По страницам прошлого...

Мой  ангел светлый...

О дружбе мужской, о службе морской
и о тебе, ангел светлый ты мой!

 * * *
Над Рассей февраль распластался.
Снегом лепит – не видно и зги.
- Приезжай,- мне звонят, - что зазнался!
Аль не хочешь нас старых почтить?
- Ха,- сказал я себе,- почему бы
не слетать в эту древнюю Русь,
где средь снега чернеются срубы
дальних родственников -
милых бабусь.

Прилетаю…
Морозец за двадцать.
Тут ждут кони, розвальни, тулуп
и возница –
приятель мой давний,
под хмельком и немножечко груб...

Обложил, как положено, матом
и так тискал,
что выдавил стон.
Прослезившись, назвал меня братом
и в стакан мне
налил самогон...

А в деревне расспросы, да ахи...
Взяли плотно все в родственный круг.
- Не женился? Пора...
- Ищу сватью...Да невесты от нас -
всё на юг...
Ну, а мы –
всё на север, всё в море.
А на суше - морозы, пурга,
океан там суров, непокорен –
так что незачем девок ругать...

Вдруг...
вошла и, сияя в стесненьи,
взглядом серо-зеленых таёжных
глаз в предлинных ресниц обрамленьи
и с улыбкой смущенно-тревожной.

На румянец щеки
нежно - легкий
упал пепельный локон тяжелый,
над глазами испуганной белки,
вразлет брови,
как бархатом черным.
Я ж поднялся неловко ужасно
и застыл на своём полпути...

Улыбаясь, изба одногласно
пригласила то диво пройти.

Кто такая?!...
Но... вдруг осенило,
будто молния темень прожгла...
Я сказал, запинаясь:
- Ирина, ты, как вижу,
совсем подросла...
Я, ведь, помню:
меня провожали
в день осенний деревнею всей,
за околицей молча стояла
ты средь стада колхозных гусей.
 
Рассмеялась серебряным смехом
и плечом повела –
мол, а что?
Полушубок сняла.
И как эхо:
- Подросла...- дружный гул за столом.
Подошла и:
- С приездом,- сказал мне
губ коралловых милый изгиб,-
а Вас...
тут ваши...
все уж заждались...

И я понял, что всё...
Я погиб...

Засиделся в хмельных разговорах
деревенский рассейский наш люд...
Взял гитару...
Утихли вдруг споры
над меню неизысканных блюд.

Над столом,
свежим хлебом пропахшим,
над ладонью,
прижатой к щеке
загрустили о жизни пропащей,
о замерзшем в степи ямщике.

На неё я смотрел,
но, смущаясь,
на меня не казала и глаз.

Поднялась,  засобиралась...
- Проводить Вы позволите Вас?

За рукав, оттянувши в сторонку,
мой приятель, свой ус теребя:
- Ты... не вздумай обидеть девчонку...
Ведь она всё ждала лишь тебя...
- Да, ты что!
- Я узнал только летом...

Протрезвев,
ему, глядя в глаза:
- Ты ж чего мне, придурок, об этом
ничего, никогда не писал?!
- Да, ведь, так оно, брат, получилось...
Я на флот повалил за тобой,
а она в корабельном училась
и закончила прошлой зимой...
- А потом?
- Ну,... как-то встретил её,
но... всё понял я...
с выводом верным,
как увидел твоё лейтенантское фото
там, в дипломе её инженерном...
- Что ты мелешь?
С какого резона
я бы фото девчонке послал?
- А оно-то пропало с альбома
твоей тётки лет восемь назад...
- Не робей!
Я найду тебе сватью...
прямо завтра, чуть свет...
спозаранку...

Вот и всё...
Ты прости – не могу быть на свадьбе
Друг, прощай!
Ухожу я в загранку...
 
Телеграмма (отметить чтоб праздник):
"Друзьям и кому я знаком.
Все в Сибирь прилетайте командой.
Двадцать третьего свадьба.
Старпом".

... И отгремел салют шампанским...

Метель след санный замела -   
умчал тебя немедля в сказку,   
любовь, где жадная ждала...

Ах, сколько ж сказка эта  длится?   
Все дни, и ночи?
Час, мгновенья? 
Я не могу тебя напиться -               
всё пью  и пью я,
в дым хмелея.

Дрожат прикрытые ресницы,
под ними будто ночи тени...
Я всё боюсь,
что это снится:
всё в эти дни,
часы,
мгновенья.

А ты исполнена истомой,
восторгом ласки,
тонкой болью...
Здесь простынь, скомкавшись нескромно,
окрашена  твоей любовью.

И мы забыли всё с тобою,
наполнив жизнь любовью жаркой,
что заслонила всё собою...
Постой...
сегодня же восьмое марта...

и через годы... годы..

Ах, сколько лет и сколько зим,
и сколько вьюг здесь пролетело,
и мы задумчиво глядим,
как-будто чуточку несмело...

Вот здесь когда-то молодым
я целовал средь вьюги зимней -
теперь не вАлит  с печи дым,
а в окнах спит колючий иней.

А помнишь тот счастливый год,
где ты невеста в белом платье?
Теперь никто здесь не живет,
и не скрипят в избе полати...

Давай прогреем  хлад избы,
в печи остылой жизнь раздуем.
Тебя, сокровище судьбы,
я, как и прежде, зацелую...

И до утра одни в деревне,
где нет дорог и всё в снегу,
мы все ж любовью жизнь отметим,
утонем в ней,
как в ту весну...