Одинокие человеки

_______
САНЧЕС

– Какая платформа? – спросила Жаннетт, суетливо подняв голову на электронное табло, висевшее над выходом.
– Пятая. Пятнадцатый путь.
До отправления электропоезда оставалось десять минут, отчего мы спешили. К счастью, мы вышли на платформу, когда двери вагонов ещё даже были закрыты, и нам пришлось немного подождать. Мы медленно шагали возле жёлтой предупредительной линии, когда невдалеке я заметил молодого человека с чёрным рюкзаком и огромной папкой для чертежей. Он напомнил мне моего одногруппника из художественной школы.

Два с половиной года назад я впервые встретился с ним, когда притопал на занятия по академическому рисунку.
– Слушай, друган, у тебя нет кнопок канцелярских, чтобы лист к мольберту прикрепить? – спросил я.
– Да всегда найдутся.
И он дал мне четыре золотистые кнопки. Я запомнил то занятие, потому что так глубоко вдавил кнопки в дерево, что вытащить их обратно стало настоящим испытанием, и я изранил все пальцы и обломал все ногти, пытаясь сделать это голыми руками.

Так вот, два с половиной года тому назад я познакомился с Санчесом. Тогда он был коренастым весельчаком, который не мог не засмеяться в какие-нибудь серьёзные моменты. Но сейчас я и наполовину не был уверен, что молодой человек передо мной – это Санчес.

Жаннетт остановилась в паре метров от него. Мы с ней о чём-то говорили, и я не раз встретился взглядом с этим парнем. Однажды мы смотрели друг на друга секунды три, и, кажется, приметили знакомые лица. Но так и не осмелились сказать ни слова.
Разговор с Жаннетт зашёл о музыке. Эта тема меня и выдала.
– Дань, ты что ли? – спросил парень, подойдя чуть ближе.
– Санчес! – сказал я чуть неуверенно. – А я гляжу: лицо знакомое, но как-то не распознал. Ты похудел, видно, даже сильно похудел.
– Да, надоело не уметь ни разу подтянуться! И ты как-то не помолодел.
– Совсем даже…
Жаннетт несколько потерянно смотрела на нас, и я решил представить ей своего одногруппника.
– Жаннетт, это Санчес, мой сокурсник по художественной школе.
Они кивнули друг другу, и в этот момент открылись двери вагонов.
– Пойдёмте? – предложил Санчес.
Мы молча зашли в вагон и отчего-то замедлились: остаться в этом салоне или пройти к началу поезда? Открыв межвагонную дверцу, мы увидели, что в соседнем вагоне на одной из скамеек сидели парень с девушкой и целовались.
– Не будем мешать? – спросил Санчес.
– Не стоит, – ответила Жаннетт.
Я согласился, и мы остались в третьем вагоне.

Электропоезд вскорости отправился. В дороге мы разговаривали на отвлечённые темы: об учёбе, о музыке, о свободном времени. Однако с Санчесом мы поговорили и наедине. Не то чтобы мы вышли в тамбур, а просто в блокноте поочерёдно писали реплики. Для того, чтобы другие не поняли, с некоторыми нужно говорить на иностранном, с некоторыми – тихо, а с некоторыми, как с Санчесом, – письменно.
Вот несколько записей с тех страниц:

– Ну и как она, жизнь-то?
– Нормально, Санчес! Ноябрьская история закончилась удачно.
– Не спалили последствия?
– К превеликому счастью, нет! А ты как сам? Нервничаешь много, оттого ведь исхудал?
– Именно. Я с ней уже долго встречаюсь, но что-то не так идёт в последнее время.
– Something’s going wrong? [Что-то идёт не так? (англ.)]
– Not something. We do, I suppose. [Не что-то. А мы, как я думаю (англ.)] Только вот до метро с ней шли и ругались. Вернее, она ругалась, я же всячески старался сгладить наш конфликт. Обнимать её пробовал, на руках нёс, но без толку. Говорит, что всё ей надоело, что всё ложно.
– Я встречаюсь по-прежнему, ничего не изменилось. Разве что она теперь мыслит иначе, и ей кажется, что она ошиблась в выборе.
– Не поверишь, те же реплики. Она, вроде бы, и хочет быть со мной, но это внапряг для нас обоих.
– Мы почти не общаемся: разные места, разные общества.
– А мы… Просто поменьше говорим, дабы не бесить друг друга.
– Я не виделся с ней полтора месяца. Хоть бы видно было, что соскучилась, но – увы! Догадайся, почему рядом с нами эта девушка!
– Жаннетт?
– Да. Так складывается. Я уже ничего не знаю. Просто хочется чувствовать себя счастливым.
– Дилемма… Аналогично, только уже три дивчины. Одна… Я вот уже год как с ней. Люблю её до сих пор, но устал от глупых обид и обвинений. Другая – классная девушка, с которой и впрямь легче и приятнее общаться. С ней даже искреннее быть могу. И чувство взаимное, но, в особенности, взаимное отчаяние, ведь мы оба понимаем, что вместе, хоть и любимы друг другом, быть не можем. А третья… Она просто симпатичная, но ничего серьёзного не станет.
– Любить не за внешность, но за внутренние качества. Таким образом, до сих пор и не разлюбил, и желания наладить отношения есть. Знаешь, какое сильное желание? Ведь любовь – она как жизнь. Если жизнь прошла – значит человек помер. Я люблю, и совершенно не хочется мне искать другую, ведь может быть такое же приключение, и настанет тогда вечное скитание в поисках идеальной.
– Вернуть бы мне то, что было между нами год назад!
– Спорим, что вернёшь?
– Без вопросов. Но судя по нынешней ситуации, так и будем днём расставаться, а ночью мириться.
– Хороший способ: день для ссоры, ночь для любви. И пусть будет постоянная ночь.
– Нереально. А реально то, что днём с одной, а ночью с другой.
– Даже коль у меня так стало, я же не мечусь. Кроме первой, ни с кем не целовался больше.
– Не про меня, ты меня знаешь. Ты ведь помнишь нас в художественной школе? Ради понтов чего только не мудрили! То под музыку кантри спешно по лестнице спускались, то карандашами турнир по фехтованию устраивали, то над сокурсниками шутили. Но это хулиганство. И сколько бы в прошлом ни числилось таких проделок, оно уже исчезло. Такого не соображаю, но мыслей ведь не видно. И что с того, что я поведением, стилем несильно выделяюсь среди современников? Отчего же люди с традиционными представлениями о ценностях становятся заложниками моды на флирт вместо любви?..

Некоторое время мы молча сидели, уставившись в пол. Экран телефона погас. По вагону прошла кондукторша и проверила билеты. И тут я решил продолжить.
– Эдакая концепция получается. Есть земля, и есть небо. А нужно выбрать только одно.
– А ты в данной концепции самолёт.
– Точно! Будет только небо – полетаешь и упадёшь в небытие. Будет только земля – не разобьёшься, но заржавеешь, так и не взлетев. По факту, потеряешь свою сущность.
– Эта девушка рядом с нами, кто она?
– Небо.
– Так же, как и моя вторая.
– И что бы ты предпочёл, вернее, кого?
– Не знаю. Может быть, как-нибудь избежать выбора…
– А я бы выбрал небо, если б только мог летать. Our life may be a moment but it must be full of flame! [Наша жизнь может быть мигом, но этот миг должен быть полон пламени! (англ.)]

Поезд быстро доехал до провинциального вокзала. Я не знал, остановится ли он на рабочей станции близ посёлка, посему и сошёл здесь. Я не знал, кого бы выбрал Санчес. И уж я точно не знал судьбу таких одиноких людей, как он.

_______
КАТРИН

А.А.Ахматова «Стихи о Петербурге.II»

Это случается так странно. Знако;м с двумя тысячами человек, а какой-нибудь ночью вспомнится один старый друг, и всё думаешь о нём после, думаешь. И начинаешь скучать.
«Интересно, а она вспоминает обо мне?» – подумал я, представив образ Катрин, своей давней знакомой. «Последний раз мы виделись четыре года назад. Она, наверное, изменилась – не узнать!» Я так лежал на кровати и думал. Повидаться бы с ней…
Я откопал в тумбе старую записную книжку и, немного пошуршав измятыми листами, нашёл номер Катрин. Днём я ей позвонил. Я был больше чем уверен, что номера уже не существует, но звонок прошёл, и спустя несколько гудков послышался знакомый голосок:
– Алло?
Он, однако, почти не изменился: такой же мягкий, высокий, тихий. Только грусти прибавилось.
– Здравствуй, Катрин! Узнала ли меня?
Она узнала. Она была так рада этому звонку! Кажется, я даже слышал, как она всхлипывала от счастливых слёз.
– А давай встретимся, потолкуем? А то жизнь ещё на много лет раскинет.
– Так я же теперь в другом городе живу…
– Я приеду, Катрин.
И мы с ней встретились.

Она ждала меня в Санкт-Петербурге, на небольшом мостике через Мойку. Я думал, что буду долго искать её, но, на удивление, её силуэт я заметил издали и тут же рванулся к ней, не обращая внимания больше ни на что.
Мы крепко обнялись.
– Здравствуй, здравствуй, Катрин! Долго ж я тебя не видел. А ты всё так же молода!
– А ты всё в свитере и с той же сумкой, что и четыре года назад!
– Знаешь, почему не меняю? Она немного обтёрлась уже. Вор сопрёт – назад вернёт!
– И по-прежнему шутить любишь…
Мы шагали вечерними улочками в направлении Невы. Я разглядывал дома, шумные дороги, пилястры и карнизы старых зданий: после провинциального городка мне всё казалось таким необычным. А Катрин уже не удивлялась. Видимо, она привыкла.
– Почему ты переехала в Петербург?
– Так ведь это город искусства, город литературы. О Невском проспекте писал Гоголь, по набережной Невы гулял Достоевский, последние дни жизни Есенин провёл в гостинице «Англетер». Она, кстати, недалеко отсюда, скоро её увидим.

Катрин любила литературу. Она ещё с детства читала много книг, в разы больше, чем я. Она сдала экзамен по литературе, поступила на филологический факультет. И ей нравилось там учиться. А ещё она писала восхитительные стихи и повести. Ещё бы она не мечтала жить в Петербурге!

– Катрин, прочитай мне какое-нибудь своё стихотворение!
– Ну Дань, я стесняюсь! Ты помнишь ещё не самые продуманные мои стихи.
– Не помню… Ой!
– Не поняла! Что это значит «не помню»?!
– Ладно-ладно, осталось ещё что-то в моей голове. И всё же прочитай что-нибудь из нового.
– Хорошо.

Она взволнованно скрестила руки в районе талии и немного перебрала тоненькими пальцами.
– Иду я за искринкой,
Светящей о любви,
Заснеженной тропинкой
Искать глаза твои.
Шагаю по поместью
Красавицы-зимы.
Когда мы были вместе?
Где вместе были мы?

– Красиво!
– Спасибо! Только вот красивое, а ходу ему нет никакого.
– Неужто ты так и не нашла своего слушателя?
– О чём ты, Дань? Я даже молодого человека своего не нашла в этом большом городе, не то что слушателя. А ты композиторство не оставил?
– Нет, конечно! Но слушателей тоже почти нет.  Радует только, что в личной жизни музыка помогает. Я давно ещё сказал, что путь к сердцу человека лежит через его любимую песню.
– Ещё бы ты такого не сказал! – посмеялась Катрин.
Я тоже улыбнулся, но грусть мигом съела весь смех.
– Ночами, бывает, пишу какие-нибудь этюды или сонатины, но некому их играть: люди не понимают. Это слишком сложно. Здесь, как и в литературе: можно читать, записывать, рассказывать наизусть, связывать несколько слов и свободно говорить. Люди учатся в школе читать, записывать и рассказывать на память. Некоторые толковые ученики после смогут сочинять свои простые пьески. Но я до сих пор не знаком с человеком, кто в совершенстве владел бы языком музыки.
– А я знакома. Пушкин, Некрасов, Тургенев и многие другие писатели и поэты – разве они не владели языком в совершенстве? Только, к сожалению, все они жили задолго до нас. Вот бы вернуться в XIX век! Французский язык, новые рассказы в журналах, спокойная жизнь без автомобилей и компьютеров, балы, классическая музыка, шикарные платья и смокинги. Романтика!
– И какого-нибудь кавалера ты бы непременно очаровала своей элегией!
Я мечтал вместе с Катрин. Ведь иногда так хочется помечтать…
– Знаешь, Катрин, я иногда напеваю свои мелодии, когда иду куда-то или когда просто нахожусь дома один. Сам для себя пою.
– А я читаю стихи площадям, улицам, памятникам, каналам. И не только сочинённые мной, но и написанные великими гениями литературы. Мы с тобою идём по Галерной, а ведь про неё в «Стихах о Петербурге» писала Анна Ахматова. Когда я подхожу к арке возле Сенатской площади, то вспоминаю то стихотворение.

Мы зашли с нею под арку, и стало темно. А после и вовсе всё смешалось, и я уже
ничего не понимал. Мне казалось, будто я куда-то должен идти, и Катрин уже не было рядом. Я словно проснулся вовремя и всё успевал. Но это был лишь сон.

Я поднялся с кровати, в тумбе нашёл старую записную книжку и отыскал в ней номер Катрин. Но в трубке были слышны лишь быстрые короткие гудки.

_____
К.В.

Я шёл по вечерней улочке к зданию школы на занятия по физике. Не могу сказать, что я когда-либо очень увлекался этой наукою, но те занятия твёрдо улеглись в моей памяти. Сейчас я почти не помню формул и понятий, разве что только анекдоты, связанные с ними. И мне за это несколько совестно. А ещё я должен попросить прощения за то, что принимал физиков за людей не от мира сего и не видел среди них выдающихся. Как я раньше замечал, у всех физиков причёска ; la взрыв на макаронной фабрике. Вспомните Альберта Эйнштейна… Вероятно, мне попросту встречались такие люди. В тот вечер я шёл к одному такому человеку.

Я тихонько открыл входную дверь и проскользнул мимо вахтёрши на лестницу. Поднимаясь на второй этаж и шагая к кабинету физики, я думал, как буду отчитываться по невыполненному домашнему заданию. «Сымпровизирую», – решил я и отворил дверь.
– Вечер добрый, – произнёс я шёпотом.
– А, добрый, – ответил учитель как-то рассеянно, едва оторвав свой взгляд от экрана компьютера.
Я снял пальто и шляпу, положил их на парту.
– Сідай [Садись (укр.)],  – сказал учитель и присел за парту рядом со мною. – Показывай, что делал дома.

Кое-как я старался выкрутиться, увильнуть, но было очевидно, что я совсем не готовился. Честно сказать, я почти никогда не был полностью готов к занятиям. Такой вот я безответственный человек! Быть может, мне всего лишь недоставало увлечённости, отчего я и не находил времени на самоподготовку. Каждый раз я молча хлопал глазами, не зная ответа на очередной вопрос из экзаменационного теста. Константин Владимирович (так звали учителя) непременно начинал мне объяснять явление инерции, истории открытия физических законов. А я непременно проваливался в дремоту.
– Спишь? – спросил он меня. У него был такой голос, каким можно сказки рассказывать.
Я только открыл глаза, не совсем осознавая, что со мною происходит. Учитель глядел на меня с улыбкою.
– Немного устал, – я постарался взбодриться.
– Дань, как бы тебя в чувство привести? Хочешь, историю расскажу?
– Давайте!
– Однажды я проверял контрольную работу по физике в институте и от души смеялся. Некая студентка написала, что деформация – это переход тела из одного состояния в другое. В пример она приводила руку, на которой сначала было пять пальцев, а после деформации стало шесть. Или вот, ещё одна. Девушка в проверочной работе утверждала, что влажность воздуха – это влажность, которая находится в воздухе!
Мне было немного неудобно, потому что я не всегда улавливал юмора. А Константин Владимирович порою так вовлекался в истории, что мог подолгу рассказывать их, размышлять о тех событиях. Он был чрезвычайно заинтересован физикою, но ни в коем случае не мыслил он терминами и формулами, а всего лишь находил необычные моменты в жизни.
– Значит, нужно определить, куда ускорение в данном опыте направлено. Любой лифт вспомни: куда направлено ускорение, когда он вверх едет?
– Не знаю…
– У тебя лифт дома есть?
– Есть.
– Но живёшь ты на первом этаже?!
– Нет, на третьем.
– Пешком ходишь?
– Ага!..

Сейчас я вспоминаю те вечерние занятия и догадываюсь, что Константин Владимирович мог найти занятную сущность любого скучного объяснения из школьного учебника, что он скучал о ком-то, кто так же поддерживал бы его беседы, понимал его шутки, разделял его хобби. Наверное, у него не было такого человека, и он тосковал о несуществующем друге, который, если бы и работал школьным учителем физики, неминуемо был бы мечтателем в душе.

Где-то в коридоре послышались шаги, и они приближались к нашему кабинету. Но миновали. Видимо, кто-то из завучей уходил домой. А мы всё ещё оставались в холодном неотапливаемом кабинете, где был выключен общий свет и где нежно-жёлтые лампы, освещавшие доску, создавали такую тёплую и домашнюю атмосферу.

– Дань, закон Архимеда знаешь?
– Ну, вроде, сила Архимеда равна произведению плотности, ускорения свободного падения и ещё чего-то… Может быть, высоты?
– Может быть, а может и не быть. «Ро-же-вэ». Что такое «вэ»?
– Объём.
– Ну вот, объём. Знаешь, как легко запомнить?
– Нет, не знаю.
– Тверде тіло, вперте в воду, ваги не змінює зроду. Воно пре із-під туди з силою випертої води.
– Ой, Константин Владимирович, а можете мне ещё раз сказать: я запишу?
– Давай, я напишу тебе.

И я досель помню этот стишок. И формулу тоже помню. Вот что значит – творческий подход.

– А я с десятого класса помню такой прикол про формулу нахождения средней квадратичной скорости молекул газа. Три кота на мыло.
– Чего?
– Три «ка-тэ» делить на «эм-нулевое».
– А, понял. Как ещё? Три кота на мыло? Чего только не выдумают! – и Константин Владимирович засмеялся.
Не знаю отчего, но я зафиксировал свой взгляд на цветке, что стояла на маленькой настенной полочке возле окна.
– Их полить надо, а то вовсе засохнут.

Занятие уже «скончалось скоропостижно», как мы шутили. Я помог учителю полить цветы во всём кабинете, после чего мы стали собираться. Я заметил на одной из парт надпись: «Казак – физик». Подле этой надписи был нарисован страшный человек с длинными усами и чубом на голове.
– Константин Владимирович! Хтось вас тут, мабуть, намалював [Кто-то вас тут, видимо, нарисовал (укр.)], – сказал я, указав рукою на изрисованную парту.
Учитель подошёл ко мне и поглядел на эту карикатуру. Он удивлённо покачал головою и добавил:
– Тут что только не рисуют! Всяких чертей. Друг друга рисуют.
– А вон на той парте написали, что «краина – козляндия». За что, интересно, они так хают соседнюю страну? Откуда это берётся в юных умах?

Константин Владимирович выключил компьютер, взял борсетку, погасил лампы и следом за мной вышел из кабинета. Запирая дверь, он начал:
– Нелегко сказать. Понимаешь, это ведь не старшеклассники пишут. Большинство из них зададутся таким же вопросом, как и ты. А вот учащиеся седьмого-восьмого классов не спрашивают себя, зачем так говорить. Они попросту повторяют то, что твердят взрослые. Скажи, тебе года три назад разве не хотелось чувствовать себя взрослым?
– Хотелось, разумеется.
– Ну вот. Другое дело, откуда такие мысли у взрослых. Это всё телевизор, я думаю.
– А вы к нам из какого города приехали?
– По акценту слышно, что неместный! – усмехнулся учитель.
– Да я привык уж, всё-таки много слышу мову.
– Я в Киеве в институте работал. Там жил, но сюда приезжал иногда. Мама у меня родом с Сеймы. А теперь в Нижнем Новгороде обитаем.
– Не тянет обратно?
– Вряд ли. Такую обстановку сделали, что люди едут оттуда, а не наоборот…
Некоторое время мы шли молча. Выйдя на школьный двор, мы прошли через спортивную площадку и через дыру в заборе по очереди выбрались за пределы школьной территории.
– А знаете, как у нас директор однажды сказал? «Школа – это поступательное движение». Вот сейчас вспоминается та фраза: туда поступай, сюда поступай…
– А куда ты хочешь поступать? – спросил вдруг учитель.
– Вопрос открытый. По жизни сложилось так, что искусством заинтересован больше, нежели наукою. Оттого и консерваторию как вариант рассматриваю, и лингвистический, и строительный.
– А предметы какие собираешься сдавать?
– Русский язык, английский, французский, математику и физику. Но всё равно окончательно ещё не определился.
– «Парль франсэ», – пошутил Константин Владимирович.
– Oui, je parle,  – улыбнувшись, ответил я.
– Когда я в школе учился, мы больше экзаменов сдавали. Штук семь, наверное. А мама рассказывала, что в её молодость одиннадцать обязательных было.
– Как же тогда люди учились? – шокировано спросил я.
– Так же, как и сейчас. Просто они учились.
Мы вышли на улочку, которая освещалась невеликим количеством фонарей. В этот миг она была почти безлюдна.
– Константин Владимирович, а в чём разница между «нема» и «немає»?
– Яка різниця [Какая разница (укр.)]…  Да ни в чём. Может быть, она и есть какая-нибудь, но это только для учёных. А в речи и то, и другое одинаково употребляется. Если у тебя есть время, ты говоришь: «Немає», – а если нет, то: «Нема».

Я о чём-то задумался, а учитель мечтательно созерцал мягкие лучики света, опускавшиеся с фонарей к земле.
– Красиво, правда? – с каким-то наивным удивлением спросил он меня.
– Красиво.
– Я люблю фотографировать такие пейзажи. Жаль, что сейчас с собою фотоаппарата нет. Надо в следующий раз обязательно прихватить его.
С полминуты он помолчал, а после продолжил:
– Когда путешествую, всегда стараюсь запечатлеть красивые штуки.
– Любите поездки?
– Да, путешествия – это классно!
– А это правда, что в России пьют больше, чем в других странах? – решил я развеять известный стереотип.
– Не-е. Я тебе скажу: в Бельгии во время проведения пивного фестиваля тоже надегустироваться могут! Ещё похлеще нашего.
И разговор снова сменился тишиной. Скоро я тихонько запел известную песню:
– Світить незнайома нам зоря…
Негромко напевая мелодию, Константин Владимирович дошёл со мною до магазина. Мне оставалось лишь перейти дорогу – и я буду дома. А ему ещё топать а платформу и на электричке ехать.
– Ладно, пойду в магазин зайду и – на поезд.
– До побачення! [До свидания (укр.)]
– До зустрічі! [До встречи (укр.)]

Мы разошлись. Подходя к дому, я обнаружил, что забыл отдать учителю деньги за урок. Но электричка, мигнув прямоугольниками окон, уже скрылась за перелеском.
Как-то я встретил его на платформе. Мы сели в поезд. Он расспросил меня об учёбе и о жизни в целом. За увлечёнными рассказами по-прежнему промелькивала некая грусть, да и погода грустила в унисон с нами. Дождь вскоре догнал электричку… Константин Владимирович сошёл на две остановки раньше, чем я. К сожалению, у меня не было с собою тех четырёхсот рублей, но в следующий раз нужно непременно вернуть их. Пусть не за физику, но за ту необычайность и ту философию, которые до сих пор мне вспоминаются, как только я прохожу вечером по той маленькой улочке, освещённой невеликим количеством фонарей…

Вспомнил тут одинокого мечтательного человека. А, кстати, пятнадцатого января у него день рождения. Нужно не забыть поздравить.

______
ЭЛИЗА

Мы всегда собирались в каморке и репетировали там перед выходом на сцену. Очередной маленький концерт привёл нас в знакомое место с обшарпанными стенами, горой книг, вперемешку расставленных в стареньком шифоньере, и ветхими колонками с оголёнными проводами. Поставив стулья полукругом, решили начать репетицию.

– Состроили гитары с фортепиано? – спросил кто-то.
– Нет толку. Оно само расстроено.
– Тогда давай по камертону. «Ля» первой октавы.
И вот – инструменты звучат. Где-то сбивается скрипка.
– Ты чего, забыл что ли? – спрашивает Ника Володя.
– Да тут околесица в нотах.
– Выкинь ты эту чушь! На ходу подбери.
– Импровизация – признак мастерства! – поддерживаю я.
– А может, сымпровизируем? – предлагает Элиза.
– Нам за наши выкрутасы наш руководитель головы скоро поотрывает! Каждый раз лажа, извините за выражение! – подмечает Андрей.
– Всё! Сосредоточились и играем.
Мы прогнали пару раз наш номер, а время ещё оставалось.
– Личности, кто для смелости будет? – спросил Володя, доставая из гитарного чехла бутылку водки.
– Ну, это свято дело! – единогласно загомонили Андрей, Ник и Элиза.

В стороне стояли мы с Джулией.
– Почему ты к ним не присоединяешься? – спросила она меня.
– Я не знаю. Думаю, надеюсь, что ещё не время.
– После выступления?
– Хах! Ну коль глядеть недалеко, то можно предположить и такое развитие событий. А ты? Отчего ты не с ними?
– После каждой дискотеки они с пудовой головой наутро. Не натопались, а налопались. Быть может, и экспрессивные творцы, но я к ним явно не отношусь.
И она действительно не с таким упоением отдавалась искусству. Ну, оно, может, даже и лучше.

Программу мы отработали, правда, не без ошибок. Все проколы мы всегда списывали на недостаток времени для подготовки, на плохую аппаратуру, на то, что произведение чужое. Но никогда музыканты не признавались, что они были пьяны и что эти номера для их состояния были чересчур сложны. Никогда…

Мы вернулись в каморку. Володя снова достал бутылку.
– Ну что, докончим? – с энтузиазмом спросил он.
– Теперь уж точно можно!
– Раз, два, три, четыре, пять… – посчитал Андрей. – А где же Джулия?
– Так она, чай, ушла. Она же «зожница», – сказал Ник.
– У «зожников» жизнь скучна! – заявил Володя.
– Отчего же? – возразил я. – Далеко не у всех.
– Ну, про психов я не говорю. А для обычного человека с тёпленьким веселее.
Володя налил всем по половинке пластикового стаканчика водки и поставил их на табурет возле шифоньера.
– Налетайте!
Я несмело поднял стакан, сделал видимость, но почти ничего не выпил. А другие прознали, что в запасе ещё бутылка водки и четверок коньяка. И теперь они веселились от души.
– Сбацай нам что-нибудь задушевное! – попросили меня.
Я достал из кофра баян и пробежался по кнопочкам. И запели мы песню о коне да о России. Атмосферно, колоритно…

Сегодня здесь смешалось всё. Парни «жарили» панк на гитарах, Элиза «бендила» джаз, я что-то монументальное извлекал на фортепиано, а Ник пытался исполнить каприз на скрипке. Но он уже перебрал.
– Ах, как прекрасно скрипит эта скрипка! – саркастично про-кричал Володя.
Все засмеялись. Ник выругался и тоже засмеялся. Он ещё по стаканчику усидел с парнями, и они пошли на улицу покурить, или, как они говорили, «подлечиться».

Элиза подошла ко мне и с тоскою сказала:
– Ты здесь чувствуешь себя совершенно одиноким...
– Разумеется, – ответил я. – Две трети стакана против двух-трёх. У них же целый арсенал в чехле, как обычно?
– Как обычно, – вздохнула Элиза. – Сыграешь ещё что-нибудь?
Я сел за пианино и начал играть одно из своих сочинений. Элиза внимательно слушала меня, изредка делая несколько глотков из бутылки сидра.
– Ты ж мой Шопен… – нежно произнесла она и со спины обняла меня крохотными ручками.
Я под такт сыграл отрывок из Шопена, а после – начало «F;r Elise» Бетховена.
– Нужно непременно выпить за светлое будущее таких талантливых композиторов, как ты!
Она налила два целых стакана сидра, но не позволила мне притронуться к ним.
– Нет, тебе нельзя! – строго сказала она. – Пропьёшь голос, если начнёшь. А у тебя такой красивый голос!
– Зачем же ты тогда, вокалистка, столько выпиваешь?
– Начнёшь – ходу назад больше нет…
Она взяла мою руку и прижалась к ней щекою.
– Эти гуси совсем не умеют играть. Они сущие пьяницы. А одинокие искорки талантов тушатся водопадами их проливающейся водки… Ах, о чём я! Прочитай же мне стихотворение!

– Силуэт дома.
Свет на столе горит –
Мне хорошо знакомо.
Это моё окно
Иль тех, кто всегда не спит,
Когда людям спать дано.

Творят они и дышат
На просторах мысли и чувства.
Рисуют и пишут
Изломы своих идей
Привычным движением шустрым
Руки несчастных людей.

Им уже понятно,
Что судьба их – в провинции сгнить.
Но сердце бьётся внятно,
Особенно по ночам,
Давая бессменно творить
Маленьким хрупким плечам.

Бессмысленно дальше:
Никто не умеет внимать.
Но пытаются, аще
Есть те, кто ещё живой,
Кусочек жизни урвать
В мечтах под ночной звездой.

Наступила минутная тишина.
– Ты ж мой Есенин… – сказала Элиза.
В этот момент дверь каморки открылась: вернулись с улицы парни. Запахло куревом. Они шумно разговаривали, шатались из стороны в сторону. Элиза позвала меня рукою.
– Склифосовский, мне душно, мне тяжко.
Она едва не упала в обморок. Парни спросили:
– Что с ней?
– Нехорошо себя чувствует, – ответил я. – Пойду на такси отправлю её домой.
Я взял её на руки и вышел в коридор. Она плохо понимала, что происходит. Я вызвал такси и постарался привести её в чувство. Судя по всему, она просто слишком много выпила…

Я нёс Элизу к подъехавшей машине.
– Милый! – шептала она. – У тебя такой красивый голос…
Я посадил её в такси.
– Она в порядке? – спросил шофёр.
– Она очень устала, – соврал я и подумал: «А может, и не соврал».
Я сообщил шофёру адрес и отдал сотню рублей.
– Сдачу оставьте себе. Просто довезите девушку домой.

Машина уехала. Я позвонил родным Элизы – через десять минут такси доедет, и они её встретят. Но для них эти десять минут будут тянуться так долго… «Господи! – думал я. – Бедная девочка! Что же с ней станет через десять лет?..» Чуть постояв возле штакетника, я пошёл обратно. В моей памяти эхом отзывалась фраза: «А десять лет пролетят в один миг…»

____
ДЕН

Белый ноябрьский снежок лениво поблёскивал, отливая лимонными или голубыми оттенками бульварных фонарей. Его хруст раздавался в округе, и можно было загодя услышать, что кто-то идёт неподалёку. Ден не спеша шагал рядом со мной. Мы решили немного прогуляться этим осенне-зимним вечером: погода и время вполне располагали к этому. Да и было что обсудить, только разговор пока не завязался. Разговор ведь начинается в двух случаях: когда рядом нет посторонних или когда есть водка. Мы предпочли первый вариант.

Дойдя до середины бульвара, мы заметили, что шагов других людей почти не слышно.
– Ну так как оно? – спросил я невзначай.
– Неплохо. Очень даже. Учусь, творю. Хочешь, покажу новые работы? У меня sketchbook с собой.
– Давай, – охотно согласился я. У Дена были интересные наброски.
– Вот последние… Если тут что-то связано с предыдущими эскизами, то я их открывать буду. Впрочем, ты, наверное, некоторые из них помнишь.

И Ден в подробностях описывал мне каждого персонажа своих рисунков, каждое место, изображённое на них. Здесь были и гибриды реально существующих животных, и вымышленные элементали, и всеразрушающие монстры, и добрые драконы, и люди, и пришельцы. Каждое из существ обитало на своей планете, а сколько их, планет-то! Земля, Пандора, Сирена, Ад, Чалапь, Апири… И звёзды: Солнце, Аражи, Ярило, Тэя… У каждой из планет были свои звёзды, свои спутники. Некоторые из них числились лишь под номерами, потому что были недостаточно исследованы, то есть продуманы, чтобы дать им имена. Меня удивляли разнообразие всего вымышленного мира, его переплетение с реальностью. Помимо описания каждого из существ, Ден рассказывал об эволюции данного вида и порою даже демонстрировал в рисунках её стадии. Для меня такое творчество было совершенно непривычно, а потому мне казалось, что я бы непременно запутался в названиях и связях между объектами, если бы начал придумывать что-то подобное.

– Вот, в общем, всё пока. Надо доработать некоторые эскизы, – сказал Ден через некоторое время. – А ты как?
– Потихоньку-полегоньку что-нибудь сочиняю. Правда, почти не рисую: как-то ни времени, ни желания великого не находится. А вот в литературно-музыкальном плане дела обстоят получше, хотя и преобладают грустные мотивы.
 – Ну, у меня тоже не всё весело! Это вполне нормально. В связи с последними событиями я заинтересовался антивоенной тематикой. Поэтому-то в моих эскизах нет военных.
– Военные, как по мне, вообще люди немного странные. А самая необычная вещь – это миротворческая армия. Ты только послушай, как звучит! Миротворческая армия! Прямо ласкает слух.
Ден рассмеялся.
– Пацифизм в ярчайшем проявлении. А у меня один друг отправился в армию, и там из-за психических нарушений оказался в больнице.
– Ден, вот это точно нормальная реакция. Жаль, что это так сложно осознать. Хотя народ потихоньку начинает понимать, но это такая малая часть, что никто её и не замечает.

Мы остановились на светофоре и подождали зелёного сигнала.

– Лучше лирические темы раскрывать. Хотя, здесь тоже немало переживаний. Вот на этих двух рисунках, – Ден показал разворот блокнота, – я изображал себя и свою подругу в качестве хозяев драконов. У нас с ней нелёгкие взаимоотношения, но, может быть, всё станет хорошо?.. – Он на миг задумался. – Мы с ней немного разные по национальностям, но это вовсе не мешает нам хорошо общаться и похоже смотреть на мир.
– А в чём тогда причина разногласий?
– Разногласия не между нами, а между нами и нашими родственниками.
– Так ты ей хоть говорил о своём отношении к ней?
– Как-то не решался. Я волнуюсь.
– Да полно тебе! – я несильно по-дружески толкнул Дена кулаком. – Вот скажи ей, а там уже видно всё будет.
– Мне, правда, кажется, что мы с ней понимаем наши эмоции и знаем об отношении. Но вот из родственников, кто знает о нашем общении, одни твердят, что культуры разные, другие же всё сваливают на творческую составляющую. Её родители, к примеру, считают, что если человек увлечён искусством, то он несомненно имеет вредные привычки, как курение, пьянство, зависимость от веществ, или попросту ведёт нехороший, нездоровый образ жизни.
– Это обратная сторона творческой жизни многих людей. На самом деле, те, кто «бухает», курит и принимает вещества ради создания новых шедевров, – идиоты. Лично я полагаю, что всё начинается с воды. По крайней мере, все свои композиции и стихотворения я сочинял без алкоголя. А беда в том, что люди волнуются. Один рок-певец говорил, что необходимо принять немного коньяка перед выступлением, чтобы голос не дрожал. После же я смотрел в Интернете видео, где этот музыкант был прилично пьян. Некрасиво, конечно… И вот: музыканты, как мне хорошо известно, все почти то курить бегают, то выпивают перед выходом на сцену; танцоры также и актёры. Не лучше дела с художниками. Ты, вероятно, помнишь, что я рассказывал о бывших одногруппниках после похода на природу? Они готовы были, что называется, в стельку. Даже анекдот сочинил: художник всегда берёт с собой палитру и пол-литру. А ведь молодые ещё, и со временем всё усугубляется. Ещё опаснее, если на таблетки переходишь. У нас, людей искусства, такая штука была: коль волнуешься, рассоси! именно рассоси без воды таблетку пирамидона или другого подобного анальгетика. Сразу как окумаренный, ничего не болит и не беспокоит, нервная система в порядке. Однако только пока… У некоторых людей неудовлетворённость жизнью или отсутствие работы такой эффект производят. А вкупе всё превращает их в пропащих гениев.
– Грустно это всё, да и поддержать некому. Два года назад, когда я оказался в новом коллективе, я стал «социальным изгоем». Никто не принимал, считали ненормальным. Спустя несколько месяцев стали появляться и суицидальные мысли. Мне снился сон, где я стоял на краю бездонной пропасти. Шаг вперёд – сгину в небытии. Страшно. А позади меня парк аттракционов. Я решаюсь туда пойти, разворачиваюсь и спешно шагаю. Я вижу, что там царит весёлая атмосфера, что там много народа. Но стоит мне только зайти туда, как всё моментально меняется. На каруселях больше никто не катается, они застыли, поржавели. Киоски с мороженым, с леденцами и игрушками закрылись и выглядят заброшенными. А посетители… Они никуда не делись, они по-прежнему гуляют по луна-парку. Они проходят мимо меня и пялятся. Сначала презрительно, после озлобленно. В какой-то миг я понимаю, что они вот-вот накинутся на меня и раздерут в клочья. И тогда я терял себя.
– Кошмары… – понимающе произнёс я.
– Как ты думаешь, отчего нас считают негодяями? – эмоционально спросил Ден.
– Не знаю. Это редкий случай, когда я скажу, что так сложилось.
Мы уже ушли с бульвара и гуляли по широкому проспекту. Поначалу в одну сторону, затем в другую.
– Остаётся лишь надеяться на лучшее. Быть может, в нежных, но крепких девичьих руках и найдём то пристанище, тот покой, которого недостаёт за сценой. А подруге ты всё-таки скажи!
– Ну, не уверен, трушу в этом деле. А вдруг она откажет?
– «Пусть живу я и не знаю, любишь или нет. Это лучше, чем, признавшись, слышать «нет» в ответ», – пропел я. – Всё равно попробуй. Там уж наверняка будешь знать. И ещё помни, что иногда люди друг другу много говорят о любви, а любят мало; а иногда напротив: всего лишь намекнули, но на всю жизнь. Так что намекни хотя бы.
– Ладно, постараюсь.

И мы пошли по домам. Хруст снега под ногами смолк: его заглушили автомобили. А с неба медленно, но мерно начали падать пушистые осенние снежинки.

_____
МАРИ
(разговор за кулисами)

«Это было вчера», – написал я сегодня. Вчера, ранним утром, весь ученический актив школы собирался у служебного входа драматического театра. Готовилась торжественная церемония чествования участников конкурсов и соревнований, с творческими номерами.

Я приехал в театр, через служебный вход зашёл внутрь, поднялся на сцену, за кулисы, и, разложив вещи, принялся ждать очереди репетиции нашего ансамблевого номера.

– Привет, Дань! – раздался ошуюю мягкий девичий голосок. Это была Маша, или Мари, как мы её звали. Она – прирождённая актриса и танцовщица, одна из самых активных участниц всех подобных сегодняшней «тусовок». Мари словно росла в театре – настолько велико было её единение с искусством.
– Привет, – ответил я. – Что ты грустная такая?
– Да нет, я не грустная, просто не выспалась сегодня, – ответила она с улыбкою, хотя на лице её вырисовывались явные признаки утомлённости – эти искренне печальные глаза!
– Да уж, тут, отнюдь, не выспишься, – усмехнулся я. – Сегодня тоже в четвёртом часу лёг, а в восемь – уже на репетицию.

Репетиция, кстати, прошла удачно, разве что только не очень я горел желанием играть на баяне патриотическую весёлую песню. Хотелось лирики…
Отгремели фанфары начала церемонии, развешены списки с порядком исполнения творческих номеров: наш девятый. Зал полон, и за кулисами немало народу. Выступающие волнуются, ходят туда-сюда, друг с другом разговаривают. Я стою, прислонившись к холодной стене, и тихонько прокручиваю в уме любимые песни.

– Дань! Дань! А ты не боишься выходить на сцену? – спрашивает Мари.
– Ну, как… Все волнуются, и я – тоже. Холодно тут как-то, а, может, именно из-за волнения дрожь и пробирает. Некоторые сейчас бы «поддали», как это называется, согрелись бы.
– Никогда не понимала, что приятного люди в этом находят.
– Не знаю, что в этом приятного, но смелости придаёт. Пятьдесят грамм перед выходом на сцену, чтобы голос не дрожал. Но это я сейчас так говорю, а на самом деле ни капли алкоголя не пробовал с октября прошлого года.
– Просто меня с одного бокала шампанского на Новый год сразу же в сон клонит. Я бы если и согласилась, то выпить фужер в Париже, где-нибудь около Эйфелевой башни.
– Хм, в Париже – это круто, конечно. Особенно с круассанами. И вечером. На берегу Сены, около «Эльфовой» башни. Там и не заснёшь!
– Ну, некоторые просто дальше выпивают и, видимо, минуют эту фазу, а я – нет.
– Есть и те, кто до победного «клюкать» будет! Наверное, некоторые люди, смотря на меня, так же и обо мне думают. А что?! Похож на алкоголика, курильщика, наркомана; творческая личность, в конце концов, – музыкант. По правде, я вовсе не поддерживаю такой «творческий», – с сарказмом заметил я, – образ жизни. Кого-то это, может, и успокаивает, а я предпочитаю играть на фортепиано, сочинять музыку. Бывает, музыкальные портреты пишу, даже твой пробовал. Сыграю как-нибудь.

Очи Мари загорелись.

– Я однажды, – начала она воодушевлённо рассказывать, – домой пришла, а меня жажда в тот жаркий день прямо-таки мучила; открыла холодильник, а там бутылка из-под воды стоит. Я её открываю – лимончиком пахнет.
Мне уже стало забавно слушать, я догадывался о продолжении.
– Я несколько глотков делаю, а это не вода, оказывается!
– Самогонка, что ли?!
– Нет! Водка! Но я тогда вообще сначала подумала, что это уксус какой-нибудь – всё внутри жечь стало, еле выдохнуть можно! Я побежала отцу звонить, спрашивать, что это было; он мне и сказал, что бояться нечего, это просто водка. Да…
– А я бы, наверное, просто отдышался, пошёл и лёг на диван. Неважно, уксус ли, водка ли. Выживу – значит, выживу, не выживу – значит, быть тому.
– Такое отношение у тебя к жизни, к себе? – испуганно спросила Мари.
– Ну а что я? Обычный человек.
– Но ведь тебе так музыка близка, ты столько инструментов освоил – у тебя же талант! Я вообще не понимаю, как ты от дальнейшего профессионального развития по призванию своему ушёл совершенно в другую сферу.
– В иностранные языки, – тихонько добавил я.
– Вот, в иностранные языки! Что может быть общего между тем, чтобы чувствовать искусство, отдаваться всецело творчеству, и изучением иностранных языков?!

Мари затронула очень волнующую меня тему, ведь музыка – может быть, и вправду моё призвание. Ну, люди искусства, я и Мари, как-никак, понимаем друг друга. Я задумался.

– Не знаю. Не столь много общего, просто так выходит. Нравятся мне французский язык, украинский, и я рад их изучать, но всё остальное – скучная болтология.
– Но почему ты не можешь пойти туда, куда хочешь?
– Очевидно, во-первых, потому что сам не знаю наверняка, куда хочу; а во-вторых, родные хотят, чтобы была нормальная профессия.
– Так, а чем творческая профессия ненормальна?
– Ну, отчего же? Нормальна, конечно, но не у всех. Много таких актёров и художников в подворотнях сидят, горланят, деградируют. Родные, естественно, не хотят видеть нас на месте этих дебоширов-пьяниц, да я и сам не хочу.
– Я вот, несмотря на недовольство родных, всё рано иду туда, куда всегда мечтала.
– А я, наверное, не хочу никого расстраивать и ответственность чувствую. Другое дело, никогда чтоб не останавливаться, всегда творить, а то талант загубишь.

Маша взяла меня за руки.

– Не бросай музыку, Дань, у тебя подлинные способности. Не губи их, я тебя прошу!
– Не погублю, обещаю…

Ещё пару минут мы сидели на полу за кулисами, возле противопожарного резервуара с
речным песком, горстками зачерпывали его и перебирали в руках, стараясь успокоиться. А после я взял гитару и под тихий аккомпанемент стал приглушённым голосом напевать «Чёрного ворона». Было тоскливо.

– Дань, за творческие достижения награждают, иди, – позвала меня Мари.

Я вышел на сцену, а в голове моей всё крутился недавний разговор.
Осталось позади награждение, отыграли мы ансамблем свой номер, я спустился в зал, чтобы воочию со стороны посмотреть на выступающих. Ведь, одно дело, когда сам перед зрителями на сцене, когда унимаешь волнение за кулисами, когда организовываешь эти номера, находишься среди тех творческих ребят; а совсем другое – когда смотришь на всё, как зритель.

Я сидел в партере на предпоследнем ряду и наблюдал за исполнением песен, танцев. Восхитительно, захватывающе! Какие же талантливые эти молодые артисты! А ведь все они впоследствии будут работать клерками в офисах или «гнить» в провинции; они так и не откроют вдохновение Города Любви. Ну, или почти все.
Печально, не правда ли?..

______
КИРИУ

Того парня звали Кириллом, и он всегда здоровался за руку, прижимая рукопожатие ещё и левой рукой. У него была спокойная походка, немного вразвалочку, и спину он держал прямо, каким бы удручённым ни был. Наверное, верно будет описать Кирилла как «крепкого русского малого». А мы его отчего-то прозвали Кириу, на японский манер.

Мы возвращались с ним к трамвайной остановке. Стоял тёплый сентябрьский день, и солнце наполняло дворики, как апельсиновый сок наполняет стакан. По ветру собирались тучи. Небось, снова пройдёт ливень.

– Помнишь, какой ливень был намедни? – озадачил я Кириу. – На днях, в смысле. Я гулял с подругой – прятаться дома пришлось. До нитки промокли, волосы феном сушили.
– У меня друг на мотоцикле тогда разбился. – Кириу немного перенастроился и сказал: – Понял, как лихач помер?
– Как уж он так?
– Решил погонять на заднем колесе и на кольцевом движении не справился с управлением.
– Жаль…

Кириу загрустил. Что отличало Кириу – его искренность. Он всегда грустил безо всякого жеманства.
Мы зашли в магазин: Кириу нашёл сотенную купюру, которую кто-то обронил возле лавочки, и теперь полагалось прокутить эти деньги.

– Как с подругой? – спросил он.
– Нормально, всё путём! А ты с кем сейчас?
– Ни с кем. Хочется с девушкою познакомиться, у которой руки в татуировках и волосы яркого цвета.
– Серьёзно?! Нравятся такие девушки?
– Шучу, конечно, – Кириу улыбнулся. – Такая только в любовницы годится. А жену бы я хотел такую, как Маша.
«Интересно, это та Маша, что на год младше. Или другая?» – подумал я.
– И отчего же ты не с Машей?
– Не могу бросить Её, – он выделил последнее слово.
– Расскажешь?
– Тут немного рассказывать. Мы с ней долго встречались, а после расстались. Но я до сих пор думаю о ней. И не могу знаться с другими.
– Сделаешь всё, чтобы её вернуть?
– По-любому. Главное – не унывать!

Он всё улыбался, смеялся и шутил. Он не унывал.
Мы подошли к трамвайной остановке, а трамвай там уже стоял. Кириу побежал к нему, но тот закрыл двери прямо перед его носом и уехал прочь. Мы с Кириу подождали ещё до следующего рейса, поговорили о разном. А после отправились по домам.

Теперь прошло уже три года. Кириу всё так же весел, но одинок. Много вспоминается эпизодов, когда дурачился он с друзьями, и мы снимали эти эпизоды на видео. На память. Да, всегда Кириу с кем-нибудь околачивался, наедине-то почти и не ходил. Но друг всем – ничейный друг. Такой вот Кириу.

Его возлюбленная не вернулась. И он теперь увлекается спортивной стрельбой, футболом, посещением кинотеатров с пацанами и всякими популярными вещами. А трамваи-то людей не ждут.

Одинокие человеки. Нет, не люди, а именно человеки, потому что они не отождествляются с обществом. И все они одинокие. Потому что живут, потому что думают, чувствуют и понимают. Несчастная у них судьба? Отчего же? Их образ ведь так популярен, хотя и не всегда его можно заметить. Они часто становятся кумирами для кого-то, кто любит копировать, а не созидать. А людей-то много таких, которые хотят быть такими, как те одинокие человеки. Такими же одинокими, или, как модно теперь говорить, индивидуальными.