Поззия должна быть глуповата?

-1-
"... Поэзия ... должна быть глуповата" написал в частном письма Александр Пушкин и открыл этими словами целую тему в теории русской поэзии.

Но, увы, авторы, пишущие об этом, вкладывали и вкладывают  в трактовку знаменитой фразы свое понимание ее как концепта, забывая, что она являлась конкретным ответом на конкретные стихи Петра Вяземского, который ждал от Пушкина дружескую критику. В некотором роде Пушкин написал "коммент на инет-странице Вяземского", своего приятеля, как это делают сегодня тысячи и сотни тысяч...

У поэта Петра Вяземского, князя и интеллектуала, есть хорошие, яркие стихи, читаемые с удовольствием и сегодня. Например, “Жизнь наша в старости – изношенный халат…” Но стихотворение, комментируемое Пушкиным, относится, на мой взгляд, к одним их самых неудачных. Мне никогда не удавалось прочесть в нем больше нескольких строчек, пока я не заставил себя это сделать усилием воли. Вот оно (читать его целиком не обязательно, можно прокрутить текст, привожу его для справки):

К мнимой счастливице

Мне грустно, на тебя смотря;
Твоя не верится мне радость,
И розами твоя увенчанная младость
Есть дня холодного блестящая заря.

Нет прозаического счастья
Для поэтической души:
Поэзией любви дни наши хороши,
А ты чужда ее святого сладострастья.

Нет, нет — он не любим тобой;
Нет, нет — любить его не можешь;
В стихии спорные одно движенье вложишь,
С фальшивым верный звук сольёшь в согласный строй;

Насильством хитрого искусства
Стеснённая, творит природа чудеса,
Но не позволят небеса,
Чтоб предрассудков власть уравнивала чувства.

Сердцам избра;нным дан язык,
Непосвящённому невнятный;
Кто в таинства его с рожденья не проник,
Тот не постигнет их награды благодатной.

Где в двух сердцах нет тайного сродства,
Поверья общего, сочувствия, понятья,
Там холодны любви права,
Там холодны любви объятья!

Товарищи в земном плену житейских уз,
Друг другу чужды вы вне рокового круга:
Не промысл вас берёг и прочил друг для друга,
Но света произвол вам наложил союз.

Я знаю, ты не лицемеришь;
Как свежая роса, душа твоя светла;
Но, суеверная, рассудку слепо веришь
И сердце на его поруку отдала.

Ты веришь, что, как честь, насильственным обетом
И сердце вольное нетрудно обложить
И что ему под добровольным гнетом
Долг может счастье заменить!

О женщины, какой мудрец вас разгадает?
В вас две природы, в вас два спорят существа —
В вас часто любит голова
И часто сердце рассуждает.

Но силой ли души иль слепотой почесть,
Когда вы жизни сей, дарами столь убогой,
Надежды лучшие дерзаете принесть
На жертвенник обязанности строгой?

Что к отреченью вас влечёт? Какая власть
Вас счастья призраком дарит на плахе счастья?
Смиренья ль чистого возвышенная страсть,
Иль безмятежный сон холодного бесстрастья?

Вы совершенней ли, иль хладнокровней нас?
Вы жизни выше ли, иль, как в избранный камень
От Пигмальоновой любви, равно и в вас
Ударить должен чистый пламень?

Иль в тяжбе с обществом и с силою в борьбе,
Страшась испытывать игру превратных долей,
Заране ищете убежища себе
В благоразумье и неволе?

Умеренность — расчёт, когда начнут от лет
Ум боле поверять, а сердце меней верить,
Необходимостью свои желанья мерить —
Нам и природы глас и опыта совет.

Но в возраст тот, когда печальных истин свиток
В мерцанье радужном ещё сокрыт от нас,
Для сердца жадного и самый благ избыток
Есть недостаточный запас.

А ты, разбив сосуд волшебный
И с жизни оборвав поэзии цветы,
Чем сердце обольстишь, когда рукой враждебной
Сердечный мир разворожила ты?

Есть, к счастью, выдержка в долине зол и плача,
Но в свет заброшенный небесный сей залог
Не положительный известных благ итог,
Не алгеброй ума решённая задача.

Нет, вдохновением даётся счастье нам,
Как искра творчества живой душе поэта,
Как розе свежий фимиам,
Как нега звучная певцу любви и лета.

И горе смертному, который в слепоте
Взысканьям общества сей вышний дар уступит
Иль, робко жертвуя приличью и тщете,
Земные выгоды его ценою купит.

Мне грустно, на тебя смотря;
Твоя не верится мне радость.
И розами твоя увенчанная младость
Есть дня холодного блестящая заря.

С полудня светлого переселенец милый,
Цветок, предчувствие о лучшей стороне,
К растенью севера привитый гневной силой,
Цветёт нерадостно, тоскуя по весне.

Иль, жертва долгая минуты ослепленья,
Младая пери, дочь воздушныя семьи,
Из чаши благ земных не почерпнёт забвенья
Обетованных ей восторгов и любви.

Любуйся тишиной под небом безмятежным,
Но хлад рассудка, хлад до сердца не проник;
В нём пламень не потух; так под убором снежным
Кипит невидимо земных огней тайник.

В сердечном забытьи, а не во сне спокойном,
Ещё таишь в себе мятежных дум следы;
Ещё тоскуешь ты о бурях, небе знойном,
Под коим зреют в нас душевные плоды.

Завидуя мученьям милым
И бурным радостям, неведомым тебе,
Хотела б жертвовать ты счастием постылым
Страстей волненью и борьбе.


Лето 1825


Перед нами 26 (!) практически нечитабельных строф...
Стихотворение переполнено клише, общими рассуждениями, инверсиями, сомнительными грамматическими конструкциями. ПРи этом ясно, что это писал умный человек, но куда делась поэзия?

Представьте себя на месте Пушкина: что написать другу в ответ на такой текст?
Пушкин находит изящное решение и в своем письме стремится не обидеть его и подчеркнуть, если уж не его поэтический талант, то хотя бы его несомненный ум. Для этого и служит его фраза, которая дословно звучит так:  "... поэзия, прости Господи, должна быть глуповата".

Спрашивается, за что просит Пушкин прощение? И ответ, для меня, очевиден: за свое слишком широкое обобщение. Он понимает, что, если не гневить Бога, надо было бы написать: "... поэзия не должна быть заумной", или "... поэзия  не должна быть зарифмованным выражением идей", или ".... поэзия это скорее простое чувство, чем сложные, закрученные рассуждения". Но написать такое - это впасть в нравоучительство, обидеть друга, и Пушкин предпочитает согрешить против точности (отсюда и извинение).

-2-
Мы видели, какое значение имеет фраза Пушкина в том контексте, где она была употреблена. Взятая вне контекста и с опущенным извинением, она звучит совсем по-другому. Так, как, я думаю, ее автор не мог предвидеть ни в каком кошмаре.

Ее потенциально опасные смыслы стали актуальны, востребованы в другую эпоху. В эпоху, когда художник должен был изображать мир не таким, каким он его видит (что само по себе уже сверхзадача), а таким, каким он отражался в кривых зеркалах идей, провозглашаемых правительством. И при этом от художника требовалось правдоподобие, реализм.

В результате такого подхода страдает все, в том числе и глубинная логика причин и следствий. Человек все время вынужден жить в двух мирах: в криво-зеркальном и реальном, пытаясь их совместить и страдая от невозможности этого.
Конечно, и такой диссонанс мог бы привести к размышлениям и открытиям, но художник не имеет право ни на них, ни на их изображение, иначе - тюрьма или, в лучшем случае, запрет на публикации.

И тут  подвертывается козырной довод - высказывание "Поэзия должна быть глуповата". Раз такое заявил сам Пушкин, значит, и не нужно думать, работать со значением слов, понятий... Достаточно сосредоточиться на формальных законах стихосложения, оригинальных образах и чирикать о природе-погоде-достижениях-красивостях, сострадать, льстить да зарифмовывать дозволенные мысли и чувства. И всё, дело сделано: тебя ждут деньги, слава, почет.

Поколения, получившие образование и созревшие до революции, принять этого не могли: они эмигрировали, погибали в лагерях, замолкали. За исключением нескольких "счастливчиков", которые оказались в особых условиях, большинство было обречено.

А поколения, которых воспитывала новая власть, образовывались уже с рождения советскими, т.е. подведенными под советский стандарт, упрощенными взглядами и принципами, с сознанием едва ли не генетически измененным, с двойственными ценностями (искренность заданного стандартом чувства и искренность его демонстрации, иначе - вплоть до ГУЛАГа и смерти). Лозунги заменяли понятия, якобы законы общества - логику, социальный успех - внутреннее развитие, показуха - внутреннюю гармонию.

Увы, Пушкинский постулат, выдернутый из контекста, был одним из орудий такого "обучения". Русский человек вообще и  поэт в частности - все разучились самостоятельно думать, стали боятся этого! Многие советские поэты до Бродского - либо мученики, либо приспособленцы с конъюнктурной поэзией. Бродский, возможно, был первым из рожденных в советской России поэтов, посмевших в стихах не только отказаться от кривого зеркала, писать без него, но и и развернуться в сторону умной поэзией, хотя и любящий принарядиться порой под простушку. Да, поэзия не должна быть заумной, но должна ли она быть глупой или стандартизированной?

Думаю, что Пушкин, если бы мог предчувствовать события 20 века, слегка изменил бы редакцию своей фразы и написал, например: "... поэзия должна быть не только умной, но и простой одновременно, доступной для большинства". И вместо "прости Господи" добавил бы "мне кажется"...

На всякий случай, хочу подчеркнуть, что Александр Сергеевич, конечно, не виноват в духовной обездоленности нескольких поколений потомков, шагнувших тем не менее в материальном мире из шекспировских страстей мценских уездов в космос.