Ледовый плен

 Бабье лето на Волге — великолепное  время. Правый  берег, освещенный восходящими утренними лучами, играет золотистыми бликами в слегка покачивающихся еще густых кронах  деревьев. Уже не лето, но еще и не осень. Солнце желанное и не назойливое.
Вода, как парное молоко, и, окунувшись, не хочется выходить на берег. Но постоянно ощущаешь какое-то сожаление о том, что скоро  все это  кончится, и  станет холодно.
Ближе к зиме,  с предоставленной мне комнаты , я ушел на квартиру к тете Нине Кунилиной. Дом у них был большой, но и семья не маленькая. Общего заработка  дяди Миши, ее мужа,  явно не хватало на сытую жизнь, поэтому он никогда не пропускал сезон охоты.
Сорокалетний отец семейства, маленький, худощавый мужичок,   ходил на нее  не ради    барской  забавы, а для того, чтобы кормить семью. Нина никогда не упрекала мужа за скромную зарплату и благодарила бога, что   хлеб и рыба дома были всегда. Но дядя Миша рассуждал по-другому и к осенней охоте относился серьезно и старательно. В конце октября каждого текущего года он брал положенный ему отпуск и отправлялся на раскаты, предварительно подготовив бударку с мотором, кулас и ружье. Среди его амуниции и скарба, уложенных на дно лодки, обязательно были резиновые сапоги (бахилы), штормовка, два стареньких патронташа, шест, казанок, целый набор ножей, небольшой вентерь для ловли рыбы на котел. Ведь отправлялся он на охоту не на один день. Два знаменитых тульских ружья, доставшихся ему по наследству от деда и армейский штык от автомата Калашникова. Из продуктов он брал хлеб, соль, сухари, картошку и лук – в основном все, что растет в его огороде.
Места охотничьи он знал хорошо, так как с четырнадцати лет самостоятельно каждый год ездил на осенний промысел, чтобы заготовить дичи на всю зиму. И обычно 120-150 уток, гусей, чирков привозил он домой. Зная все премудрости поздней осени, он тщательно готовился встретить ее неожиданные сюрпризы там, на раскатах. Когда все было готово, около десяти утра, детвора вышла к берегу проводить отца в нелегкий путь.
Был конец осени. На деревьях и на жухлой траве по утрам появлялся иней, напоминающий о скором приходе зимы. Небо все чаще заволакивало серыми тучами, и, хотя осадков никаких не было, от природы можно было ожидать всего.
Дернув за короткий пеньковый шнур, дядя Миша завел мотор «Ока», лодка тихо-тихо почапала вниз по течению. Дочки помахали отцу вслед, желая удачной охоты, и отправились к дому. А лодка, едва тарахтя маленьким малосильным мотором, удалялась, унося его звук вниз по реке. Сначала уплыли вспять знакомый причал, льдобугор, местный клуб, стоящий на пригорке. Лодка миновала «Станья», и жилье кончилось. Невысокие, еще чуть зеленые берега с редкими оголенными деревьями и кустарниками, постепенно сменялись широкими полосами желтого камыша. Река разветвлялась небольшими рукавами, постепенно меняя ландшафт, и каждая следующая речка или ерик тоже делились на два. Часа через два растительность стала ниже, глубина меньше. Где тут было русло? Найти почти невозможно. Но опытный глаз рыбака-охотника прокладывал себе путь сквозь заросли чилима и лилий. Мотор пришлось выключить и приподнять в лодку. Дядя Миша продолжал путь, толкаясь шестом. Глубина была не более полуметра. К полудню, доплыв до густого кустарника, потопленного водой, расположенного небольшим треугольником, дядя Миша уткнул лодку, привязал ее к кустам и закурил. Теперь можно было и отдохнуть. Вытащив из рюкзака большую вяленую красноперку (любимая еда всей его семьи), он мастерски, с характерным треском отделил пузо, разломив ее почти вдоль от башки до махалки, небрежно отбросив его в сторону, пыхтя крепкой беломориной, и стал тщательно очищать рыбу от чешуи. Когда работа была закончена, он достал свежий огурец, ломоть черного пахучего хлеба, маленькую стеклянную фляжку со спиртом и, налив грамм двадцать в металлический стаканчик, выпил залпом, зачерпнув им же из-за борта, запил водой. Затем занюхал хлебом, хрустнул огурцом и стал с удовольствием уплетать небогатую закуску. Ел он с аппетитом, вгрызаясь в истекающее жиром красноватое мясо красноперки. После напряженной работы тело отдыхало, а выпитая стопка разморила его вконец. К тому времени вышло солнце и стояло в зените, обогревая ласковыми,  уже почти бессильными лучами. Охотник опустился на мостки и, положив голову на рюкзак, уснул. Безмятежный сон длился больше двух часов. Стояла тишина. Чуть слышался плеск воды от набегающего порыва ветра.
И может быть, дядя Миша проспал бы еще много часов в этой кромешной тишине, если бы ее не нарушил надрывный поросячий визг. Дядя Миша видел сон, будто он по двору гоняется за поросенком, покинувшим загон, и никак не может его поймать. Но уже в полусне, разбуженный этим диким визгом, он осознал, что что-то происходит наяву.
События развивались на чилимной поляне. По краям ее возвышался неплотный камыш, а в центре торчал небольшой островок кустарника, к которому молодому секачу удалось прижать небольшой гурт диких подсвинок, видно, пришедших полакомиться великолепным деликатесом, челимом. Секач выбирал себе молодую свинью, готовую к спариванию, храпел, угрожая, и готовился к нападению. Вдруг откуда-то вынеслась темная ощетинившаяся туша. Молча она летела на молодого секача, но тот словно ждал нападения, видно, удивляясь, почему оно до сих пор не случилось. И, не медля ни секунды, не протестуя ни звуком, умчался прочь. Загнав молодого секача в лес, матерый кабан вернулся к стаду.
Все это происходило на глазах оторопелого от событий опытного охотника. Матерый кабан, увлекшийся погоней и заботой о своем стаде, даже не заметил охотника и, гордо тряся своими мощными боками, удалился, уводя свою команду вглубь зарослей. Напуганный неожиданными событиями дядя Миша тут же зарядил одно их ружей пулей, понимая, что даже случайно матерый может вернуться: сейчас как раз время гона и опасность может возникнуть неожиданно. Едва успев перезарядить ружье, он услышал всплеск воды. Обиженный матерым, секач появился на чилимной поляне. Видимо, он хотел убедиться, не вернулись ли подсвинки сюда. Он тоже был очень опасен, и опытный охотник решил не упустить шанс. Аккуратно прицелившись ему в лоб, он увидел его свирепые и удивленные глаза и, поймав миг нерешительности зверя, выстрелил. Расстояние было вовсе небольшое, не более двадцати метров, и зверь, пораженный прямо между глаз, свалился, как скошенный сноп. Подергавшись в предсмертных судорогах, он затих. «Вот это удача!» - воскликнул вслух дядя Миша и, подтянув повыше бахилы, спустился в воду. Кабан лежал на боку. Большая часть его туши была скрыта под водой, а другая, окаймленная большой кровавой лужей, блестела под косыми лучами уходящего за горизонт солнца. Дядя Миша по воде подтащил тушу к лодке и легко  перевалил  ее через борт. Он глядел на нее и не верил своим глазам.
- Вдоволь накормлю ребятишек, соседям раздам, - рассуждал он про себя, - и люди скажут: «Кунилин – настоящий охотник». А я-то совсем не за этим сюда приехал. Но утки, гуси – само собой.
В хорошем настроении он стал готовить засидку. Спрятал подальше в камышах бударку с кабаном, накрыв его брезентом, из которого собирался соорудить палатку, сбоку он накрыл чаканом и приготовился к охоте. Через 15-20 минут должен начаться перелет птиц. Мимо этого места они небольшими стаями летели обычно на ночевку. Сигналом к началу перелета служило солнце, коснувшееся краем горизонта. Послышался первый нарастающий шум, и охотник по звуку понял, откуда летит птица. Он вскинул ружье и мгновенно уловил летящую стаю. И чуть она оказалась в поле зрения, он нажал курок, раз, другой, и две птицы шлепнулись метрах в двадцати где-то впереди. Подтянув за веревку кулас, быстро залез в него и, гребя одним веслом, поплыл собирать добычу. Так он делал всегда, так как собаки у него не было, а дичь просто могла утонуть или стать добычей ондатры, если вовремя ее не собрать. Снова заняв свое место и изготовившись к стрельбе, он ждал. Обычно за вечер и утро он успевал убить штук тридцать уток и гусей. Днем отдыхал, дожидаясь вечера. Иногда ловил рыбу и варил себе уху на примусе, который всегда брал с собой.
Стемнело. Небольшая горка дичи была аккуратно уложена в бударке рядом с еще не остывшим кабаном. После захода солнца резко похолодало. Дядя Миша одел тулуп, валенки и шапку-ушанку. Так резко становится холодно в ночные часы уже с первых дней ноября. И особенно тогда, когда дует северный ветер. Охотник перекусил помидором и незаменимой красноперкой, напился горячего чая из термоса и стал устраиваться спать. Опасаться здесь было нечего, так как ни один зверь не полезет в воду, тем более, если его никто не тревожит.
Довольный хорошей охотой и неожиданным сюрпризом, который подарил ему его величество случай, он устроился на ночлег. Укрывшись байковым одеялом, он смотрел в небо, которое сверкало миллионами далеких звезд. Лягушки, поселившиеся на отмелях, перекликались разными голосами, устроив нескончаемый концерт. Трещали поздние сверчки, вклиниваясь в стройную лягушачью мелодию. Благодать! Вот она, природа: нежно ласкает и убаюкивает меня своими таинственными звуками, - подумал он. Долго не хотелось спать. Глядя в небо, охотник думал о том, что  где-то на далеких звездах тоже есть жизнь и тоже есть люди, которые, наверное, ходят вниз головой, но в остальном такие же, как мы, так как другими он их никак не мог себе представить. Так, рассуждая о других мирах, он постепенно заснул.
Привыкший вставать рано, он проснулся еще до восхода солнца. Было холодно, и не хотелось вылезать из укрытия. Темно. Но на востоке уже чуть посветлело небо. Первое, что услышал дядя Миша – это характерный хруст под лодкой. Неужели лёд? Перегнувшись, чтобы убедиться в обратном, он был разочарован и даже перепуган. Рука уперлась в твердую холодную поверхность.
- Ну, может быть только чуть прихватило, - успокаивал он себя.
Но рассвет подтвердил его догадку. Все чилимное поле и вода в обозримом пространстве были покрыты льдом. Надо немедленно выбираться, - подумал он. Но как? Вдруг речка замерзла вся. Он встал в лодке, взял шест и начал пробовать лед. Возле лодки он был довольно хрупкий и, не медля ни минуты, дядя Миша даже с каким-то остервенением стал толкаться шестом. Лед довольно легко крошился, и лодка медленно продвигалась вперед. Работая, он мысленно считал расстояние и скорость, с которой он плыл сюда по течению с мотором: слабое течение - километра три в час и скорость лодки под мотором десять километров, вот и все двадцать шесть за два часа пути. А теперь назад без мотора не более двух километров в час, толкаясь шестом – это тридцать часов непрерывного движения. Но ведь такое невозможно! А вдруг там, выше лед совсем стал? Выберусь на берег и пойду пешком. А как же кабан, дичь? Стало грустно, но работать он не переставал. Вспомнил, что оставил кулас и засидку, но сейчас не до этого.
«Как бы не пришлось избавиться от добычи, - подумал он. – Буду грести, пока есть силы».  Он не считал метры дорожки, пробитой во льду, да и никак не мог посчитать, но упорно толкался, сгибая и разгибая спину, прилагая усилия, чтобы крошить еще не окрепший лед. Скорей бы вышло солнце, может оно на половину растопит эту ледяную корку и можно будет включить мотор, но это там, когда выйду на чистину.
Тяжелая лодка пока справлялась с задачей и, как ледокол, разламывала тонкую корку. Уставший, изнеможенный, он воткнул шест за кормой, чтобы течение не понесло лодку назад, сел отдохнуть. Пора бы и перекусить. Он съел один помидор и огурец, затолкал в рот кусок уже зачерствевшего хлеба, запил водой и убрал припасы в рюкзак. И даже не стал тратить усилий, чтобы очистить красноперку. Два часа, не прерываясь, он орудовал шестом, чтобы двигаться вперед. Сколько метров или километров  осталось позади, он не знал. День был впереди.
«Надо засветло выйти к большому руслу, - думал он. – А там, может быть, льда и нет, заведу мотор и поеду».
Небо заволокло тонкими, почти прозрачными облаками, но солнце из-за них едва пробивалось кое-где бледными пятнами. Видимо, формировались тучи, которые могли принести осадки.
- Еще не хватало, - подумал охотник и, прервав отдых, снова взялся за шест.
Нигде не было слышно ни единого выстрела – это удивляло дядю Мишу. Обычно в это время охотников здесь столько же, сколько дичи: пальба со всех сторон. А тут тишина.
- Может быть, по радио передавали заморозки, а я не слышал.
Он знал и ранее не один случай, когда охотники оставались в ледовом плену. Но каждый думает, что такое с ним не случится. А теперь и сам оказался здесь. Скорее всего, было так. А кто знал, что дядя Миша днями поедет на охоту? Никто. Сам он об этом много не говорил. Поэтому ему никто не сказал о погоде. Он любил похвастаться и приврать уже после охоты и приврать так убедительно, что ему верили, как ему казалось, хотя нес он порой несусветную чушь.
Как-то однажды в половодье он взял острогу и поплыл вниз по реке. Навстречу шел караван прорезей и знакомый рыбак окрикнул его: - Кунилин, осетра хочешь?
- Хочу, - обрадовался он.
Дядя Миша пристал к каравану, и Егор, зацепив сачком живого осетра, бросил ему в бударку. Кунилин поблагодарил Егора и поплыл дальше. А когда вернулся домой, за стопкой водки, на вопрос: откуда осетр? – сказал: «Такое сильное половодье было, что осетры на деревья взбирались. Вот я одного и снял».И слушатели даже засомневались, правда это или нет. 
Вот и сейчас, усердно ломая тяжелой бударкой лед, он вспоминал этот случай и улыбался сам себе. Правда говорят, что в экстремальных ситуациях у человека включаются какие-то дополнительные силы, и он  с остервенением борется за жизнь.
Солнце так и не вышло, и надежды на хорошую погоду были довольно призрачны. Время перевалило за полдень, и несмотря на его дефицит, надо было передохнуть и пообедать. Все то же меню. Но стопку дядя Миша пить не стал, чтобы не расслабиться и не заснуть. По его расчетам, к вечеру он должен был выйти на чистину, где можно будет завести мотор, и тогда – спасение. Отдохнув полчаса, он снова взялся за трудную работу. Шест стал уходить все глубже и глубже – это был признак того, что раскаты он прошел. Вышел в какой-то ерик. Вдоль пошли берега. Теперь уже сам он не пропадет. В крайнем случае, пойдет пешком, но разве ради этого он столько рисковал. Уже спасенный, он мог подумать о том, как довезти добычу до дома. Спину ломило от бесконечных наклонов и напряженных движений руками и всем телом. Оставалось причалить к берегу. Потратив немало усилий, он повернул лодку, и, пройдя с огромным трудом еще метров двадцать, она коснулась земли. Выйдя на берег он обрадовался и, зацепив ее якорем за куст, вышел размять ноги. Кромка льда у берега была потолще, морозило, но, тепло одетый, он не боялся холода. Однако побродив, в голову ему пришла мысль: собрать веточки, развести костер и сварить одного чирка, которого он подстрелил последним. Все равно сил толкать дальше у него не было, а завести мотор мешали водоросли. Надо было устроить отдых. Дядя Миша собрал сухих веток, пристроил на рогатинах казанок, ощипал чирка и разделанного бросил его вариться. Две луковицы и лаврушка придали супу домашний аромат. Сердце успокаивалось и душа отдыхала. К четырем часам выглянуло солнце. Впервые за два дня вкусно пообедав, охотник закурил. Он пошел вдоль берега, осматривая дальнейший путь. Пройдя метров двести и постоянно оглядываясь на лодку, он вдруг понял, что он на острове. И пробиваться дальше на лодке – неизбежно. Чтобы пересечь ерик, который разделял остров от другого участка земли, надо было пройти еще метров триста. Идя по кромке берега, он разбивал шестом  лед, освобождая путь для прохода лодки. Примерно за час он прошел с шестом по берегу около ста метров, чтобы ночью мороз вновь не сковал это русло. Он снялся и поплыл вверх по течению. Изрядно утомившись, потратив остаток сил, приковал лодку к берегу и стал устраивать себе ночлег.
Смеркалось. Ружья, конечно, были наготове, и метрах в десяти в полынье он заметил мирно плавающих уток. Это его развеселило. Он залег, поджидая пока они плотнее прижмутся друг к другу. Меткий залп охотника застал их врасплох. Бил крупной дробью, и три утки были повержены. Но как их достать? Лед еще очень слабый. И он вновь взялся за дело и стал пробивать его шестом. Десять метров – это не так уж и много. Справившись с этой работой, довольный новой удачей, он закинул дичь в лодку. Спал он плохо. Новые задачи тяготили его. Здесь была территория, граничащая с заповедником, и он боялся, как бы запах кабана не привлек внимания волков, которых здесь, по всей видимости, было немало. Просыпаясь от каждого шороха, он то и дело хватался за ружье, вглядывался в темноту и, ничего не обнаружив, снова укладывался спать. К утру он заснул крепким сном. Лучи утреннего солнца разбудили его в восемь часов. Он вскочил и обрадовался, хотя ночью, видимо, был небольшой морозец, так как во всю длину следа, проделанного его лодкой блестела тонкая пленка льда, которая ломалась от прикосновения шеста. Подула моряна – это еще один шанс на выживание, - подумал дядя Миша. Выпив остатки чая из термоса и наспех доев кусочек мяса от вчерашнего обеда, он продолжил работу. Разбив ледяную корку вокруг лодки, он оттолкнулся от берега и стал боком выходить на середину. Через некоторое время это ему удалось. Измерив глубину, а она здесь была уже чуть более метра, он зачерпнул шестом от самого дна. На шесте ничего не было. – Можно попробовать мотор, - подумал он. Подкачав насосом бензин и покрутив в холостую маховик, он настроил зажигание и дернул шнур. Мотор завелся, и лодка тихо пошла вперед. Ура! – вырвалось у него из груди, и, он по инерции плюхнувшись на заднее сиденье, стал рулить к середине. Там лед был тоньше, и, вероятней всего, не было подводной растительности. Лодка была тяжелой и, наезжая носом  на лед, с успехом ломала его.
Пока все шло благополучно. Лишь бы не намотать на винт. Скорость была не более пяти километров, но это уже удача. Миновал ерик, который ограничивал остров, справа пошла полоса кустов. Здесь даже пешком можно было беспрепятственно добраться до дома. Но это уже в крайнем случае, а сейчас надо молить бога, чтобы не заглох мотор. Впереди показалась чистина. Лед плыл маленькими кусками. Лодка набирала скорость. Сердце охотника ликовало. Дядя Миша усердно подкачивал бензин, чтобы не заглох мотор. Часа через два далеко впереди замаячила заводская труба. Навстречу проскочила «казанка» под «Вихрем».
- Вот я уже и дома, - подумал он.
Еще минут тридцать ходу. Он вдруг запел песню «Из –за острова на стрежень»… Он никогда раньше не пел, может быть, только в детском саду. А тут песня ликования вырывалась из груди. Я охотник, я охотник! - кричал он, подплывая к родному причалу.