Детство на Савале

                Детство. Деревня.

 Часть 1.

Деревня, в которой я родился, это скорее большое село, называется Листопадовка. Она расположена - правильнее сказать – раскинулась на востоке Воронежской области. Раскинулась потому, что занимает во всем своем развернутом состоянии около 12 км. В лучшие времена в ней насчитывалось до 7-8 тыс.человек. Ранее наше село даже было районным центром, но позднее районы укрупнили и центр перешел в ПГТ Грибановский. Прежнее название села - Старое Макарово. Старое потому, что по соседству возникло еще и Новое Макарово, которое сохранило это название до сих пор.

Я родился в простой семье колхозников. Мой отец, Иванников Иван Иванович, работал комбайнером. На селе это почетная профессия, их труд – уборка урожая - как бы итожит работу тогда еще колхозов за все лето, и комбайнерам всегда старались создать хорошие условия. Да и к тому же они имели потом в году много дней свободными, а стаж все равно засчитывался за весь год.
Мама работала свекловичницей, как и многие женщины у нас в деревне. Это тоже сезонная работа, поэтому мы, дети, в основном всегда были под хорошим присмотром.

Когда я родился, в нашей семье уже было двое детей – сестра Наташа 5,5 лет и брат Вовка – ему было 2,5 года. Потом мне сказали, что ждали девочку, но родился я. Неразбериха получилась с мужскими именами. Родители хотели, чтоб у них был сын Саша. Но первый мальчик, который родился после Наташи, его так и назвали Сашей, прожил всего полгода. Он умер от коклюша, хотя и в то время его вроде бы и умели лечить, но факт остается фактом – мой первый и старший брат умер маленьким. Потом в течение всего детства один раз в год перед Пасхой я с мамой ходил и убирал могилки моих родственников, в том числе Саши, я всегда думал о нем в эти дни, что не пришлось пожить ему на этом свете…

Потом родился Вовка, и его не стали называть именем умершего брата – плохая примета. И потом родился я. Имя уже было назначено - Саша, но не тут-то было…  Я родился 12 апреля – прошел всего год после того, как слетал в космос Гагарин. В принципе – это было самое значительное событие на земле в тот период, оно ещё не остыло, прошёл только год… В роддоме сказали - никаких Саш, будет Юра, Гагарин. Вот так с тех пор я и ношу свое имя и даже ассоциирую себя с космонавтами.

Однажды в детстве, мне было где-то лет 9, наверно, мне привезли из Москвы маленькую книжечку на цепочке, золотую, необыкновенную, а внутри на каждой страничке были фотографии всех космонавтов, которые до этого слетали в космос. Это было настоящее большое мальчишеское счастье!

Из раннего детства вспоминается мало. У нас был большой вишневый сад. А за ним небольшой лужок, где траву оставляли для покоса на сено. Первое впечатление детства – полевые цветы в траве – они казались необыкновенно красивыми и какими-то родными что ли и очень яркими, как ярким виделся и весь мир.
 
Второе воспоминание из глубокого детства – воспоминание о моем дедушке – Иване Кузьмиче. Когда он умер, мне было 1,5 года. Но как-то не стирается ощущение, что я запомнил картину с гробом, его месторасположение, скорбящих вокруг родственников. Может, мне просто так кажется, может, я это видел позже на фото, в те времена было принято фотографировать умерших. Мама говорила, что мой дед по отцовской линии был самый умный человек на свете. Он работал в Москве, на строительстве метро, часто помногу жил не в семье. А еще, он смог прочитать всю Библию, и для деревни это была редкость. Рассказывали, что когда к нему приводили меня и брата, он уже был болен, он говорил, чтобы оставили младшего, маленького, потому что старший везде лезет.
 
Его мама, бабушка Василиса, ее по-деревенски звали бабка Василиска, когда умирала, а моя мама была беременна Володей, сокрушалась, что умрет и не увидит, продолжится ли род ее сына, моего деда. Для нее это было очень важно, важно, чтоб сохранялась фамилия.

Когда мой отец женился на маме, он привел ее жить к своим родителям, и там же родилась Наташа. Она была уже 11-ой в доме, было тесно, напряженно. И вот тогда мой дедушка всегда поддерживал мою маму.

Мне всегда грустно оттого, что в моем роду мужчины умирают очень рано, отец и дед умерли, не дожив до 60 лет. И юноши моего рода, которые вступают в жизнь, не могут иметь совета старших мужчин, а мне кажется это важно. Потому что и второй мой дедушка по матери, дед Егор, на которого, считают, что я очень похож, не вернулся с войны. Выходит так, что в моем детстве много грустных историй.

Но было и много хорошего, приятного. Где-то в три года я заимел себе отличного друга. Рядом с нашим домом жили Кузьмичевы, так звали их по-уличному. А если правильно, то наш сосед Михаил Кузьмич, по нему и пошло прозвище. Дядя Миша работал мельником, и это одна из самых уважаемых профессий на селе. Он и его жена тетя Клава воспитали 6 детей, воспитали хорошими людьми. Дядя Миша был хромой – инвалид детства, но очень строгих правил. Если тетя Клава подавала ему суп, то он всегда опускал в него палец, и суп был или слишком горяч, или недостаточно горяч. Тетя Клава всегда его слушалась, и даже мне кажется, немного боялась. Но надо было знать профессию мельника, день мельница работала на нужды колхоза, а для людей до 2-3 часов ночи. Мучная пыль, которая набивалась в легкие…   В общем, трудная профессия. Дядя Миша терпел и работал, когда уже наступил пенсионный возраст, хотел, чтобы всего его дети встали на ноги.

Я отвлекся. Так вот, к деду и бабушке Кузьмичевым начали приводить первого внука -  его звали Сашок. Он был крепкий, полноватый, темноголовый, симпатичный на лицо. Меня он был на полтора года моложе, , но по силе, энергии, заложенной в нас, мы были почти равны. И к тому же его мама, тетя Лида, была моя крестная. Трудно описать такую дружбу, когда понимаешь друг друга с полуслова, когда все время, проведенное вместе – как на одном дыхании, когда интересно одному и интересно другому. В общем, с Сашком мне повезло. Наша дружба длилась больше десятилетия, жаль, что теперь мы не общаемся…  Он просто всегда был в моем детстве, а когда его не было рядом, всегда  ощущалось его присутствие. Невозможно перечислить все игры, которые мы проигрывали с ним. Не влияло на это ни время года, ни погода, вообще никакие жизненные ситуации не мешали нам дружить…
 
Его семья жила далеко от нас, но я бывал у них дома даже маленьким. По-видимому, взрослые заметили нашу дружбу, а к мальчишкам и к дружбе у нас относились уважительно,  и меня приводили  к Сашку.

Помню, было нам лет по 6, он сказал, что появился ещё мальчик, семья переехала откуда-то издалека, и купили дом неподалёку. Конечно же, мы сразу пошли смотреть, это было на соседней улице.
  Дом был старый, какой-то убогий, и кажется крыт под солому. Но нам было всё равно, нам нужен был мальчик. И он появился, маленький, какой-то немножко упрямый, с еле заметными азиатскими чертами. Его звали Борька, мы сразу познакомились и стали дружить.
 
  Скоро семья Бори переехала в другой дом. Он был на трассе Воронеж-Саратов, в Конёнковом уголке, и так получилось, что все мы трое друзей жили в разных концах нашего села. Это совсем нам не мешало, для нас как будто не существовало мальчишек, которые жили рядом. Мы абсолютно дополняли друг друга. 
Пожалуй, крепче мальчишеской дружбы вряд ли что ещё бывает на свете.
  Мы всегда находили друг друга в свободное время, и если нельзя было встретиться втроём, играли по двое. Родители отпускали нас, в то спокойное время в деревне с детьми не могло случиться ничего плохого. Боря по возрасту был как раз между мной и Сашкой, и оказалось, все мы потом учились в разных классах.

Особенными в моем детстве вспоминаются осенние дни, когда убирали картошку. В этот день приводили из колхоза лошадь, от соседей приносили соху. Мой отец пахал, он был главным. Собиралось много людей, было весело. Женщины и дети поменьше выбирали картошку из распаханных борозд, мальчишки постарше относили мешки с картошкой во двор, у нас говорили – на двор, и насыпали большую кучу. Все работали весело, очень напряженно, мы тоже сбивались с ног от усердия. Мама металась между полем и кухней, ей надо было после уборки всех накормить. Варили ту же картошку, делали салат из помидоров-огурцов. Мужчин было принято угощать водкой, женщинам тоже наливали по маленькому стаканчику. Они выпивали и морщились.

Помню, как-то попал на такую уборку друг моего отца дядя Витя (Михал Иванычев). Мне было тогда лет около 5.
- Юрка, сколько будет 3 плюс 5?
Я шептал губами и через время говорил: «Восемь».
Тогда дядя Витя спрашивал:
- А 7 плюс 4? – и зажимал мои пальцы, чтобы я посчитать не смог. Но я опять выдавал правильный ответ. Дядя Витя не унимался:
- Снимай ботинки. И на ногах пальцы держать буду.
Все удивлялись, а мне было приятно. Секрет был в том, что я складывал в голове, а пальцы рук и ног были ни при чём. Например, к 7 я четыре раза прибавлял по 1 и получалось 11. Я никогда не ошибался, сколько раз надо прибавить по 1.
Наша семья считалась умной. И нас считали умными детьми.


Часть 2.

К тому времени, когда мне надо было идти в школу, мои старшие брат и сестра уже учились на отлично, а Наташа даже была уже и командиром дружины. Мне пришлось им соответствовать. Но, конечно, совершенно уникальным был мой брат Вовка. Он научился читать в 5 лет, не изучая ни одной буквы! Ему читали сказки, и он начал читать прямо с текста. Школьные учебники он прочитывал еще перед школой, их покупали где-то за неделю, и этого хватало, чтобы он их прочитал. И его памяти хватало, чтобы потом не учить уроки весь год. Он всё помнил с первого прочтения.
 
Маленьким, научившись читать, он читал все, что  попадало под руку - газеты, инструкции и т.д. Доходило до того, что его заставали с книгой ночью с фонариком под одеялом. И тогда моя семья не выдержала и Наташа написала письмо в Комсомольскую правду (или может, в Пионерскую – прим.автора) о том, что Вовка невероятно много читает. К нашему удивлению пришел ответ. В общих чертах там писали, что всё это очень хорошо. Это было в пользу моего брата, потому что ругать его после этого было как-то неудобно.

Но никто из нас не был и идеальным. Как-то, тоже  при уборке картошки, Вовка где-то шлялся , пришел, когда все уже работали. Отец спросил: - Где ты был? Володя ответил – я был около столовой.
И тогда отец хлестанул его хворостиной, которой он понукал лошадь, со словами:
-- Чтоб я больше тебя там не видел! Там слоняются только алкоголики и бездельники!
Я это запомнил надолго, потому что нас в принципе не били за проступки.

А еще я помню, Наташа потеряла ключ от дома, и была за это наказана. Мы все сели обедать, а ее поставили в угол, чтоб не была такой рассеянной. Я помню, кусок не шёл мне в горло, так мне было её жалко. Но наказание есть наказание, надо было некоторое время, чтоб она постояла…  И если поставил в угол отец, ни мама, ни бабушка выпустить не могли. Нужно было просить прощения у отца. Я всегда быстро просил, а Вовка был более упрямым и иногда мог простоять целый час. А если попросишь, то  прощали, и потом даже хвалили - за покладистость. Не знаю, какую уж роль сыграли эти углы в нашей дальнейшей жизни – помогали или мешали. Но тогда это казалось естественным и правильным.

                Часть 3. Живой Бог бабуни.


Особенную роль в нашей жизни играла бабушка Настя, мама по матери. Мы звали её бабуня. Она прожила жизнь вдовой, сколько я помню, ходила всегда в чёрном. Но это она и подставляла всегда плечо, нас приводили к ней по всякой семейной необходимости.
   Самое глубокое моё впечатление о бабуне из детства, это то, что у неё был живой Бог. Она очень верила, и каждый день перед сном становилась на колени перед иконами и читала Отче наш, и наверно другие молитвы. А её Бог был живой, настоящий, я верил в него и даже, кажется, ощущал его во время бабушкиных молитв.
   И теперь, когда я стою на службе, молюсь, в моей душе живой и настоящий Бог моей бабуни, мне легко теперь получается верить… Моя мама не любила поминать Бога всуе, часто ходить в церковь. Она как-то осуждала тех, кто много свечек ставит, много кланяется, а в душе, может, носит подлость. Но я думаю, в это время власть осуждала веру, и это сказывалось на простых людях, - вроде верили, а вроде и не очень…

  Церкви у нас не было, вернее, их сперва было даже две, но потом советская власть обе разрушила. И верующим нашего села, чтобы посетить церковь, приходилось ездить в районный центр. И покрестили нас потом всей кучкой, вместе с двоюродными братьями и сёстрами – заезжий батюшка. Я этого не помню, был видно маленький, но стали мы все – христианские души.

Моя бабушка Настя вообще имела трудную судьбу, осталась после войны без мужа, на руках трое детей. Да ещё ей пришлось взять на воспитание 10-летнего племянника – д. Витю, потому что он остался сиротой. Его мама умерла 9 мая 1945 года. А позже ещё и пришлось взять в семью и младшую сестру – т.Нюру, родители состарились, не успели дорастить. Так бабуня и подняла всех пятерых, и это в голодные послевоенные годы… Т.Валя, младшая её дочь, моя тётя, болела, а потом и умерла где-то лет в 25 от туберкулёза костей.

Как-то потом у бабуни отдыхал какой-то старичок проходящий, воды попил… Послушал её историю и сказал: ты лечи, от тебя людям легчать будет, ты много пострадала. И бабуня лечила: она выливала от испуга, умывала от сглаза, и от неё людям правда помогало. Теперь церковь не одобряет такое, а тогда как-то в бабушке всё это сочеталось – и святая вера, и это лечение. Но это уже совсем другая история…

                Часть 4. Рождество.

 
   И конечно, совсем нельзя не упомянуть из раннего детства о таком празднике, как Рождество. Он был совершенно чудесный и волшебный, этот праздник.
   У нас всё было по-другому, чем это теперь я наблюдаю в пригороде Воронежа. Теперь дети колядуют  вечером, перед праздником. Мы же – христославили. Нас, маленьких, поднимали в ночь Рождества рано, до первых петухов. Было темно, необычно, холодно, снег скрипел под ногами. В окнах домов  везде горели лампады  – ждали христославцев.
 
   Мы ходили всегда с Володей, с братом. Заранее мы выучивали стих – Рождество, если дети его читали, то это было как бы очень почётно. Давали конфеты, печенье, монеты по 1-5 копеек, и все были очень добрые. У нас была одна дальняя родственница, её звали Фёкла, она была родственница нашего отца. Так вот, к ней надо было прийти раньше всех, и тогда она давала по 50 копеек, - это было целое состояние.

   Возвращались – уже начинало светать, с полными карманами конфет и мелочи.
И у нас существовал ещё один обычай – около многих домов хозяева выносили охапки сена или соломы и поджигали их. И тогда на всех улицах всё озарялось, можно было увидеть сразу много костров, идущих цепочкой по длинной улице, это было необыкновенно красиво. Это называлось – жечь пурину. Так отгоняли злых духов, чтобы они не проникали в дом.

   Помню, когда мне было 5 лет, мы с Вовкой собрали больше 8 рублей – сумасшедшие деньги! И мы купили настоящие деревянные шахматы. Тогда же я научился этой игре, нас научил отец, и мы всегда играли с братом на равных.
   В этот день в каждом доме готовилась вкусная пища, и ходили в гости. Начинались святки, вечером, когда в углах темнело, взрослым не разрешалось работать. Мы, дети и мама обычно шли в гости к маминой сестре – тёте Марусе. Она нас всегда очень любила, вообще вся её семья отличалась какой-то особенной теплотой, вот уж действительно мы всегда там чувствовали, что мы – родные, родня.

   На святки у них в доме собиралось вечером много соседей, начинали играть в лото. Играли на деньги, но по копейке, недорого. Взрослые потом иронизировали об этом – выиграл, проиграл. Но нам, детям, всегда хотелось выиграть, и если получалось, то мы были очень рады. Сосед тёти Маруси, дядя Ваня, когда доставал бочонки из мешочка, то номерам присваивал смешные прозвища, например – 11 – барабанные палочки, 90 – дед, 89 – бабка, 41 – война и мир, а 19 – вообще Константинна горбатая. Это в честь какой-то горбатенькой бабушки.

  Домой возвращались поздно, было темно, очень зимне, и меня маленького везли на санках.
   Ну, а постарше, иногда мы с мамой ходили вдвоём, и она очень любила смотреть в звёздное небо. На нём мы находили созвездия – Большую и Малую медведицу, Стожары, Кассиопею  и другие. Иногда мы видели, как между звёзд медленно проплывает маленькая звёздочка – спутник. Теперь, когда случается в тёмное время смотреть в звёздное небо, я всегда вспоминаю свою маму – она очень любила звёздное небо.

                Часть 5. Гордый.


   Иногда кажется, живя в провинции, что все великие дела, значительные события, вообще жизнь бушует только в крупных городах, развитых странах, высоких слоях общества. Но если мир воспринимаешь глазами ребёнка, то он развивается вместе с тобой, вокруг тебя живут разные люди, со своими судьбами, страстями, событиями, жизнь кажется значительной и наполненной, и она всё усложняется с каждым годом твоей жизни. Ты помнишь, конечно, есть Париж и Нью-Йорк, много разных и удивительных стран. Но всеми своими органами чувств, своим мыслящим мозгом, своей душой ты понимаешь, что настоящая жизнь происходит здесь, происходит сейчас, и она значительнее для тебя, чем все события мира.

   Несмотря на неплохую подготовку по арифметике, я очень не любил учить буквы, вообще не хотел учиться читать. И тогда мама и моя сестра придумали для меня – играть в школу. Играть – это совсем другое дело. Теперь я уже ждал этих занятий с нетерпением. Первое слово, которое я собрал из букв, было слово арбуз, правда, с буквой «с».

   Первый день в школе помню плохо. Кажется, была линейка, читали стихи, приходили родители, поднимали флаг школы. Я как-то всё-таки не чувствовал значительности этого дня, не осознавал в общем-то, насколько это меняет мою жизнь. Помню только, одеты были как с иголочки, и от этого волновались, и непривычно было стоять на этой первой линейке. В нашей школе, а я поступил в Дубовскую восьмилетнюю школу, было по два класса – А и Б, но полных, учеников по 25-28. Почему Дубовка? Так называлась часть нашего села, в которой я жил. У нас было и своё почтовое отделение – Дубовское. Интересно, что и другие деревни имели у нас красивые названия – Красовка, Лавровка, Поляна…
  Народ у нас жил сельский, работящий, уверенный в себе и даже немножко гордый. Позже я узнал, что крестьяне из села Старое Макарово были государевы, т.е. не подчинялись ни одному помещику, может, были только управляющие, и это я думаю, наложило отпечаток на моих земляков. Они были как бы менее угнетёнными.
 
   И ещё вспоминается: мы – совсем маленькие, мне, может быть, 4, а Володе 6 лет. Однажды отец пришёл домой и принёс нам живое чудо. Мы аж задохнулись и боялись дышать. Это был щенок, он был чёрненький и глазки чёрные, он был живой и настоящий. Папа назвал его Гордый. Мы не знали, что нужно с ним делать, как играть, что можно а что нельзя. Помню, мне дали подержать его на руках. Я боялся разжать руки, чтобы не уронить его. Он был наш, мальчиков, и это нас наполняло неизъяснимым счастьем.

   Породы он был смешанной – помесь немецкой и восточно-европейской овчарок. Из него вырос большой и красивый пёс, весь чёрного цвета, уши торчком, чёрные глаза светились умом и глубиной. Он был товарищем нашего детства и юности, жил долго, более 15 лет. Впрочем, однажды его жизнь оказалась на волоске. Он только-только вырос, был молод и резв.
   В нашем дворе всегда было много животных. Были и козы, которых держали, чтобы получать от них пух. Дело в том, что наш край был центром по производству пуховых платков. Все наши женщины и девочки обязаны были уметь вязать, и всё свободное время никто не болтался, у каждой всегда можно было увидеть в руках вязальные спицы. Платки продавали на рынке и за них многие семьи получали дополнительный доход. У некоторых, как потом и в нашей семье, он становился потом практически основным.

   И вот однажды, выйдя во двор, отец увидел, что одна из коз поранена, подрана, в крови. Долго искать не пришлось, стало ясно, что виноват в этом наш красавец пёс. Не помню точно откуда, мой отец не был охотником, но в руках его появилось ружьё. Козы приносят прибыль, судьба нашего пса была решена. И тут мой брат Вовка громко заплакал, сердце отца  дрогнуло, да и мама заступилась. В общем, пса оставили жить. И не прогадали. Не было более верного служаки, чем этот пёс в нашей семье.

   Пес вырос, поумнел и своих животных больше не трогал. Стоило курице забраться не туда, он начинал лаять визгливо, но стоило в дверь постучать чужаку, лай становился грозным, и мы возвращались из сада.
 
   Как-то раз ранним утром по срочным делам к нам пришел дядя Саша, муж нашей тети Маруси. Гордый был не привязан. Дядя Саша его гладил и повторял: «Гордый, Гордый». Пес дружелюбно вилял хвостом, но стоило гостю протянуть руку к щеколде на калитке, чтобы войти и разбудить мою маму, пес вставал за задние лапы и начинал рычать. Дяде Саше так и пришлось ждать, когда мама сама проснется и впустит его.

   А еще помню, приходили пастухи и просили продать им Гордого, чтобы он помогал им пасти то ли коров, то ли овец. 100 рублей предлагали,  тогда это были хорошие деньги. Но отец не продал. К тому времени он и сам полюбил нашего пса. Если Гордый был спущен с цепи, ночью он был страшен, большой, чёрный, люди боялись его и даже обходили по соседней улице.


                Часть 6. Школа


- И всё-таки наступило время, когда я начал учиться в школе, в 1 классе. Моя первая учительница – Новокщёнова Анна Митрофановна. Она в то время была уже не молода, но достаточно энергична. Она жила на моей улице, и как потом оказалось, мы были где-то даже соседями, но мне в том возрасте казалось, что она живёт далеко, хотя это было через пять домов от нашего.  За время младших классов мне вспоминаются два эпизода.

   Первый – на уроках пения разучивали песню «Оренбургский пуховый платок». Почему именно в пользу этой песни Анна Митрофановна сделала выбор, до сих пор теряюсь в догадках. Но нам нравилось петь. И когда фальшивить стали меньше, песня зазвучала красивее.
 
   Успеваемость у меня было неплохой, но вот с чистописанием возникали проблемы. И тогда сестра Наташа взяла на «буксир». Час, а может и два, я с большим старанием выводил буквы. Получался почти каллиграфический почерк. Аж самому понравилось. И вот я на всех парах несусь в школу. В голове крутится мысль, что теперь-то по русскому языку у меня будут хорошие отметки.

   Анна Митрофановна долго смотрела в мою тетрадь. Потом позвала к себе нашу отличницу Олечку Трунову. Оля была отличница, очень красивая девочка со смуглыми чертами лица, всегда очень собранная, в красиво подогнанной одежде. У меня всегда было особое отношение к ней, мы конкурировали в учёбе, она жила тоже на нашей улице. И если сказать честно, на протяжении 10 лет нашей совместной учёбы она мне очень нравилась. Да и у неё ко мне было какое-то особое, уважительное отношение, я это чувствовал.
-- Как думаешь, это он написал? – спросила учительница Олю.
-- Думаю, нет, - с честными глазами ответила она. То ли она старалась угодить нашей учительнице, то ли действительно так считала…

  Как же так! Я так старался! Обиделся. И на Анну Митрофановну, и на Олю. И, не став спорить, молча ушел на свое место. Но после этого случая писать и вправду стал красиво. Все чаще в тетрадках появлялись пятерки. Я очень долго почему-то помнил этот эпизод. А в остальном мне нравилось ходить в свой класс. Ребята там были разные, но все они казались мне хорошими. Я думаю, у всех было такое – же ощущение.

   Наверно, так рождается чувство сверстников, одноклассников, чувство, которое порой сохраняется на протяжении всей жизни. Это как землячество. Бывает, если кто-то из класса поднимется высоко в жизни, то и подтягивает за собой других, доверяя им более, чем просто людям из окружающего мира.

   Мне вспоминается ещё один мальчишка – Игорь Ширинкин, а по уличному – Пашанин. Он был самым сильным мальчиком в нашем классе. У мальчишек ведь обязательно надо перемериться силами, и выстроить иерархию – от первого до последнего. Он жил на 3-ем порядке (кажется, ул. Пионерская). И все мальчишки, которые там жили, были более сильные, крепкие, драчуны, и как у нас говорили – шпана. Но там же жила моя бабушка – бабуня. А поскольку я бывал там часто, то все эти пацаны – бандиты были и мои друзья. Помню, мы уходили за огороды, к оврагу, по ручью. В низине было влажно, росли какие-то огромные травы. Одна из них – чёрный паслён, мы называли его бзнюка, вырастала до 1,5 метров и давала огромную россыпь чёрных спелых ягод. Мы уплетали их за обе щёки, и всем хватало вдоволь.
 
   Так вот, уединившись от взрослых, мы начинали играть в карты на деньги – в очко, в тёмную и какие-то игры ещё, не помню, кажется в секу. Денег у нас были медячки. Всё это казалось мне очень неприличным, но азарт затягивал, и играть нравилось. То ли это передавалось нам от этих святочных игр взрослых? Помню, как-то я проиграл все свои деньги. Игорь увидел, что я повесил нос. И тогда он отдал мне свои деньги, почти все, чтобы я мог играть, и не в долг, а просто так. Он был лидер в силе, а я в учёбе, мы уважали друг друга, и Игорёк даже старался мне всегда покровительствовать.
 
Впрочем, однажды в классе придумали игру – брать кого-то за ноги и раскручивать вокруг себя. Конечно, это не я крутил Игорька, а наоборот, он меня. Кончилось это тем, что я ударился головой об угол парты. Помню, меня отвели в больницу (фельдшерский пункт) и забинтовали голову. Я был как раненый партизан, даже немного важничал. На Игоря я не обижался, ведь мне и самому нравилось так играть.


                Часть 7. Отец.


   Один день, я учился во втором классе, запомнился особенно. Он фактически разделил моё детство на две половины. Но всё по порядку. Урок был обычный, середина дня, ничего особенного. И вдруг учительница отозвала меня и сказала – Юр, тебе надо пойти домой. Иду, ничего не понимая, наш дом от школы всего в пяти минутах.

   В этот день нашу семью посетила беда – у моего отца случился паралич. По-нынешнему – инсульт. Он лежал в постели, я хлопал глазами, ничего не понимая. Вокруг суетились какие-то люди, родственники. Я был ещё маленьким, не понимал… Помню, мне налили стакан фруктового сока из 3-хлитровой банки. В это время нам никогда не покупали сока и мне показалось всё очень вкусным и приятным.

   На самом деле, в дальнейшем, мы уже никогда не жили так, как при здоровом отце – в наш дом стала прокрадываться нужда. Отец смог подняться, ходить, но хромать – левая нога еле ходила, а левая рука у него всегда висела, как плеть. Почему-то вспоминаются слова нашего старого врача – Георгия Фёдоровича. Как-то до этого он сказал моему отцу – тебе нельзя пить, тебя парализует. Он попал в точку. Не то, чтобы мой отец уж много пил. Но эта работа на комбайнах оставляла много времени. И тогда он приладился плотничать – рубить дома.
 
   А где работа в перегруз, там и выпивка. К обеду – наливают. Вечером после работы – ещё наливают. Мой отец был не из тех, кому можно было выпивать. Будучи добрым, трудолюбивым, отзывчивым – он был прекрасным человеком. Его очень любили у нас в деревне. Но это пока он был трезв. Если же он был пьян, от него совсем не было покоя. Он начинал придираться к маме, потом к старшей сестре. Об этом мало знали люди, всё доставалось семье, т.е.нам.
   Чтобы не допускать большего скандала, мама забирала нас и уходила ночевать или к соседке, или к родне.  Позже я  узнал, что эту черту характера мама увидела раньше, и уходила от отца, когда у неё была только одна Наташа. Но потом отец приходил, просил прощения, и мама вернулась. Впрочем, в итоге ей пришлось прожить с моим отцом трудную жизнь.

   Как описать состояние нашей семьи, когда глава семьи – инвалид? Это какой-то другой что-ли воздух; это больше работы, и для мамы и для нас, детей, и совсем мало веселья и юмора, и совсем-совсем непонятные надежды на будущее… 
   Это как дом, у которого разрушается фундамент, или как дерево, у которого подгнивают корни. Мама конечно старалась закрыть нас от всех жизненных невзгод, старалась сделать так, чтобы нам незаметна была эта неполноценность нашей жизни по сравнению с другими людьми. Ей пришлось работать много, непрерывно. Мама работала намного больше, чем другие женщины. И это было долго. У неё не было ничего, кроме работы. И она вывела нас в люди, все мы получили высшее образование, поднялись, стали жить как обычные нормальные люди. Трудно передать мою благодарность моей маме – она вынесла всё.

   Всё моё детство было очерчено этим обстоятельством – болезнью отца. Он стал абсолютно несчастным. Он не привык быть аутсайдером, он всегда был лидером – в центре дел, в центре людей – и вот всё это было перечёркнуто. Он старался всё равно найти какую-нибудь работу, то работал на колхозной весовой, но из-за болезни что-нибудь путал, и подрастающий мой брат Вовка брал часть этой работы на себя. То ночным сторожем в правлении колхоза, то на свеклопункте. Впрочем, долго он на таких работах не держался. И тогда начинал рубить дрова, загоняя себя, ведь был болен, и от этого ещё более несчастен. Теперь, когда папа был болен, если к нам приходили гости, он обязательно со всеми ссорился, и гости уходили, это конечно было трудно. Впрочем, наступило время, когда мы к этому привыкли, и как бы даже перестали обращать на это внимание.
 

                Часть 8. Рыбалка.


   Было одно занятие в моём детстве, которое абсолютно мне было интересно, не надоедало, можно даже сказать – наполняло душу – это рыбалка. Рыбачить мы начали, сколько себя помню. Мама, помню, говорила – Я понимала, что удержать вас на виду, у крылечка, больше не получится – вы взрослеете. И тогда она стала отпускать нас на пруды.

   Это был какой-то волшебный процесс. Начинался он с вечера – мы с братом Володей шли копать навозных червей. Дождевых брать было нельзя – обязательно навозных, они яркие, красные, рыба быстрей их увидит. Мы брали вилы и шли к навозным местам – благо, у нас в деревне они были в каждом доме. Копали и собирали в банку из-под консервов. Накопать надо было достаточно. Иногда попадались личинки майского жука – белые, огромные, как червяки. Маленьких, они нас даже пугали, но позже стали делом обыденным.
   После червей, не каждый раз, но довольно часто ставили на плиту париться пшеницу, или перловку. Варили долго, чтоб не пригорело. Добавляли подсолнечное масло – для запаха. Запасали жмых. Ложились спать, я даже волновался и не мог сразу уснуть.

   Утром просыпались по темноте, до рассвета. Даже так, желательно, чтобы успеть доехать по темноте, а на рассвете – уже размотать и забросить удочки, ведь на рассвете – самый клёв. Ехали на велосипеде, Володя крутил педали, а я сидел на раме. Иногда у меня всё пережимало, а ехали 5-7км, и тогда я спрыгивал с велосипеда и бежал рядом, пока не запыхаюсь. Брат притормаживал, я запрыгивал обратно, и вот мы уже опять мчались вперёд.
 
   Подъезжали к пруду очень тихо, старались не шуметь, чтобы не спугнуть рыбу. Мы были увлечены, а в это время нашим юным глазам открывалась необыкновенная, потрясающая картина. От поверхности воды начинал подниматься вверх белый туман, как парное молоко. Горизонт неба розовел, разгорался всё ярче и ярче, до огненного. Природа замолкала, наступала абсолютная тишина. Даже лягушки ещё не начинали своих утренних концертов. И, словно напрягшись, солнце медленно, словно со скрипом, высовывало из-за земли свой малюсенький золотистый краешек.   Но процесс уже пошёл, полосочка яркого света становилась всё толще, всё мощней, всё ярче. И вот уже более половины нашего светила высовывалась наружу, а потом солнце словно выпрыгивало над горизонтом, абсолютно преображая мир, в котором мы живём – от ночного сумеречного – в яркий, сияющий и блистающий всеми красками молодой утренней природы.

   Мы возились с удочками, перебрасывали, меняли наживку, было прохладно, а иногда, обрызгавшись, нас пронизывала дрожь. Мы конечно терпели и очень были напряжены, всё внимание к поплавкам. Этот инстинкт охотника, рыбака, добытчика живёт в каждом мальчике, просто в деревенском он проявляется в контакте с природой.
   Клёв был разный, в разных прудах, в разное время года. Особенно ценно было при плохом клёве умудриться и потаскивать потихонечку всё-таки рыбу. Ловили мы больше карасей, редко цеплялись карпята. Иногда ловле мешала местная бернота – маленькая рыбёшка, похожая на мелкую кильку.
 
   Часа через два утренний аппетит пригонял нас к запасам из дома. Всё было особенно вкусно – и молоко, и варёные яйца, и сало, и огурцы и помидоры. Но сразу мы старались перехватить немного, всё-таки ценили утренний клёв. А если еды не было – в ход шёл обычный хлеб! Ох уж этот обычный хлеб, на рыбалке он становился невероятно вкусным!
   На него и ловили, скатывали катышки, сажали на крючок. Его и ели, засохший, потрескавшийся, обломанными кусочками. Ничего я не знаю вкуснее того рыбацкого хлеба.

   Когда солнце начинало припекать, снимали тёплую одежду, потом раздевались позагорать. Тогда мне можно было вовсю загорать. А когда солнце напекало, становилось жарко, раздевались до трусов и бежали купаться. Дно в прудах обычно илистое, это не городские песчаные пляжи. Ноги погружались в ил почти по колено. Но нам это было всё равно, мы начинали плавать, брызгаться, шалить, всё было весело и как-то невероятно радостно. А после купания, вот уже тогда мы плотно прикладывались к нашим харчам, как у нас назывались тогда продукты. Не передать того позитива, того прекрасного настроения, которое наступало после еды.
   
   В жизни можно добиться разного: материального благополучия, прекрасной карьеры, но редко ощутишь ту неподдельную, какую-то настоящую, глубинную радость от общения с природой, от своего улова, от вкусной пищи… Даже от  усталости и недосыпа. Можно потом заказать в лучших ресторанах дорогие и изысканные блюда, но не получить той искренней радости простых продуктов, свежего воздуха, зелени и детства.

   Возвращаться надо было по времени, так требовала мама. Но всегда как-то не могли уложиться. И тогда она волновалась, выходила на дорогу, ждала нас. Возвращались очень усталые, но обычно довольные. Потом жарили карасей – у нас всегда было отличное душистое подсолнечное масло, зажаривали до золотистой корочки. Такую рыбку очень любила Наташа, сестра. Она тогда ела прямо горячую,  долго, вкусно, с аппетитом.

   И, конечно, вспоминается моя первая рыбалка с ночевкой. Кажется, я тогда закончил 6 класс. Мама отпустила меня с двоюродным братом Сашей. Саша в детстве  был необыкновенный, редкий. Он был сын сестры моего отца – тёти Наташи. По возрасту – между мной и Володей .Естественно, наша троица часто играла вместе, очень любили оставаться на ночь у тёти Наташи.
   Так вот Саша – он умел делать то, что не умели другие дети, которые были рядом со мной. Так, однажды вырыл в саду землянку. Она была наполовину в земле, а наполовину высовывались стены из деревянных реек, сверху крыша от дождя. Получился настоящий блиндаж. Для нас, мальчишек, это было настоящее чудо, невероятно интересно.
   В другой раз он сделал лук – настоящее оружие. Он взял отрезанный от косы стальной прут, согнул и натянул лук с помощью стального тросика. Из электродов Саша сделал стрелы, заточив их концы. Такая стрела пробивала доску 3см. С таким луком можно было идти на настоящую охоту. С таким надёжным парнем мама конечно меня отпустила, но сказала, чтобы мы ночевали на полевом стане, в 3-й бригаде, там до болезни работал мой отец – там будет повар и сторож дядя Паша, он вас покормит и даст ночлег.

   Да, если бы кто-нибудь пошёл к дяде Паше – никогда так не было.
Мы пришли к пруду, когда уже стемнело. Да к тому же начался дождь. Неподалеку заметили стог сена. Саша тут же смекнул: будем делать шалаш. В стогу мы сделали некое подобие норы и уютно в ней разместились. Дождь становился все сильнее. Крупные капли, конечно, же пробивались сквозь солому. Мы мокли, но нам казалось, что мы устроились очень даже неплохо.
   Часа через полтора дождь стал стихать. Выбрались наружу. Вокруг темнота, хоть глаз коли. Саша достал коробок со спичками, который он сберег от дождя. Долго мучились с мокрыми ветками, пытаясь развести костер. И последней спичкой нам это удалось! Костер весело запылал и осветил все вокруг. Из сухой соломы мы сделали лежанки и разместили у огня. Мы стали согреваться и подсыхать. Было хорошо лежать у костра и смотреть на угли. Так мы скоротали время, на рассвете уже рыбачили. Я был счастлив! Впервые в жизни ночевал без своих родителей.
 

                Часть 9. Савала.


  В тот же год, когда заболел мой отец, и когда я закончил второй класс, нас отправили отдыхать в пионерский лагерь. Помню, толпились,  долго проходили медкомиссию.
   Лагерь находился в соседней деревне – Красовке. Там было красиво – вокруг сосновый бор, необыкновенный запах сосновой смолы. Нас поселили кубриком целым отрядом, человек 20-25 Помню, в первый же день купались под струями фонтанов.

   Воспитатели не особо были строги с нами. Было очень много интересного – и зарница, и поиск сладкого дерева. Помню, я участвовал в конкурсе костюмов. Из меня сделали чертёнка, шапочка с рожками, бахрома на ногах. И самое эффектное – расписали лицо коричневой краской. Я занял 3-е место и мне вручили приз – маленькую птичку-погремушку. Я был очень счастлив. Потом Бердников Саша из нашего отряда просил подарить ему эту птичку, т.к. у него была маленькая грудная сестрёнка. Но мне было очень жаль приза, я не отдал, Саша был года на два старше меня и не обиделся.

   Впрочем, где-то через неделю мальчики и девочки посчитали, что в лагере становится скучно и начали разъезжаться. Я остался до конца, ну и не пожалел – самое интересное всё происходило во второй половине нашего потока.

 
   А ещё интересно, что тогда впервые в жизни у меня появилась девочка. Вечером у нас были танцы. Кажется, её звали Наташа. Плохо помню, как она выглядела, она сама меня выбрала. У меня был красивый свитерок, я надевал его, мы брались за руки и шли на танцы. Кажется, танцевали. Впрочем, вряд ли я тогда умел это делать. Помню, когда я вернулся, то рассказал об этом девочкам моего класса, что и были моими соседями по улице. Помню, им это совсем не понравилось, и они стали по-всякому искажать её фамилию.

   Мама приезжала меня проведывать, привозила вишни, конфеты. Забирала меня из лагеря на некоторое время, и привозила на речку, на турбазу. Так называлось место в лесу, где протекала наша любимая речка – Савала. Пляжик был песчаный, песок для этого специально привозили. А на берегу росли огромные дубы, расположенные редко, негусто, и от этого место казалось ещё более красивым.

   Сама речка была невероятно чистой и прозрачной, вода чистая, словно в колодце. Наша речка впадала в Хопёр, а Хопёр признавался самой чистой рекой Европы по данным ЮНЕСКО. Потому что только в Хопре выжил древний зверёк – выхухоль, живя на земле более миллиона лет, он может жить только в абсолютно чистой воде.

   Ну и кроме того, в речке цвели белые лилии и жёлтые кувшинки, создавая какую-то неповторимую красоту. Иногда парни плавали за лилиями для своих девушек. Из стебля, отламывая определённым образом, получались как бы две прерывистые верёвочки, и лилия вешалась на грудь девушки, отчего она, и как красивая, становилась просто ослепительной.

   Там раньше действительно была построена турбаза, но потом домики были заброшены.
Место настолько красивое, что и теперь, если случится бывать в Листопадовке летом, мы обязательно приезжаем на турбазу. Более великолепного купания я больше не встречал в своей жизни. Вода прохладная, бодрящая даже в середине лета, родниковой чистоты, я думаю её можно пить.

   Лагерь мне запомнился, но как и всё хорошее, пролетел быстро…
Было и другое место на речке Савале, где мы любили купаться – у моста. Если ехать по трассе Воронеж-Саратов из нашего села в Красовку, то, спустившись с горы, попадаешь сразу на мост. Мы приезжали обычно на велосипедах. Сама по себе речка Савала небольшая, но в районе моста она довольно широкая – более 20 метров, и глубина в середине – не менее 10м. Вода очень быстрая, и сперва казалось, что переплыть её очень трудно.
 
   Но это потому что мы были ещё маленькие, только научились плавать. А когда стали постарше, появилась другая страсть – мы стали прыгать с моста в речку. Высота там – где-то под 10 метров. Было страшно отрывать руки от перил. Но потом уже легче – летишь солдатиком, руки прижаты, главное, падать абсолютно вертикально, иначе можно ушибиться об воду. И входишь резко в прохладную жёсткую воду, вызывая брызги и воздушные пузыри, погружаешься глубоко, в самую пучину, и потом скорей-скорей начинаешь болтать руками и ногами, чтобы быстрее вынырнуть. И как пробка выскакиваешь на поверхность, стараешься отдышаться, и уже с гордым  и уверенным видом плывёшь к берегу – ты смог!
   
   А вот наш Борька, который всегда хотел быть военным, командиром, да и стал потом, поступив в военное училище в танковые войска в Узбекистане в г.Чирчик. Борька, который воевал потом в Афганистане, получил орден Красной Звезды, Так вот он так и не смог прыгнуть. Я об этом не помнил, узнал из разговора с ним, уже будучи 50-летним.

   И уж совсем невероятным был наш четвёртый дружок, который примкнул к нашей компании позже – Трунов Валера. Он был тонкий, узколицый, немного похожий на певца Укупника, юркий, как рыба. Так вот, он рискнул прыгать головой – и у него получалось. Как он не разбивался – оставалось загадкой. Из нас никто не рискнул повторить такой трюк.

   А иногда мы уходили от моста на тарзанку. По дороге можно было увидеть семейство ужей – они выползали греться на солнышко, иногда можно было увидеть сразу до 30 штук. Обычно мы их не трогали, просто обходили стороной. И ещё в том районе можно было увидеть подгрызанные деревья – там водились бобры.
   Помню даже такой год, когда они построили свою плотину через речку, из деревьев, впрочем, быстрое течение кажется всё-таки снесло её в конце концов.

   Приходили на тарзанку – это такая верёвка, привязанная к дереву на берегу реки. На другой конец была привязана палка. Брались за концы палки, раскачивались, пролетали над водой, и тут уже кто на что горазд! Удачным считалось войти в воду головой или совершить какой-нибудь интересный кульбит. Тут важна была ловкость, умение владеть своим телом.

   А ещё это место было интересно тем, что там мы ловили раков. И опять Валера в этом деле был самым ловким и опытным. Надевали на правую руку тонкую перчатку, ныряли на дно, открывали глаза без всякой маски и видели, как раки ползут потихонечку по дну, прячутся в норы. Нужно было осторожно брать рака за спинку, чтобы он не ухватил клешнями – очень больно, вытащить из воды и бросить на берег. Раки потом трепыхались в траве, водили клешнями; - набиралось их много – крупных и не очень.
   Бралось откуда-то ведро, разжигали костёр и варили прямо в речной воде. Раки из сырых превращались в красных, очень красивых. Ели с большим аппетитом, прямо горячих, обжигались, было очень вкусно.

   В нашей речке водилось много живности. Рассказывали, что сом доил корову. Их пригоняли на водопой, было жарко, и коровы заходили по брюхо. И тут сом тихо подплывал и сосал молоко. Пастух вечером пригонял коров, а у одной хозяйки молока-то и нет. Сразу не могли ничего понять, а потом выследили. Рыбаки захотели его поймать, приготовили сети, гарпун. Но в самый решающий момент сом перевернул лодку и ушёл.  Думаю, он был килограммов на 50.
 
   Помню, отец ловил много разной рыбы из Савалы – и окуней, и щук, и колючих ёршиков – из них получалась необыкновенно вкусная уха! А однажды он наловил и принёс угрей. Они были какие-то чёрные, гибкие, как змеи, у них было красное мясо. Помню, мама их распотрошила, обваляла в муке, посолила и стала жарить, а они попрыгали с сковородки – такие живучие!
   С моста мы тоже рыбачили. Надо было делать длинную леску, стояли у перил, свешивались наружу, держали удочки. Глубину делали метров до трёх. И всё равно вода была такая прозрачная, что было видно, как к червяку подплывала стайка окуней, один из них брал наживу, и подсекали, и выдёргивали ещё прохладного, колючего, и быстро спешили поднять на мост, чтоб не сорвался.


                Часть 10. Сенокос.


  И ещё одна проблема, которая очень тяжело влияла на мою юность, появилась в нашей семье – болезнь моей мамы. У неё стали происходить странные, их потом называли  нервными, приступы. Почему-то так получалось, что когда они происходили, Володя где-нибудь гулял, а я как правило, был дома. 
   Маме становилось плохо: у неё серело лицо, чернели губы. Мне приходилось срочно бежать за медиками – или за Николаем Васильевичем, нашим фельдшером (все у нас звали его врачом), или за медсестрой тётей Тоней – мамой моей одноклассницы Оли.
   Я бежал и переживал, боялся, чтобы мама за это время не умерла. Потому что мой отец был парализован, и я не знал, как тогда жить дальше, если что-то случится. Мне было очень тяжело в эти минуты, я всё-таки был ещё очень юным – лет 10.
   Чаще всего приходила тётя Тоня. Она начинала разговаривать с мамой ободряющим голосом, потом делала сердечный укол. После него маму начинало трясти, потом она кое-как согревалась и засыпала. Я сидел около неё и тихо успокаивался. Я знал, завтра она проснётся и будет пару дней больной, ослабевшей, а потом войдёт в норму. Потом мне объяснили, что от такого приступа мама не могла умереть, у неё наблюдалось нормальное давление и пульс. Эти приступы продолжались очень долго, всё детство, мне кажется, лет 20. Врачи не могли это вылечить, но всё-таки помогали.

   Вспоминаются домашние дела, они пришли к нам с братом довольно рано. Помню, мне нравилось обрезать яблони, копать землю. Этому меня выучил ещё мой отец. Он всегда копал, оставляя перед собой бороздку, землю откидывал чуть дальше, и тогда копать было легко.  Земля у нас была чернозёмная, влажная, мягкая, пахла свежестью, перегнившими корешками, червяками и плодородием. Папа умел хорошо прививать черенки на деревья, уже будучи и больным, от его руки черенки хорошо прививались. Ему всегда помогал Володя.
 
   И особенно интересно и трудно было косить траву. У нас был большой участок – 40 соток. Часть этой земли была занята травой под сено. Косы у нас были подобраны меньшего размера, чем для взрослых мужчин – №6 или №7. Помню, отец отбивал их специальным молотком, и косу мне приходилось долго держать под нужным углом. Зато после отбоя коса становилась острой, как бритва. Её слегка подтачивали оселком, чуть-чуть.

   Косить я научился лет в 12, учила мама, она хорошо умела косить. Нужно было, ведя косу по ряду, прижимать ближе к земле пятку косы, а нос слегка приподнимать. И ещё, ряд нужно было косить неширокий, иначе не хватало силы довести его до конца. Мы косили с братом вдвоём, ряды шли по очереди. Я уставал быстрее, и тогда Володя косил на ряд больше, я отдыхал, потом опять шли вровень.

   Это очень красиво, когда цветущая свежесрезанная трава укладывалась в красивые ровные ряды. Запахи появлялись свежие, разнообразные. Каждая травинка пахнет по-своему. А свежесрезанная, она резко усиливает запах, возникает букет, запахи смешиваются, слегка опьяняют. Я думаю, городские мальчишки обделены такими ощущениями. Приходил Борька, звал играть, но видя, что мы заняты, брался тоже за работу, и тогда косили трое, по очереди, двумя косами. Приходила мама, звала пить молоко или холодный из погреба квас. Видя, что сил у нас больше не остаётся, отпускала нас отдыхать.

   И вот уже с лёгкой душой, с осознанием выполненного дела, отправлялись гулять, ехали на речку, занимались нашими мальчишескими играми. Вечером левый бок болел от косьбы, но это было и приятно – делали всё-таки мужское дело.
Сено потом просушивали, связывали с помощью веревки вязанки, забрасывали сверху на шею и носили в сарай. Это было важно, заготовить сено для коровы и 6-7 коз на долгую зиму. Приходилось косить и в колхозе – выделяли траву вдоль дороги, от одного электрического столба до другого. Искали ничейные кусочки травы недалеко от дома, за огородом, садом, по обочинам вдоль дорог. Сена на год набирали с трудом, не было в семье работоспособного взрослого мужчины. Иногда из колхоза вдобавок привозили гороховую или овсяную солому, она тоже шла на корм. Главное, надо было прокормить нашу корову – Лыску. Молоко у неё было очень вкусное, сладкое. К корове в деревне отношение особенное, уважительное, как к человеку.
 

                Часть 11. Зима.


  Зимы в моём детстве были снежные. Напротив моего дома через улицу между домами стоял щит из деревянных реек, так там наметало сугроб высотой метра 2,5 и мы, маленькие ещё, катались с него на санках.
   Наступало воскресенье, мы с братом ехали на лыжах в лес. У Вовки было старое пальто, карманы внутри были прорваны. И в эти бездонные карманы мы клали сырую картошку, хлеб, соль, спички, солёное сало. И потом ехали огородами на Кругляк – место, где начинался овраг, уходящий к лесу. На Кругляке мы учились кататься – склоны там небольшие и некрутые.

В этот раз мы шли дальше. Овраг вокруг нас расширялся, и склон уже составлял 200-300м – настоящая, как нам казалось, Швейцария. Овраг заканчивался лесом – в нём было белым-бело. Снега – по колено, а местами и по пояс. Нам нужно было развести костёр. Лезли по снегу, ломали сушняк – сухие ветки. В конце концов набирали, ломали, укладывали вплотную друг к другу. Получался небольшой плотик на поверхности снега.
   А вот уже на нём зажигали костёр. Пока он разгорался, становился больше и жарче, снег вокруг таял, и к концу нашего пикника образовывалась полянка круглой формы с протаявшим до земли снегом диаметром 1,5-2 метра. Ранее, когда нагорали более-менее угли, закладывали печься картошку, закапывая в горящие угли. Сало нанизывали на срезанные сырые веточки, получались деревянные шампура, и жарили прямо над углями. Доставали картошку, она была вся чёрная, чистили кожуру, всё было перепачкано – руки, лица. Было очень вкусно, горячая картошка, солёное сало, всё сочеталось. Жарили хлебные кусочки. На свежем воздухе на морозе – прекрасный аппетит!
 
   А вокруг – искрящийся снег и мороз, на просторе ветер, а в лесу – тихо, уютно. Потом катались на лыжах по склонам оврага, до самого вечера. Возвращались уже в сумерках – зимний день короткий. На коленях – ледяная корка, а внутри жарко, из-под одежды шел пар. Вот где зарабатывался крепкий иммунитет, мы практически потом не болели, очень редко.

   Очень любили играть в хоккей. Играли клюшками, но на ногах коньков у нас не было. Иногда шайбой, иногда – теннисным мячиком. Играли дотемна, так захватывал азарт борьбы. Мячик терялся, долго искали, не хотелось уходить. Да и луна светила ярко.
Помню, как-то играли на школьной спортплощадке, точнее, на площадке для баскетбола. Мороз отпустил, наступила оттепель. Мы, та же дружная четвёрка – я, Сашок, Боря и Валерка вылепили из снега двое ворот. Потом взяли куски фанеры, очистили площадку от снега. Под ногами хлюпала вода.

   А утром наступило чудо – ударил мороз, ворота сделались ледяными, да и вся площадка превратилась в каток. К тому времени мы были уже достаточно сыграны – понимали друг друга с полувзгляда. К нам стали приходить мальчишки с других улиц, мы устраивали целые баталии. Наиграться было невозможно.

   А ещё вспоминается, если наступали крепкие морозы – за 25, всегда слушали по утрам радио. По радио при морозах отменяли занятия в школах. Случалось, я оставался дома, а Вовка шёл в школу.
   И вот собирались друзья, мы шли на улицу. Помню, мы выкопали снежную пещеру, наподобие берлоги, в ней было тепло. Мы играли почти весь день, потом матери загоняли нас в дом. Говорили: в школу нельзя, а мы целый день на улице! В такие дни плиту в доме топили целый день.
   В одну из зим мы не смогли купить уголь, поэтому старались заготовить побольше дров. Но дровами можно протопиться, если тёплая зима. Было очень холодно. Пол в комнатах был ледяной по утрам. А тапочек мы тогда не носили. Но молодость есть молодость, кровь в жилах бегает быстрее, мы быстро согревались, да и к середине дня в доме теплело.

   Дрова кололи конечно сами – это  ещё одна была наша обязанность. НО эту работу любили, то ли острый топор нас вдохновлял. Часть дров получалось из собственного сада, их подпиливали и подкалывали всё лето. Отец, когда был болен, всё время рубил дрова в саду. Мелкие связывали в пучки, а потом мама использовала их для растопки печи.

   У нас была русская печь, соединённая с плитой. Мама заводила тесто и пекла пироги. У нас в деревне их называли чинёнки (от слова начинять).Чаще всего мама делала пироги с капустой и с вишней. Вишню брали из компота, мама специально делала летом такие компоты, заполняя вишней 2/3 банки. Пока пироги пеклись, по дому растекался необыкновенный запах уюта, вкусного хлеба, начинок. А самое интересное, мама подавала их определённым образом – был особый семейный рецепт. Пироги разрезали, разламывали верхнюю и нижнюю корочку, и подавали начинкой наружу. Вишнёвый пирог посыпали сахаром и он становился кисло-сладким. А капустный поливали свежим подсолнечным маслом, душистым, жареным с луком. Вкусно было – необыкновенно.

   Мама много пекла – пироги, блины, натирала пышки. Денег лишних на продукты не тратили. Пшеницу и рожь мы запасали на уборочной, ездили потом на мельницу, из зерна мололи муку – белую, пшеничную и ржаную. Из ржаной муки пекли хлеб и готовили квас – очень любимый нами напиток в детстве.

   Как-то ещё, мы уже постарше были, поехали кататься на лыжах на просеку. А там уклон – градусов 45. И высота, короче, стали съезжать с 1/3 высоты. Не помню, кто из друзей был со мной. И уклон внизу сразу резко переходит в горизонталь. Первый поехал – скорость бешеная, на переломе – бабах, лыжи – хрясь! Вторым я должен был. Ну, думаю, если съеду и не упаду – круто. А я-то думаю – не упаду! Ну и конечно тоже лыжи – в щепки. В общем, домой мы шли пешком, все – с поломанными лыжами. Новые в ту же зиму нам не покупали. Пришлось чинить, прибивать жестянки. Но на таких какое там катание!
 

                Часть 12. Друзья цыгане.


   Нужда всё больше зажимала нашу семью. И тогда мама пошла на необычный шаг – она стала пускать на ночлег цыган.   
   Цыгане приезжали в нашу деревню с одной целью. Это были так называемые спекулянты. Они скупали пуховые платки, которые вязали наши женщины в каждом доме, и возили их продавать на север, на БАМ, во все места нашей страны, где холодно. Это были не те цыгане, что были в цыганских таборах, не те, что просили милостыню или гадали.
   Они были чистоплотны, даже я бы сказал авторитетны, у них всегда водились хорошие деньги. Чтобы накупить платков, им приходилось проходить большие расстояния, иногда зимой по морозу. К нам они приходили усталые, чаще всё-таки довольные – дела их спорились. Готовили пищу, иногда покупали у нас курицу, готовили вкусно. Часто бывали с жёнами, даже с детьми.
 
   Запомнились больше двое мужчин – одного звали Миша – молодой, весёлый, рыжеватый. Второй – Лёва, пожилой, с грустными тёмными глазами. Платили они нам за ночлег 1 рубль с человека, и в общем-то это помогало нашей семье.
   Вспоминается случай, когда у нас заночевала молодая семейная пара. Помню, когда мы легли спать, молодой муж почему-то стал бить свою избранницу, а она – кричать. Мы спросили – почему так происходит? Были ещё цыгане постарше, объяснили, что вмешиваться нельзя. Парень должен обломать молодую и гордую цыганку, чтобы она подчинялась ему потом всю жизнь. Почему-то мне всё это тогда очень не понравилось.
 
   Ещё запомнились две женщины, очень чистенькие, очень умные, какие-то даже приятные. Одну из них звали Лида, а вторую не помню уже. Помню только, что они приезжали из Донецка. Они очень любили пить чай. У нас не было чайной посуды, а какие-то кружки, фаянсовые бокалы. И тогда Лида сказала, что в следующий приезд привезёт нам чайный сервиз в подарок. И правда, через некоторое время мы уже пили чай из красивых чайных чашек.

   Но я всегда страшно стеснялся, что цыгане ночуют в нашем доме, перед моими сверстниками, одноклассниками. Однажды я сказал об этом своим родителям. Им видно тоже было непросто, когда в нашем доме чужие люди. А ведь у нас ещё был больной человек – мой отец. В общем, цыганам дальше было отказано в ночлеге. Они как-то ещё забегали к нам по старой дружбе, могли посидеть на крылечке, попить чай. Но потом всё-таки исчезли из нашей жизни. У меня осталось противоречивое ощущение об этих людях – они были интересны как люди другой нации, других традиций и правил. И осталось ощущение усталости от их пребывания в нашем доме.


                Часть 13. День Пионерии.



 ...Страна. Идеология. Система. Октябрята. Пионерия. Комсомол. Как правильно относиться к системе, в которой жила наша страна в тот период? Это вызывает осуждение или восхищение? Как относиться теперь, когда жизнь коренным образом поменялась?
   Я был старателен, хорошо успевал, и получается, система была хорошая – она заполняла, украшала наше школьное детство. Ярко вспоминается праздник – День Пионеров.
   В этот день отменялись занятия и наша школа выезжала в полном составе на природу. Место было выбрано очень красивое – на берегу Савалы. Речка в этом месте делала поворот, и на берегу рос сосновый бор. Там, где не было сосен, выделялось место для торжественной линейки. Там же были устроены заблаговременно футбольные ворота. В программу праздника был включён и футбольный матч.
 
   Настроение с самого утра было приподнятое. В какой-то мере оно было обусловлено и тем, что на праздник приезжал школьный буфет со сладостями. В лесу всё это обустраивалось неожиданно симпатично.
   У меня, правда, была одна забота – я был участником драматического кружка. Естественно, планировалось выступление художественной самодеятельности. Я должен был читать стихи. Интересно, что я помню их до сих пор. Дополнительным подарком было то, что в последний момент наше выступление отменили.

Самое, пожалуй, приятное в этом празднике было то, что каждый отряд после линейки уходил на специально выделенное место, где было приготовлено угощение в виде пикника. Помню, для этого приглашались две или три мамы. У нас это были тётя Тоня, медсестра, которая лечила мою маму. А ещё помню, была мама Фроловой Нади – тётя Валя, тоже медсестра из нашего фельдшерского пункта. Её мужем был уважаемый человек – Борис Павлович, директор предприятия по ремонту сельхозтехники. Мамы были очень молодые, красивые, добрые.

   Ну а у нас продолжал бушевать праздник. Все мы садились к накрытым прямо на земле столам. Я уже даже и не помню, из чего состояло кушанье, помню только, что всё было очень вкусно и весело. А ещё помню, что нам давали свободное время побродить среди природы, купить что-нибудь в буфете – и это тоже было необычно, нас всегда старались чем-нибудь загрузить.
   Запомнилось ещё, что по дороге на праздник и обратно в школьном автобусе мы всегда пели песни – детские, пионерские, звонкими детскими голосами. Думали ли мы на этом празднике о том, кто такие пионеры, какими они должны быть? Думаю, что нет, просто это воспринималось как детский праздник. Но вот пионерскую форму мы носили все, и обязательно красный галстук! 
   Помню, мама рассказывала, что у нас было много белых рубашек – их надарили нам от подросших старших двоюродных братьев – Саши и Серёжи. Каждое утро мы надевали свежие рубашки, а вечером мама их простирывала.

   Ох, эта бушующая прекрасная пионерская юность – и смотры маршировок, и горны, и барабаны, и поездки в Грибановку на слёт пионерских отрядов, и смотры художественной самодеятельности, школьные утренники и вечера. Нам совсем было не скучно жить, и всё это делала школа. Пожалуй, если бы не было школы с её уроками, общественными и спортивными кружками, непонятно, чем было бы заполнено наше детство?

   Одно из самых приятных воспоминаний – когда мы записались в Листопадовскую детскую библиотеку. У нас в Дубовке в школе была и своя библиотека, но она, конечно, никак не могла сравниться с центральной. Секрет в том, что когда наш райцентр при укрупнении переехал в Грибановку, книжный фонд детской библиотеки так и был оставлен в селе, а он был довольно приличным.

   Библиотека располагалась на расстоянии 3 км от того места, где мы жили. Почему-то помню, как мы ходили осенью. Асфальтовой дороги до центра не было, поэтому в воскресенье с утра надевали резиновые сапоги, одевались по-осеннему. Подбирались ребята и девочки с моей улицы: Трунова Оля и Трунова Лена, Новокщёнова Тоня – она была старше нас на год и её мама, Анна Митрофановна, была наша учительница младших классов. И ещё Ширинкины Тоня и Саша, они жили на нашей улице, но подальше.
   Таким гуртом идти было весело, не скучно, и не доставала даже грязь под ногами. Иногда по дороге туда, иногда уже после библиотеки, но мы часто заходили к Тониному дедушке – Митрофану Даниловичу. Он был первым председателем Сельского Совета в нашей деревне. Там нас всегда поили чаем, что было очень кстати. Дом дедушки был уже совсем недалеко от библиотеки, и наши ноги к тому времени уже порядком уставали.

   Помню, как-то я оказался у Митрофана Данилыча с Борькой, моим другом, а Борька был тоже его внуком. Я тогда обратил внимание на портреты на стене – на них были изображены молодые мужчины – один в военной форме, один в будёновке. Я спросил Борю – кто это? Боря ответил – это мои дяди, сыновья дедушки. Они оба погибли на Гражданской. И теперь мне вспомнилось, что когда Борис по окончании Ташкентского танкового училища подал рапорт на службу в Афганистан, его дедушка просил его быть поосторожнее. Потому что все мужчины в этой семье погибли на войнах.

   Наконец мы приходили в библиотеку. Там на встречали женщины – библиотекарши, сперва они казались строгими, но за время детских лет мы поняли, что они очень добрые. Одну из них звали тётя Рая, вторую тётя Шура. А может быть, даже наверное, мы  называли их по имени-отчеству, но теперь уже это стёрлось из моей памяти.

   Сперва, помню, нам выдавали книги библиотекари, по своему усмотрению. Но через некоторое время те из ребят, кто читал много и систематически, стали допускаться в книгохранилище. Мне и сейчас очень остро помнится этот запах типографской краски, запах книг. Сердце моё замирало при виде полок, заполненных большим количеством книжек, а ведь каждая книга – это собеседник. Перед моими глазами открывался как бы целый огромный потрясающий мир! И чтобы быть причастным к нему, нужно было только выбрать то, что тебе интересно.

   Некоторые книги нравились всем, и тогда их читали по очереди. Один из нас сдавал книгу, а другой уже ждал, чтобы выписать её себе. Помню, мы с братом за 2-3 года перечитали весь раздел фантастики. Особенно нравились Герберт Уэллс, приключенческий Марк Твен, из отечественных Александр Беляев.
Набирали книг по 3-4, иногда даже 5 и это на неделю, и это несмотря на то, что надо было ещё учить уроки. Но читать я всё-таки очень любил, да это увлечение так и осталось со мной на всю жизнь.

   Шли из библиотеки очень довольные. Как правило, заходили и в магазины, и обязательно ещё и в книжный магазин. Там мы покупали билетики, в которых разыгрывались разные призы из того же магазина – можно было выиграть линейку, карандаши или даже книгу. Это было страшно интересно, и ещё по дороге домой обсуждали – что кому удалось выиграть.
На эти походы уходил практически весь день, возвращались уже к вечеру. Осенью дни короткие. Но возвращались очень довольные, и уже не терпелось сразу взяться за книгу.

Наш мир – невероятно гармоничен. В своей повседневной жизни человеку не дано это ощущать. Как не дано нам постигнуть божественного. Человек не замечает ежедневно, что построены жилища, дороги, что можно жить в тепле, передвигаться по этой планете почти в  любую точку, очень удобно, комфортно, создано огромное количество видов транспорта. И даже вроде бы простое – окружающая природа, очень хороша, гармонична, невероятна, но в своём повседневном беге, как муравьи, мы не замечаем этой красоты. Нам не дано постоянно осознавать, что, например, солнце дарит нам тепло, насыщает нас лаской и энергией. Может быть, если бы мы умели чаще это осознавать, мир бы становился гармоничнее?



                Часть 14. Дворянское гнездо.



  Ещё я хотел бы рассказать о моих учителях. Или о моих соседях. Или, если совсем точно, о соседях – учителях.
   На нашей улице, на противоположной стороне, по диагонали жила семья Ждановых – очень необычная, неординарная. Дмитрий Прокофьевич был директором нашей школы. По характеру – очень требовательный, очень строгий, даже иногда очень жёсткий. С такими же строгими чертами лица. Среди учеников у него было прозвище – Кобчик. Думаю, он всегда хотел лидерства нашей школы.
   Школа у нас была восьмилетняя. И если, например, надо было собирать металлолом, были задействованы все. И частенько получалось 1-е место в районе. Это распространялось и на подбор учителей в школе. Отношения были очень строгие, серьёзные. Нерадивый, вялый учитель вряд ли задержался бы в нашей школе, либо надо было перевоспитываться и соответствовать.

   И под стать директору была его жена, директриса – Анастасия Дмитриевна. Ася – так ласково называли её на нашей улице. Что это была за пара? Говорили они, несмотря на то, что проживали в нашей провинциальной деревне, - на чистейшем, правильном русском языке. Звали друг друга всегда по имени-отчеству, да и окружающих их коллег, учителей, и даже нас, соседей. И называли друг друга, произнося правильно каждую букву, каждый звук. Откуда возникла в них эта высокая культура? Была ли она приобретённой при получении образования педагога, или была получена при воспитании в семьях, а может, люди рождаются с врождёнными задатками культуры, сказать трудно. Но вот то, что они пожизненно смогли удерживать такой высокий стиль поведения, это всегда вызывало во мне восхищение.
   Особенно в этом плане отличалась Анастасия Дмитриевна – лицо её было с правильными, красивыми, но строгими и даже дворянскими чертами. Волосы всегда были собраны в какую-то невероятную причёску, на голове её был заправлен под волосы, мне кажется, как будто какой-то цилиндр. И когда она шла мимо нашего дома, вся прямая, подтянутая, туфли на каблуке, казалось, она из какого-то другого мира. Вела она, естественно, русский язык и литературу.
Так получилось, что судьба этой семьи прошла через моё детство, перед моими глазами.

У них был единственный сын, дядя Слава. Он был моложе моей матери, но по возрасту для меня всё  равно дядя. В необычной семье, а она, может быть, была бы обычной в каком-нибудь крупном городе, в столицах, в необычной для нашей деревни семье естественно должен был бы быть и необычный сын. Но природа, эта невероятная природа сыграла в совершенно, я бы сказал, в другую сторону. Дядя Слава был абсолютно позитивным, жизнерадостным человеком. Женился он очень рано, в 18 лет, и у него быстро появилось две дочки.
   Но, как это часто бывает, ранние браки – некрепкие. В общем, с первой женой дядя Слава и быстро развёлся. Кажется, когда-то эти дочки приезжали – они жили потом в Санкт-Петербурге. Но у меня не осталось впечатления об этих девочках.   

   Потом дядя Слава уехал и жил в Москве, работал строителем. Ещё раз женился. Вторая его жена – т.Таня, очень нравилась Анастасии Дмитриевне – коренная москвичка, умна, интеллигентна, красива. У них родилось двое мальчиков – Дима и Илюша. Дима был младше меня где-то на 7 лет, а Илюша ещё может быть года на два. Эти мальчики каждое лето привозились к бабушке и дедушке на всё лето. Они запомнились в моём детстве.
 
   Как-то раз мы, старшие мальчики, устроили интересную шутку. В нашей деревне тоже существовали всякие какие-то сказочные легенды, существа, в общем, местный фольклор. И вот один из персонажей – поволошки. Это женщины с длинными растрёпанными волосами, волшебные и страшные. Мы с ребятами разделились по двое. Одни шли к малышам и рассказывали, что за школьным садом, в кукурузе, завелись поволошки.
   Я и кто-то из моих друзей шли в сарай, брали тулуп, выворачивали наизнанку, что-то нахлобучивали на голову. Те, первые из моих друзей, вели заинтригованных малышей к кукурузе по улице, вокруг здания начальной школы. А мы пробирались к этой же кукурузе через наш сад, с другой стороны поля.
   И вот уже когда малыши смотрели на высокие стебли, ничего не происходило, и вот тогда из глубины кукурузы потихоньку выдвигались мы, издавая нечеловеческие звуки. Что тут начиналось! Малыши, завидя нас, начинали бегать, визжать, кричать, возвращались обратно на улицу. Помню, Дима Жданов громко кричал, так что слышали все: - Бабушка! Они существуют! Поволошки существуют! И хотя наш вид не соответствовал сказочному образу, впечатление просто зашкаливало. Было потом очень много смеха среди детей и взрослых.

   Как-то припоминается мне, мы были уже студенты и приехали навестить маму и отца. Было уже довольно поздно, и вдруг к нам кто-то постучал. Это был дядя Слава, но помню, все его звали Славка. Он пришёл с выпивкой, ему захотелось у нас посидеть, пообщаться. Мама подала закуску, нам интересно было послушать – всё-таки москвич. Дядя Слава, как обычно, был оживлён, весел, общителен. Мы тогда засиделись допоздна, разговор был интересным. Мы чувствовали при этом какую-то соседскую близость.

   Интересно, что на этом личная жизнь д.Славы не закончилась. Он умел общаться, умел зарабатывать, мог посидеть в ресторанах. Короче, случилось так, что ещё одна женщина родила от него ребёнка. Жена этого не перенесла – последовал развод. А за ним – следующий брак. Я уже не помню, как звали его последнюю жену, кажется, она работала где-то в Москве, в министерстве.
 
   Так на нашей улице появился ещё один мальчик Ждановых – Саша. Анастасия Дмитриевна очень всё это не любила, ей жаль было второй жены дяди Славы, а третью она недолюбливала и называла лошадкой. Иногда она приходила к моей маме и жаловалась на Дмитрия Прокофьевича. Она говорила – Он мне так надоел, что меня раздражает даже то, как он дышит.

   Наиболее удачным их внуком был Дима. Он унаследовал от отца весёлый нрав и жизнерадостность, а от деда – обязательность в делах и ответственность. Весёлый, очень похожий на актёра Леонардо ди Каприо, Дима нам всем очень нравился, его любили все наши соседи.
Когда Дима и Илюша подросли, начала раскручиваться трагическая карусель этой семьи.

   Дмитрия Прокофьевича свалил инсульт. Он уже лежал, не мог говорить, а произносил только одно слово – «мама». Он так называл Анастасию Дмитриевну. Долгих семь лет он был лежачим на её  руках. А потом он умер, Анастасии Дмитриевны не было дома, она уходила в магазин. Вернувшись, пришла к маме, плакала, сокрушалась – вдруг он что-нибудь сказал бы перед смертью. Мама успокаивала: он же не мог ничего говорить. Да и за 7 лет он уже всё сказал, что можно было сказать взглядом.
 
   Прошло совсем немного времени, и мы услышали, что умер дядя Слава. Вроде бы по дороге на дачу его прихватил сердечный приступ, и врачи приехать не успели.
И прошло ещё немного времени, и мы услышали, что умер Дима.
   Он был очень успешен в Москве, создал кооператив. Отец, дядя Слава, помогал ему с подрядами. Дима успел жениться, у него появился сын, он заработал квартиру.
   Смерть его была внезапной и Анастасия Дмитриевна подозревала, что погиб он не просто так. Что всё это подстроили из-за его высоких заработков. Я не знаю, как она всё это перенесла.
   Наступила старость и в её жизни совсем не осталось мужчин. Илюша был совсем молод, а Сашок ещё не вырос. Фактически в старости она осталась одна, отдав всю жизнь и силы на мужа, сына и внуков.

   Помню, мы приехали на 70-летие мамы, ремонтировали дом. Анастасия Дмитриевна пришла и посидела с нами на лавочке. Она похвалила нашу семью, что мы всё делаем вместе, дружно, очень дружим все – и мама и дети. А через час мы услышали, что он умерла, упала в погреб и ударилась насмерть.
Так закончилась жизнь Анастасии Дмитриевны и её семьи.
 
   Мы мало что потом слышали об Илюше. Вроде бы Сашу мать отдала в кадетский корпус. Так заканчивается история про «дворянское гнездо» нашей деревни. В их доме всегда собиралась наша деревенская элита. А в старости Анастасия Дмитриевна была совсем одна, за ней присматривал только новый директор школы Василий Васильевич.


                Часть 15. Учителя.



  Его звали Александр Владимирович, но все школьники звали его Алексанч. Он был наш учитель физкультуры в восьмилетней школе. С ним всегда было интересно. Алексанч никогда не причёсывал уроки к спортивным нормативам. Он предпочитал, чтобы мы на уроках физкультуры были заняты спортивными играми – футболом, лаптой.
   Ещё вспоминается игра – «борьба за знамя». Если мы выходили на лыжах, то Алексанч придумывал игру, что мы охотники. Мы всем классом шли за деревню и разглядывали всякие следы на снегу. Он рассказывал нам, где чьи следы и это было необыкновенно интересно.

   Меня связывала с Алексанчем особая ниточка – дело в том, что я был обязан ему жизнью. А случилось так. Как-то, ещё дошколёнком, я был дома один. Мне захотелось попить воды. А вода у нас стояла в ведре в чулане на лавке, и рядом кружка. Я почему-то взял кружку и вышел в сени, а там, на полу стояло ведро с керосином.
   Но у нас ещё не было электричества, и готовили мы на керогазе. В общем, я напился этого керосина. Хорошо, что на большой перемене домой прибежала сестра Наташа. Кажется, ей надо было дать корм поросятам.
   Увидев меня, она побежала обратно в школу, и вернулась уже с Алексанчем. Он взял меня  на руки, отнёс в школу, а оттуда меня отвезли в больницу. Жена Александра Владимировича, Зинаида Дмитриевна, работала детским врачом. Не знаю, она или кто-то из других врачей сделали мне промывание желудка и я тогда был оставлен жить.

Ему, Алексанчу, и ещё раз выпадала роль спасателя. Как-то группа учеников, старшеклассников, была в походе, и одна девушка стала тонуть, переплывая реку Дон. Река быстрая, и девушка не рассчитала своих сил. Алексанч её спас, вытащил из воды. Вокруг него всегда была какая-то аура хорошего настроения.

   Вспоминается один урок физкультуры, зимой. Помню, была плохая погода, снег, сильный ветер. И тогда Алексанч не повёл нас на улицу, не повёл в коридор школы, где мы иногда занимались гимнастикой на матах. Он оставил нас в классе и стал рассказывать нам о Чили!
   Это был тот момент, когда к власти впервые в Южной Америке пришли коммунисты во главе с президентом Сальвадором Альенде. Однако его правление длились недолго – в стране произошёл путч. К власти пришёл генерал Пиночет, президент Альенде был убит. Позже я узнал, что также был убит великий поэт Южной Америки – Виктор Хара. Он не признал новую власть.
   Помню, Алексанч рассказывал, что правительственные войска идут навстречу с путчистами. И мы верили, что будет сражение, что коммунисты победят, и воцарится впервые в Южной Америке власть коммунистов, свободы, справедливости.

   Жизнь часто опровергает наши самые лучшие надежды. Так и в Чили на долгие годы пришёл и сохранялся режим Пиночета, и только в совсем пожилом возрасте он был осуждён за геноцид, устроенный в своей стране.

   Мы любили нашего Алексанча, а он любил нас, своих учеников, своих ребятишек.
  Из школьных мероприятий самыми интересными были, пожалуй, состязания в КВН. Я уже говорил, что в нашей школе в одной параллели были классы А и Б. Обычно на эти вечера собиралась вся школа, неважно, между какими классами по возрасту проходили соревнования. Приходили родители, было людно. Припоминается КВН, в котором наш класс участвовал, когда мы были в 7 классе.

Наша команда называлась «Добры молодцы и красны девицы». Готовились заблаговременно. Брали белые рубашки, покупали атласные ленты, мы шли к нашим девочкам. Они пришивали нам ленты к рубашкам по низу и вдоль пуговиц – получалось очень красиво. Мы как-то тогда, пожалуй, впервые начинали себя чувствовать парнями, что мы будущие мужчины.
   Девочки тоже готовили платья в русском народном стиле. Помню, готовили стихи, пытались писать народные песни – было очень интересно. Я всегда был капитаном в нашей команде. Мне очень льстило такое доверие, но и наполняло большой ответственностью, ведь в таком возрасте всё очень важно и серьёзно. Кажется, в этом КВНе мы всё время шли с соперником вровень.
   Всё решалось в конкурсе капитанов. Мне противостоял отличный парень – Сальников Сергей – умный и серьёзный. Мне удалось выиграть за счёт быстроты и смекалки. Мне кажется, Сергей долго не мог простить мне этого поражения. В итоге мне подарили куклу и книгу. Куклу я передарил Марии Егоровне – нашему классному руководителю. А книга – она называлась «Алёшин год» - осталась у меня. Она была очень детская, но добрая и ласковая, я с удовольствием её прочитал.

   Мария Егоровна, наша «классная», с нами много возилась. Мы были её последним выпуском.Она была учительницей математики, и жила напротив нас, т.е. была ближайшая соседка. С этим тоже, помнится, была история…

  Каждый год, по итогам первой четверти, я получал все пятёрки, кроме русского языка. По нему мне ставили 4. В остальных четвертях были все 5 и я заканчивал год отличником. И вот мне это надоело и в 6 классе я не дал никаких шансов по русскому языку, имел почти все текущие оценки 5, и получил наконец-то 5 за четверть.
   И вдруг узнаю, что за эту четверть 4 по математике. Это я-то, который по математике не получал никогда менее 5. Да и отметки текущие у меня были все пятёрки. Мама не удержалась, спросила Марию Егоровну: почему? Ответ был таков: - Я так легко успеваю по этому предмету, что оценка снижена, чтобы я относился к предмету более серьёзно.
   И, что интересно, в этот раз я не обиделся, я, по-видимому, уже стал старше, взрослее. Помню, как-то у нас дома было устроено застолье для класса, не в связи с каким-то праздником, а нам давали урок поведения за столом и сервировки стола. Мама, помню, очень стеснялась – у нас не было хорошей мебели и хорошей посуды.

   Ещё вспоминаются с Марией Егоровной походы по вечерам к слабо успевающим ученикам нашего класса. Помню, ребят это очень пугало, тех, к кому мы приходили. Мы – это актив класса, хорошо успевающие ученики. Наверно, это было в правилах школы.
   В другой раз Мария Егоровна организовала поход в гости. После окончания начальной школы к нам добавлялись учиться дети из соседней деревни – Красовки. Для них специально имелся в школе автобус, который привозил их к началу занятий и после уроков отвозил домой. И вот был организован поход в Красовку, в дом Мордасовой Оли, было угощение. А в конце включили проигрыватель и мы танцевали, это было впервые, мы были, кажется, в пятом классе. Мы чувствовали себя необыкновенно взрослыми.

   Муж Марии Егоровны, Захар Сергеевич, был, пожалуй, самым умным и хорошим человеком в нашей школе. Первоначально он был директором, но, кажется, у него было среднетехническое образование, и на посту директора его сменил тогда Дмитрий Прокофьевич, я о нём уже писал.

   Кроме того, Захар Сергеевич был отличным садоводом. Всё у него было ухожено и давало прекрасный урожай – и яблони, и груши, и смородина, и крыжовник. Выросший одиннадцатым ребёнком в семье, он оказался невероятно трудоспособным, терпеливым, рассудительным. Мама частенько обращалась к Захару Сергеевичу за советом, особенно когда мой отец стал выпивать, и с ним были проблемы. Захар Сергеевич брал на себя труд, беседовал с отцом, пытался вразумить его.

   Умер он не старым, не старше 60 лет от рака лёгких – много курил. Помню, Мария Егоровна боялась ночевать дома одна после его смерти. И мы с братом Вовкой по очереди у неё ночевали – так ей было легче.

   Помню ещё, летом к Марии Егоровне приезжали отдыхать племянники из Киева – Олег и Игорь, мальчики очень приятные и хорошо воспитанные. Они были всё-таки по сравнению с деревенскими ребятами очень необычными и много толклись на нашем крылечке. Моя мама всегда разрешала бывать у нас всякой детворе.

   Как-то незаметно подкралось время, когда восьмилетняя школа осталась позади. Отзвенели школьные звонки в этой школе. Отволновали выпускные экзамены. Отшумел школьный выпускной вечер. И отгремело последнее лето моего детства – лето после 8 класса.
   Потому что в следующие каникулы я стал ощущать себя взрослым парнем. В моей жизни сразу поменялось всё. Новая школа – 9б. Наш класс был сформирован из двух классов Дубовской школы. Прежние соперники из 8А и Б оказались теперь в одном классе. Мы, парни, по сухой осени, да и по зиме добирались до школы на велосипедах. Хозяева одного из домов разрешали нам оставлять наши велики, а после занятий мы их забирали.

   У меня появился новый друг – Ширинкин Володя. Он жил в той части нашей деревни, которая называется Лесовка, т.к. она расположена около леса. Мы как-то сразу и взаимно решили дружить и сели за одну парту, вернее, уже за один стол. Эта школа резко отличалась от восьмилетней, она была очень демократичной. В ней уже не выставлялось жёстких требований к успеваемости, мы скорее были предоставлены самим себе. И отношение учителей к нам чувствовалось уже как к взрослым.

   Конечно, вспоминается сразу наш школьный спортзальчик – мы шли туда сами после уроков. Обычно туда приходил наш учитель физкультуры – Василий Семёнович. Иногда к нему приходил учитель немецкого языка – Владимир Павлович, и они играли в шахматы. Василий Семёнович занимался с нами и два, и три часа после уроков. Это какой-то особый климат, атмосфера любви к спортивной гимнастике. Нас никто не заставлял, но все мы потихонечку лезли на снаряды, занимались.

   Особенно популярным был, конечно, турник. На нём мы учились делать разные упражнения – подъём переворотом, передний и задний выход, склёпка. Особым блеском считалось крутить солнышко. Я так и не смог дойти до такого уровня, а мой брат Вовка – крутил.

   На уроках Василий Семёнович любил устраивать нам марш-броски на 5 км. Сам он хромал, бежать с нами не мог, отправлял одних. Как-то двое из наших ребят решили симульнуть, не бежали по маршруту, а в конце явились вместе со всеми. – Кто не бежал? – спросил Василий Семёнович. Двоих не было, ведь мне было видно, как вы бежали по плотине пруда. Ребята молчат, никто не хочет выдавать друзей. – Всем ставлю по 1. Те, что не бежали, признаются – Мы.

   Ещё помню, на первое занятие мы явились не в спортивной форме – в брюках. Василий Семёнович поставил всем по колу. А мы стеснялись девочек, стеснялись приходить в обтягивающих трико. Но на второе занятие все уже пришли в форме. На родительском собрании наши мамы заволновались – а почему по физкультуре такие оценки, то пятёрки, то единицы? В среднем-то получается 2,5. Василий Семёнович успокоил, сказал, что у него своя система, и что за полугодие все оценки будут нормальными.
   И на всех этих кроссах он не требовал высоких скоростей – хоть беги, хоть иди пешком, главное – одолеть эти 5 км. Помню, как-то раз нам нужно было сдавать нормы ГТО по лыжам. Мы пришли, а пошла оттепель, снег начал таять. Ну, думаем, отменят соревнования. Но нет, учитель заставил нас бежать. Какие же тут будут нормативы, по такой слякоти – спрашивали мы. - Ничего, главное – пробежать. Я сделаю поправку на скорость.

   Василий Семёнович воспитывал нас на выносливость, готовил нас к службе в армии. Мы все ему благодарны, потому что нам потом нигде не было стыдно, мы были всё-таки натренированы. Помню, на первом занятии на лыжах в институте я пришёл первым. А мой друг Володя, который впоследствии стал военным, даже стал кандидатом в мастера спорта по лыжам.


                Часть 16. Друзья моей юности.


  Теперь я уже не сидел по вечерам в выходные дни дома, я стал – молодёжь. И у меня сразу появилось две молодёжных компании.
   Одна состояла из моих одноклассников. В неё входили я и мой друг Вовка, а ещё а ещё девочки – Мордасова Оля, Ширинкина Тоня, иногда Вовкин ещё друг – Мордасов Саша. Так получилось, что Оля выбрала меня как бы своим парнем. Она открыто высказывала мне свою симпатию. Что я испытывал к этой девочке? Я не думаю, что это была любовь. Скорее мне был интересен сам процесс, когда надо было одевать нарядную одежду, идти по темноте к Олиному дому. Она жила на моей улице, только надо было идти километра два к концу села. Я шёл и думал, что в той стороне живут парни, которым вряд ли понравится, что к «их» девочке ходит парень из того места, где жил я. Парни, конечно, меня заметили, но никто меня не трогал. Мы, помню, просто болтали о чём-нибудь, нам было приятно в компании. С Олей, я помню, мы даже ни разу не целовались. Тем не менее наша дружба продолжалась два года.
   Но когда мы поступили в институты – я в Белгород, а она в Воронеж, мы расстались как-то быстро и без обязательств. Кажется, ещё немного писали письма. Скорее всего, наша компания развалилась потому, что Володя поступил в зенитно-ракетное училище в Ленинграде, а Тоня поступила в Московский институт связи. Наши каникулы уже не совпадали. А с Олей, видно это была всё-таки не любовь, мы перестали встречаться. Оля-таки заполучила себе потом умного мужа, слышал, что он недавно защитил докторскую диссертацию.

   Другая компания моих друзей – это были ребята и девочки из классов на год младше меня. В неё входил мой друг Борька. Ещё двое парней – братья Родионовы, Саня и Серёга. Погодки, мальчишки всегда держались вместе.
Обычно мы с Борей приходили к Родионовым домой, прежде чем идти на танцы или дискотеку. Мама мальчиков – Мария Ивановна – была учительницей математики. Я к учителям всегда относился с благоговением. Но Боре ничто не мешало сказать: Мария Ивановна, не могли бы вы напечь оладушки? И самое интересное, что Мария Ивановна всегда в таком случае бросала свои дела и действительно жарила оладушки и кормила нас, и это было очень приятно.
 
   Саня был высокий, темноволосый, добрый парень. КАК-то его доброта очень склеивала нашу компанию. Серёжка был маленьким, очень похожим на Виталия Соломина, с такими же хитрыми глазами. Это потом, в последнем классе школы, когда все мы уже были студентами, рванул в росте и вытянулся за год сантиметров на 20, догнав по росту брата и оставив позади нас с Борей. Помню, у Саши я потом был свидетелем на его свадьбе.

   От Родионовых мы шли в парк и встречались ещё с двумя девочками – завсегдатаями нашей компании – Мелиховой Олей и Хаустовой Лидой. Последнюю – полноватую девушку мы звали Лидуся.
   Но конечно, особенно хочется написать про Олю. Оля была душа нашей компании, мы пожалуй все её немножко любили. Вообще с её семьёй, а точнее с Олиной мамой – Марией Ивановной я познакомился раньше. Как-то за несколько дней до начала занятий, мы с мамой оказались в центре – так называется до сих пор та часть села, где находилась десятилетняя школа. И вдруг мы встретили женщину, очень красивую, кареглазую, и у мамы завязался с ней оживлённый разговор. Это и оказалась Мария Ивановна, завуч десятилетки, учительница физики, Олина мама, и по моему мнению – замечательный человек. Она всё посматривала на меня как-то немножко с доброжеланием и хитринкой, что ли. Поинтересовалась – этот такой же?

  А дело в том, что мой брат Вовка был в школе не просто на хорошем счету, а его считали чуть ли не гениальным.
   Помню, как-то маме позвонили и стали говорить что-то насчёт медали для Володи. Две учительницы, в том числе Мария Ивановна, собрались ехать в РайОНО насчёт того, что медаль должен получить Вовка. Отличников было 4. А медалей было выделено 2. Мама долго не могла понять, что от неё хотят. Узнав, о чём речь, она сказала – мы ни на какие медали не претендуем. Помню, Володе даже не нашлось, за что ему бы поставить 4, и тогда поставили по сочинению 5/4, т.к. он не сделал в сочинении ни одной ошибки.

   Медаль в конце концов дали Косовой Оле – дочери председателя сельского совета. Она была умная девочка, общественница, и, думаю, тоже соответствовала статусу медалиста. Не её вина, что на школу тогда выделялось только две медали.

   А ещё вспоминается урок физики – Боря сидит и читает художественную книгу. Подходит Мария Ивановна, забирает книгу, смотрит её и кладёт обратно, не сказав ни слова и даже не закрыв то место, где Борька читал.

   Я всегда чувствовал её внимание ко мне – Марии Ивановны. Может, потому, что она видела во мне, да и в ребятах потенциальных зятьёв, что ли. Как-то помню, мы встречались уже студенческой компанией, я где-то после 4-го курса, а Оля после 3-го, она задала мне вопрос: - А что ты думаешь вообще насчёт женитьбы? Я ответил что-то общее, вроде того что жениться – это очень хорошо… Но почему-то потом я не мог отделаться от ощущения, что вопрос этот был задан мне не просто так, что наверное всё-таки я нравился Оле, но наши отношения остались так и не вскрытыми. Я как-то как бы благоговел перед этой девушкой, но при этом всё-таки не могу сказать, что был влюблён. Да и к этому времени сердце моё было уже прострелено другой стрелой и это совсем другая история…

  По отношению же к Оле в моей душе остались только самые тёплые чувства. В конце концов она вышла замуж тоже за медика и уехала жить на Украину. Как сказались на её судьбе нынешние очень сложные отношения России и Украины, мне неизвестно.

   Иногда ко мне приходит мысль, что это неправильно, что нужно бы не отпускать из моей жизни моих самых лучших друзей, может, проявлять к этой дружбе усилия, тратить время, дружить семьями. Но почему-то это всегда очень редко реализуется – всё забивают повседневные дела. Мне очень жаль потери этой моей второй компании, все они, мои ребята, подходили, чтобы дружить с ними всю мою жизнь…
Помню, мы ходили на дискотеку, в центре в парке была танцплощадка. Но мы не столько танцевали, сколько интересно нам было это молодёжное общество, состоящее из сельских ребят и приехавших из городов родственников, таких же молодых, как мы.

   Были ли у нас стычки, драки? Наверно, конкретно плохо помню. Помнится, кто-то из друзей предупредил, что нас с Борей хотят побить листопадовские парни, когда мы придём на танцы в следующий раз. За что, почему? Было непонятно. Может, потому, что мы стали дружить с этими девочками? Мы поостереглись, в следующий выходной не вытягивались на танцплощадке, просто гуляли в другом месте с нашими новыми друзьями. А через неделю опять уже были на дискотеке, никто нас не трогал.
   Пожалуй, это было лучшее время в моей жизни. Бывало, возвращались с танцев уже под утро, светало. Нам встречалась Борина мама, которая работала дояркой и шла на дойку. Ничего нам не говорила, только качала головой. Помню, в то время мы были с Борей как братья. Если я приезжал в деревню, а Борьки не было, я шёл к его маме тёте Тане и всегда разговаривал с ней, может, час, может, два. Я всё спрашивал о Борьке, т.Таня давала читать его письма, давала смотреть курсантские фотографии.
   Мне очень его не хватало, моего друга Борьки, особенно тогда, когда он подал рапорт после окончания училища и отправился служить в Афганистан. Да и много бы я сейчас отдал, чтобы встретиться с Олей, много что осталось недоговорено. Но корабли наши кажется уже ушли из общей гавани, и никакие штормы не загонят их обратно, в ту бухту, название которой – молодость.



                Часть 17. Уборочная.



  Эх, молодость, молодость… Какую бы трудность тебе ни выбрасывала жизнь – всё ты можешь преодолеть. Так получилось, что труд, работа стали привычными и обыденными в жизни нашей семьи. Мне хочется описать необыкновенную, невероятную красоту труда выращивания хлеба, вообще сельской работы. Впервые я столкнулся с этим после 6 класса. Мне было 13 лет и я пошёл работать на ток.
 
Ток – это вороха зерна, веялки, большая зерносушилка, снующие туда-сюда автомашины. Приходилось работать и с выгрузкой и очисткой зерна. Детям в деревне доверяли работу, ставили трудовые дни, начисляли зарплату. Важный фактор – разрешалось после работы взять с собой сумку зерна. Мы жили натуральным хозяйством, и зерно обязательно нужно было запасти, иначе было не выжить. Домой возвращались к вечеру, все пыльные. Но как-то довольные в душе, чувствовали себя взрослыми.

И совсем другое – работа на комбайне, куда я пошёл первый раз работать после окончания 9 класса. Юноши берутся на работу помощниками комбайнёров, основным комбайнёром всегда работает взрослый мужчина. Я стал работать с дядей Сашей, моим дядей, а точнее с мужем моей тёти Маруси, сестры моей мамы. Дядя Саша был уже предпенсионного возраста, жалел меня. Но и доверял, я был не из тех помощников, которым ни разу не доверяли руль.

На работу уезжали очень рано, где-то в 5 утра. Обычно забирались в кузов грузовой машины – ЗИЛа или ГАЗона. Приезжали на полевой стан. До завтрака нужно было смазать комбайн – около 200 тавотниц, целых два шприца солидола. А в 5-30 нас уже ждал свежеприготовленный завтрак – 3 блюда. Обычно комбайнёры заранее обговаривали, чтобы на 2-е не готовили ни котлет, ни гуляшей. Как правило, это был большой кусок отварной говядины, который подавался с гарниром. Знаю, что для уборочной специально забивали бычка. Чай варили из полевого чабреца и для цвета добавляли пережжёный сахар, этот чай был невероятно душистым. Мы, штурвальные, получали полное трёхразовое питание, не считая продуктов, взятых из дома. Удивительно, это более чем в два раза превышало наше домашнее питание, но всё усваивалось. Наверно, в такой работе мы быстро ещё росли.

Первым обычно выезжал в поле дядя Саша, когда вставало солнце, и начинала подсыхать первая роса. Мы работали на комбайне Нива, в нём уже была застеклённая кабина. Но пыль, конечно, всё равно набивалась в одежду, в волосы. Дядя Саша обычно работал часов до 10-11, потом отдавал мне руль и шёл отдыхать. И тут у меня начинала петь душа. Оказаться за рулём огромной машины – комбайна, это было очень по-пацански. Хлебное поле – невероятно красиво. Чувствуешь запах спелой соломы, светит солнышко, и ты едешь по скошенным рядам золотистой пшеницы. Внимательно смотришь, чтобы подборщик комбайна подбирал рядок без потерь и посматриваешь в бункер, где через окошечко видишь, как набирается зерно. Когда бункер полон, останавливаешь комбайн. Для водителей автомобилей, перевозящих зерно, это сигнал. Подлетает машина, и ты включаешь выгружной шнек и уже видишь, как из него золотое зерно течёт в кузов автомобиля. Оно очень вкусно пахнет, свежесобранное зерно. Ощущение, что ты – хлебороб – невероятно приятное. Тебя уважает в это время весь колхоз, все люди от председателя до сторожа и водовоза.

Но бывают и трудности. Например, как-то пришлось убирать поле озимой пшеницы, да ещё и поливной. Косовица идёт таким образом, что все ряды спаренные. На таком поле урожайность 50-80 центнеров с гектара, раза в 4 выше обычной. И вот ползёшь по такому ряду медленно, на 1 скорости, нетерпение разрывает грудь – хочется быстрей и больше. И только видишь, сколько зерна прибавляется в бункере, и радуешься тогда, радует обильный урожай. Но бывает, что ломается подборщик или забивает барабан, и тогда ремонтируешься прямо в поле, или очищаешь барабан, чувствуешь, как теряешь драгоценное время, ведь уборочная вся-то – недели две-три. А то бывает, скосят хлеб на ряды, и вдруг пойдут дожди, и зерно начинает прорастать прямо в рядах, и его приходится отдирать от земли. Иногда приходится идти перед комбайном и вилами приподнимать ряд. Работы много, а намолотов – никаких. И всё равно не покидает ощущение, что этот хлеб мы спасаем.

Домой возвращаемся, когда стемнеет. Усталые, но довольные, комбайнёры обычно едут с шутками-прибаутками. Приезжаем затемно, уже часов в 10, мама уже приготовит горячую воду. Надо мыться, иначе не заснуть. От гороха пыль чёрная, и ты весь приезжаешь чёрный. А если убираешь ячмень или рожь, то в одежду набивается ость, маленькие тонкие кусачие иголочки. Начинаешь чесаться, приходится на другой день одевать другую одежду. Я обычно после работы ложился спать, не гуляя с ребятами, ведь утром опять просыпаться пол-пятого. А вот Вовка, помывшись, иногда шёл ещё гулять, и тогда возвращался ещё позднее, а может, уже даже рано утром. И тогда был случай – он засыпал за рулём комбайна. Хорошо, что в поле нет столбов и знаков ГАИ!

Один из наших комбайнёров, его звали дядя Коля, а по прозвищу – Репок. Очень весёлый, ироничный, интересный, умный, полноватый, немного темноватый, какой-то весь ладный и спортивный. А его друг, дядя Витя, по прозвищу Мазай, мой дальний родственник, старательный, не очень уверенный в себе, страшноватый мужик, но всегда держался с дядей Колей. Едем домой в кузове машины, и дядя Коля начинает:
- А что, Витя, вот вдруг ты помрёшь?
- Да с чего это вдруг? Я вроде не болею.
Мужики наши напрягаются, прекращают другие разговоры в предчувствии очередной хохмы.
  - Помрёшь ты, а жена-то твоя Нюра заплачет: - да на кого ж ты нас покинул, соколик ясный! Дядя Витя напрягается, но теряется, не знает, что сказать.
А дядя Коля продолжает: - А жена-то твоя поживёт-поживёт, да и пойдёт по рукам, что ж ей делать, одинокой-то. А мальчишки твои вырастут шпаной, кто же из них выйдет, безотцовщина…
Дядя Витя сидит уже, на глазах у него чуть не слёзы…
- А придут к тебе твои друзья, комбайнёры, и глянут – и лежит-то как живой! А ботинки-то новые!
И тут громкий хохот наполняет нашу машину – смеются все, и комбайнёры, и мальчишки, и водители. А надо знать эту историю. Дядя Витя как женился, так после свадьбы и спрятал свои ботинки. Прошло 20 лет, а свадебные ботинки так и лежали новые, а носилось всё это время что-нибудь старенькое, или донашивалось с чьей-нибудь родственной ноги.

Помню, как-то наш председатель колхоза – Александр Михайлович, а он жил на моей улице, предложил мне ехать домой вместе с ним, от доброй души. Я отказался, сказал, что поеду вместе со всеми. – Дикой ты какой-то, помню, сказал. Я промолчал, а сам подумал – взрослый, а не понимает. Ведь мне надо увезти с собой рюкзак, наполненный зерном. На работу я клал в него только фрукты – яблоки, сливы. И я не мог его показать нашему председателю – это ведь было всё-таки воровство. Но понемногу брали все, кто работал, начальство закрывало на это глаза. Ведь это зерно ждали и куры, и поросёнок, и подмешивали мучицы в пойло и козам и корове. Да и муку мололи из зерна – белую, пшеничную, и чёрную, ржаную. Никак нельзя было не запасать зерно.
 
И опять, работая на комбайне, я оказался на грани жизни и смерти. Это случилось, когда я уже работал второй сезон, после первого курса. Проезжая по полю, я вдруг увидел, что в мой подборщик попал провод – электрический, воздушный, который натягивают между столбами. Я остановил комбайн, спустился по лесенке, взялся рукой за провод, пытаясь его вытащить. Но меня слегка дёрнуло током. Я ещё увидел, что провод перехлестнулся через колесо, и его надо освобождать и изолировать от комбайна. Я сказал дяде Вите Мазаю, я работал этот сезон с ним. Дядя Витя побежал к комбайну, снял фуражку и пытался через фуражку вытащить провод. Вернулся, показывает – фуражка начала обугливаться. А один экипаж у нас состоял из электриков. – Ты что, Вить, за провод хватался? Да ведь это высоковольтная линия, у неё напряжение 10-15 киловольт. Ты смотри, под ним земля плавится. И тут я вдруг понял – это чудо, что я жив, ведь я взял провод голой рукой. Наверно, корпус комбайна, как проводник, взял на себя основную энергию. Но я понял, что я в этот раз был очень близок к смерти. Ангелы, видно, меня сберегли.


                Часть 18. Неоконченное окончание.


  Я тоже стараюсь прочитать Библию, потому что её прочитал мой дед, а я – его кровь. Когда я читаю эту великую книгу, я вдруг обнаруживаю, что многое, о чём там написано, происходило и в моей жизни – и радости, и горести, я делал ошибки и извлекал уроки.  И я подумал, что каждый из людей проживает свою Библию, и оставляет свой след. И вот хотелось бы не наследить, чтобы на этой земле не остались бы грязные пятна.

То, что я в средних классах участвовал в драматическом кружке, не прошло бесследно. Я опять пришёл в художественную самодеятельность, только вот уже не в школе, а в наш сельский клуб. Мы вдвоём пошли, ещё мой одноклассник Фонов Коля. Он был человек творческий и гармоничный, умел играть на гитаре, и его творческому потенциалу надо было где-то реализовываться. Черноволосый и черноглазый, невысокого роста, отличный гимнаст. Вспоминаю, как-то ещё в 8 классе Коля влюбился в Трунову Олечку, нашу отличницу. Мы пришли к ней на крылечко, был, кажется, ещё  кто-то из одноклассников, Коле нужна была поддержка. Он решил объясниться в любви и выбрал для этого немецкий язык. Его нам преподавала Колина тётя, Анастасия Егоровна.

Olya, ich liebe dir – у Коли хватило смелости на эту фразу. Девочки, что были с Олей, прыснули, стали смеяться. В общем, встречаться они не стали, мы, я думаю, были тогда слишком молоды.
Потом Оля стала встречаться с парнем Славой, нашим ровесником из Листопадовской школы. Позже они поженились, двое детишек у них, да и прожила Оля всю жизнь свою в деревне, хотя очень многие уехали, особенно из тех, кто закончили институты.

Заведующую клубом звали Шура. Ей было лет 30, с каким-то нордически-романтическим характером, похожая немного на светловолосую цыганку. Да и говорила с каким-то ненашенским акцентом. И её напарница – Наташа, худрук, миловидная и красивая ещё молодая девушка.  Мы готовили программу на районный смотр художественной самодеятельности. Наташа и Шура, помню, исполняли песню, там были такие  слова:
- мне приснился шум дождя, и шаги твои в тумане…

Я же был среди них самым бесталанным, не умел ни петь,  ни играть на музыкальных инструментах. И под меня ставили юмористические сценки. Это теперь этот жанр расцвёл в Камеди Клаб, а в то время были только первые росточки.
Например, помню такую. Аэропорт. Я покупаю билет на самолёт. Сажусь в зале ожидания, жду посадки. Подходит бабулька к кассиру, спрашивает билет на этот же рейс. Билетов больше нет. Бабулька грустно опускается рядом, замечает меня. – А ты что, тоже летишь? – спрашивает. – Да вот, лечу. – А ты знаешь, летать-то сейчас опасно, самолёты-то ненадёжные. – Да не может быть! – говорю. – Правда, правда, вот третьего дня , слышала, упал, все погибли. С моей стороны молчаливая пауза. – А ты знаешь, что пилоты в полёте вытворяют? – А что вытворяют? – спрашиваю. – Пьют водку, да потом со стюардессами всякими безобразиями занимаются. Стюардессы – крашеные все, помада яркая – тьфу! – Да не может быть такого, чтоб пили, - говорю. – их же проверяют. – Да никто их не проверяет. Сама видела, пошли пилоты к самолёту, на твой вот рейс, а в руках у них авоська, а в ней – 5 бутылок водки. И бабулька замолчала. А мне уже не сиделось. Я подошёл к кассирше. – Девушка, можно сдать билет? Появились непредвиденные обстоятельства. В общем, я поеду поездом. Довольный, покидаю сцену, т.е. аэропорт.
Бабулька срывается с места, подбегает к кассе: - Девушка, милая, тут сейчас молодой человек билет сдал. Так ты мне его продай, мне лететь к внучке надо.
Вот и вся сценка. Коротенькая и с небольшим юморком. Роль нетрудная. Помню, на смотр нам выделяли автобус до Грибановки. Шура всех кормила, покупала колбасы, делала бутерброды, термос с чаем.

Ну что, смотр и воспринимался тогда как большой праздник. Участвовали, волновались, просматривали все выступления – интересно было, многожанрово. Выступления нравились. Обычно мы не занимали призовых мест. Помню, первое занял хор бабушек-пенсионерок из какого-то села. Справедливо, пожилые люди, старались, наши «бурановские бабушки». Приз им вручили – телевизор. Но эти выступления нас очень сдружили. В клубе я уже был за своего. Шура и Наташа потом уехали в Донецк – как-то они теперь? А перед этим сделали мне предложение: - давай мы напишем письмо-направление в театральный институт. При поступлении тогда будет льгота. Мог бы стать актёром. Но я тогда отказался, не чувствовал это в себе. Хоть и пригодилось мне всё это потом в армии, в Прибалтике, когда мне пришлось занять должность секретаря комсомольской организации дивизиона, но об этом тоже своя история.