Налим

 Просыпаюсь от жужжания назойливых мух, и первое, что ощущаю, это аромат свежего сена. Тут  дух перехватывает от  радости и счастья, ведь я в деревне и это первые мои школьные летние каникулы. Я окончил первый класс  и  на целое  лето приехал к бабушке. В предвкушении волшебного летнего дня  открываю глаза, и… волшебное  вот оно, рядом.  Солнечные лучики,   пробиваясь в маленькие щели крыши, пронизывают все пространство полутемного  чердака, выхватывая пятнами света самые неожиданные его фрагменты, и представляют  обычный чердак в фантастическом виде. Особенно красиво светятся паучьи сети, которые развешаны старательными чердачными паучками под каждым стропилом. Они поражают своими размерами и, главное, удивительной геометрией. Паучков я считаю своими друзьями  ведь они ловят сетями противных мух, которые мешают спать, особенно утром.   
Сладостно тянусь, отходя ото сна, тут вдруг  окончательно просыпаюсь и резко сажусь на своем ватном одеяле, брошенном прямо на громадную копну  сена. Сознание вернулось полностью, и я понял, что проспал. Ведь с вечера договорился с деревенскими  мальчишками, что в шесть часов утра встречаемся на речке у моста.
  Вечером мельник сказал нам, что будет поднимать шлюзы. А это значит, что вода в речке, что  выше плотины, за ночь уйдет и  на берегу образуются лужи, в которых останется много дремавшей и зазевавшейся рыбы. Конечно, крупную Мельник соберет еще затемно, но мелких щурят, окушков и плотвиц  он не берет и оставляет для нас, мальчишек. Мельник – это старый дед, который надзирает за динамо-машиной, дающей электроэнергию в деревню. Мельником его называют потому, что когда-то здесь была мельница, и он был ее хозяином.  Мельник старый, и мы знаем,  что порой пропускает он и крупную рыбу.
 Однако расстройство мое длилось одно мгновение и быстро улетучилось. Я заранее понимал, что в борьбе с местными мальчишками за эту рыбу мне  особо и не достанется. Поэтому вчера вечером к ловле  подготовился, но только на удочку.  Удочка налажена, и в ручье наловлено полбанки шитиков – рыба их очень уважает, наверное, это личинки маленьких стрекозок. Забавное существо - этот шитик. На вид – обычная серенькая гусеница, только почему-то живет в воде и строит себе панцирь, наподобие черепашьего из крупных песчинок, мелких обломков коры и веток. Смотришь на дно ручья, а там ползет себе кусочек гнилой веточки. Берешь ее, а внутри – шитик. Кроме этого  сходил  вчера  на ферму и накопал в навозе живеньких красных червячков. Даже вечером не поленился и сделал садок для рыбы. На самом деле – это гибкий ивовый прут с обрезанной внизу веткой в виде крючка. В жаркий день он необходим, поскольку сохраняет рыбу свежей и даже живой. Пойманная рыба  нанизывается через жабру и рот на прутик и опускается в воду. В общем, к рыбалке я подготовлен основательно.
Мельник шлюзы, конечно, уже опустил; вода поднялась, и рыба давно ушла в реку. Но сейчас самый раз половить на удочку под плотиной, а там приличной глубины ямы, а в них водятся и окуни, и голавли и плотва. И вся-то рыба в этой речке какая-то ядреная, с темными, почти черными спинками и красными яркими плавниками, наверное, потому что вода в речке чистая, но коричневого цвета, поскольку бежит из болот.  Если, например,  попадается ерш, то уж он  уникален и по своим размерам, и по выпученным в постоянном недоумении громадным фиолетовым глазам, и, конечно, по количеству испускаемой слизи.
 Спускаюсь по чердачной лестнице и уже в прихожей слышу шум самовара. Захожу в комнату.  За столом, у самовара сидит бабушка в  своей обычной задумчивой позе: в правой руке блюдечко с горячим - горячим  чаем, левой она поддерживает правую руку под локоток. Время от времени левая рука освобождает локоток правой и тянется к конфетнице, берет маленькую конфетку-подушечку и кладет ее в рот.  Я говорю:
- Здравствуй бабушка.
Бабушка моя, маленькая, сухонькая и сутулая, смотрит на меня своими совсем выцветшими от времени глазами и, поправляя платок на голове, отвечает:
- Здравствуй, внучек. Маленько проспал, ну да ничего.
 Продолжая прихлебывать чай, спрашивает:
- Миша, пшенку с молоком будешь?
- Буду – отвечаю я.
Тем временем стреляю глазами на ходики, которые висят на стене и определяю, что уже восемь утра.
- Чугунок в печи, там и ложка. Положи себе, сколько съешь. А на столе вон  яичко. Сварено не крутым, в мешочке, как ты любишь.
Я поблагодарил, быстро поел и выскочил во двор. Яркое солнце на мгновение ослепило и притормозило меня, заставив некоторое время понаблюдать за удивительной, бурной жизнью, которая происходила на территории двора и которая существовала сама по себе, совсем не принимая меня во внимание. 
Минут пять я стоял на крыльце, с интересом наблюдая эту дворовую жизнь. У самого крыльца в цветах копошились деловые пчелки. В глубине двора над  лопухами причудливо моталось в своем хаотическом танце сразу несколько бабочек-капустниц. Курицы глупо и тупо прохаживались, ковырялись в земле, время от времени наклоняя свои головки, пытаясь рассмотреть что-то подробнее. Между ними шнырял деловой пестрый петух с полуобщипанным хвостом. Должно быть, отношения с  соседским петухом у него не очень ладились. Время от времени петух изображал, что нашел что-то вкусное, отчаянно рыл землю и кудахтаньем созывал  подружек. Куры бежали  к нему сломя головы со всех сторон, но уже через десяток секунд, не найдя ничего  недовольно квохча, расходились. Через минуту-две петух снова ловил их на эту же тюльку, и они так же отчаянно сбегались. Эти забавные отношения продолжались и продолжались. Я перевел взгляд на кота, который сидел на поленице, жмурился на солнце, время от времени лениво тер лапой морду  и, так же как куры, не обращал на меня ни малейшего внимания.
Зашел в сарай, взял удочку, старую потертую кошелку, в которую с вечера сложил баночки с наживкой, и быстро зашагал по направлению к плотине самым коротким путем, задами. Шел я и по пути жалел, что до сих пор не приехал сосед Шурка. Одному скучно, вот и на рыбалку приходится идти одному, а тут еще тропинка к плотине идет  через деревенское кладбище, и здесь одному ходить совсем не уютно, а вечером даже и страшно. Хорошо, что кладбище небольшое, и если зажмурить глаза и по тропинке побежать, то не заметишь как его и пересечешь.
Спускаюсь  под плотину. Конечно, шлюзы давно опущены, и только в щели струйками сочиться вода. А когда шлюзы опущены, уровень воды под плотиной падает почти на метр,  и появляется там из под воды целый полуостров из известняковых плит. Рыбаков с удочками я не вижу, но по плитам полуострова бегают два мальчика в тюбетейках  с сачком для ловли бабочек. Мальчики меньше меня; явно городские и бабочек сачком они не ловят, а ковыряются им в лужах, между плитами, должно быть, пытаются поймать  мелкую рыбешку. Я иду к самой глубокой яме, которая находится у правого берега  у  стены из плитняка, отгораживающей канал для сброса воды от речки. Размотал удочку, насадил червя и только забросил, как слышу, сзади кто-то подошел. Оборачиваюсь, стоит мальчик, один из тех, что бегал по полуострову. Руки сзади, смотрит внимательно мне в глаза:
- Мальчик, а тебя как звать?
Отвечаю:
- Миша.
- А меня Саша.
- Миша, а ты большую лыбу можешь поймать?
- Клюнет, поймаю, – ответил я.
- А большую, челную лыбу  не боишься?
- Налима, что ли? - спросил я.
 - Нет, не боюсь.
Саша с недоверием смотрит на меня, потом показывает пальцем в сторону полуострова:
- Там, под камнем, сидит во-о-т такая лыбина!
Мальчик расставляет свои руки на всю ширину.
- Миша помоги нам ее поймать!
Я кладу удочку и иду за Сашей. Вижу, второй мальчик стоит на коленях на плите и не отрываясь смотрит в воду, почти касаясь носом ее поверхности. Услышав, что мы подходим, он поднимается и громким шепотом говорит:
- Сашка, Сашка, он там злится и шевелит головой.
Я наклонился и стал смотреть в воду. Из-под плиты на глубине сантиметров тридцати торчала черная  морда налима размером с хороший ботинок.  Сердце мое от волнения заколотилось, а в животе появился холодок. Быстро распрямился и стал оценивать обстановку. Налим сидел в глубокой луже, под метровой плитой, а из лужи в реку вела протока шириной с полметра и длиной с метр. Быстро сообразил, что налима поймать  можно только руками, но он скользкий, и если вырвется, то по этой протоке легко уйдет в реку.
- Пацаны, - сказал я, - таскаем камни и засыпаем эту протоку.
Работа закипела. Минут через пять дамба надежно прикрывала отход рыбины в реку. Я снял рубашку и попытался взять налима правой рукой под жабры. Должно быть, от волнения я слишком быстро подводил свою руку к  налиму. Он не дался, мощно ворохнулся и ушел под плиту. Пришлось лечь в лужу и запустить под плиту обе руки по самые плечи. К счастью, пространства там для налима было немного, я его доставал и в какой-то момент изловчился запустить пальцы обеих рук  под жабры. Рыбина, конечно, была великовата для меня, отчаянно сопротивлялась, исцарапала в кровь мои руки об камни. Я же, войдя в азарт, ничего не замечал и,  вытащив налима из-под плиты, потихоньку пошел к берегу, продолжая держать его мертвой хваткой за жабры обеими руками. Сашка радостно скакал рядом, в одной руке держал мою рубашку, а другой иногда дотрагивался рукой до  налима и, когда тот дергался, быстро прятал руку за спину. Второго мальчишки не было, он куда-то незаметно исчез.
С такой громадной рыбой,  таким трудом пойманной, расставаться  не хотелось, и когда мы дошли до тропинки на берегу, я считал, что раз я ее поймал, то она моя.
- Сашка, – сказал я, - давай эта рыба будет моей, ведь это я ее поймал. А мы с тобой будем ловить на мою удочку, и все  что поймаем, будет твое.
В ответ на мое предложение на глазах у Сашки появились слезы, а нижняя губа задрожала. Вдруг со стороны плотины послышался крик:
- Баба Тося! Баба Тося! Вон наша рыбина! Вон  какую мы поймали!
Сверху по тропинке шел второй, неожиданно исчезнувший мальчик и буквально волок за руку к нам здоровенную тетку. Сашка, как только увидел их, тут же кинулся навстречу с криком:
- Баба Тося! Это я поймал! Это я!
Я стоял, крепко держал рыбу за жабры и был в каком-то оглушенном состоянии. Тетка подошла, посмотрела на меня строгим взглядом, отобрала  налима, развернулась и пошла назад в окружении  прыгающих и галдящих вокруг нее мальчишек.
Мне было тяжело дышать, душила обида, на глаза навернулись слезы. Потихоньку собрался и вдруг быстро побежал домой, задыхаясь от  обиды и почти ничего не различая из-за слез в глазах. Вбегаю во двор, а там бабушка, как всегда, в передничке, кормит кур. Я бросаю на ходу удочку в траву, утыкаюсь бабушке в передник и даю волю слезам. Выплеснув эмоции, комментирую свое состояние:
- Бабушка! Я поймал громадного налима, а у меня его отняли.
Для убедительности расставляю руки во всю ширь, демонстрируя истинную величину утраченной рыбы.
- Да как же ты его поймал такого? - спрашивает бабушка.
И я сбивчиво начинаю рассказывать, как забросил удочку, как подошел ко мне маленький мальчик, и как попросил помочь поймать налима, и как это было непросто, и как мне налим исцарапал все руки. А потом пришла злая тетка и налима у меня отняла.
- Глянь какой! И правильно отняла. Налим-то не твой, – сказала бабушка.
- А нашел бы его большой парень? И что? Он бы тебя звал? Поймал бы сам, ты бы и не знал.
Я перестал плакать, успокоился. До меня окончательно дошло то, что и так сидело в глубине души. Дошло, что пытался я претендовать не на свою добычу. Первый порыв был – вернуться к плотине и продолжить ловлю, но оставалась обида на грубость тетки. Я подобрал в траве удочку с кошелкой и пошел  на речку ловить пескарей.