Оказывается, я праправнучка святого

Всё, что написано здесь - правда. Я намеренно не указывала ВСЕХ имён, дат и адресов не потому, что предпочла бы сохранить их в тайне (вовсе нет, они уже давно в сети, в общем доступе), но я бы хотела, чтобы имена и возможная попытка их запомнить не отвлекали бы от общей канвы ВСЕЙ ИСТОРИИ, не уводили бы в сторону.

Все желающие знать точные имена могут обратиться ко мне на почту (alisa.zubkova@inbox.ru) - ОТВЕЧУ С УДОВОЛЬСТВИЕМ!

Моя жизнь круглый год перегружена самыми разнообразными событиями и эмоциями: я – мама двоих взрослых дочерей, хозяйка алабая, художник и преподаватель французского языка. Мне никогда не бывает скучно одной, я совершенно самодостаточный человек, «сама себе солнце». И вот, в этой моей разноликой жизни, я атеистка.

Я знаю, что сейчас в нашей стране приветствуется противоположная точка зрения – быть верующим – но, увы, я уже не так молода, чтобы гнаться за модными трендами: мне 42 года. К этому возрасту жизненные позиции многих людей уже более или менее вызревают и укореняются.

Я не считаю себя атеисткой воинствующей. Скорее, я стараюсь избегать любых разговоров о вере, о Боге: многие люди, именующие себя верующими, становятся весьма агрессивны, слыша о моём неверии. Общение же с людьми, которые считают допустимым поучать меня, призывая к вере, травмирует меня. Я рассматриваю подобные «педагогические» выпады как некое насилие надо мной. Я просто закрываюсь для таких людей.

Иногда мне кажется, что я, неверующая, проявляю больше человеколюбия к верующему собеседнику, чем он ко мне. Парадокс! Казалось бы, должно быть наоборот…

Однако, «ближе к делу»: осенью 2016 года со мной произошло экстраординарное событие, окончательно настроившее против меня большинство моих верующих знакомых. Более того, это непредвиденное событие моментально возвело непреодолимую стену между нами. Поначалу сильно огорчившись, позднее я даже обрадовалась: значит, невелика была цена нашей дружбы! В конце концов, я осталась на прежних позициях, а вчерашние друзья показали себя «во всей своей красе».

Итак, мой прапрадед, о существовании которого я не знала 41 год, оказался православным святым, нелепо погибшим в 1918 году (это была насильственная смерть) и канонизированным в 1986.

В 1986 году мне было 11 лет. Я училась в замечательной языковой школе в центре Москвы и с великой гордостью носила пионерский галстук. Я была председателем Совета Отряда, членом Совета Дружины, потом знаменосцем, в восьмом классе я успела вступить в Комсомол (за год до его фактического «саморазвала»). Вся эта «пионерия» была тогда для меня очень-очень важна; все наши лозунги и мероприятия я воспринимала абсолютно серьёзно, это было неотъемлемой частью моей маленькой жизни, это была моя работа.

Если бы в 1986 году в школе стало известно, кто был мой прапрадед – прощай пионерский галстук! Я помню, что в нашем классе была девочка из верующей семьи, Мария, не скрывавшая своих мировоззрений. Её постоянно «поддевали» этой темой, «травили», как раньше было принято говорить. В итоге, Маша вынуждена была поменять школу, не изменив по сей день (!) своих позиций. Даже если в моём случае информация не просочилась бы в любимую школу, внутри меня самой могли бы начаться «брожения мысли». А так как дома никто со мной не разговаривал на философские темы (а подростку это так нужно!), то неизвестно, к каким самостоятельным выводам привело бы меня подобное родство.

Как я узнала о прапрадеде? И случайно, и неслучайно одновременно. Мои родители развелись, когда мне не было и года. Я осталась при родителях матери. Отца же и «других» бабушку и деда я с тех пор не видела. Но посмотреть хотелось очень! Просто посмотреть, можно даже издалека: чья я? на кого похожа? каковы они, мои отцовские корни? А «ту» бабушку ещё так необычно звали – Ия Германовна…

Когда мне было 33 года, я впервые поехала к ней (у моей матери сохранялся московский адрес бывшей свекрови). Естественно, ехала я с целью «вытрясти» из «новой» бабушки как можно больше информации о родственниках, которых не знала. Я несколько опоздала: у Ии тогда уже начинался Альцгеймер. Её рассказ получился длинным и довольно обстоятельным, но с необъяснимыми пробелами в датах и именах. Всё, что смогла, я записала, вернувшись домой (я когда-то преподавала в детском туристическом кружке, мы часто беседовали с деревенскими старожилами, сбор краеведческого материала был частью нашей программы).

Выяснилось, что дед и дядя Ии – священники. Деда арестовали в 1937, дальнейшая его судьба неизвестна до сих пор (на дворе был 2008 год), а дядя, его сын, тоже был арестован и сослан, но выжил в ссылке и умер своей смертью в 1947 году. На момент смерти дядя был настоятелем Успенского Собора на Городке в Звенигороде. На мой вопрос «Где похоронен дядя?» Ия ответила как-то уклончиво, что, мол, могила уже, наверное, затерялась, поскольку дядя умер бездетным.

Я приезжала к Ие ещё несколько раз (вплоть до 2015 года), но болезнь её прогрессировала: общение стало невозможным. Она теряла нить разговора, забывала моё имя, спрашивала, кто мой отец, откуда я вообще её знаю… Типичные, увы, для её заболевания провалы в памяти!

Я понимала, что мне нужно поехать в Звенигород. Священников (а тем более настоятелей), как правило, хоронили рядом с церковью, в которой они служили. Я была уверена, что найду могилу сама. Во всяком случае, в местном краеведческом музее мне просто не могут не дать хоть каких-то сведений!..
 
Однако, легко сказать – трудно сделать: Звенигород находится очень далеко от меня. Машины у меня нет. Дочерей оставить одних на весь день я не могу. А главное – до подобных поездок надо дозреть психологически.

В воротах Звенигородского кремля я оказалась только летом 2016 года. Там очень удивились моей информации о том, что дядя моей бабушки умер бездетным. «Да что Вы! – возразили мне – У него была замечательная жена и трое детей. Мы Вам сейчас даже фотографию покажем. Про место захоронения не знаем, но вот Вам электронный адрес внучки дяди Вашей бабули, она Вам на все вопросы ответит.»

Я возвращалась из Звенигорода «огретая пыльным мешком по голове»: я почти 42 года была уверена, что у меня нет сестёр и братьев, никаких, а тут, выходит, что я теперь богата сестрой, пусть четвероюродной, но прапрадед-то, расстрелянный в 1937 году, у нас общий!

Я написала этой девушке. Мне пришло в ответ очень тёплое письмо с обилием наиважнейшей для меня информации. Я моментально обогатилась ещё десятком имён. Не скрою: читала и плакала. Но на очередной ссылке я выскочила из-за письменного стола и стала мерить квартиру быстрыми нервными шагами. «Коля, мой прапрадед – святой. И икона с него написана. Оказывается, у расстрелянного в 37-ом был родной брат… Вот его и канонизировали,» - выдавила я мужу громким шёпотом. Я буквально задыхалась в тот момент!

Если бы мне сообщили, что я, по отцовской линии, праправнучка какой-нибудь «белогвардейской контры», дезертировавшей в 1918 году или мой прапрадед – известный одесский фальшивомонетчик или какой-нибудь шпион, я бы, клянусь, меньше удивилась. Но святой - для меня, атеистки…

Вторым сюрпризом было то, что в 2001 году мощи прапрадеда были торжественно помещены в церковь, рядом с которой мы снимали в течении двух лет квартиру для нашей старшей дочери (чтобы метро было для неё максимально близко). Я еженедельно пробегала мимо этой церкви с продуктовыми сумками: ребёнок учился, работал и не всегда успевал себя обслужить. Понятно, что я и подозревать не могла, мимо кого я бегала этих два нелёгких года…

В октябре 2016 года я выделила отдельный день, чтобы спокойно посетить эту церковь. Скажу честно: я очень волновалась. Умерших в гробу я уже успела повидать (первый муж, отчим, дедушка по матери, любимая школьная учительница, друг Серёжка), но все они сохраняли, простите, привычный человеческий облик, а тут… Минуя физиологические подробности при описании мощей (боюсь «торговать не своим товаром»), я скажу только о собственной реакции на увиденное: огромную человеческую ЖАЛОСТЬ к погибшему прапрадеду – это всё, что я испытала. Мне показалось, что он лежит там совершенно «на семи ветрах», «оголённый», под бесконечными человеческими взорами, тревожимый каждую минуту чьим-то обращением…

Люди всё идут и идут, просят и просят… «Дай, помоги, подскажи, пошли удачу, сотвори для меня чудо…» Я как будто физически увидела этот незримый поток человеческих прошений, обращённых к святому. Мне даже захотелось заслонить собой эти мощи от приходящих, согреть их, что ли, защитить… Хотелось крикнуть: «Люди, оставьте умершего в покое! Решайте свои проблемы сами!!» Я выбежала из церкви и расплакалась. Не ожидала от себя такой реакции.

Моя звенигородская сестра назвалась, как и я, неверующим человеком. Но для нас обеих оказался очень важен ВОПРОС ПАМЯТИ ушедших родственников и детали их биографии. Сестра постоянно ухаживает за могилами в Звенигороде: оказалось, что тот настоятель и его супруга похоронены не у стен собора, а на кладбище, вместе с другими представителями рода. Сестра, будучи журналистом, участвовала в составлении книги о священниках, пострадавших от репрессий (книга должна выйти в 2017 году; в ней будет информация о троих наших родственниках).

Когда моё «семейное расследование» было завершено, я поделилась со своими знакомыми этой информацией. Я просто хотела, чтобы люди знали, что в жизни случается всякое. Реплики неверующих были примерно такими: «О, круто! Молодец, что выяснила! Как интересно! Ну и история! Бывает же! Мы хотим посмотреть на мощи, можно? А точный адрес церкви скажешь? Слушай-ка, а ты сама никакими супер-способностями не обладаешь?..» И мы продолжали общение в прежнем дружеском русле.
 
Реакция верующих знакомых оказалась странной: «Это не просто так! Ты теперь должна прийти к Богу! Бог посылает тебе персональную помощь! Бог посылает тебе персональный подарок! Этот святой - вот твоя настоящая поддержка и опора! Молись ему! У него-то ты можешь ПРОСИТЬ всё, что хочешь! Твоя гордость мешает тебе прийти к вере! Ты теперь можешь и обязана обращаться к своему родственнику! Теперь тебе не страшно умирать: на том свете тебя встретят!» И все эти реплики произносились с уверенностью, с эмоциональным напором; у некоторых «учителей» начинали гореть при этом щёки, многие поднимали вверх указательный палец. И это в большинстве случаев были люди, младше меня по возрасту и жизненному опыту, люди, которые знают меня весьма поверхностно…

В заключении я хочу сказать, что ко всем рукописным иконам и церквям я отношусь с огромным уважением и неподдельным интересом – как художник, как краевед, как несостоявшийся реставратор. С нашего прапрадеда написано две прекрасные иконы: одна огромная, повествующая в клеймах историю его нелепой гибели, другая – стандартный поясной портрет. Церковью, в которой хранятся его мощи, я тоже восторгаюсь: она прекрасно организует пространство, является как бы отдохновением для глаза на фоне безликих многоэтажек. Но главное, что все эти иконы, церкви, судьбы наших прапрадедов являются для меня неотъемлемой частью истории моей родины, моей семьи и моей личной истории. И в момент осознания и даже, я бы сказала, осязания этого непрерывного потока живших и творивших людей, позиции «верующий» и «неверующий» отходят для меня на второй план, затушёвываются.

P.S. Доступ к своему отцу я так и не получила. Но это уже совершенно другая история.

Да, и у погибшего в 1918 году прапрадеда-священника не было своей семьи. Он считал своей семьёй семью родного брата-священника, расстрелянного в 1937. Именно поэтому мы считаем обоих прапрадедов СВОИМИ РОДНЫМИ.