Тётки

Сегодня суббота, жаркий день в начале августа. Я вырвалась на рынок и предвкушаю, как отдохну от детей, нахожусь вдоволь мимо платьев и рубашек, наконец-то куплю нитки и бисер всех необходимых цветов, а главное – выберу для детей хорошую рыбу.

Вхожу в трамвай. Сидячих мест, понятное дело, нет. Да и будь они – я бы не села. Долго ехать сидя мне все равно бы не пришлось. Я становлюсь за кабиной трамвая – хоть и стоя, но здесь очень удобно. Забившись в самый уголок, я никому не мешаю. Из окошка дует не очень освежающий ветерок.

Трамвай наполняется с каждой остановкой. Входят, конечно, разные люди, но в основном – тетки. Понятие собирательное, но очень емкое.

Одеваются они сейчас, жарким летом, непритязательно. Как правило, это трикотажный сарафан с открытыми плечами или новенький халат на молнии. Расцветка пестренькая и мелкая, не привлекающая внимания. Тетки не хотят привлекать внимание. Чтоб было «как у всех», «не маркое» и «по возрасту». Увидев чуть позже, уже на рынке, тетку в ярко-салатном сарафане, я порадовалась за нее. Вполне возможно, ей понадобилось много смелости для такой покупки. Может быть, для нее это даже большой шаг вперед, успешные уговоры детей-внуков, подарок или блестяще проведенная сделка продавца.

Прическа теток, чаще всего, ограничивается короткой стрижкой. Так удобно: минимум ухода и переживаний об укладке. Широко распространено, впрочем, окрашивание волос. Появляющуюся седину многие тетки пытаются скрывать. Красятся дома, сами – а чего там? К отрастающим корням относятся пренебрежительно. Стыдясь потратить на себя деньги, купив лишнюю пачку краски, приурочивают окрашивание к определенным датам. Восьмое марта, день рождения, новый год – «решила к празднику освежиться». Но встречаются и седые.

Конечно, у каждой тетки есть большая сумка. Ведь все они едут на рынок, или с одного (местного, маленького) на другой (большой, куда еду и я). Вошедшие на остановке у маленького рынка тыкают окружающих засохшими стеблями укропа и хрена. Большие душистые пучки делают воздух в трамвае еще более жарким. Кажется, вместе с ними в трамвай входят и огурцы, отдыхающие в ванне прохладной воды, и пузатые стеклянные банки, вспотевшие от кипятка и рассола. Мне радостно видеть эту консервационную зелень. Это значит, есть будущее, есть надежда дожить до зимы, есть большая семья, есть силы все это консервировать.
- Извините, я вас, наверно, поколола этими колючками?
- Ничего, у меня вон у самой.

Дело понятное, все закрывают, сезон. Я вспоминаю, как я маленькой крутилась на кухне в день закрывания огурцов, и как меня гнали, чтобы не обожглась. Папе довелось побывать в ожоговом отделении, где он насмотрелся на орущих детей всякого возраста. После этого маме и бабушке были даны весьма простые и строгие инструкции. Вспоминаю, как было много огурцов, какие они были зеленые, веселые и дружные. И как я опускала руки в прохладную воду к ним в ванну, и сдирала ногтями черные маленькие колючки на огурцах (это разрешалось).

К августу тетки уже загоревшие. В большинстве случаев, не на морях, а на «участке», «огороде», «земле». Потемневшие от загара руки кажутся еще более натруженными. А они и так трудовые. Тетки работают, вкалывают на совесть и часто на тяжелой работе, до пенсии и после нее. После работы у каждой тетки начинается домашняя вахта, не легче. Думается, они уже давно не замечают тяжести своей жизни. Втянулись. Как все. Нужно же – семья, дети.

У теток есть дети. Один или два. И штук десять абортов. Потому что «раньше все делали», «раньше не относились к этому так, как сейчас». Потому что жили в коммуналке/общежитии/съемной квартире. Потому что контрацептивов не было. А презервативы были настолько ужасными, что муж отказывался иметь с ними дело. Я почему-то никак не могу отвязаться от мысли, что они, вот почти каждая из них, делали это. И не жалели тогда, и сейчас не горюют. Может быть, где-то в глубине души в какие-то особые моменты они раскаиваются. Но мне они об этом уж точно не расскажут. Я знаю, осуждение – это грех. Но если позволить себе задуматься чуть дольше обычного, мне становится очень противно. Просто-таки мерзко. Мне думается, что они потянули бы и пятерых, и десятерых. А не захотели.

Имеющиеся дети выросли. Если все благополучно, можно и рассказать знакомым. «А я-то сына женила». «А наша-то малая уже ходит. А недавно ко мне приезжали, так все из шкафа вывернула, достала мой платок, синий – ты знаешь – и говорит: ка-са-та». Если неблагополучно, тетка тоже нет-нет, да и расскажет. Особенно близким или друзьям после рюмочки. «Ой, я не знаю, женится он вообще или нет». «А муж пришел, и спать улегся. Захожу в спальню, перегарище, а лицо у него такое красное. А я думаю, а вдруг у него сейчас инфаркт или инсульт случится. Что я тогда делать буду?»

Впрочем, что делать – тетка знает. Она уже досматривала родителей, или свекровь со свекром, или старших братьев-сестер. Весь тяжкий и неблагодарный труд бесплатной сиделки ей знаком. Она не морщится, вынося судно или застирывая простыни после рвоты. Она искренне жалеет полуобезумевшее старшее поколение, матерящее ее за не так поданную ложку. Потом строго исполняет все положенное на 3, 9 и 40 дней.

Трамвай подъезжает к рынку. Все пассажиры готовы выплеснуться в жаркое море летних овощей, холодного кваса, длинных пластиковых плинтусов и рулонов обоев… Я выхожу, и слышу, как за моей спиной тётка говорит своей знакомой: «Ну, с Богом!»