Ох, уж эти, нынешние дети

Самое распространенное мнение людей старшего поколения — современные дети совсем другие: холодные, расчетливые, им наплевать на чужое мнение.

Наше время. Конец января.
Я живу в небольшом городке.
Да, это маленький, провинциальный городок. Но у жителей нашего городка, как у больших, есть мэрия и свой мэр. Наш город, как и остальные города страны, коснулась эпидемия переименования улиц, возвращения им их старых названий. Не тронули лишь один, центральный проспект. И, ради бога, не подумайте, что это решили власти городка. Нет. На очередном референдуме, по выборам президента, в бюллетень добавлялся местный вопрос - «Вернуть ли старое, двусмысленное, название проспекта «Поц-Дамский» или оставить уже привычное, конкретное «Ленина»? Народ, из двух выбирал всегда Ленина.

Так вот, встретил я как-то раз на проспекте Ленина, возле аптеки, своего бывшего одноклассника Сёму и на минуточку разговорился с ним. Моя жена послала меня как раз в аптеку за аспирином. У неё скоропостижно разболелась ЕЁ голова. А Сёмина жена доваривала спокойно куриный бульон и неожиданно обнаружила, что во всём доме нет ни щепоточки соли. Таки она его послала, одна нога - тут, другая - там, в магазин.

- Сёма, это разве молодёжь? Скажи ты мне на милость. Возьмём, к примеру, твоего внука. Хорошо, давай возьмём моего. Это же кусок бандита, а не молодёжь. Мишугинер копф. (Дурачок на языке идиш.) Дай Бог ему здоровья. Они же совершенно невоспитанные, у них же ужасные манеры. Это не то, что мы в детстве. Это же две большие разницы.
А какими словами они сегодня говорят. Они сегодня не пишут, они стучат по клавиатуре. А помнишь, Сёма, как мы писали ВСТАВОЧКАМИ. И помнишь твою ту, синюю вставочку с вечным пэром, что тебе привёз дядя Яша с самой Одессы. Ну, хорошо, Сёма, пусть ставочка, а не вставочка. Сегодняшние всё равно не знают. что ставочками называли то, чем мы тогда писали. Ну, шо ты меня всё время поправляешь. За одну букву ты готов уже меня объявить пэрсоной нон грата. А шо ты себе там улыбаешься? Да, я интеллигентный человек и знаю такие умные словечки.

Бекицер (На языке идиш «короче говоря»). Так о чем это я?

Так я там начал говорить за твою вечную вставочку. Помнишь, когда мы с тобой ходили в 5 Б класс и к нам пришла новая учительница в короткой юбке, то мы с тобой быстренько пересели на первую парту, прямо перед учительским столом. И когда она сидела за своим столом, у тебя, Сёма, всё время падала вставочка на пол и ты её очень долго поднимал снизу. Мы тогда ещё с тобой спорили на бутерброд, какого цвета у неё сегодня трусики. А помнишь, Сёма, тот жаркий день, когда мы оба проспорили?

Даааа! А что теперь? Они с этими компьюторами-шмапьютерами ничему не удивляются. Я тут заглянул к своему внуку в компьютер, так там у него на фото женщина с белыми волосами (на голове). Сидит она абсолютно голая, с распахнутыми настежь ногами.
А мы, Сёма, умели таки удивляться. Мы были-таки воспитанными, культурными мальчиками. Помнишь, как мы с тобой в 6 классе пошли вдвоём в баню и там, как бы случайно, по ошибке, вошли в дверь раздевалки женского отделения. Так я, наверное, минут 10 стоял и ждал, пока ты не закончишь извиняться.

Бекицер. Так о чём это я?

А разве они, эти современные дети, могут по-человечески развлечься?
Сёма ты помнишь ту кошку? Как ты, Сёма, такой шлимазл (шлимазл — это хронический неудачник на языке идиш), мог забыть ту кошку, вернее высохшую мумию той кошки, что мы нашли на чердаке в доме пионэров, когда лазали туда покурить. Вспомнил-таки, Сёма, как ты её положил под рубашку на голое тело, чтобы вынести оттуда.
А помнишь, для чего мы ту дохлую кошку притащили к тебе домой? Ещё бы! Чтобы спустить её по электрическому проводу, который тянулся через улицу, под углом вниз от вашего дома, к дому толстой Сары, торговки мясом. Она же всё время ругалась на нас, когда мы играли в футбол прямо около её окна. Перед её окном обычно мы ставили вратаря, там были ворота. (Но иногда играли и без вратаря.) Мы таки подвесили ту мумию кошки за хвост к проводу и толкнули вниз. Мы-то думали, что она поедет по проводу через улицу и остановится на противоположной стороне прямо перед окном толстой Сары. Ах, если бы мы тогда хоть что-то знали о силе трения... Конечно, кошка, отъехав от вашего дома до середины улицы, так там и повисла. И нужно же было этой неприятности случиться именно 30 апреля, прямо-таки перед праздником Первомая. И заметили это только утром, когда шла по нашей улице демонстрация с воздушными шариками и портретами нашего правительства. Это была-таки ещё та демонстрация! Но мы-то с тобой её уже не увидели. Ох, и досталось же нам тогда от родителей. Твоя мама, Сёма, так кричала, что через её крик не было слышно радостных возгласов демонстрантов  проходящих по улице под висящей кошкой.

Бекицер. Так о чем это я?

Ах, да, про дом пионэров. Ты таки помнишь, что мы ходили туда петь в хор. И ты таки помнишь зачем мы туда, в этот хор ходили? Ни ты, ни я не можем спеть правильно даже Интернационал (мы его поём с тобой под мотив танца «Яблочко»). Да, конечно же, мы ходили туда из-за того узкого коридора в туалет для девочек, где вечно была перегорелая лампочка и мы там могли хватать старших девчонок за сиськи. Сёма, а это же мы были в третьем классе!

Ну, а что могут эти сегодняшние дети? Да что о них говорить. Они даже гадости своим врагам и то делают в компьютере. У них даже и мозгов не хватит сделать настоящую, красивую гадость.

А помнишь, как нас с тобой отправляли на лето в деревню к твоей русской бабушке Зине? Оттуда мы всегда возвращались домой с обгорелыми на солнце носами, множеством впечатлений и полным ртом матерных слов. А помнишь, Сёма, как мы там решили отомстить всей деревне за то, что тебя там называли «жидёнком наполовину».
Дааа! Это была королевская шутка, которую почувствовала на себе вся большая деревня. Никто, кроме твоей бабушки Зины, не догадались, что это устроили мы. И это она поняла, когда заметила, что у неё из кухонного шкафчика пропали две пачки дрожжей. Дааа! Смешно было смотреть на начальника вокзала, как он бегал вокруг дощатого деревенского общественного туалета, из которого со всех сторон пёрло и пёрло содержимое выгребной ямы, куда мы и бросили те две палочки дрожжей. Тогда, ни один поезд, не останавливался на этой станции в течении целого месяца из-за невыносимого запаха.

Бекицер. Так о чём это я?

Ах, да, про запах. Помнишь, Сёма, как мы сделали «удовольствие» сразу двум нашим обидчикам в школе. Да, это был наш учитель по столярному труду Моисей Львович и директриса нашей школы Изольда Соломоновна. Это, когда трудовик сказал, что глядя на выструганную тобой, ручку для молотка, он понимает, откуда растут твои, Сёма, ручки. Сказал это в присутствии всего класса и директрисы. (И пускай даже он таки, да, тысячу раз  был прав, но нельзя же было открывать эту страшную тайну всем.) И как Изольда Соломоновна весело смеялась над этой шуточкой. Изольда как раз принесла в ремонт трудовику свой старинный стул из кабинета, на сиденье которого порвалась кожа. Моисей Львович пообещал ей при всех: «Я поменяю вам кожу на новую.»
А ты, Сема, тихо, но чтобы все услышали, произнёс: «Бл..ь, этот Мося ещё и косметолог!»
Ну и конечно, я заржал, а за мной и все остальные. И только Изольда стояла растерянная, словно она описалась. Но тогда, Сёма, только нам с тобой из всего класса, директриса сказала не приходить на следующий день в школу без родителей. Мы тогда очень на них с тобой обиделись и поклялись отомстить.
Ты же помнишь, Сёма, тот вонючий столярный клей, который делали из костей мёртвых животных. Этот сухой клей растворяли в железной баночке на водяной бане.
Ты принёс в школу в стеклянной баночке то, что ты насобирал за два дня из горшка твоего младшего брата Иосика? И мы содержимое той стеклянной баночки переложили в баночку со столярным клеем. Запах пошёл тааакой насыщенный... Но поскольку, до этого никто не нюхал разогретые какашки Иосика, то все дети, да и трудовик, решили, что это такой улучшенный сорт клея.
Трудовик, тщательно размешал последние сгустки «клея» и жирно намазав им деревянное сидение стула, покрыл его новым, блестящим дермантином, со словами: «Высохнет, запах уйдёт»
На мой вопрос - куда, учитель буркнул в сторону: «В жопу».

И он был-таки опять прав.
Стул заблестел новым сидением в кабинете директора школы. Запаха действительно не чувствовалось. Не чувствовалось до тех пор, пока Изольда Соломоновна не посидит некоторое время на этом стуле. Директриса своей необъятной попой подогревала дерматиновое сиденья стула и клей под ним. Запах твоего, Сёма, младшего брата, начинал из под неё медленно расходиться по кабинету. Изольда Соломоновна, естественно, не могла уловить постепенное изменение состава воздуха, но люди, только что вошедшие в кабинет, начинали водить носом и невесть что думать о директрисе.
Потом конечно нашли настоящий источник запаха, и учитель труда получил своё.

Бекицер. О чём это я?

Ах, да, о запахе. Ты помнишь, Сёма, запах блинчиков, которыми нас угощала твоя старенькая еврейская бабушка Брайна?  Они были такими поджаристыми и очень толстыми, как палец на ноге у торговки мясом, толстой Сары.
Чтобы они были толстыми, твоя бабушка, добавляла в тесто много, много соды.
Потом, после еды, ещё долго сода стреляла из желудка отрыжкой в самый нос.
Твоя бабушка таки-была очень суеверным человеком и это выручало нас, когда родители за наши с тобой проказы, запрещали нам ходить друг к другу, то ты ронял на пол один блинчик. Бабуля начинала думать: ну, если упадёт вилка, то придёт женщина, а нож - мужчина. А блинчик? И тут ты, Сёмчик, ей подсказывал, что если блинчик, то должен прийти я. Значит, Бог так хочет. И бабуля меня пускала к вам в дом.

А что это ты, Сёма, всё молчишь, не вставишь своё слово?
Бекицер, Сёма. Ты не помнишь, куда это я шёл?
Ах, да, меня же Софочка послала в аптеку. Дай Бог ей здоровья!

- Изя, а куда, скажи таки ты мне на милость, я смог бы вставить хоть одно слово в твой монолог?
И как я могу говорить на такой холодине без перчаток?

Но ты, Изя, прав - ох уж эти, нынешние дети!