встреча

В шесть лет я нашла на рабочем столе первого семейного компьютера ярлык с замысловатой подписью «word». Английских букв я не понимала, но рискнула на него нажать. Программа открылась, и я, хмыкнув и потыкав в клавиши, решила написать свою книгу. О любви. Роман, не меньше.

Во втором классе я хотела быть балериной, в четвертом – писателем. В пятом меня стали публиковать в школьной газете, и я гордо рассказывала подругам, что не могу выйти погулять, потому что надо до вечера отправить статью Редактору. Это очень важно, не до прогулок мне!

Когда газету вывешивали в длинном школьном коридоре, я останавливалась возле нее и любовалась незамысловатой версткой редактора-старшеклассника. Тоскливо вздыхала с мечтами о временах, когда газеты с моими статьями будут разлетаться миллионными (ну или хотя бы тысячными!) тиражами. И шла писать следующую статью.

К восьмому классу я перестала писать сочинения. «Что за бред, – говорила я, – зачем писать об очевидном?». И правда, больше всего меня коробила необходимость доказывать понимание тобой художественного текста. Не говоря уж о вечном «я, я, я», «я думаю», «я считаю» и «автор хотел сказать».

Время шло, я писала неплохо для начинающего журналиста и хорошо для своего возраста. Знающие люди советовали не забрасывать это дело, но и неподдельного восторга я не наблюдала. Вздыхала и мечтала о том, как рано или поздно мой бесспорный талант будет признан. Так было до одного случая.

С Леной мы познакомились в пригородной электричке. Она была в длинной юбке, хотя октябрь был довольно прохладным. На ногах у нее были красные кеды, а в руке почему-то спортивная сумка. Она села рядом со мной у окна и наблюдала за сменой пейзажей Подмосковья.

 Затрудняюсь сказать, кто первый завел разговор, но спустя 15 минут после отправления я, почувствовав в ней родственную душу, уже рассказывала ей о своем видении мира. Рассказывала о том, что люблю слезы людей, потому что они – высшая степень искренности. Рассказывала о том, что эти слезы – способ прочувствовать жизнь до конца и что без них не может быть радости, ибо тот, кто не познал страданий, не может быть счастлив.

Лена молчала и вежливо слушала. Когда я закончила свой вдохновенный монолог, она пожала плечами:
– Об этом же Бродский говорил.
Я подумала, что ослышалась.
– Бродский? – недоверчиво переспросила я. – Лена, я читала почти все его стихи и ничего подобного не видела.
– А это и не стихи, – бросила мне Лена и достала из сумки черный планшет, покрытый паутинкой мелких трещин. Проворчала что-то по поводу отвратного интернета и, спустя пять минут безуспешных попыток и нашего неловкого молчания, нашла то, что искала.
– Слушай сюда, – сказала она и начала читать. – «Старайтесь уважать жизнь не только за её прелести, но и за её трудности. Они составляют часть игры, и хорошо в них то, что они не являются обманом. Всякий раз, когда вы в отчаянии или на грани отчаяния, когда у вас неприятности или затруднения, помните: это жизнь говорит с вами на единственном хорошо ей известном языке. Иными словами, старайтесь быть немного мазохистами: без привкуса мазохизма смысл жизни неполон».

Я помолчала, осмысливая услышанное.
– Хм. Пожалуй, он даже лучше меня выразил мою мысль, – наконец сказала я.
– ТВОЮ мысль? – удивилась Лена.
– М-м-м, ну да, я же сама до нее дошла.
Лена вздохнула и отвела глаза. Мне это не понравилось.
– Мысли витают в воздухе, – горячо начала объяснять я, – и принадлежат тому, кто первый их поймал и записал. Вчера повезло Бродскому, сегодня повезет мне!
– Так ты пишешь? – уточнила Лена. – Это многое объясняет. Ты считаешь себя способной открыть людям что-то новое для тебя, не понимая, что это законы жизни. А они общие для всех.
– Что ты имеешь в виду? Что мои мысли и слова принадлежат не мне, а уже написаны жизнью?
– Не совсем. Просто ты считаешь себя творцом.
– Так ведь так и есть, – заулыбалась я.
– Нет, – оборвала меня моя новая знакомая.
Я удивилась и даже немного обиделась на эту резкость. Лена заметила мое замешательство и смягчилась.
– Попробуй придумать новый цвет, которого нет в природе – сказала она мне.
Я с минуту пыталась понять, чего она от меня хочет. Потом честно попыталась представить цвет, который никогда не видела, но он неизбежно получался из  трех основных – красного, синего и желтого. Мое сознание зашло в тупик и представляло какой-то буро-коричневый цвет, который бывает, когда смешиваешь на палитре слишком много цветов. Лена продолжала:
– Или хотя бы попытайся придумать альтернативный мир с живыми существами.
Я вздохнула с ощутимым облегчением.
– Запросто! – заявила я и сходу начала предлагать. – Деревья будут расти вверх ногами, небо будет оранжевым, а населять этот мирок будут двухголовые существа с двумя щупальцами на месте рук и вспомогательными клешнями. Помимо двух глаз, у них будет третий – на затылке…
– Ага, – прервала меня Лена. – По сути, ты ничего не изобрела: небо, деревья и части тела придуманы не тобой. Ты просто прилепила известные тебе элементы в произвольном порядке и назвала это своим творением. Смекаешь?
– Ты хочешь сказать, что я не могу создать ничего нового? – не поверила я.
Лена мягко улыбнулась:
– Ты можешь создавать новое, но лишь используя то, что тебе уже дано. Ты пишешь, используя известные тебе слова. Художник рисует только теми цветами, которые есть в природе. Музыкант создает шедевры, используя набор звуков, которые придумал не он. Поэтому человек должен быть скромен в своем творчестве, зная, что его творения не принадлежат в полной степени лишь ему. Творить хотят все, но Творец один.

Когда она закончила говорить, поезд остановился. Лена извинилась и сказала, что это ее станция. Подхватила свою спортивную сумку, попрощалась со мной и сошла на платформу. Смысл ее последних слов я поняла много позже.