Сумасшедший ночной дождь

Весь жаркий, душный июльский день парило, собиралась гроза и, наконец, лиловая туча, тяжелая и неуклюжая, как динозавр, выползла на небосвод. Раздался страшный призывный рев, засверкали молнии и ливень чудовищной силы, которого не помнят и старожилы, обрушился на столицу.     Людмила, изнывавшая весь день от духоты, вдруг почувствовала родовые схватки. Она взглянула на стихию за окном и испуганным голосом позвала мужа.
- Что, милая? – Отозвался тот из соседней комнаты, где читал книгу о походах Александра Македонского. Судя по авторским комментариям, выходило, что Великий Александр был алкоголиком и садистом. И вся армия пила беспробудно. Чушь! Не может горький пьяница завоевать половину мира.
- Глеб, - простонала Людмила, - кажется, у меня началось.
- Сейчас? – ужаснулся он.
- Да, я ничего не знаю, но чувствую, что ребенок уже выходит.
- Как же так? – он вскочил, - ведь врачиха говорила, что у первородящих проходит как минимум двенадцать часов с момента начала схваток.
- Скорую… 
Дождь, сумасшедший ночной дождь, хлестал по улицам и мостовым, превращая твердь под ногами в хлябь.
По Солянке навстречу карете скорой помощи мчался мощный поток воды. Напрягая все свои лошадиные силы,  машина с трудом взбиралась по крутой улице Архипова к Маросейке.
 - На катере быстрее бы доплыли. - Заметил шофер, останавливаясь у подъезда.

 «Если бы» - слово-безнадежность. Если бы скорая пришла на минуту раньше, новорожденная девочка была бы здорова, если бы они опоздали еще на одну только минутку – девочка умерла, но врачи вошли в квартиру в тот момент, когда мозг человека перестал жить в этом посиневшем и перекрученном пуповиной существе, а остался функционировать только мозг рептилии.
Врачи переглянулись, страшная судьба ребенка  представилась им в беспощадном свете их опыта.
- Что ж вы ребеночка от пуповины не избавили, папаша? Задохнулась девочка.
Он смотрел на ребенка и думал: - Что они говорят? Девочка дышит.
Её помыли, запеленали, и повезли роженицу и дитя в больницу. Там засуетились, собрали консилиум, проверили все реакции и пришли к выводу, что никогда, ни при каких обстоятельствах эта субстанция не станет человеком.
Душа отлетела. Осталось только тельце, живущее по законам примитивной природы.
Узнав страшный приговор своему ребенку, мать билась в истерике. Кричала врачам: - Почему вы оставили её жить? Кому нужна она такая?
- Может, они ошибаются. - Не веря самому себе,  всё повторял и повторял  Глеб.
Однако лучшие педиатры страны в один голос заявили, что надежды нет. Народные целители, магистры Белой и Черной Магии, колдуны, волшебные бабки - все были бессильны. Людмила  выплакала столько слез, сколько не выпало, наверное, небесной воды в тот катастрофический дождь. И знала, что вот это – Гнев Господний, расплата за предательство!
И мать пошла в церковь. Девочку нарекли Аллой. Батюшка, посвященный в тайну Людмилы, твердил: - Молись, и по вере воздастся тебе.
Существо росло, не ведая, что живет на земле, у нее не было мыслей, но оно чувствовало голод, холод, боль. Она  откликалась на ласку. Иногда им казалось, что ребенок улыбается и словно понимает их речь.
Девочка росла, и росли потребности. Деньги, деньги, деньги! Ежедневный массаж у специалиста требовал колоссальных денег. В дом прокралась нищета. Он играл в свой футбол, по инерции еще побеждал, но деньги улетучивались мгновенно. Помогали и друзья, и ребята из команды. Выезжая за рубеж, складывались и покупали на свои скудные валютные средства дорогостоящие лекарства, но вечно пользоваться их добротой он не мог.
Улетела за бесценок разбитая «Волга», хрустальные люстры и антикварные гобелены – все эти умилительные пасторальные сцены из сказочно-прекрасной жизни французских пейзан, дам и кавалеров. И сервиз из невесомого китайского фарфора – по апельсиново – оранжевому полю искусно выписанные синие драконы извергали зеленое пламя. И великолепные резные хрустали, столовое серебро и многое другое, что имело хоть какую-то ценность.
- А сколько живут такие дети? – спрашивал в отчаянии Глеб очередного специалиста.
- При хорошем уходе лет десять – двенадцать. - Следовал безжалостный ответ.
Еще почти восемь лет физических мучений и невыносимой душевной боли. ЗА ЧТО?
Он выиграл последний в своей жизни чемпионат, блестящей игры, впрочем, не проявляя уже.
- Ах, Глеб, Глеб, - вздыхали девушки, видя его игру по телевизору, - красивый, знаменитый. Победитель! Повезло же какой-то… Счастливая!
Играл он все хуже и хуже. Да и тридцать скоро, возраст поджимает, даже его железное здоровье подорвано бессоницами, тоскливыми мыслями о несчастной, страдающей жене, о полной безнадеге, что ожидает их впереди.
Получив пинка под зад в Спорткомитете, он стиснул зубы и пошел работать туда, где по советским понятиям много платили – водить поезда метро.
Слава улетучилась быстрее, чем в летний зной высыхает лужа на асфальте.
А девочка, словно в насмешку, была похожа на живую куклу – золотые локоны, пустые голубые глаза, нежнейшая, как раньше выражались, «алебастровая», кожа. Билась у виска голубая жилка.
Ежедневный массаж, купание в череде, кашка, соки и сон. Двенадцать лет подряд.

И вот она умерла. Батюшка, размахивая кадилом над распахнутой могилой, сказал.
- Отлетела безгрешная душа, теперь она ангел на небесах.
Глеб подумал, что души-то как раз в этом жалком тельце и не было никогда, но вслух сказал совсем другое:
- Зачем Богу нужны такие дети?
Батюшка смутился, но подняв голову и взглянув в лицо умершего ребенка, твердо ответил – «Такие дети нужны, дабы люди не впали в окончательное свинство, неверие и цинизм. Видя страдания безвинного существа, даже самые грубые и бездушные содрогаются, сын мой».

Вернувшись домой, Глеб обошел опустевшую квартиру; все игрушки, которые он ей покупал и в которые она не играла, положили в маленький розовый гроб – и немецкую фарфоровую куколку, похожую на Аленьку, как младшая сестренка, весь плюшевый зверинец, деревянного Буратино; ничего не осталось напоминать о несчастной девочке, только несколько фотографий в альбоме.
Наступили пустота и свобода.
Выпив полный фужер конька за поминальным столом, никого не приглашали, да и порастерялись друзья за эти годы, вспомнив ответ батюшки на свой вопрос на кладбище, спросил Людмилу:
- За какие грехи нас с тобой так наказал Бог?
И  жена,  пристально посмотрев ему в глаза, решилась и рассказала то, о чем должна была поведать мужу с самого начала. О том, как смалодушничала, предала племянника – несчастного сироту, как нарушила клятву, данную матери этого ребенка перед её смертью, а значит священную, ненарушаемую.
- И все эти годы ты молчала? Ты настолько не доверяешь мне? – он взял в ладони её измученное, постаревшее лицо, - ты сомневалась в моей любви?
- Сейчас он совсем взрослый теперь, ему уже двадцать и в нашей с тобой заботе он больше не нуждается. Пойми, он презирает меня, а кто бы не призирал? И, потом, ты знаешь, как складываются судьбы детдомовцев? Выкинули его в жизнь лет в пятнадцать, без денег, без образования. И пополняют такие ребята ряды уголовников, Сидит, скорее всего, уже мой племянник. И это может быть моя главная вина. Так что никаких детей у нас с тобой не будет! Я не допущу, чтобы еще кто-то кроме меня расплачивался за мою вину, - безжизненно добавила она.