   такие причины, Люба, называются "от дурака"...    а в нашем ремонтном деле бывают похлеще  "дураки"!
-  Конечно, дураки!..
- Ага,  ни  черта  не понимают! А как я этим дуракам скажу про "дурака"?..     дисбаланс, а они анкера менять...   к обеду разобрался бы...      фундамент долбят!   Ты только представь ситуацию!
-  Ну, долбят, и что? Пусть... А мы уже спим, -  Люба находилась в другой ситуации: лицо дышало покоем и нежностью, в форточку дышала прохладой ночь, река дышала дневной теплотой, одеяло просто дышало. А лицо Утюгова дышало протестом.
-  А то, что я попал в дурацкое стечение обстоятельств. Рассказать?
-  Ради Бога, пожалей!..    Потом...    утром...     не знаю когда...
-  Я тезисно. Краткими тезисами.
- Первомайскими, -  добавила сонным голосом Люба.  -  Да здравствует... Егор Утюгов!.. Самый красивый, самый лучший, самый любимый... самый-самый!..
- Да нет, ты спи, спи...   человек уж тридцать...   бывший заградотряда...  без ноги...   вспомнил бы "Ни шагу назад!", и я бы снова ...  план, дескать, сударственный закон!..  совершенно   исправен,   говорю...   часа два-три...              "Немедленно!.."   Как про дурака-то тут произнесу?..   Сто лет с такими анкерами!..   долбите, хрен с вами...   "А счастье было так возможно, так близко!.."    Лейс, преподаватель...    в сорок первом...
-  О-хх... Ты решил  мне  всю  историю  рассказать? Хватит!
-  Я только про чеснок...  у берега...  исправны, а не заводятся...    он   вспомнил  своего профессора...   нюхает свечи зажигания  - чеснок!..   промыли, прокалили...  морячки проверили  нового инженера...   не расстреляли...   сколько в жизни причин "от дурака"!..   и стадный перебор еще...   А второе дурацкое обстоятельство,  -  продолжил Егор, то есть очнулась на секунды Люба,  -   это наш новый главмех,   главный  механик.   Он по образованию...
-  О, Господи!   Да  помню:  инженер-электрик  и  дуб-дубом...
-   Ему годик бы учеником слесаря...   а какой  ресурс   администраторства!..    Мол, что думает о трясучке главный?..   его час!..   начцеха аж прыснул...  главмех  глазами по прессу...  пальцем на анкера обломанные...   у начцеха  спина ходуном...     Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!...

-  Кто тут?!..   Кто это?!
-  Да я же!   Я!..   Я  про начальника цеха...    Дисбаланс-то  останется  ведь!!..
-  Ммм!  -  простонала Люба.  -  Ему ха-ха-ха..
-  "Так-так!" - подбадривают начальники...   а главмех: мол, извините, не досмотрел...  то  есть  за  мой... А?!  Каково?!..  всех работой обеспечил: парторг что-то записывает,   стройцеху три кубометра отбойным молотком...   три дня!..   другой спросил бы меня...   позарез   нарисоваться    надо!..    Не дурацкое ли он обстоятельство?!
-  А сколько их всего?..
-  Попробую  уместиться  в  три.   Третье - начальник того цеха...       начало каждого месяца без железа,  потом аврал...  героизм...   дольше недели, то корректировка плана...   людям отдохнуть...   Лови момент!   И начцеха убил сразу стаю зайцев:  во-первых...
-  Стаю?!  Во-первых?!.. Ты что, Егор?! -  возмутилась Люба, даром что спала.
-  Не стаю, не стаю...   ну, трех. Это план, главмех и я.   Меня он убил так...
-  Бедьненький мой!  -  Люба чмокнула несколько раз Утюгова в плечо и сладко забылась.
- Не сахарный...  мол, выгонишь "дурака" после: через три дня...  идея с          анкерами  провальна,  вот он и "ха-ха-ха"...     опять мне  слава и на доску вернут...      с          предварительной  громкой оплеухой!..  и план скорректирован, и "приручение" главмеха...                на  побегушках будет...  затычка!  Ты знаешь, что такое затычка?
-  Мммм,   знаю, не знаю  -  какая разница?!..   
- А как на меня смотрят! Как будто у меня из-под итээровского халата поблескивают погоны штурмбанфюрера. Доработался! Не здороваются...
-  Короче!
-  Если короче...  штурмфюрера!..  Может, мне вопить надо было, вопить!..
-  Ничего не знаю, отвяжись!
-  А я всё твержу:  дело не во мне! -  продолжил Егор. -  Наверно, я прячусь                от жизни...   стараюсь обязательно хорошо работать, как дрова - хорошо гореть!..                следов не оставалось...   А хорошо ли это?!..   свой дисбаланс устранить...    предварительное резюме...   было ли всё так безысходно?..   Были ли обстоятельства сильнее меня?..   Ведь это были дурацкие обстоятельства!..  Не я ли их чем-нибудь спровоцировал...   и  подчинился,  а?   Лю-ба!
-  А? Что?..  Нет, ты  меня  опять  разбудил!  Я так на тезисах заснула!..  Ну, что еще-то?!
-  Да ничего, спи...   Хорошо работать  -  плохо!!! Вообще, не зря этот дисбаланс именно  сейчас  проявился  у  пресса...
-  Какой дисбаланс? Какого пресса?
-  Такого! О чем я говорил-то сейчас  тебе?..
-  А   о  чем  ты  говорил?

Утюгов встал, распахнул окно: пахло большой рекой, мерный, привычный, далекий гул наполнял сумерки.   Ночь.  Раскрылись ночные цветы.  Какое  прекрасное  время!
-  Ладно, ни о чем...   Вот скажи, я хорошо работаю?
-  Угу.
-  Так вот, это самое "хорошо"  -  непростая штука. Про "хорошо работать" я еще в армии слышал...
Люба тоже поднялась, без особого удовольствия потянулась, облокотилась на подоконник рядом с мужем:
-  А  ночи-то  еще  не  холодные,  да?
-  Скоро брезжить начнет, похолодает...   Сейчас спать ляжем, только вот два слова о подполковнике.
-  Ну, рассказывай. Хоть о генерале.  Никогда бы не подумала, что ребенок привыкнет крепко спать  -  так муж разучится...
-  Прилетаю на перекладных со своей "точки" в полк, в штаб (помнишь, я орехов вам в общагу выслал? Вот тогда было). Начальник политотдела (к нему тоже велено было зайти) спрашивает, как комсорга: мол, как там ваш  замполит? Ладите с ним? Ну, я не ломаю голову: хорошо, мол, "так точно!", "никак нет!" и так далее. А подполковник: "Ну, какие-то ведь недостатки видишь? В настроении ли? Опрятен ли?.." И меня с чего-то вдруг прорвало: формализм!.. Примитивщина!..  (А сам думаю, не о себе ли откровенничаю?)  "Это, пожалуй,  ближе к правде, -  улыбается с этакой хитрецой подполковник.  -  Да только   вот  она  в  чем,  правда,     и  к  чему  я   веду:  вы    два   года  -   и к маме!   А его я еле уговорил с женой и грудным  дитя  на вашу точку...  Ты, вижу, парень                толковый,  правильно поймешь мою откровенность..."
-  Ой, лягу-ка   я.
-  Да, да, ложись, я   погромче буду рассказывать.
-  Можно  даже  тише,  мне  слышно.

-  "Так вот,  -  продолжает подполковник,  -  я обещал ему замену через два года. Прошло четыре.  Он уже второго там родил, и ни молока, ни фруктов, картошка  -  и та сушеная...   Кого послать?!.. У этого справка, у того папа...   Я  специально вывел тебя на  "формализм": иного и не ожидал, да, может, и не надо иного...   А тебя, сержант, надо еще учить: больше всего нужен как раз формализм! И замполиту надо помогать во всем: в формализме, в альпинизме,   в анархо-синдикализме, в солдафонстве, если хочешь. Надеюсь, ты не будешь спекулировать буквой,  -  тут Утюгов напомнил жене, что это не он говорит, а  начальник политотдела полка.  -  Именно в этом смысле я, ты, ваш замполит, все мы, военные, решаем одну задачу. А теперь ответь мне просто, как мужчина:  хорошо работает ваш замполит?"  "Так точно!"  -  говорю.  А подполковник смотрит прямо в глаза: "Тогда зачем же искать замену хорошему делу?  Ведь хорошо работать  -  это хорошо?" Тогда я и задумался над этим в первый раз.     А он продолжил: "В академии был у меня приятель, троечник, а я был отличник. У него папа генерал, и приятель сейчас преподает, форму, наверно, забыл, полковник, стаж...   А я вот в этой дыре, в полку, с вами, которые то курок нечаянно нажмут, то к девкам в увольнении пристанут...   Ты тоже командир, поэтому и говорю.  Полк на постоянной боевой готовности  -  и справляемся!  Это ведь хорошо?..   Вижу, догадываешься.  "Хорошо"  -  оно о двух концах, и откровенно скажу: я в них не совсем разобрался.  Не думай, что подполковник раскис тут перед тобой.  Главное, что я действую по сознательному выбору!  И только в порядке осадка, что ли, сидит во мне жестокая ненависть ко всякому "хорошо"...   А замполиту передашь:  его фамилия  -  видишь?  -  в календаре на столе уже...   Пусть терпит полгода".  А   весной я дембельнулся, а еще потом Серегу встретил: тот дембельнулся через год.  И что ты думаешь?!

-  Кто? Я?  -  спросила очнувшаяся Люба.
-  Спился замполит!  Никто не заменил, все откосили.  Серега  -  он развитой был, не службист.  Это с ним пил замполит. А с кем еще-то?  Серега  и посочувствует в тему, и в душу с пряниками не полезет...  Это громко сказано: спился!  Офицер  -  всегда офицер!  Сейчас уж, конечно, переведен, но, думаю,  в академии не учился и не подполковник...
В жизни, видимо, есть два ряда ценностей: доброта, исполнительность, отзывчивость, скромность...  А второй ряд  -  правило никого не жалеть,  не  наступать на горло своей песне, монополизм во всем...   Может, никого не жалеть (и себя)  -  это и есть настоящая доброта, в интересах этого "никого"...  Тебе понятно, Люб? Это как два корня одного дерева...
-  Двадцать две пачки, -  бормочет во сне Люба.
Она работает кассиром, и скоро уж ей к окошечку.
-  И не известно еще,  -  продолжил Утюгов говорить спящей аудитории,  -  какой ряд ценностей жизненней.
Как обычно бывает в таких случаях, "докладчик" перешел на вполголоса и все-таки досказал, что считал нужным:
- Пусть! Покажу я им в последний раз, что значит работать хорошо:  устраню дисбаланс!    Я!   А потом надо как-то по-другому жить...

Утюгов  посмотрел  на  свою  "вторую  половину",  скорее,  прислушался  в  потемках:  она  спала  и,  видимо,  уже  очень  крепко.  И  он  закончил,  как  сказал  поэт,  во  весь  голос:
-  Вот жизнь!  Из-за каких-то чисто дурацких обстоятельств  -  такой затор!  Выход  -  вот, но  все  прут  в тупик,  мимо,   к "подвигам и свершениям",  работают "один лучше другого"  -  до  дисбаланса,  до землетрясения и дрожи во всём...   Целая сквозная тема:  пресс  трясет,  цех,  завод,  директора  -  всех  трясет...   Даже  меня  вывело из равновесия!
-  И меня,  -  добавила вдруг проснувшаяся жена.
Егор лег. Они заснули.

Тишина.  Из завалившегося  будильника  доносится  четкое тиканье, которое  уже почти   расплело  сатиновую  занавеску  этой  замечательной  ночи. 


               







   



                Часть 1.  Четверо против одного.



А в километрах сорока находился большенький город Эмск. Дело происходило накануне пополудни, и всё походило на известную преамбулу в прозе к "Батальонному разведчику"  -  военной песне про Клаву и так далее.

Итак, на перроне Курского... простите, Эмского вокзала стоял мужчина. Под левым глазом у него была черная отметина, правый рукав порван в локте. Под ногами лежала фанерка с надписью "Не кантовать!"  В руках у него была подержанная гитара, и он пел...  Как он пел!  Лучше бы он совсем не пел...  "Эх, Клава, ты, милая Клава, зачем так судьбой решено?.."  Это был Утюгов, наш главный герой. Он увидел мелькнувшую неподалеку у киоска Лину, буфетчицу из их городишка, которая была симпатична Утюгову. Напевая эти две строчки  и оставляя за их пределами вражеские трупы, лазарет, коварную измену со штабным писаришкой, он искал глазами Лину, чтобы окликнуть и поехать вместе. За полтора года знакомства Утюгов впервые видел Лину не в халате и шапочке, а в легком платье, с щекочущими голые плечи волосами, спешащую по июльской теплоте.

Пойти и разыскать симпатичную Лину Утюгов не мог, так как едва дотащил гитару до перрона. Гитара представляла собой занозистый ящик с отпадывающим дном, наполненный комплектом так называемых "сменных шестерен", прикрытых старым чертежом. В описаниях станков это так и называется: гитара. В самом деле, меняя шестерни, меняем передаточное отношение, то есть "нажимаем" другой "аккорд"  -  чем не гитара? Но это интересно знать только "узким" специалистам. Правда, даже им не всегда интересно носить такую "гитару" в руках.

Шестеренки были в довольно приличном состоянии. Утюгов получил их в одной шараге в обмен на "дефицит", на кусок хромоникелевой стали. Ах, Лина, симпатичная Лина, где ты?.. Он хотел уж опустить тяжелую ношу возле валявшейся таблички "Не кантовать!", как вдруг перед ним возник...  его шеф, главный механик.
-  Утюгов?!..
Они стояли, как два встречных состава на однопутном мосту.
-  Что вы смотрите, как будто я  -  это я? -  ответил Утюгов язвительным вопросом.
-  Это...  в продолжение утреннего бреда у пресса? -  начальственно спросил шеф, имея в виду утреннюю "массовую сцену", когда Утюгов не мог "толком" объяснить неполадку.  -  И почему ты в Эмске? Что у тебя за ящик?
Осердившись на три вопроса подряд и устав держать ящик, Утюгов задиристо бросил:
-  А вы не видите?!..  Это гитара!
-  Гитара?..  Что всё это значит?! -  тут шеф оглянулся по сторонам.  -  То у него пресс "абсолютно исправен", да не работает из-за "посторонних" причин, а теперь  ящик стал гитарой. Ты всегда и всех так дуришь?!..  А это что? -  показал шеф на фанерку у ног Утюгова.
-  Читайте...  Может,  еще и ноты вам переворачивать? Мусор в Эмске  -  за пределами моих обязанностей!
-  Почему ты не на работе?  -  продолжил допрос заинтригованный шеф.  -  Что за вид! Что у тебя под глазом?
-  Синяк из мазута.
-  Из мазута?..  Что это?  -  показал шеф опять на ящик.
-  Гитара, -  почти по-приятельски ответил Утюгов. -  Загляните в отделе в любой паспорт токарного станка...

Шеф сомкнул губы: видимо, это действительно "гитара". Что внутри  -  спросить не решился. Егор тем временем окинул взглядом перрон: Лину не увидел. И тут он заметил, что на главмехе новые индийские плетеные туфли, мечта Утюгова! Вторая пара обуви была для него пока непозволительной роскошью, а ходить и по городу, и по отделам, и по цехам можно только на скороходовской микропоре. "А этому можно!  -  подумал Егор. -  И в другой город за ними смотаться! А после меня одни мазутные следы...  Вкалываю, что в туалет даже не сбегать".
-  Подержите-ка!  -  вдруг подал он ящик шефу.  -  Мне...
В этот момент дно ящика наконец-то отпало: грязные, в солидоле, кое-как обернутые в обрывки чертежей шестеренки посыпались прямо на новые туфли.
-  Чт?!..  Да что же это такое?!  -  вскипел шеф, отталкивая ящик и отдергивая ноги.
Готов извиниться, -  с удовольствием посочувствовал Утюгов.  -  Я думал, что вы возьметесь за дно...  Мне показалось, что мне нужно было...
Егор приладил дно и стал небрежно бросать шестеренки в ящик: после утренней суматохи у пресса любое шевеление, связанное с производством, раздражало.  Шеф обрывком чертежа отирал носки новых туфель. Он был почти взбешен, но на удивление сдержан. Оставим их на минуту.

Находиться рядом этим людям было непросто, потому что шеф элементарно  "подставил" Утюгова. Их сегодняшние, текущие интересы неприятно столкнулись. Но и разойтись они не спешили, ибо их коренные интересы на наступившем этапе   "развития общества" полностью совпадали. Такова диалектика. При столкновении текущих интересов, как в любом физическом процессе, высвобождается некоторое количество энергии, иногда до драки,  -  это взаимные претензии. Поскольку энергия не исчезает бесследно, в нашем случае часть ее поглощается, как свинцом, коренными интересами. Другая часть (если мы не против квантовой механики) возвращается на свои или утяжеляет чужие орбиты: в результате текущий, горячий интерес ослабевает или наоборот! И так до нового столкновения. А поскольку о сфере коренных интересов никто ничего толком не знает (не считая мнения, что они "главные"), постольку энергия исчезает там бесследно. И это хорошо. Хорошо также то, что энергию столкновений  (претензий)  можно пересылать почтой, выговаривать устно или мысленно: для высвобождения энергии подходит всё. Мысленно освобождаться от этой "бандероли" удобно, когда стоишь глаза в глаза. Есть, правда, особо моральные люди, для которых любые претензии "неудобны". Утюгов и его шеф не были таковыми и продуктивно использовали сейчас устный и мысленный варианты. Столкновение интересов, в силу обнаружившего себя дисбаланса и затеянной утром смены анкеров, обещает быть долгим. Поэтому зачем терять время?

-  Идиот!  -  бурчал "про себя" шеф, омывая взглядом индийские туфли.
-  Сволочь!  -  шевелил губами Утюгов, вспоминая все производственные стычки с главмехом, особенно, конечно, утреннюю.
Далее шеф мысленно назвал Егора монахом, да еще и в халате, а в ответ стал электрическим божком. Поскольку судьба шефа, по мнению Утюгова, была утром предрешена, Егор с презрением подумал:
-  Конденсатор пробитый!
По мнению же главмеха, на место был поставлен как раз его подчиненный Утюгов, и начальник безжалостно подумал:
-  Шпонка срезанная!
-  Противофаза вечная!  -   прямо в глаза шефу подумал Утюгов.
-  Противовес заурядный!  -  ответил шеф глазами.
Нет, снаружи главмеха не уничижить. Надо вносить смятение внутрь, и Утюгов сказал вслух:
-  Вы давеча бред у пресса помянули. Очень странно, что помните, потому что там не бредил только я.  Но утром я не всё сказал...
-  Что-то осталось?  -  шеф демонстративно посмотрел на лоб Утюгова.
-  Да, и я сейчас поделюсь, -  тут Утюгов почти коснулся пальцем лба начальника.  -  Еще до вашего пришествия на завод случилась у нас беда: утром все грузовики зачихали и глохли  -  и  в гараже, и за проходной, и на территории.  Столяр из стройцеха спас, у него нюх чуткий: пришел по делу в гараж  и наругал, что соляркой всё пропахло. Выяснилось, что машины заправлены или дозаправлены солярой:  какой-то  -  слушайте внимательно!  -  дурак на складе не в ту цистерну не то налил. Интересно?
-  Это всё?
-  Умному достаточно. Такие "неисправности" называются  (придумано  до нас с вами) "от дурака!" В утренней суматохе мог я  так  объяснять? Нет. А вот вы должны были в сторонке со мной поговорить и под любым предлогом взять тайм-аут на пару часов. Дисбаланс на приводных дисках  -  это какая-то неисправность "от дурака".  Уверен из опыта.  Из него же знаю, что в считанные часы "дурак" обнаруживается. Но для этого надо сидеть на прессе, включать, выключать его,  спрашивать о чем-нибудь коллег, работяг, пьяниц, слушать анекдоты...  и "дурак" выскочит! Чье-то словцо или даже жест наведут на мысль и так далее. А вы уже отключили пресс и сняли с фундамента! Шустро! Посмотрю я на вас, когда пресс "благополучно" затрясет на новом фундаменте и с новыми анкерами и, главное, через три дня  продленного  вами простоя, вами! И я вовсе не блефую. Более того, есть  кое-что еще, но пока и сказанного хватит, не так ли?

Ожидаемого смятения на лице шефа не проступило, потому что он пришел на завод "всерьез и надолго". Не Утюгов, а шеф  смотрел сейчас, как лаборант на анализ. Мысленная перепалка продолжилась. Как водится, в нее были втянуты авторитеты.
-  Тоже мне, Черепанов!  -   мысленно оценил   шеф  профессиональные откровения начальника  ремонтного  участка.
-   Вольт!  -  чуть не воскликнул Утюгов.
Затем они обменялись "в уме"  рифмами "Ом"  -  "лом" и другими.
-  Молчание  -  знак солидарности?  -  заговорил Утюгов. -  Так надо понимать?
-  Сказано много и даже местами убедительно,  -  невозмутимо ответил шеф.  -  Но не твои ли слова, что пресс исправен?..  И что за "дураки" могут шляться по цехам?..
-  Ничего вы не поняли. Ну, тогда подождем...
-  Утюгов! Если ты замыслил подстроить что-то на прессе  -  не советую!
-  А, вон куда!  Так уже подстроено...  Кстати, если бы вы знали, как вы правы:              всё именно подстроено!    Всеми, кроме меня.  Подстроено  именно вам, но совсем не мной! Скоро, скоро вы сделаете много открытий...

Электричка опаздывала. Опять замолчали, подтягивая резервы.
-  Лопата!  -  не мог унять свои мысли Утюгов и подчеркнул этим, что главная работа электрика любого ранга  -  копка ям для опор ЛЭП.
-  Кувалда!  -  тем же ответил и главмех.
Дальше они пустили в ход "далеко не осциллограф" и "тоже не станок с программным управлением",  а так же предупредительные таблички "Не влезай  -  убьет!" и "Не включать  -  ремонт!" 
-  А хорошо, что электричка опаздывает!  -  поделился настроением Егор.

Действительно, хорошо.  Лето,  перрон,  два взрослых мужика,  ящик,  табличка  "Не кантовать!",  Лина за киоском, фонтанирует энергия и частью уходит через асфальт                в коренные интересы,  ходят виноватые и правые люди, еще не столкнувшись... В пункте          "бэ" стоя  спит  пресс,  как  лошадь;  опаздывает  поезд.  Как  хорошо!..
-  Не очень хорошо,  -  отозвался шеф, поглядывая на часы.  -  У директора совещание...
Не упасть в грязь перед дирекцией,  сладить с подчиненным!.. Вопросы, вопросы              в "среднем звене"...  В глазах подчиненного тоже озабоченность: у "такого"  шустряка  неплохо получилось бы работать главным, да забыли при его сборке поставить какую-то мизерную, но очень нужную деталь. Сейчас подойти бы  к ним (например, Лине) да сказать: "Мне бы ваши заботы!"
-  Сталь по стали!  -  мысленно поморщился Утюгов, как будто в главмехе действительно  что-то на чем-то вращалось без бронзовой втулки, гоня стружку.
-  Медь с алюминием!  -  констатировал главмех, подразумевая, что весь Утюгов  -  нежелательный, "устаревший" контакт  с неминуемым окислением в этой "гальванопаре", то есть уже и не контакт.
Потом шеф стал бесконечным сопротивлением, а подчиненный блуждающим током. Оба перешли  на электрические понятия. Едва Утюгов подумал, а не подумать ли, что его начальник  -  это маленький ничтожный "сельсин", главмех спросил:
-  Ты знаешь, что такое сельсин?
-  Да, и получше вас. В армии, в тайге,  вот этой рукой полтора года вращал я этот щупленький сельсинчик, а на эстакаде поворачивался многотонный локатор...
-  Гм, гм,  -  неопределенно пробурчал шеф.  -  Ты, поди-ка, еще и этим, как там?, сержантом был?  -  и продолжил мысленно, потому что интонация была  непроизносима.  -  Сержа-ант!..
-  Генерал!  -  не долго думал Утюгов.

Чтобы рассчитаться за "белую кость" и "топтателя индийской обуви", главмех мысленно очень грязно выругался: "Строитель коммунизма!" А дальше полилось, как из рога изобилия: "Днепрогэс!", "Уралмаш!", "Перерасход электроэнергии!", "Металлоемкость оборудования!", "Крах электрификации!", "Станок с никакой группой сложности!" Потом перешли к экономике: "Опытный образец!", "Единичное производство!", "Массовое производство!", "Завышенная расценка!", "Норма выработки!"...  Наконец они приостановились и удивились, что в народнохозяйственном комплексе так много ругательных слов. Как только он не развалится?! А может,  брани много у самих людей. Вообще, у нас почти все слова ругательные. Взять  электричку: то ли она уснула, то ли все-таки тащится, то ли уже несется, как сумасшедшая. Пока герои отдыхают, посмотрим, как они выглядят.

Если Утюгову было под тридцать, то главмеху уже за сорок. Ростом оба чуть выше среднего, какими и бывают обычно механики. Главмех поплотнее и посветлее, в костюме. Егор в безрукавке, в кармашке  -  пучок заводских бумажек, а кончик указательного пальца на правой руке пожелтел от никотина. По лицу главмеха было видно, что он через определенные промежутки времени -  и днем, и ночью - хмыкает: "хм", потому что постоянно готов сказать что-то, загодя заготовленное. А лицо Утюгова, напротив, всегда было готово слушать (может, в силу еще молодых лет): об очередной поломке чего-нибудь, о необходимости отремонтировать в кратчайший срок, потом слушать свои мысли об этом, слушать анекдоты, заводские амурные истории, а теперь вот главмеха. Главмех никак  не ожидал так  невыгодно встретиться с подчиненным,  говорил "без подготовки", поэтому выглядел демократичнее, нежели обычно. А Утюгов, наоборот, деспотичнее, потому что знал, что слушать ему тут нечего. Они стояли друг против друга и были похожи на механические весы-гуси со стрелками-клювиками нос к носу. Собственно говоря, ни главмех, ни Утюгов и не сомневались, что перед тем и другим стоит "гусь". Несмотря на бурный "торг", весы пока сохраняли равновесие, но торг еще не кончился.

Электричка где-то застряла, и они продолжили нехорошо думать друг о друге. В морально-психологическом аспекте Утюгов стал чистоплюем и диодом-максималистом. Да, он принципиален, не то что главмех, который  девчонкам в своем отделе "выбил" по десятке надбавки, то есть купил их  поддержку, введя тем самым третий элемент в свое противостояние с производством. Поэтому шеф стал триодом и даже хуже: тетродом, пентодом и секстодом! Казалось бы, одинаковая партпринадлежность должна была давно их сплотить, ан нет:
-  Коммунист!  -  издевательски шевельнул губами главмех.
-  Член партии!  -  укоризненно покачал головой Утюгов, с презрением "трудящегося" глядя на "примазавшегося".
-  Гегемон!  -  буркнул себе под нос шеф, продолжая издеваться и над Утюговым, и над партией.
"Балласт, что с него возьмешь?"  -  на этот раз просто подумал Утюгов и решил говорить в полный голос, как учит Устав, чтобы отомстить за "гегемона" и поставить интеллигентскую прослойку на место:

-  Вас в партию приняли, конечно же, чисто арифметически, в очередь после приема четверых работяг?..  Соблюдая безопасное соотношение... Умный, надо признать, фильтр!
-  Из этого вытекает только то,  -   мгновенно нашелся шеф,  -  что один инженер на производстве высвобождает, то есть заменяет, четверых рабочих.  Таковы уж структура и функция...
Объявили прибытие электрички через пять минут. Утюгов слышал что-то про такое высвобождение рабочих. Что сказать?
-  М-да, любопытно...   Главное, что тут что-то именно вытекает куда-то...   А в партию тут совершенно ничего не притекает...  Справедливо, значит, и обратное: четверо работяг заменяют одного инженера?
-  А где их взять? Или ты не в курсе проблем?  -  Нехватка кадров!..
"Верно, верно,  -  вздохнул Егор и бросил ревнивый взгляд на плетеные индийские туфли шефа, перенесся мысленно в цех, где скандально простаивал пресс.  -  Да при чем тут твоя нехватка кадров?!" В мыслях Утюгов шефу вовсе не выкал.  А "нехватку" иногда вызывает   присутствие одного "лишнего".
-  Раз нехватка рук, то это уже не проблема, а условия, -  принялся пространно рассуждать Утюгов.  -   Как мы любим проблемы! Под их решение можно заняться любой ерундой. А вот условия просто имеют в виду, продолжая заниматься делом. Если уж говорить о проблемах, так проблема в том, где взять инженера! М-да... Настоящий механик  -  это хороший ремонтник.  А просто механик, хоть и инженер, способен только изобретать вечный двигатель...
-  Если бы не пытались изобрести перпетуум мобиле, то не создали бы и другие двигатели,  -  оживился главмех, так как сказать это он был давно подготовлен.

Он смерил Утюгова взглядом, захватив и табличку "Не кантовать!", и со всей искренностью спросил:
-  Что ты хочешь опровергнуть, Утюгов?..  Или защитить...
После того, как только что стояла ругань разными народнохозяйственными словами, невозможно было ни опровергать что-либо, ни защищать. Утюгов просто переспросил:
-  Так опровергнуть или защитить?
-  Выбери сам. Тут одно связано с другим .
-  Я не буду сейчас ничего защищать...  Впрочем, нет, защищу "ремесло": для меня найти быстро и точно неисправность или развенчать любого псевдоремонтника, псевдомеханика  -  одно и то же. Вы помните, как начальник цеха смеялся?.. А вот опровергнуть...  Вовсе не хочу нагрубить, но скажу прямо (мы ведь коммунисты?): чтобы нейтрализовать пагубную деятельность таких, как вы, действительно надо четыре человека, а может, четыреста. А вы про "высвобождает"...  Вот и опровержение   на  это.
Главмех устало вздохнул и даже чуть не зевнул скучно:
-  "Справедливо и обратное", "нейтрализовать"...  По-твоему,  на весах всегда должно  быть  мертвое  равновесие,  этакий  штиль?..
Послышался шум подходящей электрички. Главмех закончил мысль:
-  Тогда бы мы совсем не дождались поезда.
Это была уже сложная натурфилософия, которая, однако, не исключила  фактов жизни, и Утюгов не готов был безоговорочно  принять такую позицию шефа о "живом" неравновесии на весах:
-  Главное, не забывайте, что из-за вас простаивает ползавода. Ползавода!   Так что  какой  толк, что  подошла  электричка?..  И что она понесется, как сумасшедшая...

Она и вправду подошла, или зачем-то подошла. Утюгов втащился с гитарой в ближайшую дверь, главмех сел в соседний вагон: чаши весов, устав от бесполезного нахождения в равновесии, разошлись в стороны. Лина тоже села в какой-то вагон. Кстати, весы  -  это по ее профессии.

На опустевшем перроне осталась фанерка с надписью "Не кантовать!" Работяга или даже инженер  -  кто-нибудь отпнет ее на рельсы, и этот запрет  будет раздавлен. Итак, ящик с шестеренками и плетеные индийские туфли поехали в разных вагонах. Рядом они, может быть, выглядели бы  странно.

Электричка неслась. 


                Часть 3.  Чайная "Пароход"


Мы помним, что, когда Егор с женой Любой наконец-то уснули, четко тикал будильник.  Будильник расплел сатиновую занавеску ночи и смотал нитки в клубок. Тот покатился по небу, и наступила среда. Завод обедал, а Утюгов стоял в пустом цехе у пресса: фрикционник покоился на двух жгуче-черных шпалах. Под этой жирной чертой зияла бесформенная яма, на дне которой валялись отбойный молоток и железная табуретка штамповщика. На ползун пресса была прилеплена на солидол бумажка с распоряжением прораба: "Машина с бетоном в два. Аккуратней с опалубкой: на полтора куба, не больше! Не забудьте, тараканы, новые анкера выставить". Утюгов прошелся взад-вперед, опять остановился у пресса: "Нет, приятель, я пока и думать о тебе не буду. Встретимся на свежую голову. Придет час, и я тебя быстренько исправлю, но мне нужен будет азарт...  Азарт прогнали, но он вернется, я знаю!.."  Утюгов с минуту еще походил по проходу, бросил в яму окурок и направился на выход,  вообще на выход с завода  -  в чайную к Лине.

Забегаловка располагалась против проходной на берегу. Река неслась километровым потоком, вода была мутная, как закипающий грибной суп.  За заведением, как пенсионер, доживал свое старый причал, скопление разного плавучего хлама: катерков, барок, буксиров. Всё это было крест-накрест привязано замшелыми канатами к шпалам и рельсам, воткнутым в воду у линии берега. Всё это ждало ремонта или отправки в металлолом, тыкалось килями о дно и угрожающе болталось от любой волны. Всё соединялось между собой прогнувшимися досками-трапами, кое-где полузатопленными, а то и упавшими одним концом в воду: это корабль оторвался и ушел. Между бортами особым планктоном важно плавал мусор, прибиваемый сюда волнами и попадающий с берега.  Нельзя не любить старые причалы, железнодорожные тупики, покинутые планеты, себя.

Заведение Лины обосновалось в урезанном бараке, оставшемся на берегу от причала. Чайная стояла "по курсу".  Крыша увенчивалась печной трубой, крашенной "в тельняшку", и жестяным словом "Пароход", под которым на проволочных синих волнах чирикали воробьи. Труба чуть дымилась, на перилах крыльца  -  спасательные круги. На фоне отвязавшихся облаков и широченного водного рукоплесканья "Пароход" тоже куда-то плыл, навевая мечты, зовя в путешествие или хотя бы перекусить. Преодолев пыльную щебеночную дорогу  и  скрипнув третьей ступенькой, Утюгов привычно закрыл за собой дверь.

Утюгов стал ходить сюда после обеда вместо обеда: в заводской столовой торопят, стоят рядом с подносом еды, а смотрят на тебя голодными глазами. А здесь полчаса ешь,  пей стакан чая, осуществляя действительный перерыв и ни о чем не думая. В этот час посетителей обычно не было. Утюгов молчал, буфетчица тоже. На почве молчания они сблизились, а когда стали еще и разговаривать, то заговорили, как старые приятели. Потом для удобства познакомились и обменялись краткими биографическими очерками. Муж Лины, речной моряк, нашел "еще красивее" и подвизался в следующем по течению городишке, а их дитя гостило у бабушки в предыдущем. Распавшуюся семейную жизнь Лине компенсировала ее чайная: тут тоже надо кого-то кормить и поить, стирать, мыть полы и даже круглый год топить печь. Похоже, пока ее всё устраивало, за ней осталась квартирка, возраст (уж согрешу перед этикетом) позволял мечтать о всевозможном, сынишка не был обделен вниманием:  ведь о нем она думала день и ночь, но, пожалуй, лучше ему пока жить с бабушкой,  нежели с одинокой мамой.

Однажды Утюгов понял, что Лина ему нравится. Да и как иначе: общительные, гостеприимные щечки Лины всегда чуть раздвинуты смеющейся белозубой улыбкой, серые глаза испытующе прищурены, тонкие пальчики, не задействованные в подаче, например, сладкого пирожка, игриво, эстетично и гигиенично слегка оттопырены в сторону.              Ногти Лина остригала и не красила, а помадой пользовалась розовой. А как же Люба? -  Вправе спросить мы. А Люба от этого  "увлечения" Егора даже выиграла, потому что          муж стал ее любить как-то пристальнее, разборчивее, заметнее. И тоже  как иначе: черные глаза ее были бездонны и опасно непредсказуемы, загадочная полуулыбка постоянно                о чем-то очень интересном спрашивала, половина лба была закрыта, как портъерой,                темной прядью, помада у Любы загорелого телесного цвета, а губы как  бы чуть вытянуты        к  чему-то   или   кому-то.  Иногда  Люба     прикладывала   сильные  руки  к   груди,         как будто  она  обнажена       и   закрывается.    Одним   словом,   партия    у   Егора  прекрасная. И если бы Егор сначала встретил Лину и женился на ней, то потом, увидев в окошечке сберкассы Любу, он обязательно влюбился бы и в нее. Но первой он повстречал Любу, поэтому к Лине он ходил только пить чай.

То, что кто-то кому-то понравился, это всегда относительно, потому что  какой-нибудь ветер (например, разлуки) может раздуть и  случайное чувство до пожара, пусть и не большой  сложности. На Лину и Утюгова не дуло, пожара не было, а был огонек, на который он мог всегда зайти. Этот огонек согревал обоих. В доверительном общении Утюгов иногда забывал, что Лина ему очень нравится, то есть забывал себя. Так бывает от полноты жизни.

Они стояли у прилавка каждый по свою сторону и уже несколько минут молчали без тягости. За стеклом скучали пирожки и бутерброды, которые когда-нибудь, может быть, съедят. На синих весах стояла килограммовая гиря: кто-то купил килограмм чего-то и унес. Утюгов взял гирю, повертел ее в руках и заметил что-то "на донышке":
-  Что это? Конфета прилипла, что ли?..
-  Пластилин. Не колупай ничего!.. Дырка тут залеплена.
- Дырка?!
-  Ну, сверлёная гирька-то, до нас с тобой еще...
Но Утюгов уже понял это, пробуя ногтем дырку, а также заметил за собой, что даже  не покраснел.
-  А у нас тоже... на маховиках, на приводных дисках балансировочные высверловки делают, -  поддержал Утюгов "общую тему".
-  Вот и у нас,  -  резюмировала Лина, сообразив, о чем речь,  -  для  баланса!  Поставь на место,   гиря все-таки!..    Усушка, утруска, передача, недостача...    О, а хочешь пирожок?
-  Н-нет.
-  Вот видишь!.. Ну, тогда съедим по конфете.
И они опять замолчали, чтобы вдруг снова заговорить о чем угодно без повестки: ведь это чайная!..

-  А у нас новый главный механик, -  вздохнул Утюгов.
-  Василий Висильич?  -  тут же спросила Лина.
-  Да-а,  -  подтвердил удивленный Утюгов.  -  Так ты уже знаешь?
-  Новый приезжий начальник в нашем городишке! -  воскликнула Лина.  -  Кто ж об этом не знает? А я все-таки в чайной...
Поскольку речь шла о довольно-таки красивом, состоятельном мужчине  -  в присутствии другого мужчины, лицо Лины, как и любой бы женщины на ее месте, озарилось тем легчайшим румянцем, который делает лицо женщин прекрасным во всех смыслах: буквальном,  обобщенном, эстетическом, прагматическом, семейном, холостяцком, во всех. Побольше говорите с женщинами о красивых, благородных мужчинах  -  и любуйтесь. И Утюгов забыл о начальнике, он засмотрелся на Лину.

-  Ты никуда не опаздываешь?  -  осторожно разбудила его Лина.
Она  сделала  это  рано,   и  он  принялся  пенять:
-  Ты хочешь, чтобы я ушел?..  Или я мешаю тебе...   как человеку,  как женщине?
-  Я бы,  -  усмехнулась Лина,  -  пожалуй, сказала об этом.
-  Тогда я еще побуду. Мне... мне нужно потерять смысл жизни!
Лина уже привыкла, что иногда Утюгов говорит с витиеватыми странностями, и не перебивала.
-  Цех стоит без работы, завод тоже почти  стоит... У меня пресс разбалансировался, а этот...    Василь Васильич...   свалил на меня.   Даром что без году неделя.
Лина показала пальчиком на "дно" гирьки и назидательно улыбнулась, давая понять, что баланс  -  штука непростая.

-  Да, конечно... Я, конечно, всё исправлю... Понимаешь, Лина, я и сам попал                в какой-то дисбаланс: и из-за пресса, и вообще.  Вот,   например,   на  днях   мне              доверие оказали, -  Утюгов даже поднял палец,  -  назначили председателем комиссии по контролю за всеми комиссиями!..
-  Как это?  -  удивилась Лина.  -  Не совсем понятно: масло масляное.
-  А вот так смешно и вышло.  Партсобрание  затянулось, вопросов   море:     вентиляция, пионерлагерь, подготовка к зиме, -  тьма-тьмущая... Всего назначили семь комиссий,    дело за графиком да   ответственными,   а   скоро уж   про Штирлица начнется...   И кто-то предложил назначить   еще  одну комиссию   и   контроль  поручить   ей,     так  короче.   Ну, все грохнули смеяться...
Лина сочувственно кивала.
-  А разве можно собранию над собой смеяться? -  продолжил  Утюгов.  -  Это значит смеяться над партией!  Поставили на голосование: мол, вместо смеха голосуйте "против". Ну и, конечно, проголосовали "за". А меня избрали председателем этой смешной кимиссии: молодой коммунист, пора доверить ответственное поручение... В общем, знаешь, почему назначен именно я?
-  Почему?  -  согласилась Лина с этим интересным вопросом.
-  Я привык работать хорошо, без больших ошибок, ну, наверно, ценный работник, кругом у меня... баланс, а вдруг неуспех, ошибка? Не потеряюсь? И меня решили заранее закалить. С проблемами не справится ни одна комиссия, их решит в конце концов директор. Так обычно бывает. Но ведь комиссии-то контролировал я? Во-от! Значит, я вообще не справлюсь! Меня пожурят, ободрят, нацелят... закалят, одним словом. Так приучают не слишком оправдываться: ты и не виноват, но "не справился", виноват!

-  Значит, ты еще не закаленный?  -  иронично спросила Лина.
-  Я,  может, еще и не человек  -  в их понимании,  -  туманно изрек Утюгов.  -  Придется какие-то ошибки да недостатки искать в себе  -  и признавать.  Торжественно, на собрании! Вот в такой искусственный дисбаланс  погрузили меня "товарищи"  -  как  в  ванну в санатории.
-  Да-а,  -  пожалела Утюгова Лина.
-  И пресс еще затрясло... Тут уже натуральный дисбаланс. Но тут дело не во мне.  В  этом вопросе закалку придется пройти новому главному механику.
-  Сколько ты наговорил: комиссии, закалка, ошибки... Сколько всего!
-  Да. Как будто за этим здесь и стою,  -  согласился Утюгов.
-  А зачем ты здесь стоишь? -  спросила Лина с хитрецой.  -  Расскажи.
В их встретившихся взорах были одни вопросы. Говорят, вопросы возникают тогда, когда ответы  уже   готовы,  созрели.     Это был не  тот случай.
-  Рассказать не могу, -  начал Утюгов.  -  Потому что не знаю... Могу только объяснить.
Лина стала ждать объяснений.
-  Я так привык заходить к тебе, быть рядом!.. Вот если бы ты прогоняла... Тогда я бы терзался, что какой-то моей мечте не суждено сбыться. Но ты не гонишь, и я не задумываюсь ни о желаниях, ни о чем. Когда тебе хорошо, зачем же еще и сознавать, что хорошо... В общем, получается, я не сознаю, что со мной происходит. А что-то происходит...

Лина подумала о чем-то своем и вздохнула. Потом сделала от своего места два шага и один обратно. Утюгов ей не надоел, но вообще-то подходило время Лине как женщине устать от него, от всего этого. Вот опять облокотились на прилавок, ожидая каких-то  ответов на лучащиеся из глаз неясные вопросы. Они улыбались. Если это любовь, то это взрослая любовь: они видели друг в друге не "единственного" и не  "единственную"  -  таковые все остались в далекой юности. Они просто видели друг друга,  и  в этом  была  вся  их  беда.
-  Я, дожно быть, влюбился в тебя,  -  проговорил Утюгов признание.
Он мог этого и не говорить,  потому что они продолжали улыбаться.
-  Как это "должно быть"?
-  М-м...  Когда говорят "люблю"  -  это вот как рубль положить на прилавок: этим всегда что-то покупают, или подкупают. Обманывают себя и других. Может, и ты знаешь это...
-  Ну, допустим...
-  А мне не надо никого обманывать... мне ничего не надо, поэтому я и говорю правду, что, наверно, люблю.
-  Утюгов, Утюгов...  Сначала комиссии, закалка и что-то там еще, и вот теперь "люблю", притом... не страстно, не "больше жизни", а "должно быть"... И тут же "ничего не надо". Загадки какие-то! У тебя сегодня выходной?
-  Лина!  -  остановил Утюгов.  -  Нет, нет... Всё не так, всё правда!.. Зачем я могу приходить к тебе?.. Смотреть на тебя, на твои губы, когда ты говоришь... Так разве я не влюбился? Скажи, разве не влюбился?

С этими горячими словами Утюгов, как кто-нибудь такой же тысячу лет назад, овладел Лининой ручкой, нежно сжал нежные пальчики и притянул их к губам.
-  А я тебя... не люблю!  -  ответила прямо в глаза Лина, словно отрезала Утюгову кусок черствого хлеба, и выдернула пальцы. Правда, в словах Лины какой-то очевидной нелюбви не чувствовалось, но они отрезвили его и  даже озадачили.
-  Это точно?
-  А как бы тебе хотелось? Чтобы и я любила? И вот мы двое любящих друг друга  -  и что?..  Кому-то одному лучше не любить...
-  Да... То, что ты меня не любишь, это очень нормально. И даже хорошо.  А то бы и,  вправду,  что дальше?
-  А вдруг я люблю?!  -  повернула Лина, предложив Утюгову новую задачу. Да, пришло время обострить ситуацию. Пора, пора Утюгова "взвесить".
-  Любишь?  -  прошептал Утюгов.  -  Тогда...  тогда это очень скверно.  Это... драма и трагедия. Ведь я женат...  И повода расходиться у меня нет. И...  Ведь и жену я не разлюбил...
-  Ну, вот и попался! И жену любишь, и меня, и всех, кто подвернется.  Молодец! 
Тут Лина отошла от своего места и уже издали, от полок, спросила:
-  Молодец ведь?
Утюгов позвал Лину обратно и стал держать ее за руку:
-  Но я тебя, кажется, действительно люблю! Лина!!!
-  Кажется?!
-  Да, кажется...    Или уже не кажется...
Он стал целовать ее ладошку со всех сторон, в глазах засверкало безумие, речь заело на нежнейшем слове "не уходи!", а Лина зажмурилась и несколько раз попросила его опомниться и перестать. Наконец она высвободила руку:
-  Не надо так, Утюгов!..  Прикасаться к одинокой женщине!!.. Ты понимаешь, что делаешь?..
-  Да, да, ты права,  -  остановил себя Утюгов.  -  Прости... прости меня  -  за то, что люблю.
Кулачок Лины, опять прижатый Утюговым к его груди, слабо, но сладко бился, как специальное дополнительное сердце "для замирания".
-  Но нужно выходить из ситуации,  -  сурово возвестил влюбленный.  -  Потому что мы не должны быть вместе.
"Дополнительное сердечко" остановилось: видимо, его хватил инфаркт.
-  Это почему же?  -  попросила объяснить Лина.
-  Иначе я не был бы женат. Я знаю себя...  Это слабость. Прости, что говорю это тебе...  Но всё  -  правда... Но ты забудь ее, отодвинь в сторону...  как не пригодившиеся декорации...
-  Хм, любовь  -  это, по-твоему, декорации? Ты.. ты, Утюгов, циник. Ладно, я всё забыла!

Лина высвободила свой улачок и даже потрясла руками, как бы сбрасывая с них поцелуи Утюгова. Надо выходить из ситуации. Этого и следовало ожидать. До поцелуев в губы не хватило какого-то мгновения, и Утюгов хотел сказать, что это хорошо, но вместо этого отпрянул от прилавка и стал ходить туда-сюда по чайной. А Лина стала стирать пыль, потому что женщины часто стирают пыль, интересное занятие. Но женщины стирают пыль не когда попало.


               















                Часть 4.  Что такое сюжет


               
                "Человек - это прежде всего проект, который               
                переживается  субъективно,  а  не   мох,   не
                плесень и не цветная капуста...   и   человек
                станет  таким,  каков  его  проект  бытия. Не
                таким, каким он пожелает".
                Жан Поль Сартр.


-  Что происходит?!  -  Утюгов обращался уже к потолку и дальше: к крыше, к небу.  -  Я не могу понять, ощутить, что происходит, но что-то происходит!..
Он вдруг отказался понимать и принимать, почему всё разложено по полочкам и сегодня, и уже на завтра, и навсегда? Разве так может быть? Так не выйти ни из какой мыслимой ситуации, если она уже "попала на полку". Но люди выходят из ситуаций, значит что-то происходит еще, может происходить -  невидимое и свободное, как еще не занятое положение руки (но уже предусмотренное эргономистами)... Он так близко, вплотную подошел к Лине...   Нужно выходить из ситуации!  И Утюгов неожиданно спросил:
-  Лина,  а  как  ты  относишься  к  сюжету?

Лина замерла на некоторое время, потом опять стала вытирать пыль, потом опять остановилась,   потом опять ожила:
-  Очередная загадка? Или уже галлюцинации?...  Только вот чьи  -  твои или уже мои? "К сюжету"!..  К какому еще сюжету?!.
Действительно, для полноты жизни и для счастья Лине как раз не хватает "отношения к сюжету".
-  Вопрос странный, понимаю,  -  стал оправдываться Утюгов.  -  Я объясню, почему задал его, но прежде, Лина, пожалуйста, не отказывайся,  ответь, что такое,  по-твоему,  сюжет?
-  Ты, Егор, вообще о чем спрашиваешь? О книжках?..
-  Да,  да,  в  этом  смысле,  -   поторопил Егор.
-  Ой-ёй,  -  вздохнула Лина по-итальянски.  -  Чем бы дитя не тешилось!  Но что         завтра будет у меня к чаю? Тесто перекисает...
-  Лина,  а  ты  больших  пирогов  напеки.  В печи.  Они  вкуснее  на  таком  тесте.
-  Ага, сама напеки и сама съешь, да еще и заплати, -  на удивление миролюбиво не согласилась хозяйка чайной.  -  Торговля  -  это тебе не завод!  -  Лина показала на листок у себя за спиной.  -  Скажу тебе по-твоему же, с  вензелями: у меня должно быть...  однообразное разнообразие,  понятно?  И  раскупаемость. Завтра  будешь есть вот эти пирожки!
-  Завтра я не приду. У меня важное совещание у главмеха...  Завтра, Лина, у нас последний  день  простоя  и  дисбаланса,  я  буду  неотлучно  в  цехе.
-  А сегодня ты собираешься здесь быть весь день?  -  и Лина показала на столик в углу.  -  Вон туда топ-топ,  а мне надо кое-что успеть...
Утюгов  посмотрел  на  часы:
-  Успеем. Лина, ты всё успеешь, но я должен выйти из ситуации. Мы вместе. Нельзя убежать от себя, от жизни. Ты согласна?.. То есть из ситуации...  И только в сюжете (я всё объясню!), через сюжет этот выход есть! Чувствую это. Но сначала именно ты, участница ситуации, должна сказать, что ты думаешь о сюжете, что это такое? Я просто знаю, что у тебя есть ответ.
-  Егор, а мне как-то не жарко, не холодно, что я "в ситуации". Мне-то что?..                Да и забыла я уж всё. Столько лет...  Правда, по литературе я была отличницей, но не до такой степени, чтобы всю жизнь помнить про сюжет!..
-  А это как раз хорошо! А теперь представь, что вдруг всё знаешь о сюжете  -  и начни рассказывать, и будет получаться. Ты только начни! Говори, что такое сюжет? Говори!..

Вскипел титан, и Лина заварила чай и налила кипятку в два стакана.
-  Значит, выходим из ситуации?  Через сюжет? М-да,  -  Лина скрестила руки на груди.  -  Так! Сюжет  -  это...  то, что происходит...
-  Вот-вот!
-  Само действие. Правильно я начинаю?..  Ага! "Записки охотника", там сюжета как бы нет, но он все-таки есть  -  в особой форме...  Да, помню, была я девчонкой, а сейчас...  Сюжет!..
-  Уже  две  стороны.  Давай  дальше,  что-нибудь  третье.
-  Нет, всё!  Третье  -  вот, чай.  Бери...

Они стали глоточками отпивать горячий чай в прикуску с конфетами. Куда же сегодня делись все посетители?
-  Вот!  -  вернулся к разговору Егор.  -   Многого ты еще не сказала...  Я объясню чуть позже, почему  кое-что знаю о сюжете. Ты сказала: действие, то есть как бы последовательноть. Так вот, ее, говорят, можно начинать "с любого места", последовательность эту. Это ведь интересно... И тогда может образоваться уже не действие, а необходимое противодействие...  В общем, ты достаточно рассказала о сюжете, а я подчеркну только  одно: действия могут происходить в разных местах, а сюжет у  них  один и тот же,    то есть сюжет  можно рассматривать как  пример плана  или  особый план   (по-заводскому  -  трафарет).  И тут  у  писателя  начинается  самое  главное...
-  Егор!  -  окликнула Лина уснувшего в монологе собеседника.
-  Нет, теперь уж не перебивай. Для меня самое интересное в сюжете, в этом как бы плане, это то, что и в жизни, и в книжке что-то можно предусмотреть, а что-то нельзя. Потому что что-то родится сегодня, только сейчас.  Потому что именно сейчас что-то происходит и может меняться на ходу.  -  Егор выразительно посмотрел вверх, через потолок.  -  Выход из нашей ситуации  -  это изменение в сюжете! Писатели иногда на ходу подправляют сюжет...
-  Погоди, погоди!.. Ты, Егор, вообще где работаешь?.. Ну, "выйти из нашей ситуации"  -  это  я  как-то  еще  понимаю,  да  и  пора  уж  понять.  Не  так  ли?!..  Но к чему все эти рассуждения о сюжете?  Неужели я пойму больше, чем уже поняла? А?!  -  Так Лина резюмировала "правду жизни".
-  Нет, Лина, это ты погоди! Может, мы поймем больше. До нас в нашей квартире жил учитель, осталось много журналов о литературе. Когда жена  родила, нам и выйти было не в чем, и мы сидели дома год. Я прочитал эти журналы, особенно рубрики "В  писательском  цехе", "В  творческой  мастерской",  а  я  ведь  работаю  тоже  как  бы в мастерской!..   Читаю  -  точно: тоже что-то не получается, не работает  -  и  заработало. Вот так и засело    кое-что  в  мозгу: коллеги все же!   И пригодилось  -  то,  что там  говорилось  о  сюжете.

-  Не пойму пока,  как пригодилось?  Уже час стоим...
-  Помню, пишет один, что герой у него заартачился: не хочет делать то, что запланировал автор. Характер уж не тот у героя определился.  Писатель стал пробовать героя в других ситуациях, выяснять, чего же он хочет-то  -  и в конце концов дописал. Так торжествует, ищет себя "правда жизни". Вот и сейчас что-то происходит, а мы правду не видим еще или, хуже того, хотим обмануть жизнь. А знаешь, что говорил Горький?
-  Нет,  -  тут же ответила Лина, неотрывно глядя Егору в глаза.
-  Он так и говорил, что факт  -  это еще не вся правда!
-  Ой, давай попроще...  и побыстрей.
-  Одним словом, сюжет  -  это почти план, но не окончателный. Да, смешно, что любовь я называю ситуацией...  Но что делать?   Продолжу: просто "уйти от ситуации"  -  это уйти в ничто, в отрицание, в ноль, в боль и так далее, а нужно, уходя, войти в сюжет...  Вот именно, войти в сюжет! И сделать следующий шаг... М-да, мудрено всё.  Герой движет пером автора, чтобы соответствовать правде жизни, чтобы не быть "мертвым героем", чтобы в принцие быть. А для человека  готовый план  в  жизни  -  это...  смерть!
-  Какой ужас!
-  Да, человек есть, если постоянно пишет себя, ищет, а готовый план жизни  -  это   снова тебя нет!  В этом смысле герой романа и герой жизни неразличимы. Дрейфующий                по течению разве человек? Так и герой романа, если весь под произволом автора: это уже не литература, это ее смерть.
-  Ужас! Тоже смерть!..
-  Видишь, сюжета два:  начальный и найденный. Найденный не значит просто измененный: найти-то нужно правду! Жить в сюжете  -  это не терять, а находить! Ты понимаешь это?..

Лина смотрела на Утюгова теперь уж исподлобья, а улыбалась вполовину:
-  Чего ты от меня еще ждешь?  Не терять, а находить  -  какие могут быть возражения?  Но что значит жить в сюжете?  Это значит где?
-  А сюжет уже разворачивается. Всё происходит так очевидно... Началось с пресса: его затрясло ни с того, ни сего, дисбаланс.  Мне  впервые не дали показать себя,  и у меня тоже дисбаланс... Трясет и цех, и завод... Это партсобрание с комиссиями до кучи. А самое главное  -  то, что я не знаю, что мне делать? Я прикован к тебе!.. Понимаешь, всё налицо: производственный конфликт, "сквозная тема" и "красная нить" дисбаланса и...  любовь!  -  Утюгов развел руки и поднял брови.  -  Да, вот еще появится какая-нибудь философия, а может, и политика, уж это обязятельно. Психологии я уж подпустил...  Потом я устраню на  прессе дисбаланс, и он начнет исчезать везде, и наша любовная история тоже как-то разрешится  -  в угоду сюжету, но пока я не знаю как. Пока я знаю только то, что не могу от тебя оторваться ни на шаг!..
-  Егор, хватит!  -  приказала Лина, взяв его за руку.  -  Любовная история, не могу оторваться...  не говори так. Что за шутки?!..
-  Но это не шутки!
-  Тем более не говори. Потому что это не шутки.
-  А мы уже не сможем выйти из сюжета,  -  не то с удовлетворением, не то с сожалением заявил Егор.  -  Рассказ,  а  может,  роман  уже осуществляется, и мы у руля сюжета. Мы сейчас можем всё: вот, отвязать любое суденышко и уплыть. Мы, конечно, не уплывем, потому что сейчас это несерьезно, хотя и возможно. Но через минуту наши же характеры заставят нас уплыть...

Лина машинально открыла кассовый ящик, посмотрела на деньги, потом настороженно на Утюгова.
-  Как закончится сегодняшний день? Завтрашний?  -  продолжил Егор.  -  Этого мы не знаем.  Жизнь была бы скучна и не нужна, если б ее можно было досконально просчитать...  Но стена обстоятельств меняется, и ты должен бороться, разгадывать...  И жизнь становится содержательней, наполненной поступками. И смысл...
-  Постой, ну правда, скучно уж!..  Уж лучше бы ты руки мне продолжал целовать.
-  Хм!  В том-то и дело: можно ли мне их целовать теперь?  Должен ли я их целовать по сюжету?
-  Но ты уже целовал. И в этой части, я думаю, сюжет уже не переделать.
-  Конечно, нет...  Если только я сейчас не начну говорить,  что это был розыгрыш...
-  Розыгрыш?!..  Так!..  Поцелуи  -  розыгрыш,  любовь  -  ситуация...
Лина даже отпрянула от прилавка, услышав такое. Но Утюгов сомкнул ладошки в мольбе:
-  Как ты могла подумать?!  Так нельзя! Это просто рядовое допущение в рассуждении.  Увы, это был не розыгрыш! Увы! Иначе нарушился бы мой характер, как персонажа...
Лина улыбнулась:
-  Что же за характер у тебя, "как у персонажа"?..  Молчишь? А у меня какой характер должен быть?..

Егор долго смотрел Лине в глаза, словно наблюдая, как в муках рождаются их характеры. Потом ответил так:
-  Всё будет хорошо  -  там, на производстве; я выйду победителем.  А вот что у нас с тобой?!..
-  Так у нас с тобой ничего. Пока только руки поцеловал.  Может, за чай...  А что дальше будет по сюжету  -  не знаю...  Утюгов, пока сюжет развивается, ты хоть бы на работу сходил, отметился...
-  Нет!.. Я не в силах от тебя оторваться! -  категорично мотнул Егор головой.
Он опять сгреб Линины руки и стал судорожно перебирать теплые пальчики, как скряга пачку денег или бродяга  -  горсть золотых.
-  Это ты играешь или?
-  С каждой минутой я всё больше готов на безрассудство!..

Дальнейшим его действиям "по сюжету" здорово мешал прилавок. Утюгову, может быть, надо было его обойти или даже обежать, но при этом могло растеряться безрассудство и появиться что-то другое: таковы тайны сюжета. И Егор остался на месте, но заговорил безапелляционно:
-  Я  посещу  тебя   вечером. Завтра!..
- Вот как! А я уже пригласила?  -  поинтересовалась Лина,   ревниво пересчитывая пальцы,  ласкаемые  влюбленным,  должно  быть,  Утюговым.
-  Ты не бойся, ничего не будет...
-  Утюгов, а ведь я тебя и не боюсь, нисколько,  -   и Лина стала листать какую-то тетрадку.  -  А если будет?!
-  Но ведь это будет...  уже поступок!  -  опять погрузился Егор в теорию.
-  Ну наверно!..
-  А сейчас-то чего бояться? Сейчас еще не известно, будет ли этот поступок...
-  Ох,  -  вздохнула Лина.  -  Ты или хитрец, или...
-  Я просто честный! Сюжет открыт. Там, может, куча поступков будет...
-  Боюсь, ты хитрец! А вообще-то я ничего не боюсь, я уже сказала...  Это у тебя характер просыпается, у тебя.  А мой еще и не ложился или, лучше сказать, дремлет, и будить я его не собираюсь...  Я еще не пригласила!
-  Пригласи, позови меня!!!
-  Ты понимаешь, куда это нас заведет?  -  ответила Лина, повернувшись к влюбленному спиной.
-  Значит, все-таки ты не хочешь...  Я тебе мешаю...

Лина молчала, будто раздумывая, принять ей этот товар или нет?
-  Мне все мешают. Работа такая... Болтают у прилавка, прилипалы. Один ты был исключением. Но теперь и ты мешаешь,  -  и она повернулась к Утюгову.  -  Всё, уходи!..  Что же мне делать с тобой?..  Завтра в девять вечера, если... жена отпустит, уж будь любезен, я жду тебя!  -  Лина опять взяла дрожащими руками тетрадку.  -  А теперь  -  иди! Иди куда-нибудь: на завод, домой, в другую часть повести или романа  -  куда хочешь. Персонаж... Вышли, называется, из ситуации!..  Иди. Пока! До...  не знаю, какой там части...

Половину из сказанного Егор не разобрал, потому что после слов "завтра в девять" он оглох. Красная нить дисбаланса запуталась в нем. Скрипнув третьей ступенькой, он шагнул на грешную землю и преодолел пыльную щебеночную дорогу в обратном направлении.



                Часть 5.  Заводоуправление


На следующий день Утюгов устанавливал пресс на новый фундамент, недобро косился на злополучные разбалансированные диски и всё посматривал на часы, чтобы опоздать на совещание к главмеху не менее чем на четверть часа.

Заводоуправление. Средоточие мысли, технических расчетов, анекдотов и модных кофточек.  Утюгов бредет по этажу. Выпорхнув из КБ, навстречу трусят, словно   выпавшие  из  папки экземплярши,    две технические  дамы  средних   лет      с     бумагами   подмышкой. Одна выразительно изображает пальцами какой-то малюсенький не то зазор, не то натяг.  Поравнявшись, Утюгов слышит итоговую фразу: "И на ма-а-аленьком         огне варить два часа..." Понятно! Разминувшись  с  ним, они небрежно обернулись: "этот" поставил под угрозу квартальную премию!..

У дверей  технической  лаборатории стоял технолог Вадим:
-  А что эти бабы так на тебя оглянулись?
-  Ну как же! Я ведь не смог "без подготовки" ответить, почему не заработал пресс  -  и стали менять фундамент, а сейчас вот я не знаю, что за чертеж у тебя в руках...  Кругом виноват!..   Квартальной,  видимо,  не  будет  в  этот  раз... 
-  Плюнь ты на всё! Мне вот вообще премию никогда не платят: прогульщик и выпивоха!..  Но  посмотри!  -  Вадим развернул перед Утюговым чертеж.  -  Сборка: два десятка деталей.   Надо было выбрать   детали  из  хромистой  стали  -  и что?
-  Что?
-  Да у них в голове только ...! Самому придется делать по всем сборкам...                Так что пусть они...    меняют все фундаменты!
Вадим подождал, когда приблизятся еще две технические дамы, направившиеся, возможно,   в  буфет,  и  чрезмерно  громко  порекомендовал:
-  Посылай всех  ...!  Особенно баб!  У них на уме...
Женщины скрылись за углом, поэтому можно Вадима дальше не цитировать.  Да он уже и пошел, показывая, что на уме у женщин.

В отделе главного механика веяло некоей чуждостью: недавние подружки Утюгова, Даша, Маша и Мила, едва ответили на приветствие, скучно уткнув носы в столы, как заурядные изменницы. Новый начальник выбил надбавку, и им было стыдно и за себя, и за него, и за "огрехи" Егора.
  По привычке он постоял между столами, но теперь молча. Специалистки терпеливо вздыхали. "Животное! Испортил  девок...  Надругался! -  негодовал в себе Утюгов. -  Но не во мне, девочки, дело!".
С этими мыслями Утюгов  вошел в боковую дверь к шефу.

-  Так в чем же дело?!  -  с грохотом обрушился шеф, едва Утюгов показался в дверях.
Всеобщность вопроса напомнила Утюгову, что работяги-слесари не зря и очень точно прозвали главмеха Вдохновенным. Заметно было, что он подготовился к разговору. Они не мигая смотрели друг на друга. А за дверью всё ожило, и было слышно: "Понимаете, лежу, сплю, радио выключено, а в ушах всю ночь передачи разные, концерты, новости...  и даже матерятся..."

Мила была не замужем, на работе как бы отдыхала от всего: от вина, от мужчин, от музыки, от одиночества, то есть почти спала, работая. Прекрасный специалист, с ней можно было вопросы решать исчерпывающе, не думая о границах, да еще и подзарядиться, так как она плохо высыпалась, от чего была дразняще привлекательна. А вот Даша, скромнейшая, красивейшая, жена и мать, крепость, кремень, не расслышивающая анекдоты и комплименты,  -  Даша на имеющих-таки место корпоративах после первого же бокала теряла всякий над собой контроль, каждый танец становился "белым", и так далее. Муж караулил ее прямо в заводоуправлении и с середины мероприятия уводил обратно в замужество. В прямом смысле от греха подальше. А всевозможная  радость  оставалась  тут,  без  хозяйки.  Изверг! Ну как можно ревновать женщин?! Ну вот как?! Ведь когда-то мужчины полюбили будущих своих жен именно за такой порыв. Так кого они           полюбили  -  себя или все-таки женщину?  Себя! А любовь женщин неостановима и неиссякаема, и если она решила вспомнить, подтвердить себе (и  мужу!), что поступила когда-то правильно...  Но, пожалуй, перейдем к Маше, которая была тоже замужем, но в глазах было любопытство. Утюгов заметил это, когда они по производственной необходимости задержались в отделе. Конечно, он никак не удовлетворил это любопытство. Да разве кто-нибудь поступил бы иначе?  Как можно!  Замужняя женщина, женатый мужчина...  Не на скотном дворе! Еще чего! Даже и не думайте! И Утюгов не подумал, а как только разошлись  -  дошло. Хорошие были подружки у Утюгова, но Вдохновенный...   их   изнасиловал!    И Утюгов не будет с ним церемониться.


                Часть 6.  Загнанных лошадей не пристреливают


 На предприятии, где работали Утюгов и Вдохновенный, загнанных "лошадей" не пристреливали  -  их ремонтировали соответствующие категории работников. Когда "лошади" (то есть станки) опять загонялись и падали, их опять ремонтировали, но с указанием причины поломки: прежде плохо ремонтировали. И так далее. А на самом деле их никогда и не ремонтировали, а только наспех латали. Уфф... В конце концов загонялся сам главный механик. Его тоже не пристреливали, отпускали с формулировкой "не справился",  а  в  проходной  ждал следующий "стрелочник". Вдохновенный, конечно, не знал, что его принимают "стрелочником", он думал, что...  В общем, человек думал.

Как сказал бы митрополит Филарет, всем инженерам-электрикам не быть руководителями, тем более главными механиками, но значит некоторым  -  быть.  И Вдохновенный по объявлению в газете приплыл из одного большого совхоза и занял квартиру и должность.  С ним был доверительный разговор про ответственность, требовательность, умение организовать и нацелить, и что его предшественник не справился с ролью...  "Об этом не беспокойтесь!"  -  обрадовал всех Вдохновеный.  "Сейчас мы представим..."  -   "Этого не надо,  - перебил претендент,  -  я представлюсь сам". Но   напрасно  он  не дал ввести себя в курс.

Он опять думал. Он видел в себе Орджоникидзе:  когда-то Серго ждали в центральной проходной Уралмаша, за проходной  -  красные дорожки к цехам. А Орджоникидзе прошел через другую проходную и в невзрачной одежонке уже ходил по этим цехам: "Что за суматоха, мужики?" -  "Да опять какого-то  ...  ждем из Москвы!"     Что ж,   такой  стиль   достоин   подражания.
И  Вдохновенный с приказом в кармане о себе пришел инкогнито на  ремонтный участок. Негодованию нет предела: вот токарь, пошатываясь, бесцельно бродит между станками, другой наклонился над выключенным станком и, похоже, спит.  Два слесаря монтировкой расковыривают дверцу верстака, на полу  -  щепки. Начальник этих бездельников, Утюгов, развалился на стуле, дым коромыслом, черкает что-то на бумажке.                И новый главмех   начал   руководить,   работать!  А  зря  так  сразу...

Поскольку на заводе ничего толком не ремонтировали,  у Утюгова всегда был аврал, а сегодня  -  чрезвычайный аврал. "Бесцельно" бродящий токарь, похожий из-за квадратности на тумбочку для инструмента, это Лепаловский. На его станке медленно, почти незаметно, вращался громадный трехметровый вал, со скрежетом и стоном срезалась  предельно толстая стружка. Срочная аварийная работа. Директору  еще  только  докладывали,  а  вал  уже  точился.  С начала обработки пошло так называемое "машинное время", которое человек не может сократить никаким умением, точно так же, как нельзя приехать на поезде из Омска в Москву за два часа, а можно только либо купить билет на более ранний поезд, или на худой конец постараться первым выйти из вагона. Про машинное время (можно сказать процедурное)  прилично знать для себя любому чедовеку. Вдохновенный, в силу временной некомпетентности, не обратил внимания на работающий без токаря станок... В общем, он тут же приказал выгнать сегодня Лепаловского с работы "из-за запаха". А всякое начальство уже знало, что аварийный вал будет готов в девятнадцать тридцать. Можно представить, что сказал начальник участка Утюгов новому главмеху. А Лепаловский, найдя свою метровую линейку, вернулся к станку, стал на ходу мерять длины и делать мелом метки. Шестой разряд он получил когда-то на зоне, где десять лет тоже что-то точил. Его вид сразу внушал безграничное доверие: беззубый, шепелявый, в масляной рубахе без пуговиц, на груди, словно фартук, густая рыжая шерсть, под ней синяк татуировки, всё это покрыто стальной стружкой; стружку с резца, если она вдруг свивалась в комок, он снимал не спецкрючком, а прямо щепотью, хотя пальцев не  было: вместо них у Лепаловского выросли баклажаны... Он на ходу что-то померял, открыл тумбочку, выпил полстакана "Рубина", доелрасстегай и опять пошел между станками   посмотреть,   зачем  новый  главмех  подошел  к  Плашкину.

Токаря Плашкина сегодня Егор "уговорил" попробовать проточить подкалённую, то есть очень твердую, не подлежащую обточке деталь, потому что иначе надо точить новую, а это "машинное время" на две смены! Была надежда, что Плашкин сможет, надо только ждать часа два и не мешать. Плашкин пробовал, ломал резцы, затачивал их и снова пробовал, часто сидел в курилке и думал и, конечно же, конечно, жаловался, если кто присаживался курить, на "несправедливость": как чуть провинишься  -  лишение премии, а как надо что-то срочное да "невыполнимое"  -  так сразу Плашкин!.. Ну как работягам не поплакаться друг другу? И как не улучить момент заработать на будущее хорошую индульгенцию? Плашкин переломал все свои резцы, сбегал уже за проходную в какой-то автогараж к приятелю и принес особый резец и сейчас думал, какие же обороты включить? В этот момент и подошел к нему Вдохновенный:
-  Вы почему не работаете?
-  ?!
-  Вы спать пришли сюда?!..
-  А ты не видишь, у меня резец сломался?
-  Так заточи...  на наждаке!
-  Так я заточил, а он опять сломался...
-  Так заточи еще раз!  -  стал по-начальственному сердиться главмех.
-  А что тут точить-то?  -  Плашкин чуть не воткнул обломанный резец начальнику в рот.
-  Так возьми в инструментальной кладовой новый!  -  негодовал главмех.
-  А ты его туда положил?!!  -  вскипел  токарь так, что аж  руки задрожали.
-  Там что, резцов не стало?!  -  продолжал руководить Вдохновенный.

Плашкин секунд пятнадцать снизу вверх с ненавистью смотрел на начальника,       как перед тем сверху вниз не смотрел даже на злополучную деталь. Все вокруг        насторожились и ждали, чем кончится текущая мизансцена. И Плашкин, как великий артист, потрясающе  играющий  великого  токаря, сжал  кулаки и заорал на весь цех:
-  Да иди ты ...!!!

Вдохновенный умел держать удар: он без слов развернулся и ушел с ремонтного участка. Плашкин включил три тысячи оборотов, сноп искр ударил до ферм перекрытия, за два прохода работа была выполнена  под  общие  аплодисменты  токарей,  фрезеровщиков,  слесарей. Плашкин с все еще трясущимися руками курил в курилке. Слесари сами сняли деталь со станка и быстро унесли в  другой  цех  "ставить  на  место". В руках у одного была здоровенная отвертка-рычаг, которую они взяли в разломанном верстаке отсутствующего коллеги: самодельный специнструмент. Председатель цехкома прикрыл сломанную   дверку  верстака  и   опечатал.

А  Утюгов по осколку шестерни высчитал-таки ее диаметр и количество зубьев     (это он и "черкал", "развалившись" на стуле) и ждал, когда успокоится Плашкин, чтобы дать ему следующую "срочнейшую" работу: выточить две заготовки для шестеренок.    И  пойдет  еще одно машинное время.
В отделе  главного  механика  плохо выспавшаяся Мила  нашла-таки  на  эти     шестеренки чертеж и отнесла откопировать.  После обеда,  когда шестеренки будут    вращаться на зуборезном станке, в цех специальный разносчик принесет уже  не  нужный чертеж, и Утюгов распишется, что принял,  и бросит его в заваленный бумагами ящик стола.
А Вдохновенный шел по цехам, продолжая свое "представление", на ходу переподготавливаясь   и   приобретая   не  такое   уж   обидное   прозвище.


            Часть 7.  Изобретатель унитаза сэр Томас Уиллиам Твайфорд


-  Так в чем же дело?  -  повторил главмех уже спокойнее, но решительнее.
Если бы рядом был свидетель, он почувствовал бы, что начальник хочет оттрепать Утюгова за ухо.
- Я, видимо, опоздал,  -  спокойно констатировал Утюгов, с любопытством оглядывая кабинет, в котором был последний раз еще при старом главном.

На полочке, где раньше то так, то эдак валялись два изщупанных толстых справочника по подшипникам, теперь тесной шеренгой выстроились "Управление  предприятием",  "Деловые игры",  "Справочник по НОТ",  "Эргономика", "Что такое файл" и другие позарез нужные для производства, а особенно для ремонта станков  "пособия". Вместо портрета Ленина висел портрет другого "матерого человечища"  -   сэра Томаса Уиллиама Твайфорда. Как  сообщалось  по-русски  под  портретом,  этот  сэр   изобрел  в семидесятых  годах  девятнадцатого века смывной унитаз с водяным клапаном-"замком". Говорят, ни одно техническое изобретение не преобразило так современное жилище, как это.  Забыли  об  испорченном  воздухе  и  череде  тамбуров  перед  туалетом  у  прихотливых  домохозяев.  Коммунисты, капиталисты, реалисты, абстракционисты  -  все вот уже полтора века  пользуются данным гениальным прибором с одинаковым усердием, забывая на время о разногласиях и даже  о  принципах.  С пухлой цветистой бабочкой на белоснежной сорочке, с острыми черными усами сэр Твайфорд по-английски смотрел на лица входящих и на зады  выходящих.

-  А это что у вас за большевик?  -  спросил Утюгов.  -  Механик?
-  Это  изобретатель  унитаза.  Вся  ценность  в  обратном  клапане  из  воды...
-  Если  бы  я  пришел  вовремя,  раньше  бы  узнал!  Но,  увы,  опоздал...
-  Надеюсь, не специально,  -  продолжил главмех, садясь.  -  Пресс можно будет включать с утра?  Фундамент затвердел?
-  Пресс можно было запустить в работу еще позавчера к обеду. Только это я знаю наверняка...
-  Утюгов!  -  перебил шеф.  -  Вот не надо словоблудия!..
-   Ну, хорошо... Если испрользовался напрягающий цемент, то о какой-то прочности можно говорить уже через сутки, а если быстротвердеющий  -  через трое суток, а если всякий прочий  -  то через месяц, а сто процентов прочности будет через сто лет...  Спрашивайте у стройцеха.
Шеф откинулся на спинку стула, а Утюгов закончил:
-  Если причина вибрации  -  плохие анкера, так можно ли вообще  включать         пресс в ближайшие недели?

Утюгов подошел к полочке и стал демонстративно изучать корешки книг. Главмех продолжал молчать. Бывает, этим показывают силу позиции.
-  Вы решили стреножить лихорадочного,  -  не глядя на главмеха бубнил себе под нос Утюгов,  -  а больного надо лечить...  А включим через месяц  -  его и через месяц будет трясти...  С другой стороны, пресс может превосходно работать просто на полу, только без анкеров "гулять" по цеху будет...  Может превосходно работать, если,  конечно,   устранить на дисках дисбаланс! Сколько можно говорить?! Зачем вы спрашиваете, можно нет включать?!  -  Утюгов повернулся к шефу и даже оперся на стол.  -  Вы что делать будете, когда пресс затрясет на ваших новых анкерах?!  Вы хотя бы представляете, какой скандал разразится?!..

Главмех оказался человеком с характером и цепким мыслью, в чем Утюгов уже имел возможность убедиться. Он встал, прошелся по кабинету:
-  Всё это я уже слышал в Эмске...  Но именно  с твоих слов  сам по себе пресс исправен, так?  -  тут шеф посмотрел на часы.  -  Опять же с твоих слов, если пресс не будет трясти  -  его можно и на таком фундаменте эксплуатировать уже с утра, так?..  Так или нет?!
-  Понятно: вам нужно докладывать директору...
-  Да, запланированные на устраненние твоего недосмотра три дня сегодня истекают. Поэтому не будем ходить кругами: пресс исправен или нет? Если нет, почему не исправляешь?
-  Пресс был отключен... Но не в этом дело. Как обещал в Эмске, преподнесу вам очередной сюрприз: вас не удивило, почему начальник цеха поддержал позавчера утром не меня, а вас, хватаясь при этом за живот от смеха?У нас что ни месяц, так затяжной прыжок с выполнением плана, а  из-за вас ему план  скорректировали!   На "законнейших" основаниях! Это "между нами", из солидарности и на будущее. Наши начцехи  -  это мастера-спортсмены и матерые заводские волки. У них система: втянуть главмеха в оплошность, чтобы потом весь ОГМ, я, все мы вместе были на побегушках...  И вы попали в ловушку! Завтра утром начальник того цеха уже не будет смеяться, нет, он будет заразительно негодовать...  по  поводу  вашего  позавчерашнего  решения!..

Вдохновенный в некоторой задумчивости молчал.
-  А почему начцеха подыграл вам? "Да-а, плохо мы еще работаем с кадрами!" То есть он тоже на мне потоптался...  По  дружбе. Но он же меня и отмоет: выгонит всех из цеха, меня "загонит" на пресс, и всё заработает...  А весь завод уже будет говорить, что из-за вас лишних три дня...  А  другим  я топтаться на себе не дам!  Но основная цель была  -  вы,     и  всё  сработало,  как  в  аптеке...
-  Так, хватит!  -  хлопнул шеф по столу.  -  Сегодня на партхозактиве я докладываю, что с утра пресс в работе!..
-  Хотя бы с обеда. Полдня на устранение дисбаланса уйдет...
-  Я доложу, что Утюгов доложил, что пресс готов. Ты об этом доложил еще позавчера... Ты там какое-то рацпредложение прилеплял? Ты сам мог и "дурака" подкинуть... вместе с начальником цеха. Я не сомневаюсь, что так оно и было... Утюгов, ты,  случаем,  не  из  тех,  кто до  всего  "своей  головой  дошел"?
-  Эту шутку я знаю. Но лучше головой, чем ногами...
-  Хватит, Утюгов, философствовать, говорить о несуществующих тонкостях вашего дела... Работать надо! Ну, хочется  быть тоже генералом! Но у сержантов свои обязанности, не так ли? А начальники цехов...  Необходимые отношения я выстрою, потому что у них, я надеюсь,  тоже высшее образование, а не техникум, как у некоторых... Никогда не пытайся загонять меня в угол. Тебе придется привыкать к порядку, придется!
-  М-да...  боюсь, ой, боюсь, что привыкать мне придется к полному беспорядку! Когда теряет позицию главмех, из нас из всех, ремонтников, будут пытаться вить веревки. Дело не лично в вас, надеюсь, понимаете...  Но всё вышло так, как вышло. Хорошо, я останусь с вечера  -  с запасом времени!  -  и устраню дисбаланс.  Но анкерные гайки будут отвернуты, чтоб не выдернуть новые анкера...  Пресс будет работать неделю без гаек, промах будет очевиден и распропагандирован... Я не угрожаю, боже упаси, но...  у меня тоже  есть  рубашка  на  теле.  Уж  извините.
-  Не  стоит  благодарности,   -   специально  невпопад  ответил  главмех.

Утюгов глянул на сэра Твайфорда, автора современного унитаза, и вспомнил  недавний казус. Из заводоуправления позвонили:   срочно  сантехника! В одном из туалетов что-то случилось. Настоящий  заводской  сантехник  был  в  отпуске. У  Утюгова такой  "специалист" был, но он устроился на завод недавно, жил всю жизнь в своем доме и унитазов ни разу не видел (а в цехе уборная была укомплектована казарменным "оборудованием", изобретенным до сэра  Твайфорда). И вот он с сумкой своей, в которой газовый ключ, пакля-подмотка, ножницы, кусок резины и прочая ерунда, идет по этажу. У туалета уже очередь, взоры с надеждой обращены к приближающемуся "специалисту": засор! Цеховой сантехник, привыкший свинчивать и развинчивать разные трубопроводы, тройники,  краны  и прочее, зашел в белоснежный туалет, оглядывается: что винтить? Мужчина из  очереди подсказывает, что тут засор, и где он.  Сантехник засучил рукав, затолкал руку в залитый унитаз, с видом исследователя долго что-то там нащупывал, анализировал конфигурацию канала:  почему засор стал возможен?  В итоге вытащил руку с некоей пахучей массой на ладони, некоторое время изучал ее визуально, а так же, как в заводской лаборатории, на сжатие, а потом поднял оскорбленные рабочие глаза на "праздную" публику:
-  Так вы что сюда,  наср...  , что ли?!
Плохо  еще  мы   популяризируем   гениальные   изобретения   человечества.


                Часть 8.  Рутина. Что-то в этом есть.


Сэр Твайфорд, следивший за ходом совещания, был, конечно, на стороне Вдохновенного, потому что любая неразбериха подальше от Лондона  -  это  хорошо!  С английским спокойствиенм он ждал идеологического закрепления.  Утюгов и главмех посмотрели на свои  часы: у каждого время еще было.
          -  У вас книжки какие-то интересные,  -  кивнул Утюгов на полочку.
-  Ну, это только азбука,  -  со знанием дела ответил Вдохновенный.
-  Только азбука?  -  подзадорил Утюгов.
-  Здесь нет еще разработок с расчетами и формулами по теории управления...
-  Формулами?  -  усомнился Утюгов.
-  Всё поддается формализации.  Я не о формализме говорю, надеюсь, это ясно. По службе главного механика я уже кое-что набросал.

Брови Утюгова в судороге изогнулись и на некоторое время сделались не мужскими. Он спросил:
-  А что вы сейчас вообще читаете? Дома?
-  А ты как думаешь?  -  спросил в свою очередь Вдохновенный.  -  Сочинения Екатерины Второй.
-  Да, всё это интересно...
Лицо Вдохновенного просветлело, во все стороны стали исходить флюиды эффективного посттехнократизма, не принимаемого домостроевской идеологией отечества.
-  Нет, не то интересно,  -  продолжил Утюгов,  -  что   вы  там  что-то  набросали,       а  то,  что  так   надеетесь  на  теорию,  на  формулы.
-  Опыт и достижения науки заставляют,  -  парировал главмех.  -  Они универсальны, но всё заполонила рутина. Взять хотя бы завод...  Уравниловка! Она  -  гиря на ногах, особенно у тех, чье призвание  -  руководить. Систему нужно менять...  Менять!

Утюгов внимательно и даже с интересом выслушал Вдохновенного.
-  Да-а, -  протянул он,  -  рутина.  В этом слове  есть что-то естественное, этакое природное...  Хочешь есть  -  значит, хочешь работать! Хочешь! Поэтому на заводе у нас  во главе угла  -  производство. Директор (я знаю) внимательно слушает всё: о новшествах в оплате, об озеленении, о культуре, но если только это ни на долю процента не помешает производству. Оттуда,  -  Утюгов показал пальцем наверх,  -  его назначили именно для этого! И что это? -  Она самая, рутина!..  М-да, очень неприятно: три дня лишнего простоя,  -  перешел Утюгов на злобу дня.
-  А это и есть результат и проявление рутины.  Антинаучности!  -  главмех и сэр Томас Уиллиам Твайфорд прищурились на полочку с книгами.  -  Ведь всё уже на блюдечке поднесено.   Нужен  прорыв  в  другие  методы  работы!

Вдохновенный остановился, потому что о новых методах в работе или ничего, или уж подробно и предметно. Очередь говорить перешла к Утюгову:
-  А я вот побаиваюсь новшеств. Начнешь, а вдруг уволишься? Кто замысел продолжит? Попустятся, а про тебя скажут: авантюрист! А всё просчитывалось!..  По теории. И случится, как вот сейчас, какой-нибудь где-нибудь дисбаланс...  Мы  хотим освободить... нет, заменить человеческую голову, чтобы вообще работала не она. А что будет делать голова?.. Это очень даже не пустяковый вопрос. Но, слава Богу, рутинную работу человека и его головы заменить невозможно...

Вдохновенный побарабанил пальцами по столу: регламент! Утюгов согласно поднял ладонь:
-  Один показательный случай!  Помните, вы первый раз на ремонтный участок пришли? Мы точили срочно вал, а начальник цеха еще только докладывал об аварии директору, то есть я еще не получил распоряжения всё другое отложить. Так вот, по оперативности ничто не сравнится с человеком  -  никакая система или бюрократическая цепочка. А случай был до вас, на соседнем инструментальном участке, где мастером Василий... в общем, Вася! У него была такая интересная крепкая записная книжка, как кусок хозяйственного мыла...  В ней всё о всех пятистах  заводских штампах и о всяком другом инструменте, о запчастях к ним и полуфабрикатах, даты изготовления и проведенных ремонтов, наличие инструментального металлопроката и тьма всяких пометок  галочками, кружками, треугольниками...  Бегут: штамп сломался! А Вася: к начальству! Пусть для вас прикажут, а другим откажут.  А сам тут же шасть в свою записную книжку, что-то там вычитал,  и  вот  уж  это  шлифуется  для штампа... Уже  звонят: быстрее! И так далее. А Вася: "Почему штамп не наладчик ставил?"  Или: "Штамп отремонтирован был месяц назад". То есть воспитывает, обещает постараться, а деталь (пуансон. например) уже понесли в цех...  И вот решили  "неудобного" Васю заменить: создали специальный отдел подготовки производства, пять работников, "Положение", "Должностные инструкции", процедуру заявок, плановость профилактик и прочее. Короче, решили Васю настоящего заменить Васей искусственным, и вскоре всё застопорилось: заявки принимаются, фиксируются, запчасти выпускаются, складируются, аварии специальным образом протоколируются и анализируются...  А завод почти встал! Потому что все, что на складе оснастки появляется  -  всё не то! Ладно, хоть не побоялись посмотреть правде в глаза: распустили отдел, "ненужного"  Васю опять заставили взять свою записную книжку, и всё заработало  -  не без  ворчания Васи, не без жарких "отказов", не без нервов, но задышало, зажило!.. Так что все эти книжки  -  это интересно, но не более того. Я так думаю.

-  Причина ясна: новшество внедряли не системно. Локально!  -  вынес вердикт главмех, прослушавший летопись внимательно.  -  А надо  -  тотально! Тут нужна команда единомышленников, охватывающая своей активностью весь объект преобразования. Системный метод. Слыхал?..  Кстати, это тоже открытие. В самой науке прорывы в новое натыкаются на ослепленность прежним опытом, и тогда ученые зовут к себе... студента! Пусть несет какую-нибудь оригинальную ерунду, свойственную молодости, и на фоне ее придет наконец-то озарение...

Вдохновенный нес не ерунду и не пустые оригинальности, а что-то рутинно необходимое, насущное, и  поэтому к Утюгову "озарение" не спешило. М-да, очень трудно, видимо, внедрить что-нибудь "сверху".
-  Да, да,  -  согласился Утюгов.  -  Я вот частенько задумываюсь: инженеров много,   и  только   один   из   них  -  директор.   А  ведь  таких  специальных     институтов      нет       Но директор  только он, потому что только он  -  "единомышленник"...  Как вы думаете, кто-нибудь из заводских инженеров мог бы руководить заводом не хуже  или даже лучше директора?
-  Хм,  -  принял вопрос Вдохновенный,  -  на это есть тесты и вообще много чего разработано.  Если разработать и назначить процедуру...
Тут к Утюгову пришло небольшое озарение, и он перебил шефа:
-  Так, может, распространить на заводы  -  как это?  -  всеобщее избирательное право, равное, тайное. А что!
Вдохновенный подозрительно посмотрел на Утюгова и даже обернулся на сэра Твайфорда:
-  Думаю, тогда бы очень не поздоровилось застою, и уравниловке, и сегодняшней рутине...  И, главное, на общепризнанных принципах демократии, то есть с сохранением равенства...  Конечно, могут пострадать начала централизма...  Мечтатель ты, оказывается, Утюгов! Наша избирательная система...  Надеюсь, ты знаешь, что это такое.

Тут они оба непроизвольно обернулись на дверь.
-  Да всё у нас с избирательной системой нормально!  -  Воскликнул Утюгов.  -  Выдвигаем,  голосуем,  выбираем таких,  которые  потом  ставят нам  примерно   такого же директора, так что его мы как бы сами впрямую и выбрали. Как бы!  А почему его сразу непосредственно не избирать?
-  Но тогда это дожны быть настоящие выборы,  -  тихо воскликнул шеф,  -  а не те...  Ну, ты знаешь, о чем я.
-  Знаю. Конечно.  Вот у нас Валя работает, депутат. И дело не в том, что ей с мужем разрешено оставаться после работы на два часа и работать еще по ее наряду, чтоб было под двести процентов выработки, как у передовички: ведь она от рабочего класса, и чтоб тити-мити были на одежку и прочее в ее депутатском деле.  И дело  не в том также, что ее где-то (может, и не у нас вовсе) выдвинули в облсовет по разнарядке, а потом единогласно не глядя проголосовали на нескольких избирательных участках. А дело в том, что ее "избрали"  все, а за что особенное  -  не видно. Так вот эта Валя  -  сама рутина! Директор со своим производством за такой властью, как за каменной стеной. А он  -  главный страж производства,  пошибче парткома заводского...

Вдохновенный испытующе взглядывал на Утюгова:
-  Не пойму, так ты за рутину?!.. За уравниловку, разболтанность, против стимулов?  Ведь речь как раз и идет о прогрессе производства...
-  Поправлю!  -  перебил Утюгов.  -  Обычно речь  идет только о прогрессе,  а производство  -  оно как-то больше молча осуществляется.
-  На всех уровнях дожны быть инициативные, заинтересованные люди,  -  продолжил Вдохновенный тезис о прогрессе.  -  "С избирательной системой нормально"!..  Что нового может принести твоя Валя? А вот если бы выборы были действительные... 
Вдохновенный замолчал, потому что закончил фразу.
-  То,  -  продолжил фразу Утюгов,  -  большинство проголосовало бы "по-старому": все равно за кого.  Большинству не только не до политики, но и не до производства, на котором работают. Правда, предпочитают работу интересную...  И когда держишь в жестком кулаке, тебе же и спасибо говорят, а то, мол, надоедало ждать конца смены. Человек редко сам себя может держать в кулаке, и благодарен, если ему в этом помогут...  Меня бы никогда на  заводе  не избрали, потому что у меня на участке существует сильная "партия" подпольного делания гаражных замков "налево", а я враг этой партии. Поэтому вопрос не в избирательной системе, а в уровне избирателей. Пока существующая система  -  самая лучшая!
-  Да пусть даже так,  -  согласился "в целом" Вдохновенный,  -  но в руководстве при  действительном выборе хотя бы появлялись новые люди, с новыми подходами. Ты, Утюгов, ретроград!
-  Хм,  -  раздумывал Утюгов,  -  а вы помните эмблему медицины: ядовитая змея над рюмкой со снадобьем. Новое может как вылечить, так и убить, а принцип звучит так: Не навреди!  -  Тут Егор подошел, как учитель биологии к чучелу, к полочке с книжками.  -  Я не против нового и лучшего, но я против всеохватно и кардинально нового, в том числе и в выборах. Да вот взять хотя бы вас: вы уже полновесно избраны на должность самым демократичным голосованием: вы сами выдвинулись, отрекомендовались, вас назначили (то есть избрали) избранные нами власть и дирекция, вам дали мандат доверия и даже гарантировали "неприкосновенность":  ваше решение менять анкера оставили для исполнения. Так что зачем огород городить? Новое  -  оно давно уже  незаметно   существует и не исчезало...

Главмех поднялся, давая понять, что совещание окончилось, притом по повестке хозяина кабинета:
-  Утюгов, ты давно должен был заменить анкера, но ты, видимо, и не заметил этой явной неполадки. Это, полагаю, из-за отсутствия должной квалификации. Переаттестацию в своих набросках я уже запланировал.
Утюгову оставалось ответить на этот щипок и удалиться, и он ответил:
-  Василь Васильич, а вам не оторопно было сесть в кресло главмеха с образованием электрика?..  Простите, инженера-электрика. Может, тут есть даже какая-то разница.
-  Выйди вон!
Утюгов поднялся:
-  Это тоже  от отсутствия  квалификации.
-!
-  Вы  будете  для  начала  прощены,  но  обретете  уже  другой...   статор!
-  Статус,  черт  подери!  -  не   выдержал   сэр   Твайфорд.
Утюгов этого  не слышал, так как уже показал сэру Твайфорду тыл. По коридору в сторону актового зала струились участники партхозактива.


               



                Часть 9.  Устраннние дисбаланса.
 
Выходя, а точнее, почти убегая от Вдохновенного, Утюгов оставил дверь кабинета настеж открытой, подмигнул в отделе девчонкам и, как при пожаре, стремительно направился к выходу из заводоуправления. Участники партхозактива выползали изо всех щелей и казались какими-то черезчур большими, некоторые озирали Утюгова с головы до ног или просто оборачивались, и он чувствовал себя ни за что обращенным в свинью. Домой, ненадолго домой! На улице странный вечерний зной. Забыться в кресле, напившись квасу.  Летом он больше всего любил квас.
Не рано ли бригадир отпустил слесарей? Утюгов забежал на участок: мужики еще колупались у верстаков или, вернувшись из цехов, раскладывали инструмент, на последний долгий перекур еще не сели. В эти дни Утюгову было не до коллектива.

У проходной против ворот нетерпеливо фыркал грузовичок. Вахтер долго прилаживал  костыль  под  плечо,  к  кнопке  ковылял  как  черепаха.
-  Куда?  -  подбежал Егор к кабине.
-  За сеном! Садись, в твою сторону,  -  открыл дверку шофер.
-  Я бы помог, умею,  -  заговорил Утюгов, когда машина тронулась,  -  да обратно на завод надо...
-  Э-э, какой из тебя помощник? -  Меха-аник,  -  усмехнулся всем довольный шофер.  -  я уж сам, по-крестьянски, надежно... До дождя успею, тент прихватил...  Самая лучшая помощь  -  не мешать. Правильно я говорю?
-  Совершенно верно!  -  согласился Егор.  -  прямо в точку.

Он доехал до самого дома, услышав на прощанье еще раз "правильно я говорю?" Любы еще не было. Но в квартире сегодня было по-особенному пусто, как в чужой, куда ты проник нечаянно или с дурными намерениями, то есть как вор. Всё это, очевидно, потому, что Егор запланировал сегодня к восьми вечера "вернуться" на завод, чтобы в девять быть у Лины.  Он напился квасу, уселся в свое кресло, но забыться  без  забот сегодня тоже не получалось. Утюгов решил забыться как-нибудь "жульнически", и у него получилось. Может быть, потому, что к Лине он сегодня уже не пойдет. Он полудремал, краем глаза следя за часами. Пять! Где же сегодня Люба с дочкой? Пора, пора на завод, чтобы устранить этот чертов дисбаланс до ночи и спойно дома выспаться.

Когда Утюгов обмозговывал посещение подруги (Лина ведь не была еще его любовницей), он вместо имени Лина употреблял словосочетание "на работу". Да и это не значит ничего, так как больше всего любовников и любовниц как раз на работе и водится.
Он оставил записку, что деньги получил, и половину можно тратить. Что он уходит на завод устранять дисбаланс, возможно, до утра. Он не стал прихорашиваться и вышел из дома. Руки в карманы, он зашагал в обратную сторону, к заводу. Деньги он оставить забыл; ну, да целее будут.

Случается, люди включаются в поиск, в творчество, и решающим тут оказывается азарт - штука, правда, не самая благородная. Когда Утюгова в то ажиотажное утро заставили слезть с пресса, не дали разобраться с дисбалансом, Утюгов был как раз в самом азарте  -  и как ведро  холодной воды на голову! Это было все равно, что ворваться в спальню в самый интересный момент: всегда будет внутренний "зуб" на врывавшегося, даже при внешнем словесном примирении. Такой зуб в Утюгове точился на главмеха, хотя внешне они, как мы могли убедиться, разговаривали уже ровно. Сейчас Егору нужно было вернуться к тому состоянию, к азарту. Так что даже изнурение поиска не будет замечаться. Если вы заблудились в пещере и знаете, что она скоро будет затоплена, вы максимально соберетесь, включатся мозги  -  в поиск, а не в страх или панику. "Скоро" не значит "уже сейчас", и вы подождете свой азарт. Без него вы останетесь заблудившимся и даже затопленным. Утюгов неспеша топал к заводу и чувствовал, что входит, входит в азарт.

Всё и всех "доставший" дисбаланс не был страшен ремонтнику Утюгову. Он не был еще устранен, но был уже жалок,  был уже в панике, судорожно ухватился за природу, точнее  -  за непогоду в ней, но  непогода имеет свойство кончаться, и Утюгов шел сквозь эту портящуюся погоду, зная, что дисбаланс он этим вечером или ночью обязательно устранит, потому что уже начал. Уверенность  -  тоже счастье. Кругом  ему всё очень нравилось.

А "красная нить" дисбаланса молниями-стежками не то разрывала, не то, наоборот,  прошивала расползавшееся, бродящее черное небо. Запойные морды тяжелых туч с кровянистыми прожилками, с толстыми безобразными губами, с невидящими глазами плотным кругом склонились над городком, утробно покашливая почти непрерывным громыханием. Свинцовая ширь реки вовсе почернела и вся тряслась суматошными волнами, так как ветер дул сразу отовсюду. Невыходные плавсредства рвали тросы, цепи, садились килями на дно и раскачивались, словно это были большие разномастные поплавки, и на всех удочках разом заклевало. По проезжей части, напоминавшей стиральную доску, проскрипел педалями какой-то школьник, почти лежа грудью на раме велосипеда: он проверял, не наврал ли зимой учитель про сопротивление воздуха, тем более встречного ветра. Ветер пролетал над спиной, мальчик был счастлив и пытался поставить какой-то свой рекорд. У кого-то с веревки оборвало простыню, и она буквально побежала по улице, ни с кем не здороваясь, панически размахивая руками: я вам не подстилка!..  А Утюгов шел неспеша, погружаясь в азарт. Погода располагала!..

Кругом уже вовсю сверкало и громыхало, как в гигантской кузнице. Ливень еще не обрушился на Утюгова, но шумел лесной бурей  уже совсем рядом. Завод был в виду. "И все-таки дело в дисбалансе на самих дисках пресса. Как он там появился? Или почему проснулся? -  мелькнуло в голове три мысли. -  Диски-маховики  -  это застывшее, неменяющееся железо, а не подушки, которые нужно каждое утро взбивать..."  Утюгов остановился на крылечке заводской проходной, но не под козырьком. На него потоком полилось с неба, но он продолжал стоять на одном месте. "Надо не забыть позвонить Лине, что не приду". Вахтер за окном жестикулировал и что-то кричал, показывая костылем на козырек. Утюгов кивал, что понял, спасибо, и оставался стоять. А вахтер думал, что Утюгов не понял, и снова тыкал костылем, порывался встать и выглянуть в дверь, но махнул рукой.

Насквозь промокший Утюгов наконец появился на вахте и позвонил Лине. Он ни слова не сказал о настырном главмехе, хотя и подумал при этом: "Как груздь, лезет!" Утюгов сказал о непреодолимых обстоятельствах, о том, что вот и пришел его час, что теперь отложить работу уже нельзя, сказал что-то о сюжете и что они снова обговорят день и час прихода в гости. Конечно, Утюгов не забыл сказать, что жалеет и извиняется,  -  и всё быстро, глотая слова, торопясь. (Вот вам и производственный роман: работа и любовь должны способствовать друг дружке, но творится всё наоборот).
-  А, ты же главный герой!  -  отвечала Лина раздраженно уже в конце разговора.  -  А я... второстепенная героиня...
-  Да нет же, Лина, нет! Мы оба главные,  -  оправдывался Утюгов.  -  Сюжет именно таков! А второстепенные...  это...  это...  депутаты.
-  Какие еще депутаты?  -  еще более раздраженно возмутилась Лина.
-  Ох, боже мой! Да это так, распространение...
-  Утюгов, не сбивай меня!  -  незнакомым, холодным голосом выговаривала Лина собеседнику.  -  Для себя я не второстепенная! У меня такая же жизнь, как у всех. Уж ты выдели мне хотя бы одну часть, чтоб я сама решила, что мне вообще делать, и не вмешивайся...  Мне не нравится такой роман... с такими шараханиями! Не включай меня больше никуда в своем сюжете, не включай до самого финала и конца... Ради Бога!
-  Лина!  -  хотел Утюгов сказать еще что-то, как-то соединить вдруг "разорвавшийся" сюжет,  но  трубка  была  уже  положена.

Утюгов направился в цех, к прессу. Для начала он кое-что снял с себя и повесил сушить на паропровод и стал смотреть на пресс свободным взглядом экскурсанта. В голову ничего не приходило, впереди были вечер и ночь.  "А нужно сделать вот что,  -  решил Егор, так как с чего-то надо было начинать, и это было с ним не  первый раз.  -  Вымазать контейнер солидолом и подвесить на кран-балке к дискам. Включить, диски начнуть вращаться "с биением" и задевать определенными местами за солидол  -  и пометят себя, то есть места дисбаланса. Да-да, и будут ли эти места совпадать с балансировочными высверловками?" Именно с такой пунктуальностью формулировалось решение, чтобы быть не пустым. Для начала он просто попробовал включить пресс. Завыл, разгоняясь, двигатель, зашуршали приводные ремни, пресс запокачивало, больше, больше -  и Утюгов нажал красную кнопку "стоп". Анкера  -  вот они, завинчены-затянуты - ни при чем! Уже можно говорить, что главмех опозорился. Так...  Электрики опять закрасили табличку на моторе. Утюгов  терпеть этого не мог!  Он достал из кармана связку ключей, выбрал один из них и стал аккуратно соскабливать краску: мощность семь киловатт, правильно...   Косинус фи, черт с ним...  Обороты: две... две восемьсот с чем-то... Мотор-трехтысячник для этой хабазины?  -  Утюгов усомнился. Проклевывался продуктивный вариант поиска причины дисбаланса.  Что за радость  слегка кружит голову? Ведь мотор снимался для профилактики. Тот ли мотор поставлен обратно? Утюгов аккуратно открыл шкаф управления с приборами, куда он спрятал паспорт станка, достал этот паспорт и быстро нашел: мотор должен иметь полторы тысячи оборотов! Вот она, причина! Вот он, "дурак"! Ах ты, подсунутый под компас топор! Долбанные электрики! Допустить такую небрежность, спутать двигатели! Диски заводом-изготовителем отбалансированы только на соответствующие обороты, их превышение ведет к "дроблению", к проявлению оставшегося ничтожного дисбаланса...   "Дурак"  -  он всегда проще пареной репы!  И всегда при полностью "механически" исправном механизме. Что ж, теперь всё это  -  в копилку опыта! Утюгов сел на табуретку штамповщика, повращался на ней,  понаваливался на спинку, отдохнул. Он, Утюгов, нашел причину дисбаланса! Но остается немедленно найти дежурного электрика и сменить мотор, чтобы, как говорится,     провести  испытание  и  окончательно  закрыть  вопрос.

На станках механическая и электрическая части, порой, так сплетены, что, бывает, электрики и механики, или слесари,  ругаются и спорят, сваливают причины поломок друг на друга, находят в работе друг друга огрехи, прощают их. Поэтому Утюгов не сердился на электриков. Важно, что причина дисбаланса была не в анкерах! Утюгов бы еще тем утром  разобрался во всем и попенял смежникам "в рабочем порядке". Это дело обычное: драчка электриков и механиков. Дерутся все: политики с эстетиками, юристы с моралистами, аристократы  с  бюрократами,  новаторы  с  консерваторами,  и  только  грибники  -             с   грибниками   же   и,  в  основном,  летом.


                Часть 10.  В этой части не будет рассказано ни о чем.

                Единственный наш долг перед
                историей  -  перечитывать ее.
                Оскар Уайльд

По просьбе Лины в этой части не будет рассказано о том, что она делала после звонка Утюгова, о чем думала, какие жизненные вопросы решала, узнав, что Утюгов, к их сожалению, не сможет прийти.


                Часть 11.  Прометеевы Гари.  Анархист.

                "Убеждения что темница...  -
                а  чтобы  судить о ценном  и
                неценном, нужно, чтобы  ты
                п р е о д о л е л,  п р е в з о ш е л
                сотню  своих   убеждений..."
                Фридрих Ницше

Дежурил во вторую смену Иван-Электрик, как звали его все. Утюгов знал, где найти Ивана, и пошел за котельную на пустырь  -  на Прометееву Гарь. Так называли это место с легкой руки Ивана-Электрика. Егор обогнул котельную  -  так и есть: электрик сидел на корме вросшей в землю лодки или того, что от нее осталось. Когда-то тут что-то сгорело, площадку проутюжили бульдозером, а заодно и проломили борт Ивановой лодки, которую тот приволок, чтобы поремонтировать во время дежурств. Основание площадки представляло собой смесь угля и шлака, горелых гвоздей, битого стекла, вылинявших тряпок, щепок и прочего и блестело, прополосканное дождями, как водная рябь, но скорее, как нечищеная сковорода. Лодка упокоилась на краю площадки у кустов под двенадцатиметровым обрывом, поверх которого в диких зарослях был заводской забор. Обрыв тоже был почти вертикальный, без растительности, как разрезанный кулич, местами обвалившийся на площадку, и там стал расти иван-чай. Вверх по обрыву шла крутая "горная" тропа, кое-где заботливо обихоженная ступенями  -  для свиданий там, на верхотуре, в кустах, под забором. Эта тропа знала многое и многих, а значит имела некоторое представление обо всех, но еще более многие ничего этого не знали, не хотели знать, боялись "в это" поверить: отворачивались от блуда.

Ему было восемьдесят два...  Дат нет, под шестьдесят, то есть все равно много. Иван- Электрик вычерпывал консервной банкой воду из лодки, чтобы было куда поставить ноги: ливень наполнил, а может, пополнил лодку, как корыто. Старый, сутулый, в толстых очках, Иван был похож на утонувший в строке вопросительный знак. Он выплескивал воду за борт, в ненасытную угольно-шлаковую смесь, и казалось, что лодка потихоньку поднимается, а вопросительный знак всплывает на свое место в строке.

Прометеева Гарь в обрамлении зелени выглядела экзотически-привлекательно, и Утюгов невольно остановился, оглядывая пейзаж. Иван-Электрик заметил его и окликнул.
-  А знаешь,  -  отозвался Егор вместо приветствия,  -  на что всё это похоже?
-  Знаю,  -  ответил Иван.  -  На атлантический берег Франции во время отлива. А там,  -кивнул он на забор вверху,  -  стены замка.  Ты это хотел сказать?
-  Может быть,  -  согласился Егор, подходя и тоже садясь в лодку.  -  А ты, случаем, не по этой тропе сошел сюда?
-  Молодой человек!  - барским голосом ответил Иван, но тут же, усмехнувшись, перешел на свой.  -  Пошел ты к черту!..   Я, как и ты...  с  моря.

Иван-Электрик был идейным, то есть отпетым анархистом, но об этом на заводе знал один Утюгов, потому что Утюгов, в свою очередь, был "настоящим" коммунистом.  На почве идейных споров и вскрылось, что электрик  -  анархист. В их теоретической борьбе пока  имел место некоторый паритет: Иван был бесцеремонен в наступлении и весьма убедителен, но Утюгов был молод и находчив, да и "политпросвещен". Иван уже устал от жизни, имел пристрастие к спиртному и всё боялся, как бы его не выгнали с работы перед пенсией, до которой оставалось года два.
-  С моря,  -  задумчиво повторил Егор.  -  Ну, расскажи что-нибудь, Иван. Спорить сегодня не будем...

Иван-Электрик, сунув банку под лавку, для начала легко, автоматически проспрягал десятка два немецких глаголов, начав с "шпринген", рассказал, как Прометей украл у Зевса огонь, затем опять пообещал, что повесит Утюгова первым, когда придет их, анархистов, время, именно за то, что Утюгов честный коммунист, а значит самый упертый, и в завершение попросил, на удачу, три рубля, так как он не пил с позавчера. Утюгов, поводив глазами и всё переварив, достал ему три рубля.

-  И все-таки почему опять именно меня первым?  -  не без возмущения возразил Егор.
-  Так ведь ты самый честный из честных, оплот власти. Ну, ладно, так и быть, не первым, но в первых двадцати обязательно!
-  Слава Богу! Может, не успеешь...  А ты место это Прометеевой Гарью назвал в каком смысле  -  в ругательном или хорошем? Прометей-то кто для тебя? Герой?
-  Да уж в каком хорошем?! Откуда огонь-то он взял  -  думаешь, с неба? Из-под земли, от Аида! Кабы с неба, так огонь был бы без дыма, без копоти. Языческие боги...  Они сами передрались да пере...  и людей тому же научили,  -  Иван кивнул на тропу, потом на черную площадку.  -  Вот это мертвое место и есть весь мир, Прометеева Гарь.
-  Какое же мертвое? Вон цветы растут,  -  Егор посмотрел на зацветший иван-чай.  -  Послушай, а как ты вышел на этого Прометея, название придумал? Я вот только про Данко знаю.
-  Горький, школа, понятно...  Никто обо мне ничего не знает  -  и не узнает.  А вот  мифологию положено знать! И пару языков чужих. Я ведь Бакунина-то на немецком начал читать, ты вот и не поверишь...

Некоторое время собеседники молчали, курили. Егор смотрел на Ивана:
-  Интересно, чем тебя притягивает, кроме лодки, это пропахшее мокрой золой место?
-  Я потому здесь,  -  отвечал Иван-Электрик, подняв на Утюгова свой уже старческий лик с толстыми очками,  -  чтобы помнить и не обманываться вашими законами, властью... Я теперь уж не Бакунина читаю,  а  Кропоткина...
-  Тоже анархист?
-  Можно и так сказать. Да вот и ты чем не анархист? Тебе бы лекарства какого чуть!.. У меня все они по полкам: вверху, кто "за", внизу  -  "против".  Маркс  -  тот и вверху, и внизу... У тебя сколько полок книг?
-  Да я, Иван, больше как-то всё газеты да журналы читаю.
-  Понятно,  -  кисло заметил Иван,  -  читать научен.

Утюгову всегда было интересно с Иваном, Ивану, видимо, тоже. Утюгов спросил:
-  Слышь, Иван, если Прометей не по тебе, так, может быть, ты за Христа?
-  За Бога единого?  -  уточнил Иван-Электрик.  -  Да, когда-то шибко я увлекался этим, да только во времени был ограничен, а теперь уж из меня ни поп, ни богослов...  о самом Боге я тебе ничего не скажу  -  не знаю! А что касается Иисуса,  -  Иван устремил взор в некую точку пространства,  -  он неплохо начал, да только зря поторопился и сослался на Бога-Отца.  Люди уже знали  власть, эту заразу, и отреагировали как власть  -  на власть, и первого анархиста распяли...  Так что да, я за анархиста Христа, но если Бог  -  власть, то я, разумеется, против всякой власти.

Тут "лектор" сделал небольшую паузу  -  для проглатывания слушателем первой порции здорового, незамутненного явства. И продолжил:
-  Вот почему язычество появилось?  -  Чтоб каждой страсти придумать власть  -  своего бога  -  и всякие свои постыдности спереть на нее. А вера в единого Бога повыгоднее: всех  -  и царя, и блудодея, и...  -  да всех-всех одинаково уговаривает, к одному зовет, как почти и мы, анархисты.  Да вот только упор опять делается на власть: Владыка! А может, Владыка  -  это не власть! А если опять власть, то одной ногой все  застряли в язычестве...
-  Погоди, Иван,  -  поднял руку Утюгов.  -  Расшифруй-ка, а что такое власть?
-  А это как к ней относиться! Власть  -  это я, когда на дежурстве: управляю всем электрохозяйством, пока другие отдыхают, но при этом я могу еще рубить кабеля, печатать приказы об увольнении, а я вот сижу с тобой, философствую. Понятно?
-  Понятно. Ври дальше.

Поскольку власть  -  главный враг анархистов, Иван-Электрик заметно оживился:
-  Дело в том,  что сам по себе  Бог  -  он, может быть, и не власть, поскольку выбор дает  самому человеку: прийти к Нему должен ты сам, именно ты и никто за тебя, но люди поняли  Бога по-своему -  как власть,  и началось:  раб Божий, Бог накажет, Бог простит, кайся, молись...  Синайское законодательство Богом людям было дано,  а не государству, не властям.  А Константин  (был такой,  Великий)  он напрямую христианство в помощь власти приспособил.  Вот и вы, коммунисты,  прости меня, Господи,  религию зовете властью тьмы.  Центр тяжести как бы не туда смещен  -  на принуждение...
-   Смещен, значит налицо некоторый дисбаланс,  -  подсказал Утюгов.
-  Ну, если хочешь, вроде того,  -  согласился электрик  и продолжил.  -  Бог велит подчиняться начальникам, но каким?  Тем, которые выдвинулись в военном искусстве или в богатстве, то есть стихийно, в условиях безвластья, анархии! Подчиняться кому-чему?  -  Успешности!  А люди запомнили одно:  любая и всякая власть  -  от Бога.   Подчиняйся  -  и всё!  "Начальники" те первые растворились бы, может, сами собой, да понравилось всем или привыкли, начали выбирать да назначать власть, придумали даже слово  "демократия". А мало ли, что слабому человечку может понравиться!..  Власть!  -  А все равно сплошные революции:  нутро бунтует против всякой власти, а придумать другого не могут.  Так что любая власть опарафунится.  Революции  -  это порыв анархии.  Я согласен с вами, коммунистами,  -  с отмиранием государства, да только вы сами предали свою первоначальную теорию: у вас и бюро не бюро, а Политбюро!  Вот вы и ненавидите религию, потому что истинное христианство  -  это и есть уход от любой земной власти. Да только власть и христианство приручила, коллегой сделала...  Поверить в Бога, Утюгов, это не в коммунисты записаться!..
-  А я и не записывался,  -  поправил Утюгов.  -  Я их к себе записал. Пока...  Что же  получается, Иван? Всякая эта власть, стало быть, анархией порождена?
-  Э, нет! Сначала безвластие (не анархия!), потом власть, а еще потом ее отрицание анархизмом.
-  Так, так,  -  искал Егор слабые места у Ивана,  -  и все-таки Всевышний не анархию подчеркнул, а подчинение начальству...
-  А еще смертные грехи и так далее,  -  подхватил мысль кормчий Иван-Электрик.  -  Власть  -  это закон или тоже заповедь? Заповедь! Когда по слабости людской многие заповеди не исполняются да отмаливаются  -  власть как закон теряет смысл: ведь нельзя выпячивать одну из заповедей. А анархизм не против заповедей, поэтому за анархией всегда остается смысл!  С другой стороны, если все заповеди всеми исполняются  -  опять одна анархия и ненужность никакой власти. Понимать надо!  Эх, Утюгов, заставь тебя Богу молиться, так ты и лоб расшибешь!..

Егор, сидя на носу лодки, потер лоб:
-  Хм, а ты неподчинение одной из заповедей выпячиваешь.
-  Свободному уму нечего бояться,  -  продолжал наступление Иван.  -  Вот и Кутузов сдавал Москву...  А мозги свободны только у анархистов  -  по определению!  В каждом человеке есть только человек, которого надо освободить...
-  Нет, Иван!  -  перебил Утюгов, нащупав долгожданную слабинку.  -  Нельзя полностью освободить ни мозги, ни человека, так что твоя анархия  "от такого-то числа"  -  не выход!  Не путай мысль с действием:  так называемая  "свобода мысли"  -  это свобода высказывания, то есть действие. Но и не высказанная мысль не свободна в любое время: куда девать заблуждения, прежний опыт, логику?  Логика делает мысль лишь более свободной.  Мозг свободен, когда мертв.  Так и сам человек. Вот ты сейчас есть, как работник. А кто ты дома?
-  Кто?
-  Труп работника, абсолютно  свободный  от  производства. А на работе ты труп домашнего человека, свободный от семейных трудов. Свободному от недостатков человеку, конечно, не страшна и анархия, как и власть тоже.  А где взять такого человека?..
-  Вот, вот,  -  вполне согласился Иван,  -  пока есть власть  -  все трупы.  "В мозгах прежний опыт. Логика!"  Откуда ты взял, что она есть?! Ее нет, иначе Христос не говорил бы притчами, а юмор сочиняли бы машинистки в машбюро. Любая логика сама противоречива, а употребляется для непротиворечивости! Свобода, хотя бы и мысли, это, дурень, состояние, а потом уж содержание. Какое-нибудь подходящее содержание у несвободной мысли  -  преходящая случайность... Убери  власть  -  и люди сами освободятся, для Бога в том числе, и будут делать, что хотят, и в итоге в них останется одно добро: принимай, Господь! Люди вообще по природе своей анархисты, но с забитыми властью мозгами. Вот ты, например, уже безнадежен, и тебя мы повесим первым  -  я даже прослежу за этим...
-  Ну, опять...  И что тебе так хочется именно меня повесить первым?
-  Потому что ты хороший парень!.. Но неисправимый дурак: думать ты разучен напрочь.  Ты ведь  с активной, так сказать, позицией, открытый, искренний, с чувством достоинства и так далее  -  всё это сыграло с тобой злую шутку:  ты впитал в плоть и кровь всю скверну власти и будешь, в случае чего, бороться за нее, точнее, для нее до конца! Другой заколеблется и будет наш в конце концов, а ты...  Дурак неисправимый!  Извини уж... Бог мог спасти Христа, но дал распять, так и с тобой...
-  А я не обижаюсь, потому что дело-то в сути! Рассуждать надо трезво, а в тебе...  пустая горячность, весь этот твой анархизм. Он просто невозможен!

Иван словно весла бросил: наклонился с кормы в сторону носа лодки, к Утюгову. Лодка  бесшумно плыла по инерции по черной блестящей поверхности  Прометеевой Гари.
-  А ты откуда знаешь?  -  спросил Иван.  -  А коммунизм возможен? Но вы же пробуете? Вот и нам надо попробовать. Ваш коммунизм, отрицающий Бога,  это вообще парадокс: мотор без электричества!  И построить его если и можно, то никак не с помощью государства,  а, скорее, с помощью Бога. Оттуда, кстати, он и пошел, коммунизм.  Но вы трусы мысли! По Марксу, цитирую, коммунизм  -  не догма, не идеал, с которым должно сообразоваться человечество. Коммунизм  - это движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Всё! Больше  ничего! А вы что сделали?  -  "Большевики должны взять власть!"  Партия разогнала стихийно возникшие Советы и организовала свои, кастрированные, а власть взяла сама!  Партия  -  ругательное слово.  Так всегда считалось в истории. Вы укатили Россию обратно в язычество.  Это там прилипчивые богини эринии, которые месть в людях блюдут.  А Господь призывал и призывает прощать. Чувствуешь разницу? Всякая очередная новая власть, наплевать какая, замешана на мести. Кабы на прощении, так ей незачем было бы и возникать. И только анархия никому не мстит  -  некому! Нет правителей, нет переворотов. Чистый, не изуродованный коммунизм  -  это и есть анархизм. Его призрак и бродил по Европе. Анархия давно уж внедряется, как вакцина против бешенства: монархии ограничиваются, умные демократии посмеиваются над своими конституциями, власть везде вытесняется. Вы просто забыли, что коммунизм  -  не брат капитализма, а его любимое дитя. Соображать умеете, а думать разучились. Надо быть ответственным перед идеей!..  Ишь, "невозможен"! "С такого-то числа"!  -  передразнил Утюгова Иван-Электрик.  -  Приход анархизма вы представляете себе на языке своих предрассудков. Кстати, анархизм никуда и не уходил, но пока не шибко и вмешивался, в силу своего характера, но критический момент настал, и вот-вот начнется! не без крови, конечно...

-  Удивляюсь я тебе, честное слово!  -  улыбнулся Егор.  -  В партию бы таких апологетов! Таких идейных...  А то на собраниях больше про умывальники да про регламент говорят.  Не про Маркса...  Но как же у вас начнется, если ты, наверно, один анархист и остался?
-  А-а-а!  -  обрадовался Иван.  -  Нет, не поймал. А вас много, да?
-  Восемнадцать миллионов...
-  Вот! В этом-то и есть твердый залог, что ваше дело проиграно, что мы победим!.. Разуй глаза-то.  Ни с чем вы не пособились, всё валится. А я, анархист, пьяница по-вашему, уже и есть факт, что всё у вас рухнет. И тебя повесят первым...
-  Ну что ты будешь делать!  -  Утюгов даже хлопнул себя по коленке.  -  Да почему тебе хочется меня повесить?!
-  Так ты ведь все равно ничего не понимаешь! В тебе как пробка какая сидит!..  Эх, что с нами делает власть: иди туда, иди сюда, нет, извините, не сюда, ошибка, а вон туда,ой, не надо было, давайте снова...

Утюгов показал на ведущую к "месту блуда" горную тропу, как будто лодка только что подплыла к очередному диковинному берегу:
-  Ну, а к любовнице при анархизме можно будет?..
- Хм! А как ты к ней пойдешь?  -  с ходу ответил Иван.  -  Ведь жен-то не будет. Кого любовницей-то звать? И власти нет моралью давить. Хоть бабе, хоть мужику неведомо будет само слово "измена", понимаешь?
-  Это я понимаю, потому что это ты в коммунизме украл, в дале-еком будущем общества. А при нынешних мозгах и привычках, попавших в анархизм?
-  А то же самое,  -  быстро сообразил Иван.  -  Пошел  -  и иди! Кому ты нужен, кроме самого себя. Так нет же: ох, ах, рога! Потому что все следят друг за другом, потому что власть придумала "нельзя". Этим "нельзя" всё пропитано. И баба, и мужик за власть свою трясутся. Любовь, верность  -  всё в одной куче. А когда будет всё "можно"  -  всё будет перевернуто. Понять надо!
Иван-Электрик безнадежно махнул на Утюгова рукой.
-  Перевернуто, говоришь?  -  принялся "понимать" Утюгов. -  Не знаю, не знаю...  Вся  Христова мораль   -  это "нельзя". Заменить Христову мораль?!..
-  Ну, заменить, а что?..  Или перепонять! Потому что когда "нельзя"  -  значит позарез "надо"!  Так люди видят. А у самого Сына Божия морали-то и нет: попустись земным, доверься Божьему. Тоже своего рода свобода! Ты, Утюгов, не запутывай меня. И у Христа, и в анархизме человек сам решает, а у вас  -  Политбюро!  Свобода  -  там,  -  Иван стал тыкать прокуренным пальцем в заскорузлую рубаху.  -  Она чудеса может и будет творить...  А ты, поди, подпольно и в Бога веришь?
-  Да нет... Боюсь поверить-то!..  Поверишь  -  и уж наплевать будет на рога, на всё земное. Разве не страшно?
-  А какой страх?  -  спросил Иван на удивление бодрым голосом.  -  Ведь опять же поверишь-то ты! Опять же всё в человеке. Ты уверовал, и уж нет тебя прошлого, который может бояться... И все-таки вера  -  это плетка на небесах, из-за слабости человека на земле.  Богу-то плетка ни к чему, да люди вручили: Боужко, попаси! О! Лучше сказать: освободи да упаси от земного. А нужно стать свободным прямо на земле. Чтобы не шептать воровато "к любовнице", а взял да и пошел. Или не пошел...

Лодка как бы отчалила от горной тропы, медленно поплыла дальше.
-  Да, жалко земного,  -  выразился о себе Утюгов.  -  Боязно Богу-то отдаться,  -  и посмотрел на кормчего.  -  Да только я и в анархизм не верю. Такая авантюра! Дать вам волю  -  куда бежать потом?  Ты, Иван, конечно, мужик умный, анархист, да только вокруг человека не пусто, а культура определенная, устои стоят, как стены. Ты вот и сам к анархизму подключился, который до тебя был создан. А если вокруг пусто, "свобода",  -  не набедокурит человек-то? Ведь жить-то все-равно по каким-то правилам придется. Как ты в себе-то правила возьмешь?
-  Насчет правил:  у нас всё продумано. Еще и Бакунин сказал...  Короче, нет худа без добра:  наши правила  -  в переделке ваших.  Вы показали, как не надо делать  -  спасибо! Так что бояться нам нечего, а вам  -  есть чего!  Живи вот на этих головешках, ходи к любовнице, лупи жену...

На сегодня непримиримый спор живучего анархизма и имеющего "рабочую группу инвалидности"  коммунизма завершался. От симпозиума к симпозиуму повестка во многом повторялась, но стояния на месте не было, нащупывался в потемках путь потверже, может, к свободе.
-  А ты лупил?  -  поинтересовался Утюгов.
-  А то как же!..  Мир этот ваш  -  в тупике, да только вам, салагам, не понять еще...  Единственная профессия благородная  -  электрик:  тут и свет без дыма!  Почему я с тобой, как с другом, почти анархистом, разговариваю?  -  Фамилия у тебя Утюгов.  Надеюсь, она не от утюга на углях, а  с электричеством связана  -  по моей части!  -  Иван-Электрик направил указательный палец на Утюгова, как на утюг.  -  Вот перегоришь когда-нибудь, так вспомнишь меня, мол, верно всё мужик говорил; может, спираль попросишь сменить... Вот князь Кропоткин...  А, без толку тебе и говорить, хоть парень ты и хороший. Ладно, вешать тебя буду, так и быть, пятидесятым. Может, веревок не хватит...  А ты что пришел-то?

Егор рассказал про пресс, про мотор-трехтысячник. Иван-Электрик  закатился беззвучным смехом, успевая согласно кивать, опять показывал пальцем на Утюгова,  как будто  этот дисбаланс на прессе подчеркивал правоту анархиста.
-  Так это я...  в понедельник,  -  смог наконец-то говорить Иван,  -  когда металл в цех завезли...  Я мотор поставил! Ах-ха-ха-ха!..
-  Анархист!!!  -  почти  прокричал  уличительно  Утюгов.  -  Дат не в вас, долбанных электриках, теперь уж дело.  Важно, что фундамент зря переделывали. Моя взяла! Повесят  не вас:  пожурят только, если до вас будет...

Иван продолжал смеяться, делая неопределенные  возгласы.
-  А знаешь, кто распорядился?
-  Какая разница?!
-  Э, нет!  Большая! Ваш главмех! Он сейчас и вместо энергетика, тот в отпуске...
Утюгов разом замолчал. Потом обратился к Ивану, как если бы тот и не слыхивал об анархизме:
-  Боже мой, Иван! Что творится в этой земной жизни!  -  тут Утюгов опять двадцать три секунды помолчал.  -  Да как же он удосужился?!  Ведь так можно и...  Да как можно?!..
-  А родной-то мотор досыхал, шкив надо было еще посадить на него... В общем, утром бы мотор уж стоял. Я дежурю, входит Вдохновенный ваш.  Так вы его зовете?..  А есть, говорит, еще семикиловаттник? Я говорю, мол, есть, да только мы привыкли родное ставить,  а то, бывает, крепление не подходит или что-нибудь еще  - зачем башку-то ломать?!  А он: "Не разговаривать!"  Туда, мол, шкив набей, и чтоб через два часа вон тот  мотор был на прессе, проверю!..  А, еще сказал: "Разболтались!" А мне-то что? Поставил, вот...  А была бы  анархия   -   послал бы я вашего Вдохновенного сам знаешь куда  -  на три фазы! И не трясло бы ваш пресс...  Не-ет, от всякой власти один вред, громадный вред человечеству!            Мотор-то менять будем, что ли?  Тогда пошли, власть! А то мне еще в магазин надо сбегать до закрытия.
-  А винный отдел до семи только.
-  А грузчик до закрытия! И после, когда сторожит...  Пошли!

Они ступили с лодки прямо в Прометееву Гарь-море и вброд зашагали по своим позициям:  жизнестойкий анархизм  -  в  электроцех   за  правильным  двигателем, а  коммунизм   вместе  с  ошибками  роста  -  к  разгаданному наконец-то  дисбалансу  и  зря  переделанному   фундаменту.



                Часть 12.  Бог есть.
                Бог подобен горизонту,
                ставящему предел нашему взгляду...
                заниматься  поисками  горизонта  -
                значит искать миражи.
                Эрих Фромм

Утюгов не видел Бога.  Ни разу.  Но он всегда знал и знает, что Бог есть. Сейчас Утюгов,   член самоискалеченной, мазохистской партии коммунистов, идет с Прометеевой Гари и, как и партия, слегка прихрамывает: он отсидел ногу. Интересно, что ногу нельзя "отстоять" или "отходить", но можно отсидеть. С Иваном-Электриком о Боге они говорили впервые, и сейчас Утюгов непроизвольно додумывал некоторые разбуженные сумбурным диалогом мысли. В цех он не спешил, потому что был, собственно говоря, не на работе, да по заводу и не разбежишься. Утюгов останавливался на каждом углу и у каждого столба и всё вокруг рассматривал, как вернувшийся из длительной отлучки хозяин. Всё его устраивает.  Но  тогда  зачем  виденное  не  раз  он  тупо  рассматривает?

Первое, что узнал о мире Утюгов и четко выразил  в себе словами, было то, что в мире, или над ним, есть Бог. А рядом, или под Богом  -  он, маленький Утюгов,                и то, что вокруг: выдыхаемый зимой пар, сломанная Утюговым ветка, куст черемухи          на  горизонте,  куда  он  потом  побежит  с  ребятами,  родственники,  чужие  люди, лампочки,   птицы,   самолеты,  облака,  зеркало,  карандаш.

Утром в Рождество Утюгов с ребятами ходил "славить". Песне научила бабушка, еще до школы. Разделив  улицы и дома, ватажками человека по три, по морозу, по сугробам, часов в семь утра они перебегали от избы к избе, заглядывали друг к другу в мешки, хвастались, завидовали. Ворота были открыты, в избе на полатцах вдоль печи остывали на листах кральки и шаньги. В маленьком шкафчике под самым потолком ( в "косынке") славильщиков ждали пряники и конфеты. Перед стоящими на божнице иконами таинственно горела лампадка. В избах ощущалось незнакомое торжество, глаза лучились.

Петь нужно было правильно и хорошо, иначе одарят скупо. И вот пенье, торжественное, радостное, под шаньгами, кральками и пирогами, под хлебом насущным:  "Рождество Твое, Христе Боже наш, воссияй миру, Свет Разума!.."  Теперь Утюгов половину забыл. Небо было звездою лучащимся, Дева святая родила Сына, пастыри с волхвами славословили...  Когда дело подвигалось ближе к шаньгам да конфетам, ватажка звонко заклинала, так что у хозяев шел мороз по коже: "Наш Бог, роди-родися, вечный-превечный Бог!!!" Потом, летом, ребята пытались заглянуть на облака, как будто на полати,  но  Бог  в  это  время,  видимо,  отдыхал  далеко  от  края.

Потом Утюгов слушал сказки учителей, лекторов о том, что Бога нет. Правда, а что есть  -  об этом говорили невпопад и самое разное. Однозначность мира проявляется в том, что какой бы лектор ни пришел к пытливому уму, он приходит, "чтобы невидящие прозрели, а видящие стали слепы", то есть чтобы, вопреки своим "смутным" намерениям, так или иначе подчеркнуть эти слова Иисуса Христа и подвигнуть людей к укреплению в вере, подобно тому как клубок лески при попытке его распутать запутывается всё больше  и  больше,  плотнее,  крепче.

Когда тебя учат, что долго подбрасываемая монета упадет столько же раз на орла, сколько и на решку, или что можно проползти на карачках под лошадью, и лошадь не шевельнется, в этом можно удостовериться, бросая монету месяц или года три и хотя бы раз, насмелившись, взять и осторожно, не дыша проползти-таки под лошадью. Лошадь, не поворачивая головы, будет внимательно за вами следить, а у вас и в мыслях не будет, проползая, больно ущипнуть ее за брюхо. То, что Бога нет, осталось для Утюгова недоказанным и непроверенным. Эти аргументы можно посчитать недостаточными или банальными, но у Утюгова для безусловного богопризнания имелись еще некоторые неопровержимые основания, о которых он не распространялся.

Знание, что Бог есть, является значимым при условии, что здесь вообще уместно слово "знать" по отношению к тому, про что мы не знаем, что это такое. Но и "что это такое?"  -  это вопрос, звучащий для думающего человека, тем более в возрасте, тоже банально, как вопрос "что такое бесконечность и как ее "представить себе?"" Представьте себе, что никакого конца нигде и ни в чем не бывает, а то, что "видится" как конец, вещь относительная: иным способом бесконечность не представить себе, и в этом ее содержание.  Бесконечность  вообще  нельзя  представить  себе,  как  и  Бога,  но  можно  понять.

"Богопризнание"  образует для человека только полдела: ведь нужно еще поверить в Него как в Бога, Всемогущего, шагнуть в Его сторону, принять Его предложения. У Федора Михайловича  "верю,  да не знаю,  есть ли он?", а у Егора Утюгова было наоборот: знаю, что есть Он, да не верю, что может быть что-то лучше земных радостей, пусть и бед, и хуже земных бед, что смерти нет, а ждет нас  либо вечный Свет, либо  вечная Тьма; не верю в его такую доброту и такую безжалостность... Утюгов был молод, поэтому, разумеется, больше всего любил земную жизнь и просто любил:  Любу, Лину...  Эта "часть дела" была для Егора камнем преткновения. Рассуждая с Иваном-Электриком о Боге, он опять больно запнулся об этот камень и сейчас, идя с остановками к цеху, по горячим следам  пытал  себя  разными  полуриторическими  вопросами.

Вот сейчас, например, он подумал: "Зачем было бы и верить, если было бы не от чего отказываться на земле?" И продолжил: "Если я что-то ненавижу на земле, значит уже отказался от этого!  Если люблю не всё  -  тоже отказался от этого "не всего". Если любовницу любишь именно ты, если тебе, а не кому-то еще верна жена  -  зачем тебе уже остальной  мир:  всё,  что  тебе  нужно,  твое!.."

Как видим, камнем преткновения для Егора были, по молодому делу, в основном вопросы  любви.  Он знал,  что наряду с понятием  земной есть еще   понятие Божественной, всеобъемлющей любви, но что это за Любовь такая, он, конечно, не знал, как многие и многие (но не все!). Он пытался и эту любовь постичь.  "Всё дело в превратностях любви, -  размышлял Утюгов.  -  Жена полюбила или влюбилась в другого, и муж ее возненавидел, разлюбил тут же: что же это за любовь?! Стало быть, большая, настоящая любовь нам еще не по зубам...  Наш "механизм" любви тоже разбалансирован, требует умного ремонта...  Вот этот дисбаланс бы устранить! Может, для этого и живем на земле", -  еще  подумал  Утюгов.  Через любовь, говорят,  лежит путь к Богу, но  через      нее  же  все  соблазны  и  ревность.  Себя  любим!..

О, как мы любим себя сегодняшнего! Почему нам не полюбить так же себя  другого,  завтрашнего?!..  Странно  и  даже  кощунственно,  что  такой  вопрос  возникает,  но  ему  суждено  "иметь  место".  В итоге размышлений Утюгов согласился, что Бог  -  не власть.   Власть  -  ты сам, но стать и быть свободным на земле ты сможешь, только по-настоящему доверившись Богу, отказавшись от земного,  то  есть  употребив  свою  власть...  Ну да, можно ли быть еще более свободным, если "отказался"? Какая голая истина!  Но "довериться Богу", "отказаться от земного"  -  и "отказаться от себя сегодняшнего",  это не одно ли и то же? "Отказаться!"  А  отказаться бывает одинаково трудно в обоих случаях. Но отказаться от себя сегодняшнего  -  осязаемое,  содержательное,  "производительное"  дело, и если это одно из истинных проявлений твоей свободы, то такая истина         свободы   не гола,  а  конкретна  и  богата.  Вот  так  Утюгов  дошел  до  цеха,  будучи  пока "сегодняшним".


                Часть 13.  Визит к любовнице.

Завод почти не работал: железнодорожный кран на погрузучастке как бы лежал, будто собака на солнце, вытянув голову-стрелу и положив ее на "лапы", то есть на прицепленную пустую платформу. Бригада играла в карты на крылечке конторки. Три пустых вагона приняли душ и стоят на всём виду голые, незагруженные. Из трубы паросилового цеха (котельной) что-то слабо струится: перешли на один котел из-за неразбора пара. Возле сборочного цеха куча уголков, пластин и прочих сборочных единиц: нет болтов и гаек всё это свинтить, покрасить и отправить заказчику, так как болты и гайки не штампуются на прессе...  Заказчикам, может, это всё нужно не позарез, а заводу  -  позарез, для плана, для премий, для занятия делом праздных людей. Заводчане  -  и первая, и вторая смены  -  находились в быту: перемывали на кухнях косточки Утюгову, всё сорвавшему; кто-то просто ждал рабочего дня, чтобы заглянуть в какие-нибудь любимые глаза, а кому-то было всё все равно. А Утюгов стоит у начала выхода из глобального заводского кризиса: с гаечным ключом возле фрикционного пресса.  Рядом  ни одного репортера, ни писателя, ни художника.

Пресс действительно был похож на гигантского зеленого музыканта с поднятыми над головой двумя тарелками. Вот бы сейчас он гигантски ими ударил, и всё вокруг завертелось бы, забегали, зашевелились люди. Но это был "всего лишь" пресс, еще не вылеченный Утюговым.

Два вертикальных диска должны вращать силой трения находящееся между ними горизонтальное  колесо, маховик, вправо или влево, поочередно будучи прижатыми к нему. Маховик насажен на большой винт, который в неподвижной гайке то стремительно вворачивается  в пресс, что-то там штампуя, то выворачивается обратно вверх, в исходное положение. И тут всё должен остановить тормоз, иначе винт с маховиком будут выворачиваться дальше, ударят в вал с дисками, оторвут их, пробьют крышу цеха, улетят в небо и станут искусственным спутником земли. Пока отрывало только вал с дисками, но отныне и этого не будет: Утюгов переделал тормоз.  Гарантия двести процентов. Главмех "зарубил" это рационализаторское предложение Утюгова, посчитав, как мы помним, эту "самодеятельность" одной из возможных причин дисбаланса.  Но Утюгов поборется за честь своего мундира и за вознаграждение за полезную "самодеятельность". Тормоза  -  это очень серьезно.  Во вторник, когда руководство купилось на авантюру главмеха,  -  это у всех отказали тормоза.

Минут через пятнадцать Утюгов с Иваном-Электриком выведут пресс из пыльного оцепенения, из аритмии и дисбаланса, завод  -  из кризиса,  народ  -  из фазиса.  У любой авантюры участников много, а автор один, и не далее как завтра он получит по заслугам. Утюгов ослабил гайки крепления двигателя. Где этот подпольный анархист вместе с мотором?  Может, уж напился?

Ворота цеха со скрипом раздвинулись. На электрокаре, держась за рычажки, въехал Иван-Электрик. Из кармана торчит горлышко бутылки, рожа довольная:
-  Извини, начальник! Теперь я уж и вовсе никакой власти не доверяю и тебе тоже, хотя ты и жертва. Я сначала сбегал в магазин...  Мотор открутил?..
-  А ты его затягивал?  -  постучал Утюгов по только что ослабленным им гайкам.  -          И  не  квакнул ли ты уже?
-  Не успел.
-  А то ведь я с пьяными не работаю. Дело принципа  -  на все времена и для всех общественных устройств.
-  Да,  -  тоскливо заключил Иван,  -  до пенсии мне, видимо, не доработать: выгонят. Какой-нибудь такой вот честный, как ты.
-  Не выгонят! Потому что я горой за тебя встану: уж лучше ты еще полтора года на работе побудь, под присмотром, как анархист и как горький пьяница, уж извини.   А вот когда ты выйдешь на пенсию  -  нам всем труба будет.  Не догадываешься, почему?
-  Потому что без твоего присмотра?
-  Э, счастья ты своего не знаешь!  Пенсионеры  -  это ведь готовые анархисты, и их миллионы.  Миллионы!  Пенсионера волнует не революция, не общественное устройство  (они сами общественное устройство), а только пенсия. Возьмись за этот рычаг  -  и миллионные массы твои!  Веди их хоть куда: хоть на отмену пенсий...
-  Нет, не поведу. Пенсии вполне вписываются в понятие анархической коммуны...  Давай менять мотор, что ли.  Мне выпить надо!..
-  Да нет. Перекурим. Это тебе в наказание за то, что ослушался.
-  М-да!  Как власть, ты, Утюгов, не оригинален: ты хотел, чтобы я не успел в магазин, и чтобы твои три рубля валялись в кармане пустой облигацией, и чтоб я обратно их тебе отдал, а работу бы сделал...  Дудки! Ладно, отсоединяю кабель...

И вот мотор заменен. Иван-Электрик нажимает "пуск".  Сейчас, с этого такта, пресс-музыкант исполнит свое соло. Повыл немного двигатель, разгоняясь, и "взял" свои обороты,  стал неслышим.  Диски весело крутились, не дрожа, ничего не взбулындывая.  Утюгов открутил анкерные гайки. Иван нашел в тумбочке кузнеца стакан и сладко тянул первую "сотку" живительной жидкости.
Утюгов показал на ожерелье из анкерных гаек:
-  Зачем фундамент меняли?
-  Незачем!  -  согласился Иван, что-то жуя.  -  У вас всё незачем!..
-  Ну что ж, Иван-Электрик, ты свободен.  Одна просьба...
-  Не приказ?!  -  выставил ультиматум  чуть захмелевший анархист.
-  Ты никому не базарь, что мотор был не тот. Я сам, понял?..
Иван принял просьбу, выпил на всякий случай за Утюгова, заткнул бутылку и укатил на своем каре  восвояси. А Утюгову показалось, что где-то уже воцарился анархизм, и Иван-Электрик  поехал прямо туда.

А времени было около половины девятого. Утюгов вполне успевал к Лине. Поскольку визит к любовнице  -  дело социально и морально не обязательное (не ежедневное возвращение к жене!), Утюгов при расстройстве визита отодвинул его в сторону, как галоши в сухую погоду  -  до следующего дождя. Но вот оказалось, что он успевает. "Может, хорошо, что я позвонил и не приду?  -  неуверенно спрашивал себя Утюгов.  -  Но удержусь ли я сейчас?..  Нет, пойду к Лине! И даже звонить не буду.  Пусть будет своего рода сюрприз  -  для сглаживания звонка...  Или я боюсь пойти? Понятно, понятно, чего я боюсь...  Хм, самого себя. Но ведь еще ничего не произошло. Может, и не произойдет. Откуда я могу знать, какой ход действия наметится там?..  Хочу пойти  -  и пойду!  Лина обиделась, думает, поди, что это был розыгрыш, или что какое-нибудь мало-мальское дело было для меня важнее нашего свидания...  Но сегодня действительно нельзя было, и дело тут совсем не во мне...  Тьфу ты, опять!.."  Думая так, Утюгов уже вытирал  тряпкой пыль с ботинок, отряхивался, разглаживал ладонями досыхающий пиджак на паропроводе, представлял, как встретится глазами с Линой.

На Прометеевой Гари была клумба. Утюгов сорвал там несколько цветков, добавил несколько цветков иван-чая, завернул в чертеж. В лодке Ивана-Электрика валялись пустая бутылка и зубной протез. Он не потерян:  он положен сюда хозяином, как в сервант.  Так, быстрее в магазин, за конфетами и шампанским: вроде бы, на домашние свидания ходят с этим. В магазине был куплен еще и коньяк на всякий случай. Всё это тоже было завернуто в чертеж и помещено в сетку-реднушку. Утюгов подходит к Лининому дому.

Из-за угла он заглянул на дворовую сторону трехэтажки, под окнами прошел к нужному подъезду и скрылся в нем. Второй этаж, квартира Лины прямо, левая. Утюгов поднес палец к звонку. Внутренний тормоз со скрипом и скрежетом пытался остановить раскрутившийся маховик, но маховик уже оторвал раскрутившие его диски и летел в небо. С поднятой рукой Утюгов замер, словно статуя любовника. Рука не повиновалась. Тогда Егор стал клониться корпусом на дверь, и, как следствие, палец нажал кнопку звонка.  За дверью резко тренькнуло. Всё, отступать некуда. Егор впервые у двери любовницы.

Дверь приоткрылась, и из-за нее выглянула Лина. Увидав Утюгова с авоськой, она слегка отшатнулась, потом медленно открыла дверь шире. На Лине было то несколько легкомысленное легкое платье, в котором видел ее Утюгов в понедельник в Эмске. Утюгов смотрел на Линино лицо и видел, как оно на глазах становилось серым. А Егор продолжал улыбаться: вот и я! Лина в упор смотрела  на Утюгова, готовясь что-то сказать. Егор ни разу у Лины не был, поэтому непроизвольно или чисто из естественного любопытства бросил взгляд внутрь, на пол: за розовыми тапочками с маленькими голубенькими бабочками и за Линиными босоножками...  стояли две мужские туфлины!  Это были плетеные индийские туфли. Наконец Лина шагнула на площадку, закрыв за собой дверь, привалилась к стенке и закрыла глаза:
-  Утюгов, зачем ты пришел?
А Егор начал уже понимать, что пришел незачем.
-  Я не знал, что устраню до девяти,  -  автоматически объяснил Утюгов.
Коснуться туфель он еще был не готов, хотя и понимал, что они  -  факт.
-  И я не знала...  что устраню до девяти...
Лина нервно замотала головой и приказала:
-  Уходи!

"Я вожусь там с прессом,  -  злобно констатировал в себе Утюгов,  -  а этот новатор... А может, это не он?..  Или там вообще никого нет?..  Он! Видно по Лине... В отделе девок подкупил, развратник, и здесь уже успел!.."  Что ж, рандеву не состоялось  -  это не смертельно, хотя и весьма неожиданно.  Егор начинал злиться, как и Лина.
-  Я пришел передать... ему,  -  тут Утюгов сделал уничижительное ударение,  -  что по его приказу на пресс был поставлен не тот мотор, который полагается.  Больше не скажу ничего, чтобы ты запомнила и в точности передала ему. Он поставил на пресс не тот мотор!  Запомни: трехтысячник!..
-  Зайди и скажи,  -  холодно предложила Лина, посмотрев на Утюгова незнакомым, тяжелым взглядом.
-  Спасибо за приглашение!  -  съязвил, было, Утюгов, но тут же им вспомнилось действительное вчерашнее приглашение Лины, жаркие упросы Утюгова, и взгляды их больно столкнулись.
-  Иди, Егор,  -  просто попросила Лина.
Она бросила грустный взгляд на авоську, на кудрявые волосы Утюгова и вернулась в квартиру.

Теперь вместо Лины на стену навалился Утюгов. Нечего уже бояться чужих глаз. Медленно, словно волоча за собой безхозные плавсредства, поднимался он к Лине. Так же медленно ступает он со ступеньки на ступеньку на выход.  Я тоже однажды...  Она была так красива!  Так притягательна для меня!  Она поднималась навстречу. Поравнявшись, мы остановились, хотя впервые виделись. Она была прекрасна, и я, наверно, тоже. Она улыбнулась и пошла дальше, потом с площадки смотрела вниз на меня. А я медленно, очень медленно ступал со ступеньки на ступеньку. Потом остановился и посмотрел вверх: она все еще стояла на площадке и опять улыбнулась. Я дожен был побежать к ней, но я ступил на следующую ступеньку вниз...  Я отлично понимаю Утюгова. Правда, мне не приходилось устранять дисбаланс и докладывать об этом начальнику в такой пикантной ситуации.


                Часть 14.  Дорога от любовницы.

На автопилоте Егор покинул Линин подъезд и зашагал, небрежно задевая ношей палисады и урны, воображаемые памятники и реальные водосточные трубы, болтающиеся еще более небрежно. Улицы, переулки, дворы  -  всё было выскоблено ливнем, как деревянный пол ножом, и для целомудренности слегка окрашено желтой глиняной краской. На дверях магазинов, аптек и прочих заведений повисли таблички "Закрыто", выносные прилавки давно со скрипом были затолканы обратно. Городок готовился к отдыху, вернее, уже отдыхал  -  кто дома, кто в гостях. О, эта выстиранная и выполосканная улица! Егором владело чувство опустошенности, потому что так неожиданно,  скоротечно Лина изменила "список гостей", в это верилось с трудом, но это был факт! И все-таки эта опустошенность была не гнетущая, не убивающая, а какая-то освобождающая, чистая. А свобода  -  это ведь иногда страшно, и человек для храбрости поет, поет не чужое, а свое, горячее, сиюминутное.  Вот что неслышно напевал наш герой, отрешенно шагая со своей презренной ношей:
               
                Сколько мне лет?  Где мой дом?
                Кто мои родители?  Женат я на ком?
                Кому я должен?  Кого не простил?
                Всё, что я помню, почему не забыл?..
               
Он  на  ходу  сочинял  и  отвязно  напевал  некий  "блюз  вымытой  улицы",  в  котором,  конечно,  помимо  рваного,  соответствующего  настроению  текста  были  "у-а!",  "мама!" и  "оу  йес!"               
Оу йес, Егор.  Всё хорошо.  Но не пора ли поразмыслить о случившемся?  Выключи автопилот.  Смотри,  какой  чудесный  вечер!  И  дом  твой  еще  далеко.  Давай  подумаем...
Это только в царстве анархизма (в его своеобразной версии Ивана-Электрика) к любовнице "взял да и пошел. Или не пошел": и нет никакой разницы между первым  и  вторым,  потому  что абсолютная свобода! Но мы живем пока в несовершенном общественном устройстве, явно на низшей ступени, поэтому пойти или не пойти куда-нибудь  -  целая проблема. Проблема "поступка". И отличительная черта нашего несвободного, отсталого времени  -  обилие, даже просто завал литературы: сотни повторяющихся "мотивов", миллионы, миллиарды "поступков", которые, прежде чем совершить, нужно обмозговать, а может, запроектировать в литературе, а после совершения поступка, может быть, тоже  в литературе теперь уж проанализировать и найти вариант или альтернативу для будущей похожей ситуации...  Так когда же наступит анархизм, это царство свободы? Когда же             не нужно будет создавать тонны романов, а главное  -  предлагать людям изнурительный        труд  их читать?! А в наше время...  Что, что?  Помолчать?  Ты сам хочешь, Егор, поанализировать себя? Пожалуйста, успевай, пока тебя внимательно слушает Небо и          решает, какую отметку поставить тебе в дневник  за только что минувший урок.  А то ведь анархисты вот не вот упразднят и Бога, наконец-то кончатся всякие уроки, и будем мы жить      и умирать совсем безграмотными  (даже не зная об этом),  но зато абсолютно свободными.

"Странно,  -  принялся анализировать свое поведение Егор Утюгов,  -  каждый мой шаг "в гости" был тяжел, потому что я боялся обидеть жену, но я не мог и остановиться, потому что боялся обидеть Лину. В итоге я обманул обеих. И дело, стало быть, во мне...
Это я разыгрывал разные "женские штучки", добивался, чтобы Лина позвала меня, разгонял, раскручивал свои чувства до немыслимых оборотов, чтобы проявился дисбаланс, чтобы возникла  аварийная ситуация, то есть чтобы меня зазвали, напоили, соблазнили, связали,  изнасиловали,  и  чтобы  потом  заявить  и  себе,  и  жене,  что  "дело  не  во  мне"!..
Если бы я сегодня был с Линой, я все равно скоро бы оставил ее, потому что                на другой чаше весов семья, жена, работа, жилье, а всё это вместе означает уже         сложившееся спокойствие вместе с уймой сопутствующих мелочей, которые, бывает, на         весах перевешивают  всё  и  вся.  И  Лине,  да  и  себе,  опять  же,  я  тоже  бы сказал, что  "дело  не  во  мне".   

Нет, во мне! У этого дисбаланса подпись моя. Мне упорно хотелось примирить непримиримое, а Небо пожалело меня и развело всех в стороны. Небо не любит эгоистов         и не терпит безответственности, а я хотел проскользнуть в щелку между этими       требованиями.
Как я лепил, формировал обстоятельства! Чтоб подчиниться им и остаться вне ответа, промелькнуть их тенью,  пешкой, сгореть до золы невинной жертвой, чтоб никто не установил, что спички были в моих руках...  Всё дело во мне,  -  продолжал судить себя Егор Утюгов,  -  и слава Ему, что на всех нас надеты невидимые уздечки, спасающие от собственного произвола...
Да как же я додумался пойти к Лине?!  Ведь я лишил бы ее всякого равновесия.  Она, похоже, не из тех, кто относится к таким вещам легко.  Пусть Вдохновенный взвалит               на  себя  это  бремя!..   Хм,  а  почему  она,  Лина,  приняла  его?..
Действительно, как она могла в один вечер ждать одного  -  и быстро встретиться с другим? Это как-то нехорошо...  Лина, Лина...  Стерва ты, стервочка, милое создание...        Тебе, может быть, и простительно, а ему, женатому?..  Прощелыга!!  Хм, а я? И я           прощелыга,  но  небеса  пожалели  меня  и  спасли..."

Вот такой рой мельтесящих мыслей поднялся в Утюгове вокруг его первого в жизни похода к любовнице  -  этого расстроенного жизненного "поступка", к счастью ли или нет.  Вот вам и литературная тема: в чем оно, счастье на земле? Но эта тема  -  не этого моего романа.
К Егору возвращалось привычное сангвиническое настроение, окрашенное на сей раз легкой меланхолией и отчасти скукой: он, Утюгов, устранил дисбаланс  на прессе, чего и следовало ожидать. Разве это не скука?..  Завтра Утюгов громопобедно реабилитируется, а Вдохновенный получит по своим красивым роговым очкам, и все завращается с привычной, нудной скоростью.  Завтра Егор не зайдет в "Пароход" : теперь устранен и этот дисбаланс. С Божьей помощью, может быть. Очень нравится Лина? Очень?!  -  Ну, так и топай домой с блестящими, как пуговицы, глазами. А комиссия по контролю за семью комиссиями?  -  Сладится и это как-нибудь в общей неразберихе.  Баланс, наконец-то кругом баланс!                Но почему же так скучно, так тоскливо?!  Он опять ни в чем не виноват.  Как поленница           дров.  Опять  дело  не  в  нем,  и  он  как  бы  ни  при  чем  в  этой  жизни...

Утюгов в приятной меланхолии бредет домой, но не потому, что именно сейчас хотел пойти, а потому, что "занято" у Лины. И к Лине он "не попал" не потому, что так решил...  "Стало быть,  -  резюмировал Егор,  -  я не сам иду. Тогда зачем мне и голова?  Лежать на подушке рядом с головой жены?  Реагировать на свет? На самодельные обстоятельства?.." Тут он вспомнил, как стоял сегодня у проходной под ливнем, а рядом была крыша-козырек. Вспомнил слова песни "не стоит прогибаться..."  Тут какая-то неоднозначность:  Егор  прогнул под себя обстоятельства, "мир", и стало смертельно скучно. Он не уходил из-под ливня под козырек, чтоб не было скучно. Но ливень давно кончился, и всё скучно, и триумфальное "завтра"... Смешно было бы, если бы обстоятельство-козырек тогда задвигалось и водрузилось над Утюговым. Так что пусть и мир под нас не прогибается! И не будет скучно.

А "скучное" "завтра" пусть все-таки наступит, потому что Егор хочет стать и быть самим собой, кем он, может быть, не является; хочет, чтобы дело как раз было в нем!..  Он хочет шагать, поступать, смотреть, говорить...  "Я  -  Утюгов!  -  наступал Егор на жалкие обстоятельства.  -  Я покажу этим семи комиссиям!  Лина встретилась с Вдохновенным?  -  Прекрасно! Молодец, девка!..  Главмех унырнул от жены?  -  Гениально!  А я иду домой!.. С авоськой, с подарками: я их купил, чтобы бросить вон в ту урну..."

Так Егор дошагал до конца каменной части города, до последей трехэтажки, в которой, кстати, жил главмех. Утюгов не так уж давно бывал у него, когда дежурил в одно из воскресений по заводу, и приходилось быть за посыльного. Дверь ему открыла улыбающаяся, мягкая блондинка, жена главмеха, внимательная, любознательная: "А вы вместе работаете? Как интересно! А он уже ушел: в гараж, потом на завод...  Пройдите, пожалуйста, на кухню, я вас кофе угощу, с коньяком..." Утюгов просто не успел отказаться, так как его несколько поразило и подкупило, что "коллегу мужа" встретили так доброжелательно, в странном халате с двумя пуговицами, в шлепанцах на по-домашнему голых ногах. Она не позволила помочь достать коньяк с антресоли, долго доставала сама, топчась босыми ногами на табуретке. Кроме халата на ней больше ничего не было, а поскольку она копалась и явно не спешила, можно повторить еще раз, что на ней вообще ничего не было, кроме почти расстегнутого халата. Утюгов начал потеть. Они опустошили чашки. Она что-то говорила, но Егор не слушал, где-то внутри слабо шевельнулась гордость, что он более-менее воспитан, извиняет домашний вид, оплошности и всё такое. Услышав про вторую чашку, Утюгов спешно попрощался и весь в поту покинул квартиру. В голове тогда мелькали мысли: "Видимо, я дикарь: глаза вылупил! Мало ли, женщина дома..." Сейчас она обманута мужем. Это был, должно быть, последний не устраненный дисбаланс на сегодня. "Вот куда нужно заявиться с авоськой!  -  подумал Утюгов.  -  Для баланса!"  Конечно, можно передать подарки от имени какого-нибудь незнакомца, но она узнает Утюгова, начнутся расспросы, дойдет до Вдохновенного. А поступить нужно так: коньяк в карман, остальное  -  на ручку двери,  нажать звонок и скрыться.  А смысл?..  Но ведь не в урну же, в самом деле? А домой все это тащить не хотелось. Отдать главмехше, решено! Перед началом этой операции Егор машинально оглянулся и увидел невдалеке Илью, мастера с участка оснастки. Вот кто вручит главмехше презент,  восстановит баланс.  Чтобы было понятно, почему дальнейшие события развивались так, а не иначе, теперь нужно рассказать правду об Илье.


                Часть 15.  Правда об Илье.


Илья представлял собой стройного голубоглазого человека-мужчину сорока лет, почти блондина, в аккуратных прямоугольных очках в черной оправе, ненавязчивого.  Он должен был бы окончить вуз и сидеть за кульманом в НИИ, изредка косясь на стол начпроекта, но Илья окончил только техникум и работал мастером в цехе.  Он не перекидывался  заумными анекдотами с техническими интеллигентами в коридорах, живо интересуясь подработками, системно перезанимая  и забывая долги, стреляя сигарету с фильтром,  -  Илья не понимал анекдотов, может, не любил, денег не занимал, зная счет каждой своей копейке, и не курил.  Ему бы на лейтенантских сборах новоиспеченных инженеров прокатиться на танке да при случае козырнуть в компании эпизодчиком, но у Ильи был "белый" билет. Облом, кругом облом.  Он должен был бы на корпоративах красиво держать бокал, почти безразлично отпивая и при этом следя, как дамы старательно пускают струи сигаретного дыма прямо в свои вина, но Илья пил только водку, притом залпом,  и не хмелел:  речь оставалась связной, походка твердой, глаза...  глаза были за очками, а вот очки начинали чуть блестеть. Уфф!.. Дома Илья должен был бы проницательно поглядывать на жену, когда она приходила с работы,  иметь терпение и выдержку, специально уделять время воспитанию чада,  но Илья ушел из семьи по желанию  (или нежеланию?) жены, по собственноручному решению.  Жена забыла Илью,  а дочь-девятиклассница...   дочь, может быть, лет через десять будет размышлять о своем бытии и подумает, почему же  тогда папа ушел?  И не вспомнит особых причин на это.  Действительно, мог и не уходить, а ушел.  Что тут скажешь?

В детстве Илья занимался в кружке макетных киносъемок во Дворце Пионероов. Это должно было развить его и подготовить к жизни.  Илья устраивал крушения поездов на мостах и имел за это гармоты.  Красивые крушения, несомненно, не могли не отразиться на его судьбе и еще отразятся.  Штангель-колумбус торчал у Ильи из кармана как-то не так, да и сам халат висел на нем как бы сам по себе, как макет, а Илья под ним был сам по себе. Он не должен был справляться с работой мастера, но он справлялся, потому что ему больше ничего не оставалось. 

Может подкрасться вывод, что  Илья  -  это какой-то нескладный, невезучий субъект по сравнению с "нормальными" людьми.  Но всё как раз наоборот!  В нашем разорванном  мире  (о, начала экзистенциализма!)  мы общаемся с разными  "противоположными"  людьми, воспринимая это как богатство и разнообразие  жизни.  Но каждый  "противоположный"  есть однобокость, бедность свойств, убожество,  неполноценность.  Тем самым мы видим жизнь только с той или другой стороны, и только в Илье и ему подобных  человек представлен в его цельности, в потенциальном богатстве, в единстве противоположностей.  Илья  -  носитель и выразитель сбалансированности.  Эталон, кажущийся странным.  Поэтому он чуточку скучноват  -  с точки зрения нас, бесноватых.  Вот в чем правда об Илье.

Как и у всех людей, у Ильи была своя особая примета: он был скупердяй, но не страшный, а смешной. По этой части его бесстыдство обезоруживало:  когда был его жребий сбегать за водкой, он тут же вслух высчитывал, на сколько меньше он должен в таком случае вложить.  Недостаток это или достоинство?  Коллеги его любили и никогда не спрашивали, почему он разошелся: может, и так догадывались.  Над его жадностью дружески подшучивали.  Однажды ему умело наврали, что в отделе труда и зарплаты назначена десятка тому, кто на транспаранте о съезде партии дорисует к римскому числу  ХХУ  палочку, чтоб получилось  ХХУ1. Посомневавшись, Илья полез на стену.  Плакат был под крышей цеха. Посмеяться над Ильей на этот раз не удалось:  в конторе, конечно, удивились пришельцу за "неназначенной" десяткой, но, посоветовавшись, убоялись, что в самом деле был непорядок,           и назначили десятку премии.  О розыгрыше Илья не знал, складываться не стал, унес десятку домой, скупердяй!..

Поскольку, как я уже отметил, Илья тоже был человек,  у него сформировалось и хобби:  им стали поиски новой жены.  Ввиду особенностей Ильи хобби разрослось в целое производство  с планами, смежниками, документацией.  По каждой кандидатке он      устраивал широкий информационный круг из ее бывших одноклассников, подруг, коллег, соседей, случайных знакомых и прочих. Выискивал способы  и без стыда и совести расспрашивал.  Попробуйте у одной женщины спросить о другой,  и вам искренне наврут  -  из-за собственных проблем или из ревности.  По каждой кандидатке картина                складывалась удивительно противоречивая.  Как и любое  производство,  дело у Ильи  бесконечно  растягивалось.  Да  и  зачем  жениться  на  той, о которой  знаешь  всё  и даже больше, чем надо? Но Илья верил в успех мероприятия, скрупулезно анализировал противоречивые  данные  об  объектах,  искал  дополнительные  сведения  и  дополнительных свидетелей.

Он и сам, не подозревая о том, был в глубокой разработке.  Женщины  -  более удачливые психологи:  подойдет какая-нибудь как бы по работе, поговорит и уже пойдет прочь  -  и вернется:  "Чуть не забыла, как у тебя дела?  А то у меня есть еще одна                на  примете  для  тебя..."  Жди,  Илья,  что  сводница  скажет  тебе  правду  о  своей  протеже.

Друзья-коллеги, при случае, любили расспрашивать и слушать Илью об успехах                в его второй "профессии": это как вертеть в руках кубик-рубик, отдыхая, или разгадывать незачем кроссворд, тоже отдыхая. Однажды кто-то намекнул Илье про Лину с "Парохода".  Илья полез за записной книжкой, но Утюгов пошел на вредительство:  "Илья, она  -  буфетчица, а ты...  У вас мгновенно образуется горючая смесь! Не теряй зря времени..."  И Илья спрятал книжку: "И правда, со старшим бухгалтером я уже пожил..."

Своекорыстные свахи обставляли Илью подставными  лжесвидетелями,  но  Илья  превосходил всех: он действовал через друга мужа подруги подруги. Его интересовало всё: большие родинки на спине и их количество,  длины средних пальцев на руках и ногах, наличие отрыжки и прочее. Сейчас он возвращался с очередного разведмероприятия.


                Часть 16.  Холостому мужчине требуется домработница.


Утюгов напомнил себе, как бы не передать главмехше заводские чертежи: "улику".  Он ждал Илью, поставив ногу на остановочную скамейку.  Тут ходил три раза в день автобус:        без номера маршрута, от речпорта мимо завода до деревянной части городка, то есть почти           до Утюгова.  Над скамейкой нависла громадная крона старого тополя, у ствола которого всегда стоял обшарпанный прилавок. Утюгов спрятал туда сверток, коньяк заткнул за пояс.  Подошел Илья.
-  Нашел кого-нибудь или уточнял?  -  как бы без задней мысли спросил Утюгов, кивнув  на частные дома за спиной Ильи.
Они работают на соседних участках, весь день рядом, поэтому встреча вечером не требовала от них излишнего пиетета.  Илья неопределенно показал пальцем себе за спину, но ничего не сказал, а только подвигал губами  и два раза крепко зажмурился. Утюгов продолжил:
-  А ты вообще кого ищешь  -  дворянку или крестьянку?
-  Большая разница?
-  Ну,  крестьянку ты не оттащишь от варки да от стирки,  а дворянку  -  от книжек, от журналов мод.
Илья опять вспомнил свою старую беду:
-  Только бы не бухгалтера...  и не совсем уж крестьяеку, чтобы  поговорить о чем-нибудь можно было.
-  Понятно,  -  понял позицию Ильи Егор.  -   А ты напиши в газету!..
-  А такое объявление не примут,  -  голосом опытного человека объяснил Илья.  -  Газета-то общественно-политическая.
-  Ты прав,  -  согласился Утюгов.  -  А ты расклей на столбах, но не про жену, не надо в лоб...  Мол, холостому мужчине  сорока лет нужна домработница  на послерабочее время, выходные и праздничные дни, и перечисли работы:  протирать книжки и журналы мод, разводить и поливать домашние цветы,  накрывать праздничные столы и на пикниках,   ходить по магазинам,  отслеживать в городе культурные мероприятия  и телепередачи. Пожалуй, всё.
-  Хм, так мне что, платить ведь придется?  -  забеспокоился Илья.  -  А за что?
-  Интересно с тобой, Илья!..  Деньги ведь на жен тратят?  -  А  за  что?!..  Быть такой  домработницей   замужнюю  не  отпустят,   значит  у  тебя    дома  появится,  фактически,        та же жена.  Будешь с ней разговаривать, присматриваться: это как бы испытательный срок, как на заводе.  Ну, а раз она не замужем,  будешь добиваться благосклонности, дарить подарки,  приглашать  куда-нибудь,  понимаешь?
-  Хм!  -  всерьез анализировал предложение Илья.  -  А  сколько же платить  можно за такую работу, как ты думаешь?
-  А оно само собой сложится, только начни.  Может, ты ее в золоте купать будешь, как некоторые  своих  баб купают,  а  может быть и так,  что она  совсем  бесплатно  рада  будет приходить к тебе.  А главное  -  не надо по городу бегать: сиди дома да отмечай  в табеле отработанные смены,  выписывай ей благодарности, премии или наоборот  -  замечания или предупреждения  вплоть до увольнения,  понимаешь?  А сам ты свободен. Это как бы тоже брак,  но  не  общественно-политический,  раз  они  объявления  не  принимают...

Илья заинтересованно смотрел на Утюгова:
-  Живут и так, что ли?
-  Давно.  Например, один мой токарь.  За это не садят...  Да.  А вот если ты расписался да плохо исполняешь супружеские обязанности...  я про ночь,  -   тут могут и посадить.
-  Да ну?!
-  Точно не знаю, но слышал!..  А ты спроси у нашей юристки.  Кстати, она недавно развелась.  Может, как раз поэтому.
-  А у меня она почему-то не записана,  -  полез Илья за записной книжкой.
-  Запомнишь так,  -  остановил Утюгов.  -  У меня к тебе, Илья, дело.  Выручай!
-  Какое дело?  -  обеспокоился Илья,  взглянув на часы.

На балконе, на который Утюгов нет-нет да поглядывал, он заметил  жену главмеха и даже узнал ее,  Так, она дома,  несчастная, обманутая, поливает горшки. Егор придумал легенду:
-  Ходил в речпорт, думал пивком разжиться, да остановка у парохода короткая...
-  Коньяк купил?  -  заметил Илья бутылку за поясом.
-  Да нет, слушай дальше:
-  Мужик один с парохода попросил зазнобе гостинцы передать,  -  Егор достал из прилавка авоську,  -  вот в этот дом.  За работу  -  коньяк,  понимаешь? А я живу тут недалеко, мне нельзя:  жене могут наболтать.  Вот и ждал кого-нибудь...
Илья ощупал авоську, повертел в руках коньяк:
-  Так ведь ты уже донес почти.
-  Да ничего мне не надо. Мне домой позарез, я ведь с завода...  Квартира сорок два. Как?
-  Что, весь коньяк мне?  -  боялся Илья какого-нибудь подвоха.  -  А вдруг там муж?
-  Какой еще муж?! Ладно, я сам.
Утюгов изобразил решимость, но Илья даже схватил его за рукав:
-  Давай. Сорок два, да?

Илья ушел.  Про него болтать некому  -  и некому:  жена с дочкой уехали в другой город. Утюгов спрятался за стволом, закурил,  решил подождать Илью (не из-за коньяка, конечно).  Прошло пять минут, десять. Егор выглянул: бывшая открытой,  балконная  дверь "там" была закрыта, шторы опущены или задернуты. Прошло еще пять минут, Ильи не было.  "А ведь я отправил в авоське два заводских чертежа. Хм, с парохода?"  -  ругнулся Утюгов. Он вспомнил свой майский визит к главмехше,  ее обнаженность под халатом, это ее "я сама достану",  вообразил рядом с ней Илью с подарками и понял, что скоро он его не дождется. Прошло уже двадцать минут, Ильи нет.  "Есть баланс!  -  тряхнул Утюгов кулаком.  -  Нечего по любовницам ходить!" На этом Утюгов, однако, осекся:   ведь он сам только что  от любовницы,  притом от той же!..  Да, но Утюгов не переступил порог, то есть сохранил равновесие. Сейчас он подослал к жене блудуна "противовес",      то есть сохранил еще одно равновесие.  Кругом было равновесие.  Душа выпотрошена, вымыта, как корпус редуктора после удаления искореженных валов и шестерен  -  для новой, реновационной сборки.  Устранены все дисбалансы, и это чувствуют даже плечи.

Утюгов шел в сторону дома, через деревянную часть городка, мимо изб, в одной из которых  Илья вел раскопки возможной жены.  А раскопки  -  это не экскаватор пригнать.   Тут нужны разные лопаточки, скребки, щетки, лупа, чтобы реанимировать  культурный слой...  И так далее, и тому подобное.


                Часть 17.  Дорога домой.


Дорога домой...  Через границы, фронты, снега, моря, окрестные пустыри, через перекрестки и детские площадки, через годы, дни, часы, по дождю, под солнцем, из филармонии, из милиции...  Утюгов шагал по деревянному пригороду.  Солнце багрово шагало  вместе с Утюговым позади изб, то и дело оборачиваясь на него,  чтобы он больше не заходил к любовнице.  Утром солнце будет провожать его на работу,  шагая с другой стороны улицы.

Дорога домой  ждет, защищает, умиротворяет, на ней мы уже дома.  Мы меняем место жительства,  мы можем забыть  номер дома и квартиры, имя соседки, но никогда не забудем дорогу домой, в тот дом. По ней мы носили домой хлеб, вели за шиворот какую-нибудь незадачу  или  едва успевали перебирать ногами от радости.  Бывает, дорога домой лучше самого дома, если вы снимаете угол или теснитесь в коммуналке. 

Дорога домой требует от вас пристойного дома. В углах да коммуналках пусть живут космополиты.  Кто построил свой дом не сам,  а выжил или обобрал соседа, страну,  тот  бомж.  У бомжа может скопиться больше денег, чем у добропорядочного домохозяина,  но  куда нести эти деньги?
Строят мосты,  общественные отношения, коммунизм,  невинные рожи,  а дома  -  ставят.  Как и дело.

Дорога домой умиротворяла Утюгова.  Но, видимо,  это процесс тоже непростой,  не воды выпить. Им владели смешанные чувства:   пресс подчинился профессионалу  -  не важно, что это был Утюгов,  но главмех и другие начальники ( а Утюгов ведь тоже к ним так или иначе относится)  заслужили расстрел.  Главное смешанное чувство: он и  больно,  и смешно отвергнут Линой.  Плюс лишь "почти" не изменник, душа и совесть не  чисты.   А зачем он послал Илью к жене главмеха?..   Устраненные дисбалансы были  симпатичнее, интереснее пришедшего баланса.

Он старается не думать о Лине,  потому что в противном случае будет думать.  Пусть дорога домой умиротворит его.  В общем, всё вокруг хорошо:  хорошо за спиной, хорошо впереди, дома,  куда дорога бесконечна, если сложить все шаги во все дни, шаги к себе.     А  себе Утюгов сегодня очень не нравился.  Как это бывает:  красив, умен, строен, добр,  интересен,  но не нравится!..

Его потихоньку догонял видавший виды трактор.  Прицепленный сзади ковш был изрядно перегружен,  и трактор ехал как бы только на задних колесах,  передние едва касались дороги, а на неровностях  поднимались на полметра.  Не хватало только щелчка кнута, как в цирке.  Тут из переулка впереди послышалось еще какое-то  мерное кудахтанье:  за плетнем в сторону улицы ползла  под большими лопухами-пальмами  серо-зеленая кочка:  это была Серпуховская мотоколяска соседа-инвалида по имени Светлан  (на самом деле Светлан был  очень  смугл, потому что был такой крови).  Вот  инвалидка показалась из-за забора,  накрененная на правый борт:  там  сидела  супруга  Ливия,  которая была, пожалуй,  мощнее  их семейного автомобиля.  Они купили дрова,  которые ехали  сзади в кузове грузовика.

Ввиду  подкатывающегося к переулку  "двухколесного"  трактора   создавалась  сложная дорожная обстановка.  Утюгов остановился.  Мотоколяска что есть мочи стала разгоняться,  чтобы  преодолеть придорожную канаву и вырулить на полотно.  Ливия ругалась и тыкала пальцами в рычажки на руле.  Светлан  смотрел  только на руль  и  слушал только жену,  это было видно по его неподвижным ушам.  Как  умел,  он нажимал  рычаги,  с лица  не сходила гримаса  физических,  умственных  и  нравственных  усилий и  страданий.  Чем  проще,  архаичнее техника,  тем  сложнее управлять  ею, тем более коллегиально.  Не  хватило  йоты  лошадиной силы  или  на этот раз везения:  мотоколяска  заглохла, лишь зацепившись  передними  колесиками  за дорогу.  Трактор остановился и опустил нос.  Дрова тоже прекратили движение:  занят перекресток.  Поскольку  трактор  был на "главной  дороге",  выучившая правила Ливия быстро сама себе открыла дверку, вышла,  уперлась  мощными ладонями в капот и утолкала автомобиль  обратно  в лопухи,  за забор,  чтобы потом  опять  надежно разогнаться.  Трактор поднял передние колеса и продолжил движение.  Ливия  положила руки на корму  мотоколяски,  мотор  "взревел",  транспортное  средство  с "ведущим"  полуприцепом-Ливией  понеслось  в сторону дороги, пролетело канаву,  выполнило  вовремя  поворот вправо  и замерло у обочины,  и даже  не заглохло.  Ливия  убрала  "руки  прочь"  от машины, села  на  место.  Мотоколяска, приняв свое нормальное накрененное  состояние,  добродушно закудахтала и поехала.  Как  хорошо, когда  мы можем вовремя  остановиться  и  даже,  может быть,  чуть попятиться,  - и  вовремя  рвануть вперед!  Это  ехал,  возвращался  к себе,  домой  баланс  дисбалансов.  Грузовик  с улыбкой  на лице шофера послушно последовал   за  этим  единством.

Утюгов  тоже продолжил путь.  Его  не покидало  неотвязное  ощущение,  что  у  него  тоже  "передние  колеса"  подняты,  едва  касаются земли,  и не хватает  йоты,  какого-то почти незаметного, но важного  жизненного  жеста  или  жестика,  мелочи,  чтобы  "почувствовать  почву".  Но  умиротворение  продолжалось.   Заглянув непроизвольно вглубь  проулка,  он  заметил  там  два  истоптанных,  изъезженных  места,  и даже проехавший грузовик  не  уничтожил всех следов  от колесиков буксовавшей мотоколяски  и  еще  более многочисленных  следов  Ливии. Утюгову  могло  бы  сейчас  сделаться  сколько-то  стыдно,  если бы  он  не  был  начальником  участка.  А  хорошие  начальники  -  самый  эксплуатируемый  и  несчастный  класс  в  любые  времена.  Но  только  хорошие  начальники,  или  "мудрые  цари"  (по  Писанию).






















                Часть 18.  Статистика  измен.

Утюгов дома, на хуторке, в уютном старинном дворике бывшей земской больницы.  Утюговы занимали половину самой "больницы",  а напротив, через двор, в строении попроще, обитали еще две семьи, в том числе претолстая Ливия (Ливка) с мужем Светланом.  Светлан был сухопарый,  с горбом,  смольноволосый.  Мотоколяска замерла посреди дворика, дверки  распахнуты, капот поднят,  из моторного отсека уже торчит лом:  опять сорвало двигатель.  Дрова были свалены  против их квартиры:  дуплистые метровые чурки, как пушки, ощерились во все стороны, в землю и в небо,  словно крепкая семейка заняла круговую оборону,  пахло осиной.  Достав  почту,  Утюгов прошел  к себе.

Как коммунист,  Утюгов  выписывал, конечно,  "Правду",  а вместо обязательного партжурнала  -  брошюры общества "Знание", все серии: этику, эстетику "и прочую чепуху", как сказал поэт (научные коммунизм и атеизм, литературу и всё про всё). Газета пригождалась  для  хозяйстваенных нужд, а также для   расширения глаз  и чтобы не забылись  важные для жизни  слова  и  словосочетания:  "некоторые",  "сеятель",  "пульс работы",  "задача комиссии",  "еще не мало",  "правильно",  "отпор любителям",  "пятно позора",  "Белый дом глух"  и  другие.  Брошюры дались Утюгову с боем:  партбюро отказывалось зачесть их взамен журнала.  Пришлось показать несколько книжечек.  Разрешили.  Утюгов  был  доволен: брошюрка стоила полбулки хлеба, то есть чуть дороже газетки,  а содержание  книжное,  емкое  и  -  в  массе  -  обо всем.  На этот раз вместе с газетой принесли этику:  "Брак,  семья,  нравственность",  будь они неладны.

Поужинали.  Дочка  спит.  В  просторной передней  умещались  кухня,  столовая,  прачечная  и, самое главное,  диван хозяина и тумбочка.  Люба  развела глажку,  а  Утюгов,  конечно,  лег  на диван.  Некоторое время он просто не двигался,  глядя в потолок. Хорошо,  когда  хорошо дома.  На  этот раз  у  Егора было ощущение,  что он убежал от волков.  Надо  хотя бы  на  время  обо  всем  забыть,  и  он  принялся за брошюрку:  пятьдесят  тысяч  двенадцатилетних матерей  в год  в  Англии!  Горький  ужас!..  Американские  исследования  супружеской  верности  в  развитых  странах:  почти  девяносто  процентов  жен  изменят  хотя  бы  раз  в  жизни.  Неужели?!..  А  как  у  нас?  Утюгов  нашел,  как  у нас:  точных  исследований  нет,  но  по некоторым  данным...  В  общем,  картина  примерно  та  же,  "как  у  них".  Утюгов  прочитал  всё  еще  раз,  посмотрел  в  обратном  порядке,  наступая,  словно  на  битое  стекло,  на  слово  "статистика".  Девяносто  процентов!..  В  конце  брошюры  говорилось  о  прогнозах:  по  одним,  семья  просуществует  еще  пятьдесят лет,  по  другим  "пугали",  что  даже  сто  и  более.  Но это  не  задело  Утюгова  -  он  думал  о  девяностах  процентах изменяющих  жен.  Конечно,  Утюгов,  как  и  всякий  муж,  подумывал  об  этом,  но  в  некоторой  свободной  форме,  без этого  сухого  слова  "статистика".  Статистика,  статистика... 

Диван  стал  нервно  поскрипывать:  это  Утюгову  лежать  уже  не  моглось,  но  лень,  то  есть  незачем было  пока  вставать.  Наконец  он  поднялся, распахнул  высокое  земское  окно:   прямо  на  него  была  нацелена  самая  большая  и  красивая  дуплистая  чурка,  как  старинная  пушка  или  что-нибудь  в  этом  роде,  не  будем...   "Статистика,  -  не  переставал  размышлять  Утюгов,  -  кто-то  изменит  вперед,  кто-то  после...  И  будет  баланс.  Дело  за  немногим  -  за  временем..."

Он  снова  плюхнулся  на  диван,  заложив  руки  за  голову.  Статистика  -  это  серьезно,  это  уже  механизм!  А  механизм  должен  и  будет  работать.
-  Устал?  -  спросила  Люба,  ставя  утюг  и  разглядывая  что-то  на  свет.
-  Да,  -  вздохнул  Егор,  хотя  в  другой  раз  сказал  бы:  "Да нет, так..."
-  Разлежишься...  Взял  бы  уж,  доделал  всё,  да  и  спать.
А  Егор  как раз  и  "доделывал":  он  разбирался  с  неумолимой  статистикой,  от  которой  никуда  не  деться.
-  Баланс!  -  несколько  зло  и  в  то  же  время  с  усмешкой  заключил он.  -  Куда       нам  спешить?  Всё  впереди...
-  Та-ак,  и  что  у  нас  впереди?  -  улыбнулась  Люба,  опять  что-то  разглядывая.
-  Что?  Да  мы с тобой...  Ты,  кстати  спросить,  крещеная?  Странно,  что  я                до  сих  пор  не  знаю  этого...  Вот  живем!  Поженились,  называется...
-  Крещеная,  конечно.
-  И  я  крещеный.  Худо  дело!
-  Это  почему  же  худо?  -  насторожилась  Люба.
-  Так  в  Бога-то  мы  не  верим...   Вот  ты  -  веришь?
-  Не  знаю...  Мне  некогда  об  этом думать.  Это  ты  можешь  себе  позволить...   А  ты  веришь  в  Него?
-  Так  тоже нет,   -  с  готовностью ответил  Егор.  -  Хотя  и  знаю   точно,  что         есть  Он,  есть!
-  Как  же  так:  знаешь,  а  не  веришь?  -  вопрос  Любы  повис  в  воздухе.
-  Есть  вот  статистика,  что  девяносто  процентов  жен  в  конце  концов  когда-нибудь  изменят  мужу,  ну,  и  мужья,  видимо,  тоже.  Так  вот  можешь  ты  поверить  в  эту  статистику?

Люба, задумавшись,  молчала,  не  оборачивалась,  потом  нашла  ответ:
-  Ну,  это  какой  человек...  Я  не  собираюсь  изменять.
-  Вот  именно,  мы  не  верим  в  это,  хотя  и  знаем,  что  так будет.
-  Да  почему  ты  решил,  что  так будет?  -  Люба  уже  надолго  отставила  утюг.  - Ты  что,  изменять  собрался  мне?
-  Не  собрался.  Но  статистика!..  И  хочешь  или  не  хочешь,  а  мы  должны  признать,  что,  получается,  так  будет,  -  гнул  Егор  своё.
-  Что-то  я  не  пойму  тебя,  -  посмотрела  Люба  на  Утюгова  совсем  как  на  капризного  любовника,  -  зачем  ты  завел этот  разговор?
-  Так,  незачем.  Прочитал  вот...
-  А  мы  при  чем?    Меньше  читай!..
-  А  мы,  Люба,  при  том,  что  это  не  около  тебя,  а  в  тебе  статистика!  И  во  мне. Такова  статистика  по  своей  природе.  Она  у  тебя  вот  тут...
-  Во  мне  статистика,  -  передразнила  Люба.  -  Это  уж,  видимо,  не  для  моего  соображения...
-  Сказать  проще,  -  продолжил  Егор,  -  знаем  про  себя,  а  верить  не хотим:  не  верим  в  себя!  Себе  не  верим!..
-  Что-то  ты  далеко  уж  от  измен-то  ушел,  -  отозвалась  Люба,  занявшись  опять  глажкой.
-  И  хорошо!  Жизнь  не  набрала  еще  свои обороты...  А  там  возьмет  да  как  затрясет!  Как  будто  тебе  мотор  подменили...   А  в  общем  и  целом  будет  баланс  -  из  многих  дисбалансов...
-  "Баланс",  "затрясет"...  Может,  хватит  навораживать  на  ночь?
-  Ладно,  забудем.  Это  ведь  я  о  прессе...  Ты  когда  надумаешь  изменить  мне,  то  прежде  разойдись  со  мной,  хорошо?

Утюгов  говорил,  уже  позевывая.  Порох  кончался.  Вопрос  вполне  был  оформлен,  и  его  можно  положить  на  полку.
-  Хорошо.  Если  хочешь,  -   согласилась  жена,  устав  от  головоломного  диалога.
-  Люб,  а  я  тебе  вообще  не  мешаю?..  Ну,  как  женщине,  матери  и  всё  такое...
-  Да  как-то  нет,  -  с  легкостью  ответила  Люба.
-  Ладно.  Я  и  тогда  восстановлю,  -  бормотал  Егор,  погружаясь  в  дремоту.
Люба  прикрыла  окно,  включила  Утюгову  настольную  лампу  и  ушла  в  спальню  складывать  глаженье  в  шкап.




                Часть  19.  Зачем  наступит  завтра.

                Завтрашнего дня, он хотел завтрашнего дня,
                тогда как всем своим существом он должен
                бы это завтра отвергнуть.
                Альбер Камю.
                "Рассуждение об абсурде".

Утюгов очнулся от какой-то возни, доносившейся со двора даже в закрытое окно. Посмотрел на часы:  половина двенадцатого. Открыл окно:  чурка-пушка,  целившаяся перед тем прямо  в  Утюгова,  была  взгромождена  на козлы,  по одну  сторону  сидел  на  стуле  Светлан  и дергал  за  пилу,  по  другую,  широко  расставив толстые  столбы-ноги,  была  Ливия.  Одной  рукой  она  придерживала  чурку,  другой  тоже  дергала  за  пилу.  Рядом  стоял  желтый  торшер,  включенный  в удлиннитель.  Было  уютно,  несмотря  на  то,  что  небо  было  уже  темным,  как  Светлан.
-  Лива,  давай  завтра,  -  с  расстановкой  предлагал  Светлан.
-  Нельзя,  -  тоже    с   расстановкой  ответила  Ливия.  -  Завтра  жарища  будет.              А чурки  высохнут  -  замаемся...
Пила раз за разом не звонко и мягко тонула в сырой дуплистой осине. Стул  скрипел. Чуркам в куче, казалось,  тоже не нравилось завтра, а вот Утюгов  ждал  именно данного, "завтрашнего"  завтра  несколько дней, как  опаздывающего на несколько суток поезда.  Он  снова  лег на диван,  пойти лечь спать он пока был не готов:  идя сегодня домой,  Утюгов  шел  в это  "завтра", и надо  же!  Какая-то  копеечная  брошюришка!..  Пресс,  репутация,  возмездие,  запретная  любовь  -   всё нашло своё  разрешение,  себя в сегодняшнем устранении дисбаланса,  его  красная  нить  смоталась  в  клубок-баланс.  Сюжет  прожит.  И  вот  "какая-то"  статистика  измен  бросает  в  медовую бочку  "завтра"  каплю  едучего  дегтя,  оно  не  безоговорочно  желанно и  ожидаемо,  а  как  же  репутация,  возмездие,    то  есть  справедливость?..  Но пока  черт  с  ними,  с  изменами!  -  Красиво  написанное, красиво  звучащее  "завтра"  на  поверку...  оказывается  ведром,  в  котором  копятся жизненные  отбросы,  которые  время  от  времени  будут  выплескиваться  на  тебя;  будут  снова  плодиться  дисбалансы,  устраняться  в  преддверии  следующих,  баланс  дисбалансов  вечен,  то  есть  ты,  как  волчок,  будешь  вечно  крутиться,  устраняя...      Утюгов  разгоряченно  ждал  и  дождался  завтрашнего  дня,  а  оно  пообещало  быть  скучным, тоскливым,  вовсе  неинтересным.  Но  он неминуемо войдет  в  него,  а  зачем? Точнее, завтра  не  может быть  нежеланным,  но  вопрос  в  том,  почему  оно                должно  стать  горячо и  естественно  желанным?    Это  завтра  уже  скоро.  И  Утюгов     не  подумает  даже  пойти  спать,  пока  не  разберется,  зачем  он  должен  будет         перешагнуть  ночь.

Егор  решил  поразмышлять  не  спеша,  спокойно,  отстраненно.  Иван-Электрик, конечно,  сразу бы ответил,  в  чем  смысл ожидания  и  наступления  "завтра". Но  это  была  бы  только  теория.  Даже  если  он  уже  наворовал достаточно  веревок,  анархизм ему  (и хоть кому)  ввести  не  удастся.  Коммунизм  тоже  наступит  невесть  когда, невесть  когда  оптимистически  восторжествует  Моральный  кодекс  "и на сегодня, и на завтра",  и...  "и  счастье  сластью  огромных  ягод  дозреет..."  Утюгов  любил  эти  строки  Маяковского...  Богу  Утюгов тоже  не  сможет  довериться   враз и до  самоотрешения. Значит,  пока его  будет  донимать,  в  частности,  статистика  измен,  маховик  которой медленно, но  уже  раскручивается, потому что завтра и вообще  будущее зигзагами,          но  неумолимо  наступает.  От  завтра  будут  отвращать  его  неизбежные  нудность  и  муторность...  Статистика!  Она  не  соврет:  уж  если  что  "померяно",  таким  и  будет!  Беда  Утюгова  состояла  в том, что  он  был  и  муж,  и  механик  -  любопытный,        дотошный.  Для  него  было  делом  принципа  обязательно  найти,  зачем  "завтра"    должно  наступить  -  для  Утюгова.  Это  был  "последний",  итоговый  дисбаланс               в  усматриваемом  им  сюжете  этих  дней.   Как  же  его  оставить,  не  устранить?

"Во-первых,  -  стал искать Егор всякие  "за"  в  пользу  завтра,  -  завтра  -  это            не  сегодня.  Появится что-то другое, новое.  Два разу в одну и ту же реку, в один дисбаланс не войдешь!..  Некоторый  смысл  ожидания "завтра"  в этом  есть.  Пусть  это  будет...  первый  фактор..."

Утюгов  вернулся  к  окну:  Лива и Светлан  отдыхали  рядышком   на  лужайке, сломанный  стул  валялся  возле  козел.  Вокруг  с  десяток  отпиленных  чурбаков.  Желтый  торшер.  Над ним  желтый  полумесяц,  словно  электрический  свет,  прорвавшийся  сквозь  щель  в  абажуре  в  завтра.

"Во-вторых,  -  продолжил  Егор  поиски  "pro",  -  так!..  Ежедневно  воцаряющийся  баланс  глуп  и  мертвен,  но!  Разливанная  вакханалия  дисбалансов  (ошибок,  дури)  еще  глупее!..  Тут, видимо,  значение  имеет  только  тенденция:  Сизиф  снова  и  снова           катит  камень  в гору,  не  докатывает  до  вершины  -  до   тотального  баланса!   -   и  снова  и  снова  начинает  с  подножия.  Поэтому  как  же  без  завтра?  Не  в  гроб же  ложиться...  И  нужно  проучить  главмеха,  а  заодно  и  других  начальников.  Учить  нужно  всех  постоянно.  Они  же  меня  решили  научить,  назначив  в  восьмую  комиссию?  И  пусть  увидят теперь,  что  дело-то  в  этой  жизни  -  еще  и  во  мне!  А  если  изменит  Люба  когда-нибудь  -  придется,  может,  развестись...  Да  что  гадать!  Важно, что  и  этот  дисбаланс  я  устраню  как-нибудь  прилично, справедливо, красиво,  и  этот тяжелый баланс в будущем  не  будет  казаться  таким  тяжелым...  Почему  же  они  мне  так  нравятся,  красивые  женщины?!  Я  должен  забыть  Лину, но  она живет во  мне.              Она  во  мне,  потому  что  еще не наступило  "завтра"?!  Но  я должен  ее  забыть,  должен!  Да, деваться  некуда:  завтра  я должен  поставить  много  точек,  чтобы  смочь  начать  другие  предложения.  Войти  в  завтра  -  это  обязанность.  Пусть  это  будет  второй  фактор  "желаемости  завтра"...   А  что  еще?  Ничего,  это  -  всё!   

Егор  отошел  от  подоконника,  но  вернулся,  так  как  мысли  искали  еще  что-то,    но  даже  не  говорили, что.  Все  равно  тоска  и  скука.  Нудятина.  Не  хватает  еще  какого-то  разительного  фактора  -  третьего,  как  ножки  в  треноге,  чтобы  абсолютно   не  тяготиться  грядущим  днем  и  будущим  вообще,  а  с  интересом,  с  любопытством,     с   живым   азартом   ждать   его.

В  поисках  третьего  фактора  Утюгов  стал  прохаживаться  по  передней.  Вернулась  Люба,  зажгли  свет.  Часы  показывали  за  полночь.  Заговорили,  было,  о  чем-то,            но  неожиданно  зазвонил  телефон  -  как  бы  уже  "завтра". Люба  подозрительно  заглянула  мужу  в  глаза.












                Часть  20.  Правда  жизни.

Итак,  семейный  диалог  об  изменах  зашел  в  свой  неизбежный  и  ожидаемый         тупик.   Остается  пойти  спать.  Но  тут,  как  мы  уже  узнали,  зазвонил  телефон.  Егор         не  шевельнулся,  погруженный  в  глубокие  темы.  Люба  подняла  трубку,  отозвалась,  глаза  ее  расширились,  и  она  медленно  протянула  трубку  Егору:
-  Тебя  спрашивает  женщина...  В  первом  часу  ночи!..  Кто  это?  -   и  сама  же  ответила.  -  Видимо,  статистика  измен...

Утюгов  ничуть  не  сомневался,  что  это  ошибочный  или  пустяковый  звонок,  вряд  ли  связанный  с  какими-то  сегодняшними  событиями.  Он  взял  трубку  и  раздраженно  отрекомендовался:
-  Алло,  я  слушаю,  Утюгов.
-  Егор,  извини,  что  я  всполошила  вас,  -  послышался  в  трубке  голос  Лины,  -  но  мне  нужно  было...  Мне  нужно  с  тобой  поговорить...  о  нем!..  А  может,  и  не  нужно,     не  знаю...
Пока  Лина направляла  разговор,  на Егоре поднялись,  а  потом  сдвинулись  брови,    он  попеременно,  перехватывая  трубку,  побарабанил  по  столу  пальцами,  нервно  сглотнул.  Мы  должны  его понять.
-  О  ком  о  нем?  -  спросил  Утюгов  после  небольшой  паузы,  начиная,  впрочем,  догадываться.
Вместо ответа  Лина  вздохнула,  а  Утюгов  полнился  недоумением  и  удивлением:  ничего  не  скажешь,  талантливая  придумка  к  концовке  событий  этих  дней,  и  время  подходящее.  Егор  тоже  шумно  вздохнул.  Люба  внимательно  смотрела  и  слушала.  Егор  продолжил:
-  Это  несколько  похоже  на  издевательство...
-  Как бы я была счастлива,  если бы  мне  захотелось просто  поиздеваться над  тобой...  Но  у  меня к тебе  вопрос...   а  может быть,  просьба...

Люба, борясь со  сном,  терпеливо  ждала,  когда  же  ей  станет  наконец ясно, кто  это  такая  звонит?
-  Это  с  работы.  Я  ведь  устранил  дисбаланс...   Технологи  отчет  готовят,  -  не то  солгал,  не  то  сказал  правду  Егор  и  протянул  трубку  Любе.  -  На,  отматери  их  за  час  ночи...
Люба  тут же  скрылась  в  спальне,  закрыв  дверь.
-  Или   уже  поздно  -  в  смысле  времени?  -   послышалось в трубке.  -  Что  ты  молчишь?  Ты  не  можешь  разговаривать,  да?
-   Могу,  Лина,  я  могу  говорить.  Спрашивай,  хотя  всё  это...  странно.  Еще  каких-то  три  часа  назад  я  спешил  к  тебе...   Ладно,  я  не буду  говорить,  что  ты  должна  понять  меня,  войти  в  положение  и  прочее и прочее.  Спрашивай  о  чем  угодно,  если  для  тебя  это  важно.
-  Егор,  ты  можешь  завтра...  не  рассказывать  про  мотор?..   Ну,  про  всё  про  это?.. Алло!..   Что  ты  молчишь?..

Утюгов  ждал  чего  угодно  -  запоздалых  извинений,  женских  оправданий и объяснений,  уже  противных  и  лишних,  но  уж  никак  не  того,  о  чем  просила  или  спрашивала  Лина. У  него  просто  не  было  ни  слов,  ни  мыслей  для  такого  поворота         в  разговоре да и,  надо  сказать,  в  жизни.  Если  бы  Лина  спросила,  как  зовут  ее   вечернего   гостя  в  индийских  плетеных  туфлях,  или  сообщила,  что  он  лучше,  чем  Утюгов,  поет  арию  Ленского,  Утюгов  смог  бы  без  проблем  как-то  продолжить  разговор,  но  то,  как  поставила  без  экивоков  вопрос  Лина,  было  сравнимо  с  клокочущей                и  разрушительной  стеной  Ниагарского  водопада,  вдруг  вставшей перед  самым  носом,  когда  обрушивается  всё  твое  прошлое  и  будущее.
-  Понимаешь,  Лина,  -  медленно  стал  искать  слова  и  мысли  Утюгов,  -  ты  понимаешь,  что  значит  для  меня  такая  просьба?  Такой  скандал  на  заводе!  Неразбериха  с  планом  и  много  еще  чего...   и  виноватым  будут считать меня!..    А  не  его,  который  позволил  себе...   Почему  он  не  должен  ответить  за  себя?
-  Да,  конечно...  Я,  наверно,  могу  и  должна  тебя  понять.  Не  должна  я  была  звонить,  да,  конечно...
-  А,  ты  готова  понять?!..   Понять  меня!..   Помоги  же,  Лина,  помоги, если готова!..   А я...  Не  знаю  почему,  а  я  выполню  твою  просьбу!  Возьму  и  выполню  ради  тебя,  промолчу!  А  потом  обосную,  сформулирую...  Пусть получится,  что  я  верю  в  этот  поступок,  но  пока  не  знаю  почему.  Но  всё  догонится.  Это  традиционный  расклад...
-   Извини, Егор...   может,  и  не  надо...  Ты  говоришь,  ради  меня.  А  почему...  не  ради  него,  а?  Неужели  ты...  такой  людоед? Ты  доживаешь,  то есть  доигрываешь  сюжет  в  свою  пользу?..
-   Так  нельзя  итожить.  Какая  же  польза  может  быть  для  него  от  неправды?  Согласись.  Почему  же  мой  сюжет  должен,  как  ты  говоришь, доживаться, дописываться    в  пользу  неправды?  А,  Лина?
-   Егор,  что  бы  я  хотела  тебе  сказать...  Что  ж  ты  так  гонишься  за  правдой?            То,  о  чем  я  попросила,  может,  тоже  какая-нибудь правда?  Другая,  художественная,      что  ли...   А  сказать  тебе  правду,  кого  я  люблю  или  хочу  полюбить?
Этот  последний  вопрос  был,  скорее,  не  к  Егору,  а  к  самой  Лине, и он смолчал.
-   Если  не  можешь  ради  него,  -  продолжила  Лина,  -  промолчи  ради  меня,  с  чем ты  ведь  согласился.   И  пусть  на  этом  закончится  сюжет...
На  последних  словах  Лина  вдруг  заплакала.
-  Лина!  Лина,  почему  ты  плачешь?..   Ты одна?
-  Разумеется!  -  ответила  Лина,  приходя  в  себя.   -   Я  передала  ему  всё  в  точности  так,  как  ты   сказал.  Я,  конечно,  в  этом  почти  ничего  не  понимаю:  ну,  что-то  не  то  поставили...   Он  сидел  молча,  долго,  очень  долго,  потом  ушел.
-   А  нагана  у  него  не  было?!  -   вознесся,  было,  Егор,  но  быстро  совладал  с  собой.   -   Не  плачь!..   Ну,  не  хныкай,  Лина!  Я  решил:  я  сделаю  это  именно  ради  него   -   не  знаю еще,  почему.  Но  это  уже  не  важно.   Я   верю,  что  должен  поступить  так,  а  обосную  потом...  Так  я  примирю  свою  позицию  с  Достоевским...
-  С  Достоевским?   -   не  поняла  Лина  "поворота".
-  Да,  но  вернемся  к  Василь  Васильичу.  Пусть  всё,  что  случилось,  эта  его  ошибка,  неудачи,  потери  и  даже  твои  слезы  -  пусть  всё  это  будет  просто  правдой  жизни,             к  которой  мы  стремились,  сочиняя,  складывая  этот  сюжет  и  реализуя  его.  Я  промолчу,  и  это  тоже  станет  правдой  жизни.  Если  уж  на  то  пошло...
-  Егор!..
-  Да!
-  Что ж,  я  благодарна  тебе...   Утюгов,  Утюгов...   Скажи,  как  ты  узнал,  что  он         у  меня?  Ты  искал  его?
-   А,  вы  переполошились!   -   добродушно  усмехнулся  Егор.  -  Есть,  конечно,  от  чего.  Но  нет,  Лина,  я  шел  к  тебе!  Купил  подарки  уже  после  звонка,    когда  понял,  что  успеваю  к  девяти.  Я не  следил,  Боже  упаси,  так  что  не  беспокойся...  Не  беспокойтесь!  Я,  дурачок,  предположить  даже  не  мог,  что  у  тебя  кто-то  может  быть. Ну,  наивный...   Незакаленный!..  Но  это  уже  твой  отдельный  сюжет.  Я,  получается,  должен  просто  извиниться,  что  и  делаю:  извини!  А  вот  как  я  узнал, что  ты  не  одна, вернее,  что  этот  кто-то  -  он,  это  пусть  останется  моей  тайной...

Лина  долго  молчала,  Утюгов  ждал.  Чего  он  ждал  еще  от  Лины?
-  У  меня  такое  ощущение,  -  отозвалась  наконец  Лина,  -  что    твоя  тайна   -  это  твой  замысел:  мне  кажется,  что  всё  это  ты  как-то...  предусмотрел,  даже  подстроил,   хотя  я  и  понимаю,  что  не  могло  быть  так.  Но  у  меня  такое  ощущение.  А  хочешь,  Егор,  знать  мою  тайну,  мою  правду,  как  он  оказался  у  меня?!
-  Нет,  нет,  этого  не  надо.  Я  не ребенок,  понимаю...
-  Совсем  не то  ты  понимаешь,  Утюгов.  Он  понимает!   -   в  голосе  Лины  звучали  возмущение  и  горечь.  -  Моя  оплошность  -  в  том,  что  я...   открылась  к  тебе,  разжала  кулак,  в  котором  старалась  всегда  себя  держать.  И  сразу  стала  восприимчивой,  ранимой,  ждущей...   Я  ждала  тебя,  готовилась,  а  ты  звонишь...   Сначала  я  не  поверила  ни  одному  слову,  но  ты  говорил  и  говорил,  и  я  подумала,  что  ты  меня  просто  разыграл.  Что             я  могла  еще  подумать,  если  из-за  тебя  же  стала  такой  ранимой?..  Я  решила,  что  ты  слишком  увлекся  "сюжетом"  -  и  выдумал...  этот  финт.  Как  мне  стало  обидно!  Ведь  мы  не  договаривались,  что  это  всё  игра...   Я  очень  ждала  тебя,  и  я  просто  заплакала,  потому  что  у  меня  и  так  жизнь не  сахар,  а  тут  -   розыгрыш...
-  Лина,  всё  будет  хорошо.  Ты  сейчас-то,  пожалуйста,  не  плачь.
-  Как  же  мне  не плакать,  если  случилось  то,  к  чему  я  вообще  не  стремилась?..         Я  бы,  может,  нашла  другой  ход...  в  жизни.  Но  вот...  обиделась  на  тебя   -   и  пригрелась  к  другому...   Разве  он  плохой  человек?  Он,  Василь  Васильич,  как  появился  в  нашем  городишке,  так  все  два  месяца  и  ходил  вокруг  меня.  С  женой, говорит,  они  давно  чужие  люди,  живут  в  разных  углах.  Я  даже  ни  на  грамм  не  брала  всерьез  его  поведение,  а  тут...  Он  позвонил  мне  после  твоего  звонка.  Я  даже  не  помню,  что  и  как  ему  ответила.  Опомнилась,  а  он  уже  в  прихожей,  с  подарками...   Вот  так.  А  вскоре  ты  с  авоськой,  и  я  уже  вконец  разозлилась...   Егор,  я  тоже  не  ребенок!  И  я  привыкла  отвечать  за  свои  поступки.  Но  не  было  бы  тебя   -   не  было  бы  и  его!  Вот  в  чем  моя  оплошность...  И  не  было  бы  никого  пока.  Вот  в  чем  моя  правда,  моя  тайна,  наша          с  тобой  тайна...   Но  теперь  я  буду  ждать  его.  Так  скажи  же  мне  все-таки,  разве  он  плохой  человек?

Голос  Лины  дрожал  и,  казалось,  продолжал  еще  дрожать  в  трубке  уже  без  слов.  Утюгов  не  знал,  что  ответить.
-  Ну,  ладно,  -  заканчивала  разговор  Лина.  -  Я  не  очень  испортила  твой  сюжет  своей  просьбой?  Ведь  сейчас,  наверно,  уже  последняя часть  или  глава?
-  Как  тебе  ответить?..   Я  выполню  твою  просьбу,  я  уже  сказал,   -  и  не  потому  даже,  что  ты  просишь.  Очень  хорошо,  что  ты  позвонила...   Не  будем  больше  об  этом.  Я  так  решил!  А  последней  будет  следующая  часть,  потому  что  этой  частью  сюжет  не  может  завершиться.  Я  не  знаю  еще,  что  будет  в  последней  части.  Я  устранил  дисбаланс  на  прессе.  Хорошо,  пусть  я.  Потом  провалился  куда-то  в  тартарары  у  твоих  дверей.  Я  помню,  как  ты  смотрела  на  меня...   Потом...  потом  я  нашел,  обрел                какое-то   равновесие   -   и  вот  ты  звонишь!..   Я  ведь  люблю  тебя,  Лина!..  Вот  в   чем дело.   Это,  наверно,  пройдет,  но  сейчас  я  люблю  тебя!..
-  Егор!..
-  Извини  за  всё,  но  ты  опять  вывела  меня  из  равновесия:  я  снова  целую  твои  руки,  я  и  сейчас  рядом  с  тобой,  я  хочу,  чтобы  ты  была  счастлива...
-  Счастлива?!..   Зачем  я  обиделась  на  тебя?  Скажи  мне...
-  Потому  что  в  той  части,  в  этом  нашем  романе  мы  не  должны  были  встретиться   -  там,  у  тебя  дома.
-  Могли!
-  Прощай,  Лина!
Егор  послушал,  как  вздохнула  Лина,  и  положил  трубку.




                Часть  21.  Формула  баланса.

                Знание того, что ты предоставлен
                своим собственным силам,
                само по себе уже чего-то стоит.
                Зигмунд Фрейд.


Побыв некоторое время в неподвижности,  Утюгов  подошел к окну,  распахнул его   и  опрокинул себя на подоконник  -  как  какое-нибудь  демисезонное  пальто,  в  сущности  еще  новое,  и  сейчас  кто-то  появится  из ночи,  возьмет  его  и  аккуратно  расправит  на  заборе  проветриваться. 

"Я говорил с  Линой...   Почему  я  с  ней  говорил?  О  чем?   -   на  этих  непонятных  вопросах  "пальто"  облокотилось,  Утюгов  поднял  голову  и  стал  смотреть  в  ночное  небо.  -   Солнце,  ты  зашло.  Глухая  ночь.  Какая  глухая  ночь!  Думает  ли  всё  еще     обо  мне  Лина?  Или  бедняжка  уже  спит?.."

Утюгов  стал  загибать  пальцы  на  руке,  словно  что-то  считал,  хотя  ничего  не  считал.  Принялся  размышлять  дальше:  "Так,  я  промолчу,  это  решено.  Для  нее,  а  может,  для  нас  с  ней:  ведь  мы  были  "главными  героями".  И  это  будет...  очень  веселым  событием:  начцеха  лишится  своего  куража.  Полезно.  Директор  -  у  него  "появился"  толковый  главмех,  а  в  старых  кадрах  -  во  мне!  -  будут вскрыты  недостатки.  От  главмеха теперь  будут  ждать  только  верных  решений   -   ох,  как  ему   будет   тяжело!..   Буду  ли  я  помогать?  А  почему  нет?  -  В  той  мере  и  возможности,   в  каких  может  помочь  механик  электрику".

Итак,  глухая  ночь.  Именно  пока  ночь,  Утюгову  нужно  обязательно  найти  основания  своему  поступку-умолчанию,  такому  неожиданному  и  резкому.  Когда  он  обещал  Лине,  он  интуитивно  чувствовал,  что  они  есть.  Это  как  только  что  было  с  прессом,  да  и  в  любом  ремонте...  Утюгов  закурил,  чиркнув  в  темноте  спичкой.      День  пока  не  собирался  наступать,  так  как  Утюгов  еще  не  промолчал  про  мотор,     и  день  не  знал,  каким  ему  быть.

"А  где же пильщики?  -  подумал  Утюгов.  -  Только  что  бубнили  в  потемках.  Спать  убрались?"  Утюгов  прислушался.
-  Ты  меня  не  любишь!  -  услышал  Егор  укоризненное  восклицание  Ливии.
Итак,  пильщики  все  еще  во  дворе,  где-то  среди  напиленных  чурок.
-  Ну  почему  как  что,  так  сразу  "не  любишь"?..  Люблю,  но  уже  ночь  совсем!  -  отвечал  Светлан.
-  Ты  хочешь,  чтобы  я  завтра  расплавилась!
-  А  мы  начнем  вечером  пораньше,  -  настаивал  Светлан.
-  Вечером?!..  Вечером  до  девяти  жара,  а  сразу  после  до  часу  комары.  Вот  сейчас  только  и  пилить!..
-  Нет,  я  не  могу!  -  взмолился  Светлан.  -  А  может,  мы  простыни  или  занавески  какие-нибудь  в  полог  сошьем  и  тень  создадим  завтра?..
-  Нет,  все  равно  жарко  будет,  -  не  соглашалась  Ливия.  -  Уж  лучше  днем  выспаться,  и  всю  ночь  пилить...

Утюгов  вспомнил  анекдот  про  любовь  и  соцреализм.   В  анекдоте,  чтобы  был    в  произведении  "завтрашний  день",  тоже  распилку  части  дров  оставили  на  завтра.    А  то  одна  голая  любовь...  Так  будут ли  Ливия  и  Светлан  пилить  дрова  дальше          или  оставят  на  завтра?  Егор  опять  напряг  слух.
-  Хорошо,  я  согласен.  Но  сегодня-то  ведь мы  не  выспались?
Слова  Светлана  дышали  надеждой  на  избавление  от  мук.
-  Ладно,  продолжим  завтра,  -  сдалась  Ливия.  -  Светлан!
-  А!
-  Ты  меня  любишь?
-  Теперь  больше  жизни.  Уведи  меня!..

Двор  опустел.  Если  бы  дрова  пилил  Сизиф,  то  сейчас  отпиленные  чурбаки  уже  опять  бы  собрались  обратно  в  метровые  чурки.  Но  дрова  пилил  не  Сизиф,  и  на  завтра  пилить  осталось  меньше  половины  привезенного.  Как  же  не  стремиться  в  такое  завтра?..   Утюгову  уже  хотелось  спать,  но  нужно  устранять  последний  дисбаланс,  нужно  на  завтра  "поставить"  линию  поведения,  даже  если  это  линия  умолчания.  Молчание  молчанию  рознь.  В  этом  завтрашнем  назначенном  молчании  Утюгову  виделось  что-то  жизненно  полезное  и  даже  красивое,  но  что?!  Но  что  конкретно?!  Утюгов  искал,  потому  что  он  и  дома  оставался  механиком,  врачом  механизмов.  Он  не  просто  смолчит,  он  должен  -  именно  должен!  -  промолчать.   Что-то  подсказывало,  что  основания  для  этого  есть.

Утюгов  вспомнил  Ивана-Электрика,  их  диспут  на  Прометеевой  Гари.  Мстивые  эринии  -  это  только  языческие  богини,  данные  нам  вместе  с  Прометеевым  огнем.  А  если  их  нет,  то  можно  и  не  обижаться  ни  на  кого.  Не  об  этом  ли  и  Христос  говорил?  Надо  только  не  забывать,  что  их нет,  эриний,  а  есть  Христос...

Мысли  перешли  на  Вдохновенного.  Начал-то  делово!  -  С  анкеров  надежных,  с  нового  фундамента...   Ну,  спутал  человек  реальное  производство  с  деловой  игрой!..  "Я  начал  оправдывать  главмеха?  -  думал  Утюгов.  -  Даже  если  так  -  не  в  этом  дело.  Дело  исключительно  в  том,  найду  ли  я  основания  для  молчания,  для  оправдания  неумехи  -  в  себе:  есть  они  во  мне  или  нет?  Что  же  это  за  основания  такие?

Чего я хотел? Громопобедной реабилитации? Нет, единственным  событием,  достойным  внимания,  удивления,  интереса  завтра  может  быть  только   мое  молчание.  Пусть  они,  черт  побери,  думают,  что  я  напартачил,  что  дело  было  во  мне!  Во  мне!!!  Чтобы  не  забывали,  что  есть  такой,  и  молились,  чтобы  в  следующий  раз  я  не  ошибся...  Вообще,  какая  мне  разница,  что  я  прав,  если  система,  в  которую  я  включен,  не  права?  Значит,  и  я  не  на  сто  процентов  прав.  Вот  и  диски  "были  правы"  только  для  определенных  условий:  изменили  обороты,  и  вся  "правда"  кончилась.  А  если  бы  электроцех  втихую  заменил  мотор?  -  Дисбаланс  ушел  бы      без  моего  участия.  Так  что  же  цепляться  за  свою  правду?!  Вот  так!  Человек  бывает  не прав,  что  прав.  Стало  быть,  и  наоборот:  бывает  прав,  что  не  прав.  Как  и баланс,  правда  относительна.  Значит,  и  реноме  относительно.  Мы  разом  правы  и  не  правы.  Значит,  и  за  реноме  нечего  цепляться.  Знание  условности  реноме  важнее самого  реноме..."

Вот  так,  напряженно,  размышлял  Утюгов.  Можно  сказать,  это  была  ломка  сознания.  На  смену  "докритическому"  периоду  жизни  приходил  "критический",  как      в  свое  время  у  Канта,  у  Гегеля,  у  Маркса  с  Энгельсом  и  еще  у  многих  и  многих,  может,  даже  у  Ильи.  Всем  нужно  было,  или  нужно  теперь,  вступать  в  завтра:  отдельному  человеку  и  системе.  И  Утюгов,  можно  сказать,  уже  сломал  свое  старое  сознание,  почти  нашел  основания,  оправдание  своему  завтрашнему  неординарному  акту  умолчания.

Теперь  мысли  остановились  "возле"  Лины.  Она  ему  очень  нравится,  но  она  теперь буквально  отрезана  от  него,  и  нужно  как-то  встрепенуться.  Ему  уже  просто  захотелось  завтра  промолчать,  а  основания  он  вот-вот  найдет.  Лина  попросила,           и  пусть  любовь  побеждает  всё.  Пусть  его  влюбленность  имеет эти  плоды,  а  не  банальную  утеху... 

Егор  закрыл  высокое  земское  окно,  стал  ходить  по  пустынной  прихожей.
Дверь  из  спальни  приоткрылась,  выглянула  Люба:
-  Ты  спать  не  собираешься?
-  Нет,  -  мотнул  головой  Егор,  -  пока  не  узнаю,  зачем  должно  наступить  завтра.
-  С  ума  сошел?  -  попыталась  Люба  вернуть  мужа  на  землю,  точнее  -  в  спальню.
-  Да,  -  держался  Егор  принятого  хода  мыслей,  -  я  сломал  своё  сознание.
-  Что  ты  сломал?  -  не  поняла  Люба.
-  Да  ничего,  ложись,  я  уже  захожу...
-  Егор,  ты  только  мне  ничего  не  рассказывай,  ладно?
-  Обещаю.

Дверь  закрылась.  "Но  не  для  того  ведь  только  наступит  завтра,  чтобы  я  промолчал  о  каком-то  Василь  Васильиче,  "хорошем  человеке"?  -   упорно  продолжал  поиск  Утюгов.  -  А  для  чего?!"  Так  и  не  найдя  пока  "третий  фактор",  Утюгов  пошел  спать.
Люба  прильнула  к  нему,  к  тому,  кому  она   все  равно  изменит  когда-нибудь  по  "статистике  измен".  Когда  они  беседовали  об  этом,  Люба  автоматически                не  соглашалась  с  Утюговым,  но  где-то  в  уголку  души  шевельнулся  спящий  червячок  любопытства  и  совсем  не  страшного  страха:  а  может,  и  вправду  когда-нибудь?                Это  дала  знать  о  себе  свобода:  не  забывайте,  я  есть.  Утюгов  посмотрел,  как  и  позавчера,  на  голову  спящей  жены,  вернее,  как  и  позавчера,  прислушался  к  дыханию  и  закрыл  глаза.  Ему  представились  головы  спящих  рядом  Лины  и  Вдохновенного, Ильи  и  жены  Вдохновенного   и  вообще  головы  всяких  спящих  рядом,  и  стало  несколько  жутко   -  от  того,  что  все  они  проснутся,  зная  зачем!  Зная,  кому  завтра  надо  мстить!  А  может,  представить  другое:  что  все  они,  как  дети,  тоже  не  знают,  зачем  проснутся?  Настал  день  -  и  будь  рад  этому  дню,  только  ему.  Ведь  так  учит  Писание?

Пусть  голова  Лины  будет  рядом  с  головой  Вдохновенного,  зато  на  ее  лице  будет  мир:  ведь  она  автор  своего  сюжета.  Зачем  ей  война?  Утюгов  открыл  глаза,  чтобы  посмотреть  в  сумраке  на  жену.  Посмотрел,  и  ему  стало  жалко  Любу,  жалко, что  он  хочет  лишить  ее  "сладости  первой  измены".  Это  выражение  он  услышал  от  конструкторов.  Жалко  стало  и  себя,  что  придется  разойтись,  а  она  такая  красивая!..  Хм,  а  может  быть,  она  уже  изменила?  -   Вон  как  сладко  спит!..

Как  видим,  мыслей  о  завтра  у  Утюгова  было  очень,  чрезмерно  много  самых  разнородных,  но  все  они  и  порознь,  и  вместе  так  и  не  делали  завтра  интересным  и  желанным,  скорее  наоборот.  Третий  фактор  так  и  не  найден.  Конечно,  завтра  будет  что-то  новое:  какие-нибудь  ботинки  на  ком-нибудь.  Да,  Утюгов  должен  был  "взорвать  бомбу",  но  он  промолчит,  и  возвращенный  баланс в общем  не  нарушится.  А  последний  дисбаланс,  то  есть  недостающий  Утюгову  третий  фактор  -  это  дело  психологии  Утюгова.  "Итак,  завтра  я  проснусь,  -  не  унимался  и  терзал         себя  Егор,  -  а  зачем?  Зачем?!"  И  третий  фактор  был  им  "запеленгован",  мелькнул  нужный  вопрос:  почему  нужно  просыпаться  "зачем-то"?!  Вот  он,  третий  фактор           для наступления  "завтра",  найденный   в  изнурительном  азарте,  как  в  затопляемой  пещере:  "Я...   я  не  знаю,  как  поступлю завтра!"  Вот  почему  Утюгов  завтра  "вдруг" промолчит!  Найденный  императив,  тут  же  очерченный  Утюговым  в  правило,              при  его  тривиальности  и  кажущейся  простоте,  позволял  устранять  любой  дисбаланс,  находить  правду  вне  себя  и  в  себе,  быть  живо  интересным  себе  и  сегодня,   и   во   всякое   завтра.   Найдя   эту     формулу   баланса,  Утюгов   тут  же   крепко  заснул.

(Выйдя на  императив  "не  знаю,  как  поступлю",  Егор  проснется  завтра отнюдь  не  беспринципным (уж  эти  слова!  Из них  создаются  целые  системы,  как  не  очень  сладко  "пошутил"  Гёте). Принципы  -  это  развернутая  в  систему  тавтология.  О  принципах  мы  не  найдем  ничего  у  Соломона.  И  пусть  Егор  проснется  "беспринципным"!)

Страшно,  что  все  спящие  проснутся?  Нет,  не  страшно,  если  это  свободные  люди. Конечно,  если  представить  себе  все  головы  спящих,  "отрезанные"  одеялами,  -  это  жутковато.  Если  представить.  Но  обычно  все  скрыты  за  сатиновой  занавеской  ночи.  А  когда  люди  спят,  не  нужно  отдергивать  занавеску.


                К  О  Н  Е  Ц

                ***************