Все, чему суждено...

Нырнул летом c обрыва крутого. Глубоко, невозвратно, камнем. Такие манящие для пляжных утех, но грозные по коварности своей, воды - глухими вратами сомкнулись надо мной.  И течение унесло меня по мутным потокам прошлого. Сметая угасшее сегодня. Толкая в маловероятное завтра. Я больше не видел света, привычной стала тьма.

Случайный среди тех, кому не посчастливилось окружать меня в дни моего заплыва. Нелепый в безуспешных попытках обустроить некое существование в новой, наскоро слепленной реальности, что по соседству с Битцевским парком. Изъеденный кромешной тоской по утраченной жизни. Одинокий и озлобленный до боли физической. В ненависти к непрошенным переменам. Ненавидел все – даже сонный пруд неподалеку от временного и случайного моего обиталища, окруженный мощными дубами, чьи растопыренные лапы прятали небо. По кромке воды я выгуливал чужую собаку. Не выносил и собаку, тварь невинную. И больше всего – себя, виноватого. В балаганном порыве и стыдливой надежде, смешной себе самому, бежал по Китай-городу туда, где ютится в подвальной тесноте культовое капище «Китайский летчик Джао-Да». За порцией виски, ломтиком общения, зарядом бодрости или забытья, что подарит мне музыка друзей. За улыбками живых людей. За спасением. Хватался за соломинку. И не мог ухватить. Отныне, разноцветный клубок любых эмоций - жалобных, позорных, разрушительных – иных не осталось, окрасился в серый. Совершенное равнодушие покорило меня. Днями напролет сливался с неуютом кухни и захлебывался пивом. Набухший и срамной – чужой сам себе. Мир вокруг, такой солнечный, уютный и разомлевший от зноя, ускоренно пролетал чужой планетой. Засыхал на асфальте мутным расплывом. Краем глаза, мимолетом, ослепший от пустоты внутри, пялился на него я из нечищеного аквариума.

Бесцельно парил и кувыркался в потоках нечисти, погружался во мрак, падая и падая, и достигая дна, опасно скользил по лунной безмятежности его. Порой цеплялся за илистую преисподнюю, щедро припорошенную отходами и застывал себе в черной мути поганой корягой. Дремал на дне, не замечая рождавшихся вокруг чудовищ. Снедаемый воспоминаниями, теребил размякшие страницы прошлого. Перечитывал недописанные главы о том, как годы и годы сбивал колени на мнимых кручах, то алча мамону, то сползая к похоти, то грезя о счастье. Или карабкаясь к Смыслу. Порой не вверх, но вниз. В надежде создать – разрушал. Прятался и лез на рожон. Жалобно тянул руки к теплу и бил наотмашь по рукам, протянутым мне.  Плакал и не жалел других. Ненавидел. И не только себя. Создавал себе кумиров. Щедро лил влагу на хищный цветок гордыни. Бросался в крайности. Суемудрый, не мог собрать по кускам себя, ленился познать других. Воспарял только на миг, не дальше ближайшего рассвета.

Зима, как известно – близко… Об этом по весне твердили в очередной, ярко раскрашенной порции «Игры престолов». Притягательная сага, лишенная добра, стыда и морали, развязно возлегла на  благодатную почву моей собственной аморальности. Абсолютный ноль, что заморозил меня вечность назад, будил темные закоулки духа. Постоянно дрожащий от холода, я завидовал брутальным жителям вымышленного царства, так похожего на нашу реальность – их зима продлится по сценарию всего-то несколько лет. Моя же – не закончится никогда.

Дачным ласковым летом, согретый маминым теплом, я впервые нырнул отчаянно и глубоко. Эпоху назад. В юдоли многотрудной неприкаянной жизни своей, повторял сей трюк не раз. Вот и летом нынешним – снова туда. Последний раз и в один конец.

Когда река моей жизни промерзла насквозь и стало некуда больше плыть - я сдался. Убежденный в финале пути, призывал забвение, смывая с лица остатки человеческого. Когда чудовища почти сомкнули круг, разевая жадные пасти - небо теплой лампадкой сверкнуло сквозь толщу сумрачных вод, лукаво не отпускавших меня так долго. Промысел высший, что от щедрот неизмеримых, позвал меня вверх, прочь из тьмы, со дна, обратно к свету. Разбиваю макушкой тонкую слюду первого льда. Она покорно крошится, словно бутафорское, киношное стекло, которым  не поранишься. Жадно вдыхаю осень. Мне вкусна и близка эта душистая прохлада. Стою на берегу под заревом праздничного леса, пока не ставшего растрепано-шутовским, а после, до зимы – вовсе унылым, пустым, голым. Вокруг ни души. Вода струится с одежд. Очищаюсь. Отогреваю сердце неприкаянное.

И тут видится мне фигура девицы с младенцем на руках, у подножия обрыва застывшая. Порывы ветра услужливо рисуют лики совершенными красками природы - то ветви складываются в силуэт, то на песке возникают следы… И будто нимбы пламенеют солнечными бликами сквозь листву. В трепетном стремлении  догнать видение, увидеть незримое, взбираюсь на обрыв, обратно в прекрасный нерукотворный Мир. Сбитый с пути мир. И он принимает меня обратно – потерявшего лицо и суть свою. В нетерпении жить, в  скорби и высшей печали, не допускающей бездействия, стыжусь возвеличивания собственных терзаний. Забыв навечно, что еще миг назад плескался в своем маленьком тазике, уверенный, что борта – это горизонт, а вокруг – море-океан. Пополняю ряды непобедимой армии тех, кто начал с себя.

Меня больше нет и никогда не будет там, где я существовал с начала времен. Ни ухабистой и кривой дороги искушений. Ни кручины великой. Ни дома родного. Ни света в окошке. Ни панических атак перед новым днем. Ни деревьев, что были большими. Будто не было и меня, изнуренного сентиментальными поисками себя в других. Не было многолетних привычек, памятных безделушек, галереи фетишей, метания бисера, гулкой бездны прозябания. Оглядываясь далеко назад, за горизонт событий, осознаю себя снова. Знакомлюсь. Разглядываю. Проникаю в мысли, поступки, деяния. И вздрагиваю, ужасаясь незнакомца - душа вся в дырах, как рубаха старая. Заблудшая и одинокая. Каюсь, молитвы творя неумело.
Зима теперь уж точно за окном. Началась загодя. Аж, в октябре. Настоящая, румяная. Не та, что терзала, искушала и губила меня. Все набело. Никогда не поздно. Вновь обретенная жизнь. Свежая. Трепетная. Омытая слезами и святой водой. Одушевленная. Другая. На вкус горькая, на ладонь – шершавая, на взгляд – лютая. Трудная, незнакомая, правильная… Иная… МОЯ.

*   *   *

Прямо из сверкающих сугробов, взбиваю снег в персональные сакральные метели. Отчаянные вихри закрученные лишь на миг в образы неизбежного. Обнимаю горизонт в  нетерпении постигнуть потрясающие открытия. Раскрываю объятия тем немногим, кто не отрекся от меня грешного. Вновь рожденный. Побитый, трепаный, худой… Но зрячий и живой, теплый и пламенеющий внутри.
 
…Имею дерзновения быть опорой, но не обузой. Радостью, но не печалью. Преисполненным, но не пустым. Найти труд по силам. Или выше сил, дабы испытать себя и превозмочь. По первому зову спешить на помощь к самым родным любимым и близким. И не только к ним, но и ко всем, на кого укажут небеса. Желать добра и благости всем, кому сделал больно. Любить тех, кто был несправедлив ко мне. Надеяться на прощение. Ежели снизойдет благодать - обрести мудрость, дабы познать предназначение свое…

Возвращаюсь, сбив от счастья дыхание. В кристаллы чистоты, глубокий вдох бодрящего мороза, ледяной огонь зимнего солнцестояния. В купель января, синие хороводы облаков, что воплощают томление по скорой уж весне. К щедрости самодостаточной красоты, святым землям самоотречения. К милосердию. Смиренно принимая все, чему суждено…