ПОЭТ И МОРЕ

( Из цикла "Поэт")
 
 Солнце неотвратимо поднималось над морем. Его безжалостные лучи, словно щупальца, проникли сквозь маленькое окошко и коснулись осунувшегося , утомленного бессонной ночью лица Поэта.  Он не торопился открывать глаза и встречал рассвет с мрачной покорностью человека, привыкшего к ударам судьбы.   Новый день не сулил ничего хорошего и  вызывал в душе только зубную боль и настойчивое желание броситься с ближайшей скалы прямо на выступающие из воды камни.

  Третью ночь Поэт сочинял прощальное письмо. Перед тем как вывести первое слово, он долго немигающим взглядом всматривался в пустоту листа. После быстро писал несколько строк, откидывался на спинку колченогого стула, глухо стонал, зарываясь пальцами в спутавшиеся волосы, в ярости сминал лист и отбрасывал в сторону.  Нужные слова не приходили.  Хотелось простоты  и ясности. Он вскакивал и начинал делить шагами шесть квадратных метров своего каземата, в который злая судьба по своей прихоти бросила его, глумливо хихикая и отпуская гнусные шуточки.
 
  «Тревожной тенью мысль скользила по каменной стене сознания, ныряя в трещины и обрывки фраз. В керосиновом угаре обнажалась, плюя на нормы и приличия остервенело рвала на себе одежду. В диком танце , матерясь и безумно хохоча,  вдруг оказалась на краю бездны. Прошла по краю, оставляя кровавые следы. Попыталась вернуться , но не смогла. Серной кислотой растворяя плоть по щекам ее потекли слезы. Упав на колени, она обреченно вздохнула и умерла. Сквозь ошметки былой красоты, в жутком оскале, проступил череп».

  Поэт подходил к окну и вслушивался в ленивый шум моря, заглушаемый безумным пением цикад.  Может, это были другие, не менее противные и опостылевшие за короткий срок  своей назойливостью, насекомые, но  других он не знал.

  Мертвенный свет лампы выхватывал из мрака кусты акации, и можно было различить клочок бумаги,  случайно зацепившийся за острый шип. С неумолимой настойчивостью его пытался сорвать  и бросить  в темноту ночи ветер, он трепетал но держался.

  Постояв у окна, Поэт садился на узкую, напоминающую смертное ложе, деревянную кровать и смотрел на полинявшую от времени, косо висящую на стене репродукцию с картины Верещагина «Апофеоз войны», бог знает как попавшую в этот уголок  «комфорта и уюта».

  Он скользил взглядом по пирамиде черепов, любовался иссохшей пустыней с чахлыми голыми  деревьями и кружащими над курганом черными воронами, вестниками смерти.

  "Да! - Думал Поэт, рассматривая разрушенный город вдалеке, - Я мог бы жить здесь вечно! Вот где источник вдохновения. А не этот мир красок и солнечных бликов, играющих на поверхности вот уже который день не тронутого волной моря.  Что может быть прекраснее, чем каждый  день слушать, как ветер, шурша песком, мастерски отбеливает кости, обтачивает камни, превращая их в произведения искусства, затем безжалостно разрушает и засыпает созданное, не испытывая ни малейшего сожаления. Ибо время вечно, а жизнь тлен".

  Бороться с назойливым светом больше не было сил. Поэт открыл глаза и сразу увидел липкую ленту, серпантином свисавшую с потолка, густо усеянную безвременно почившими букашками. Смерть царила повсюду, от его внимательного взгляда не ускользали те легкие намеки, которыми она обозначала свое присутствие.

  Брезгливо смахнув со лба надоедливую муху он подумал, что скоро настанет время и пробьет час, когда его не будут раздражать такие мелочи. 
 
  Выпив теплой мутной воды из графина с трещиной на боку, Поэт натянул живописно потрепанные, похожие на чью-то беспутную жизнь шорты, обул стоптанные шлепанцы и рывком открыл  взвизгнувшую, подобно раненой чайке, дверь.

  Безнадежно тупые курицы бродили по двору в поисках пропитания. Ревнивый петух, наклонив голову, смерил Поэта оценивающим взглядом и презрительно отвернулся.

  Опасливо обойдя кур, Поэт направился к дощатому строению, приютившемуся у покосившегося забора. "Я знаю, что жизнь дерьмо, - подумал он, всматриваясь в выпиленное  в форме сердца отверстие, - но к чему эти неприкрытые намеки?"
 
  «Занозя подушечки пальцев, сдирая кожу с ладоней, пишу на стене сортира заветное слово. Реальность не выдумка, бьет из щелей хлестко и больно, всегда доставая до цели.  Осколок белого мела к ногам осыпается прахом.»

  Несколько дней назад знакомая девушка предложила ему поездку к морю, где можно бесплатно поселиться у  ее родной тетки, пребывающей в тоске и печали по безвременно покинувшему ее мужу. 
 
  Поэт представил себя стоящим на одинокой скале,  у подножия которой  разбиваются бушующие волны, фонтаны белой пены и брызги воды столбом взмывают вверх, альбатросы реют в разрываемом молниями грозовом небе. А он хохочет в лицо стихии и, захлебываясь ветром, читает стихи.

  В идеале рисовалось, конечно, что где-то внизу белеет среди камней платье девушки, несколько ранее бросившейся в бурное море под впечатлением от его поэзии. Он живо представил, как она стремительно летит вниз прижимая к маленькой исстрадавшейся груди исписанные талантливой рукой  листы.   

Бушует море! Смеются черти!
А ты спокойна в объятьях смерти!

Но зная девушку вот уже больше полугода, Поэт понимал, что такая идеальная картина останется только в мечтах. Обилие жизненной энергии, которую она источала, нередко пугала его. Поэтому он предложил взять с собой знакомую по «Литературному клубу» знаменитую, как ей казалось, писательницу, творившую под псевдонимом Альбина Наружная.  От ее произведений хотелось, не мешкая ни секунды, удавиться на первой попавшейся березе, даже не заботясь о красивости момента.
 
  В первый вечер они вчетвером сидели за накрытым по случаю приезда столом. Летний вечер был душен.  Без аппетита надкусив помидор, Поэт смотрел как его сок капельками крови стекает на прожженную в нескольких местах скатерть. Иногда до него доносился голос хозяйки, по третьему кругу рассказывающей трагическую историю гибели мужа.
 
  Альбина сочувственно вздыхала, девушка пила чай.

  Наконец, сбросив наползающую дремоту, Поэт встал, махнул не глядя полстакана мутной жидкости, поднесенной заботливой рукой безутешной вдовы, и, откашлявшись, изрек:

Волна смывала на песке слова и знаки,
И только ветра свист,  как вой собаки.
Кровавой пеною тошнило море
И миром правили лишь боль и горе…

  Альбина, коротко бросив «браво», пригубила бокал и понюхала букетик фиалок.
Тетка порывисто обняла Поэта, расцеловала и предложила незамедлительно посетить кладбище. Усмехнувшись, он отметил еще один знак кинутый ему щедрой рукой судьбы. Коллега по перу, сославшись на мучавшую ее мигрень, отказалась, девушка уже там была.

  Вечерело. Вслед за теткой бредя по пыльной дороге через звенящее кузнечиками поле, Поэт вдыхал горький запах полыни и моря. На мгновение ему даже захотелось жить. Но он тут же подавил в себе это порочное желание, как только увидел силуэты крестов на фоне сереющего неба. Стало спокойно и хорошо, словно дома после долгого отсутствия.

  На второй день он уже пришел сюда один. Читал эпитафии, прикасался ладонью к нагретому за день мрамору. Досадливо отдергивал руку, ибо хотелось в полной мере ощутить холод могильных плит, ощутить  ЕЕ присутствие. Особенно полюбился ему неприметный памятник. На нем нечеткой белой паутиной, местами стершейся от времени,  проступало лицо молодого человека.  Даты рождения и смерти говорили, что путь его трагически оборвался на восемнадцатом году жизни. "Хотя почему трагически?" - завистливо размышлял Поэт, вглядываясь в худое изможденное лицо юноши и читая выбитые курсивом строки.
 
  Я счастлив тем, что умер молодым: Земные муки хуже, чем могила. Навеки смерть меня освободила И сделалась бессмертием моим.

Он недовольно морщился, стихи казались ему бездарными и напыщенными, но суть передавали верно.

  Да, вечера были значительно интереснее и насыщеннее, кладбище занимало его больше, чем обязательные утренние походы на пляж. 

  Девушка убегала раньше, чуть ли не с первыми лучами солнца. Альбина спала долго и со вкусом. Поэт, лежа в гамаке, отмечал стадии утреннего ритуала ее подъема. Хлопнувшая дверь, звук льющейся воды. Запах крепкого кофе означал, что пора сопровождать писательницу к морю.  Следуя за ней в нескольких шагах, Поэт с недоумением рассматривал хаотичные цветовые пятна на  купальнике, по цветовой гамме напоминающие ему центральную часть триптиха Босха "Сад земных наслаждений".

  Пляж был тих и безлюден, узкая береговая линия заканчивалась у крутого утеса.  Быстро переступая босыми пятками по горячему песку, Поэт подходил к морю и трогал его большим пальцем левой ноги. Вода была противно мокрая и теплая. Неодобрительно смотрел на горизонт, там  далеко от берега мелькала голова девушки, укоризненно качал головой и шел под навес,  где  опускался у ног сидевшей на деревянном топчане Альбины. Зеленый листок некого южного растения закрывал ее слегка выдающийся нос от палящих лучей солнца. Фигура вызывала четкую ассоциацию с выброшенной на пустынный берег шхуной, которую основательно потрепали морские волны.
 
  Наружная писала исключительно о большой любви и неземных чувствах и, конечно, была бы глубоко противна Поэту, если бы все ее персонажи не сводили в конце-концов счеты с жизнью самыми разнообразными и экзотическими способами. Вчера за вечерним чаем, она явила миру свое новое произведение, добавившее ему пару седых волос. В нем говорилось о некой деве, полюбившей укротителя слонов из столичного цирка. Но страсть не была взаимной. Дрессировщик обожал слониху по имени Изольда. И вот во время гастролей труппы в провинциальном городе в порыве отчаяния, заламывая руки, она бросилась под широкую стопу соперницы в тот момент, когда та слезала с тумбы.

  Поэт скрежетал зубами, Тетка ахала и украдкой вытирала слезу, девушка смеялась в самых трагических местах,  Альбина кидала на нее взгляд полный боли и продолжала читать дрожащим от волнения голосом.

  Девушка уже вышла на берег и теперь возводила из песка башни и крепостные стены. Поэт достал мятую пачку сигарет,  закурил и не спеша подошел к ней.  Некоторое время  постоял молча, рассматривая ее мокрые разбросанные по плечам волосы, наблюдая за игрой света в каплях воды.
 
 - В умении плавать, мне всегда казалось, есть некая обреченность, - наконец  сказал он. -  Корабль идет ко дну, и люди, утратив человеческий облик, начитают  бороться за место в шлюпке. Холодная вода не оставляет шансов. Те, кто остается на плаву, вынуждены продолжать бессмысленную агонию. Они мерзнут, им страшно, они видят, как один за одним людей поглощает пучина, оставшихся сжирают акулы. Выжившие уже никогда этого не забудут, эта картина будет преследовать их ночами и отравлять жизнь.  Нет, если судьба дает тебе шанс покинуть этот гнусный мир, ты должен принять это с улыбкой на лице и спокойствием в сердце, не барахтаясь и не сотрясая воздух криками о помощи.

 - Или вот крепость, - он ткнул сигаретой в сторону песочной стены. - Едва родившись, мы начинаем строить  песочные замки и окружать их стенами.  Обрастаем ненужными вещами, создаем свой маленький мир,  выбираем  красивые обои для внутренней отделки зала. Чистим столовое серебро и зажигаем огонь в камине, иллюзии семейного очага.  Потом появляются дети, и ты начинаешь  насыпать  небольшую горку песка рядом, украшая ее красивыми ракушками и камешками, бдительно при этом смотря по сторонам, пресекая попытки проникновения на охраняемую территорию. В  какой-то момент ощущаешь себя творцом.

  И тут приходит волна. С размаху она бьет в левую башню, по пути разрушая стену. Откатывает, увлекая за собой мишуру украшений и попутно занося песком серебряные ложки.  Все в панике заделывают дыры, латают бреши, вскидывают руки к небесам и молятся своим богам.  В это время вторая волна сносит правую башню,  окончательно добивает стену.  Все, кто выжил, собираются  в главном зале,  но огонь уже погас, воет ветер и слышен рокот приближающейся третьей волны.  В их душе еще живет слабая надежда на чудо. Вдруг она пройдет мимо? Сколько же страданий может вместить в себя человек и при этом хотеть жить?

  А между тем, ничего особенного не происходит.  Море живет своей обычной жизнью, оно не держит зла на жалких неразумных  людишек, строящих на его берегу замки, не желает никому мстить и за что-то карать. В силу своих размеров и грандиозности, оно даже не подозревает об их существовании.  А что есть море? Обозначение некого участка  мирового Океана, которому дали название, потому что человек  ограничен и ущербен по своей природе и не в силах постичь целое.

  Но бывают крохотные мгновения просветления, правда, это дано только избранным,  когда ты в состоянии  осознать  себя частью Вселенной.  Тогда надо действовать  четко, без колебаний  шагнуть навстречу вечности и раствориться в ней навсегда.  Главное, не упустить момент.

  Белая чайка пролетела у них над головой, захлебываясь  истеричным хохотом.  Поэт проводил ее презрительным взглядом и украсил окурком  вершину  песочного замка.  Подошедшая писательница внимательно осмотрела  композицию, потом, сняв с носа листок, пристроила его рядом.

  Девушка рассмеялась, сорвалась с места  и, поднимая фонтаны  брызг, кинулась в море.  Альбина заходила медленно,  часто останавливаясь , призывая Поэта искупаться.  Он хмуро качал головой и желал одного: чтобы «Сад земных наслаждений» скорее скрылся под толщей воды.

  Он постоял немного, потом бесцельно побрел вдоль берега, распугивая мелкую морскую живность.  Маленькая рыбешка трепыхалась в небольшой луже в отчаянной попытке вернуться в море. Некоторое время Поэт задумчиво понаблюдал за ее тщетными попытками, вздохнул  и пошел дальше.

  Наконец  он дошел до причала, у которого, слегка качаясь на волнах, билась о старую покрышку рыбацкая лодка.  Улучив момент, Поэт прыгнул в нее и уселся на  потрескавшуюся от времени скамейку.  Стойкий запах рыбы бил в нос, дно было густо усыпано чешуей.

  "Жутко и страшно Чудовище билось, свободу стремясь обрести. Сетей паутина разорванных в клочья свисала с бортов. Ненависть в узком зрачке, пена на белых клыках, ярость, разящая тонким хвостом. Тысячи солнц с чешуи, покрывающей тело,  дождем ядовитым стекали на дно. Холодная сталь гарпуна искала к сердцу дорогу,  вены рвались, словно струны на лютне, кровь изумрудными струями била из ран. Музыкой смерти наполнились воздух и море".
 
  Поэт пригляделся и увидел на дне лодки маленький, наполовину засыпанный рыбьей чешуей, ключ. Он поднял его и посмотрел на ржавый замок и цепь сковывающие лодку.  Потом вставил ключ, повернул - и цепь, оставляя на руках ржавые пятна, ухнула в воду. Поэт рассмеялся. Этот знак был более чем очевиден.

  Оттолкнувшись рукой от причала, он некоторое время наблюдал, как лодка, подхваченная течением, уходит все дальше от берега. Потом, вытянувшись во весь рост, лег на спину, прямо на чешую, и, сложив руки на груди, стал смотреть на облака. Их сгонял в кучу внезапно появившийся ветер. Потемнело, в воздухе запахло дождем.  Несколько редких капель упали на лицо.  Волнение усилилось, лодку стало раскачивать сильнее. Приближался шторм.

  На берегу стояла девушка. Она тревожно всматривалась в ту сторону, куда ушел Поэт.  Его следы на песке жадно слизывали волны.

  Ворон, неподвижно сидевший на высокой сосне, громко каркнул и, распластав крылья, полетел в направлении лодки черной точкой, маячившей далеко от берега. Девушка проследила за ним взглядом.  Платье в ее руке безжалостно трепал  ветер, и оно  белым флагом стелилось над берегом. Ярко вспыхнула молния и тяжелый раскат грома, на несколько мгновений заглушив все остальные звуки, прокатился над морем.

- Можно я буду дышать?- спросила большая рыба
- Дыши, - разрешил Бог
- Можно я буду ходить?
- Если тебе этого хочется,  -позволил Бог
- Я хотела бы научиться любить и ненавидеть.
- И это не трудно устроить,- усмехнулся Бог
- Можно я стану Богом? - решилась она
- Это тебе не нужно. Ты быстро устанешь.