Апсара

 Шакалу хотелось блеснуть. Небрежно, как светскому денди, привыкшему к роскоши, и не по-купечески, с разящим китчем и отчаянием вульгарным размахом, а с тихим изысканным вкусом, развить который можно только имея позади хотя бы два-три поколения чистокровных холеных предков. Но матушка его была безродной бродяжкой, отца он не знал совсем, да и грамотности выучился сам, подвизаясь ночным сторожем в городской библиотеке. Ах бедность, бедность....

Так остро выпирать и раздражать она начала его всего пару месяцев назад, когда февральским ветренным днем он встретил продрогшую козу, юную и в силу возраста совсем не боящуюся жизни, вот даже с ним без страха пошла пить чай в его хибарку, а он всего-то процитировал Канта..

Макая сушки в кипяток, он украдкой любовался ее великолепными белыми зубами, маленькими точеными рожками, шелковистой шерсткой и золотистыми глазами, осторожно расспрашивая, как же родители ее отпустили одну. Разведав, что семья ее совсем в другом городе, что она, не послушав их уговоры, приехала поступать в местный университет, шакал неожиданно для себя соврал, что сам он-де там еще недавно преподавал, был доцентом по философии.

- Вот здорово! - обрадовалась козочка, - может быть, Вы поможете мне поступить?

- Что ж, все зависит от Вашей базы. И, конечно, усердия.

И ошалев, он принялся сыпать сохранившимися в его памяти обрывками Гегеля, Платона, Лао-цзы и будды Шакьямуни , что жизнь есть страдание, но выход из этого есть.

Коза смотрела на него восторженно-сияющими глазами.

Неведомое доселе чувство собственной значимости, какой-то внутренней глубины неожиданно открылось шакалу, он и не догадывался никогда, что может быть так красноречив. Жизнь его предстала вдруг не чередой серых будней, бедных на события и пресных на вкус, а заиграла нежнейшими оттенками смысла, исполнилась забытыми запахами, ожившими мечтами и явственными перспективами: все еще может быть! Все было не случайно, он просто копил силы и опыт, что скудость бытия — непременное условие для взращивания в себе подлинной мудрости, и росток ее вот-вот проклюнется из бедной терпеливой почвы его сознания... А коза — это вестник, посланный судьбой для его пробуждения, и вовсе не пища, как казалось ему поначалу: « И как мне такое могло прийти на ум, сущая уголовщина... Она — божество, шакти, апсара, я заслужил эту встречу долгим беспросветным трудом.»

Совсем без уговоров она согласилась у него переночевать, и вот тут впервые к шакалу подкрался стыд за его бедность. Пара стеллажей с книгами, ветхая тахта, годами не стиранная шторка на окне — все это могло бы сойти за спартанский аскетизм, но...шакал любил красоту, и масса найденных и купленных дешевеньких безделушек на полочках, раковин и коряг, пара простеньких постеров на стенах явно свидетельствовали о попытках хозяина украсить свое жилье.

Но обошлось, козе все страшно понравилось, особенно коряги, она смогла разглядеть в них его нереализовавшуюся творческую натуру.

Постелив ей чудом нашедшийся чистый комплект белья, сам шакал пристроился на узенькой кушетке на кухне, но долго не мог уснуть, вслушиваясь в легкие и непривычные звуки кого-то иного в его дому, размышляя о столь неожиданном и ярком событии в своей судьбе, и что из этого может быть, как теперь переменится его жизнь, и к добру ли все это...

Проснулся он непривычно рано и сразу потрусил в ближайший магазин, чтобы купить свежих булочек, масла, молока и сыра своей чудесной гостье на завтрак. Удивив самого себя расточительностью, прихватил еще пару йогуртов и пирожных, наполнив свой маленький холостяцкий холодильник атрибутами жизни и благополучия.

Мир дышал новизной, и шакал тщательно перемыл все ложки и чашки со следами старых заварок, зная за собой некоторую небрежность.

Страшно хотелось курить, но и тут, вместо того, чтобы просто открыть форточку, он вышел на лестничную площадку, вспомнив, что многие с трудом переносят запах табачного дыма.

Завтрак козе понравился, со здоровым аппетитом молодого организма она уписывала булочки с сыром, запивая ароматным капучино, съела йогурт и по-детски обрадовалась пирожному, нисколько не боясь набрать лишний вес.

Днем шакал показывал ей город, пообедали в маленьком кафе, она рассказывала о своем детстве и мечтах, а он, стараясь быть сдержанным и немногословным, о своей диссертации по дзен-буддизму.

Вечером вместо легкого детективчика, чтобы не пасть в глазах апсары, пришлось сосредоточенно читать давно завалившийся за диван трактат о самосовершенствовании.

" Когда не видишь, что твой ум и есть Будда, оскверняешь нирвану. Когда понял, что сансара и нирвана - это всего лишь веденье и неведенье, в этот миг меж ними не станет различий. Ошибочно искать их вне своего ума."

Приятно было думать, что он и есть Будда. Что все эти убогие декорации и незаметно подкрадывающаяся старость ( вон уже и первые проплешины...) - просто свободная игра его ума.

Обрывки воспоминаний и страницы случайных книг день за днем оживали в его памяти, представляясь пазлами, которые совсем не сложно собрать, и как странно, что он не догадался об этом раньше.

- Знаешь, кто дал самое короткое и точное определение любви? - было непостижимо, как это всплыло через столько лет из книги, которую он лишь открыл пару раз и счел занудно - нечитабельной, - Платон. Любовь - это совершенное признание. Понимаешь, как много смыслов в этих двух словах? Это и совершенное узнавание, и признание совершенства, и абсолютное открытие своего сердца...Это же как конец проклятия, пробуждение в Раю, из которого нас никто и не изгонял! Ты видишь, что мы в Раю?

- Вижу, - вторила она, и вправду веря ему в этот миг.

Теплый свет оранжевого абажура нежно касался вещей, смягчал черты лица, делая мир уютным и знакомым, к тому же коза была немного близорука.

- Мы столько столетий боялись быть неузнанными, мучились от одиночества и потерянности, стыдясь своей наготы...А ведь в Рай вернуться мы можем лишь нагими, как создал нас Бог!

- Нагими... - лихорадочно шептала она.

- Ты понимаешь, что то, чего мы веками алкали, ненасытно пожирая друг друга, была не любовь, а каннибализм...

- Каннибализм, - шептала она.

- Страсть - это неутолимый голод, извечная дукха, проклятие, на которое обрек нас Господь ради эксперимента. Он ввел нас в искушение и наслал морок, превратив в хищников и овец, едоков и пищу, и покатывается со смеху, как мы без конца поедаем сами себя, не ведая сытости... Мы прячемся от стыда с глаз его, а он с трудом напускает суровый вид, украдкой прыская в бороду: " Где вы там, покажитесь! А зачем присобачили фиговые листы?!" Или еще хуже: " Где брат твой Авель?"

И в силах ли я сам проснуться от этого морока и увидеть, что тысячи лет сплю под той же яблоней, силясь во сне поцеловать или укусить свой собственный...Ева, что ты делаешь? - она не дала ему договорить, впившись губами и зубами прямо в рот, перехватив последнее слово, до боли и крови целуя и кусая его в помрачении страсти.

- Ева, остановись!! Это морок!!! Это его злые шутки, он не хочет, чтобы мы проснулись в Раю, он полюбил драмы и триллеры, разве ты не вспомнила, что ты - это я!!? Я - это ты!!! Что ты делаешь, ты кусаешь себя! Меня!!! Ааа..ай, как больно! Аааааааааа.......
     4 января 2017