Никколо Паганини в трехчетвертном повороте

   «  С замирающим сердцем я приоткрыл дверь, и вступил в священную обитель моего кумира.
Сердце во мне так и прыгало: ещё немного, и я увижу Его, знаменитого, волшебного, дьявольского скрипача!
   Вдруг тихие звуки музыки  донеслись до меня. Негромкий мужской голос, сорванный, больной, но не лишённый приятности, выводил красивую мелодию без слов. Аккомпанируя ему, скромно бренчала гитара. Певец не был профессионалом, нет – пел для своего удовольствия
   - Я, замирая теперь от любопытства, нагнулся к замочной скважине. Краска залила мои щёки – такого я не ожидал увидеть.
   Кумир всей Европы, неподражаемый, блистательный Николо Паганини сидел с гитарой посреди роскошной, но неряшливой комнаты. Вытянув длинную худую шею, и прикрыв огромные агатовые глаза – он пел. Он был так погружён в своё пение, что, казалось, сейчас находился где-то далеко.
   Я пожирал его глазами из своего укрытия. Это занятие казалось мне очень странным, но приглядевшись, я понял. Понял, что на самом деле Паганини не ангел, не дьявол – а человек! Я увидел его другим, я по-другому услышал его музыку. В этой  «песне без слов» не было затейливых кунштюков, были одни простые, задушевные чувства.
   Мне стало стыдно. Я нагло ворвался гению в душу, нарушил его одиночество, подло подглядывал!
   Я осторожно развернулся и, понурившись, пошёл по длинному коридору между номерами гостинцы.
Тихий голос Паганини скоро перестал до меня доноситься, но, возможно, он ещё пел, с нежностью вспоминая свою родную Италию».

   Это отрывок из ненаписанной биографии Никколо Паганини. От этого грандиозного, как можно судить по отрывку,  замысла – осталась только повесть «Ночные каприччио» (достоинств весьма средних).
   Почему я спасовала перед этой идеей, понятно. О Паганини написано столько книг  – как художественных, так и монографий (чего стоят произведения таких авторов как Виноградов, Ямпольский и Тибальди-Кьеза), так что свою лепту вносить  просто стыдно. Но я ставила своей целью создать художественное произведение, которому можно верить.  Хотелось создать нечто среднее между романом Виноградова и книгой Тибальди-Кьеза. Разумеется, для этого нужно собрать огромное количество материала, обладать талантом романиста (а не писаки маленьких повестей). И самое главное – в процессе писания надо было отбросить стеснение и забыть о таких солидных авторах как Джералдайн де Курси, Джон Сагден, Артуро Кодиньола и многих других. Но я по мягкости и безвольности характера не могла этого сделать,
хотя у меня были все необходимые материалы, меня хватило только на «Ночные каприччио», где описана история любви Никколо Паганини и его прекрасной дамы синьоры Диде. От эпохального романа остался только план. Вот он:
«Маленький сумасшедший менуэт? Музыка безумная от  любви…
 Служба у Элизы Бачокки. Дворец Питти. Музыкальная зала.  Сад Элизы в Лукке  (М. Тибальди)
«Любовный дуэт» и соната «Наполеон». Ни уму, ни сердцу. Мундир капитана гвардии.
   «Она была очень худая, плоская, с прямыми волосами, холодными глазами и большим ртом».
   Женское литературное общество. Непостижимый ум Элизы. «Она была некрасива, но умна и интересна». (Джон Сагден)
   Полина Боргезе. «Королева  безделушек». Плоские уши. Скульптура Кановы. «Чёрная тень вдоль ограды скользила».
Анджелина Каванна. «Страсть вспыхнула внезапно.  Ребёнок. Судебные тяжбы. Карцер. 35 лет. Короткие кудри. Портрет Родоса.
   Каролина Банкьери.  Дочь адвоката. Письма к Джерми. «Я так горю, что больше не могу».
 «Попроси священника сделать меня хоть чуть-чуть помоложе».
«Моя матушка не умеет писать. Пусть она завяжет палец»….   И т. д.
Сбежавший жених.  Крокодиловы слёзы.  «Ах, как жаль, что она не так красива, как добра».  (М. Тибальди)
    Антония Бьянки. «Белокожая, с чудными зелёными глазами, густыми тёмными прямыми волосами. Нос с горбинкой, нежные розовые губы». Совместные концерты.
   Встреча  с Россини, «Римский карнавал. Провал «Севильского цирюльни
ка ». Di tanti palpiti. Музес фантазия.
   «Он не заметил за столом знаменитую Изабеллу Кольбран, зрелую диву, уже начавшую увядать, смуглую, полную и томную. За  приземистой фигурой Джельтруды  Ригетти – Джорджи трудно было разгадать её чудный голос, гораздо более  привлекательный, чем её лицо. Также из-за батальона бутылок ему кивнул жгучими глазами испанец Мануель Гарсия ».
   «Завидев своего гостя, Джоакино Россини быстрым движением поднялся, и, шутя и улыбаясь, ввёл Паганини в круг гостей. Лицо молодого композитора так и пышело жизнерадостностью – румяное, с длинным изящным подбородком. Светло – каштановые, чуть отливающие рыжиной волосы, причёсанные по последней моде, причудливо ложились около высокого круглого лба. Улыбаясь, он щурил и без того небольшие глаза – светло-карие, горячие, с тяжёлыми сонными веками. Это вытянутое лицо по своей свежести и обаятельной красоте напоминало римские антики».
   Снова Антония. Совместная поездка на Сицилию.
Ахилл. Эвридика – Медея – Мегера. Мысли о концертах в Европе. Разрыв с Антонией.
   Поездки в Германию. Ажиотаж «А-ля Паганини».
Кавардак в комнате.
«Музыка и поэзия протянут друг другу руки, как братья ».
Елена Добенек – Зеленоглазая блондинка. Страстные письма. «Она знает  географию, как я скрипку: Рарыв. Колыбельная.
   Англия. Шарлотта Уотсон. «У неё  была широкая переносица, а кончик носа узкий, что придавало ей сходство с кошечкой».
   Париж. Встреча с Листом и Берлиозом.
 Шесть бравурных этюдов и «Гарольд в Италии». Опера. «Отелло». Ф. Паер и Дж. Россини. Казино Паганини.
 Парма. Вилла Гайона. Долги хозяина. Одиночество. «Как жалко выглядел этот бюст – бюст ещё живого человека». (М. Тибальди). Теневая сторона улицы Верный Джереми.
   Ницца. Последнее пристанище. Смерть»
   Те, кто читал проникнутую сюсюканием книгу Тибальди-Кьеза, поймёт, что это план той книги. Описания, взятые в кавычки – мои.
   Мне интересно, что я вообще сейчас пишу?
   Это не биография, не художественное произведение, а большие похожие на мемуары, хотя и не они.
   Когда я садилась писать эту книгу, то думала, что напишу повесть  «Площадь Николо Аморе» -  о моём втором путешествии в Италию, когда я набралась ярких впечатлений. Замысел возник у меня ещё в Италии
(6-13 сентября 2016г). Я думала, что сделаю так: все посещённые места опишу так, как будто со мной гулял Николо Паганини.  План этого произведения у меня тоже остался, но сейчас я понимаю, что вместо путевых заметок пишу о самом Паганини. Я напишу о нём и назову эти заметки «Паганини в трёхчетвертном повороте».
   Почему именно так? Потому что, наиболее точное представление о чертах его лица, а значит, и о характере, можно получить с портрета, выполненного в трёхчетвертном повороте.



   
2.
   Кстати, о портретах, изображающих Никколо Паганини. Я собрала их больше сотни. Каждый портрет индивидуален и не похож на другой, даже при одинаковой композиции. У Паганини было не лицо, а лик, и, вероятно по этому, современники никак не могли добиться сходства. И ни один из имеющихся у меня портретов не может отразить полностью моего представления о нём.
Так что послушайте моё описание:

   « Я познакомился с великим скрипачом на вечере у одной богатой дамы в Берлине. Когда-то я любил её, но вкус её переменился, и я пришёл взглянуть на своего соперника.
   Знаменитость уже пообтесалась в свете, но я видел ясно в его облике печать низкого происхождения. Он был высокого роста, но с плохой осанкой, одно плечо поднималось у него выше другого. В костюме был намёк на моду, но фрак и широкие панталоны безобразно топорщились на его тощем теле, так что фигурою Паганини напоминал покалеченную ворону с выдернутыми из хвоста перьями.
   За столом я нарочно сел к нему ближе. Не могу сказать, что впечатление от разговора с Паганини осталось для меня неприятным. Он сносно говорил по-французски и оказался прекрасным собеседником. Когда зашёл разговор о политике, он с горячностью говорил об освобождении своей родины; каламбуры его, красивые и едкие, я помню до сих пор. Паганини обнаружил недюжинные познания в литературе и истории: он даже прочёл отрывок из «Чайльд-Гарольда». Байрон был его любимый поэт, как доверчиво Паганини рассказал мне.
   Но чем больше я вглядывался в его лицо, то всё больше не мог согласиться с теми, кто находил внешность Паганини уродливой и дьявольской. Сколько я ни глядел, а дьявольского ничего не увидел.
   Да, миловидностью он не отличался, но я увидел в лице скрипача красоту  души удивительную, и, наверно, был первым, кто заметил это.
   У Паганини было мертвенно-смуглое лицо в складках и морщинах. Длинный загнутый кверху подбородок, квадратные челюсти, опиравшиеся на белый отложной воротник. Рот небольшой, чувственный, с полной нижней губой. Тяжелый  горбатый нос когда-то был орлиным, но теперь уныло склонялся к подбородку. Высокие скулы резко выдавались над ввалившимися щеками. Бакены и волосы были роскошные  –  угольно-чёрные, густые, вились кольцами, но Паганини не ухаживал за ними. Скоро эти грязные, спутанные пряди возбудили во мне брезгливость.
   Но глаза его, меня поразили. По сравнению с несообразно огромным четырёхугольным  лбом они казались небольшими, но  какие они были удивительные! Они были добрые – именно добрые, так что  всякая мысль о демонической натуре мигом отпадала.
   Каждое мгновение это необыкновенное лицо менялось, становясь то хмурым, то нескончаемо приветливым и доверчивым. Я всё больше проникался к нему искренней симпатией.  И подумал, что даже, если бы Паганини не был музыкантом, он не потерял и сотой доли своего обаяния».

  Вообще, если взять все известные описания Паганини (см. книги Дж. Сагдена и Тибальди - Кьеза) – представление составить можно.
Нарисовать проще, чем написать, а рисовать, я, к счастью, умею, и довольно сносно, поэтому обратите внимание на «приблизительный портрет».
В нём видна скованность изображаемого. Я не смогла избежать клише. На большинстве портретов выполненных современниками, Паганини не хватает естественности. Он скован и смотрит в бок, как будто его тут нет. Если он улыбается – улыбка официальная, Паганини словно хочется, чтобы сеанс побыстрее закончился.
   Современные художники слишком его демонизируют – Паганини сам дал для этого почву. Такой образ больше нравился публике, а он знал, чем её шокировать.


3.
   Как известно, Паганини написал свою автобиографию, но почему-то в библиографии на первый план выдвигаются труды Шоттки и Конестабиле, а также воспоминания современников. Почему же так? Казалось бы, в автобиографии материал наиболее приближённый к действительности, но – ан нет!
   По тем маленьким отрывкам, которые приводятся в больших исследованиях и книгах, стало понятно, что «Автобиография» такая же скованная, как портреты. Паганини пишет её сухо и скромно, не вдаваясь  в подробности, к тому же
Путает даты. А читателя интересуют, прежде всего, подробности и личная жизнь, а про это расскажут биографы.
   Почему Паганини написал именно так? Ведь в личной переписке открывает всю свою душу, рассказывает всё!
   Возможно, на создание «Автобиографии» не было времени…. А жизнь его проходила в постоянных разъездах. Но на переписку, которую читаешь, как художественную литературу (Надо сказать, интереснее написано, чем письма наших знаменитых литераторов), - время было.
   Паганини знал, что рано или поздно «Автобиографию» прочитают и писал её для публики. Ему не хотелось, чтобы знали его всю подноготную (у человека ведь есть права на личную информацию?). А если бы даже он был бы не против этого, то всё равно не смог бы рассказать о себе всё! Поэтому солидные исследователи предпочитают цитировать письма.
В своих письмах музыкант доверчив и искренен. С близкими людьми он не испытывает стеснения.
  Артуро Кодиньола опубликовал часть его переписки, охватывавшую жизнь Паганини в течение десяти лет, назвав её «Интимный Паганини». Название это точно раскрывает особенность содержания переписки.

4.
   Меня всегда поражало, почему Паганини не почитают как композитора, пишут только о его технике, и в Энциклопедиях его имя ставят в раздел «Выдающиеся исполнители», а не «Композиторы эпохи романтизма».
   Музыка его мне очень нравилась, и я пыталась разгадать, откуда такая несправедливость.
   Ещё я считала, что нет ничего плохого в выражении простых  чувств сложными средствами. Концерты Паганини сюжетны и состоят, подобно опере, из арий, дуэтов и хоров (как концерт №1). В этом концерте музыка развивается не по законам, а состоит из лейтмотивов: влюблённых и главного героя. Всего два простых, но неподражаемо красивых мотива.
   Джоаккино Россини заметил это сходство концертов Паганини с операми и, спустя много лет радовался, что скрипач не писал оперы: «А то бы нам всем пришлось уйти на пенсию» - высказался «сладчайший пезарский лебедь», и ушёл на пенсию в 37 лет.
   То же Россини признался, что плакал, слушая Паганини, но не упомянул какое это было произведение. Мне кажется, что я  догадываюсь, что Паганини сыграл ему вариации на тему арии Моисея к «твоему звёздному престолу» из оперы самого Россини.
   Арию Моисея называют молитвой, и ….
   «Уголки губ Паганини поднялись вверх, когда он увидел ноты только что написанной арии. Мы все замерли, ожидая новой блестящей импровизации. В этом моменте было что-то, заставившее все глаза остановиться на инфернальной фигуре музыканта. Даже Россини опёрся подбородком на спинку стула и приготовился слушать.
Паганини заиграл.
   Он в точности повторил главную тему арии, неспешно, в низком регистре и стал развивать её, на ходу придумывая вариации. Поначалу музыка была вполне  благоговейной, как и подобает молитве, но с каждой вариацией становилась всё фривольнее и даже развязнее. Ноги мои дёргались в такт – я хотела подняться и пуститься в пляс под эту легкомысленную мелодию, как вдруг за буйным веселием музыки послышались какие-то дрожащие всхлипывания. Я огляделась, и скоро мы смотрели не на скрипача, продолжавшего издеваться над молитвой, а на Россини.
В глазах Джоаккино был ужас, губы его дрожали и он прижимал к ним трясущиеся пальцы. Всё лицо его покраснело и вспухло, он плакал. Мы все впервые видели плачущего Россини. Зрелище это было самое диковинное, потому что наш маэстро отличался очень весёлым нравом. Я поняла, что он не смог перенести такого дьявольского исполнения своей чудесной музыки.
   Паганини ничего не замечал, погружённый в вариации. Когда всё кончилось, мы ничего не смогли сказать.  Что это было? Поругание над  «Молитвой» из Моисея или музыкальная шалость? 
Но, если бы не слёзы Россини, мы бы, возможно,  посмеялись. Самое странное, что Россини, отерев слёзы, хвалил Паганини больше всех. А я и теперь не знаю, как относиться к творчеству этого музыканта и поддаю сомнению его гениальность».
( якобы воспоминания Джельтруды  Ригетти  Джорджи, первой исполнительницы партии Розины в «Севильском цирюльнике ».
Также эта певица оставила воспоминания о Джоаккино Россини)».

    Но я всё же пишу о музыке.
Когда я  начала писать эти заметки, то несколько дней подряд слушала только Паганини. И к своему огромному изумлению поняла, что как композитор, он достоинств весьма средних. Чувств мало, одни кунштюки, да и с мелодизмом явно трудности были.
Хороших вещей у него оказалось немного.

Раздираемая противоречиями, я побежала в библиотеку, обложилась книгами о Паганини и у Тибальди- Кьеза нашла ответ. Она просто и мимоходом написала, что у Паганини, ввиду постоянных гастролей, не было времени на создание серьёзной музыки. Даже когда у него была возможность творить, он писал среднестатистическую красивую музыку (сонаты для скрипки и гитары, концерт для гитары с оркестром). Так что теперь тем, кто тоже любит Паганини и читает сейчас эти заметки, всё станет ясно.


5.   
   Что – то я не хочу больше писать эти заметки.
Я могла бы рассказать ещё много чего, что хранится в моей головушке, но вместо этого пишу главу о последних днях Паганини и его лучшем друге - Гульельмо Луиджи Джерми. Скрипач дружил с адвокатом больше двадцати лет. Встречались он редко, но забрасывали друг друга письмами. Джерми был человеком, которому Паганини мог рассказать самое сокровенное.
Никколо очень любил друга
  Паганини дружил со многими. В числе его приятелей были Уго Фосколо, Джоаккино Россини и другие, но это были люди, с которыми он мог посмеяться, но не мог полностью довериться. Таким был Джерми. Ему музыканту-любителю, Паганини посвятил вариации «Барукаба»для скрипки и гитары. Но, чтобы вы лучше поняли характер этой великой дружбы, прочтите этот отрывок:
   «Никколо уже долго засыпал меня письмами, в которых беспрестанно повторялись слова о том, как он хочет меня увидеть. Он изнывал от тоски и боли на своей унылой пармской вилле. Скажу правду,  у меня не было времени отвечать на письма  неизлечимо больного человека, который в каждом послании что-нибудь просил. Мне дружба эта стала уже докучать, было тяжело поддерживать отношения с помощью эпистолярного жанра. У меня были свои дела, но я не мог отказать умирающему другу. Я поехал в Парму с чувством долга и с тяжестью на душе.
   На вилле Гайона оказалось пусто и тихо. Озеро перед домом было тоскливого  серого цвета. В доме стояла тишина.
   Поднимаясь,  я увидел мраморный бюст Никколо. Всё лицо было в напряжении, злобно торчали ключицы, а пустые вытаращенные глаза так и впились в меня. Черты  были переданы верно, но я не мог признать в этом ожесточённом лице черт моего друга.
   В комнате больного было очень душно, пахло потом и лекарствами. Я подошёл к кровати.
   Он лежал с повязанной головой, мокрый и холодный. Под ввалившимися глазами было черно. Его худоба выглядела чудовищно.
   Никколо открыл глаза, в радостном изумлении приоткрыв губы, потянулся руками к шее, но не смог произнести ни звука. Я знал, что уже год, как он навсегда потерял голос. Для общения ему служили таблички из слоновой кости, но сейчас их не было поблизости. Тогда он с трудом приподнялся и обвил меня руками. Мне стало совестно за свою сухость, ведь Никколо так радовался моему приезду. Он поднял сияющие глаза, губы его быстро задвигались, но я не мог разобрать слов.
   Никколо глубоко вздохнул и прибегнул к помощи гримас и рук.
   «Я так рад твоему приезду, - понял я, - письма – это совсем не то. Мне тут очень грустно. Ты знаешь, как мне плохо, но сейчас мне так хорошо…. Я, наверно, даже смогу прогуляться. Какая сейчас погода?»

Я ответил, что тепло и пасмурно. Никколо так и растаял в улыбке.
«Я сейчас переоденусь».
   - А эта прогулка не будет вредна тебе? Я не уверен, что ты можешь хотя бы сесть.
   - Пустяки, - ответил он и кое-как сполз  с кровати.
   Я не мог поверить, что такой подъём сил вызван моим приездом. Обычно врачи говорят, что внезапная и  сильная  радость вредна таким тяжёлым больным. У Никколо была последняя стадия чахотки. По причине слабости он  переодевался очень долго и вышел ко мне, одетый тепло не по сезону.
Даже в самое здоровое время он был зябким и в отличие от европейцев, носил шубу, как русский.
   Я подал ему согнутую калачом руку, и Никколо осторожно на неё опёрся. Я почти не чувствовал этой руки – тонкие косточки, обтянутые кожей. Измождённый, скрюченный, он казался тщедушным и низеньким, хотя был высокого роста. Никколо шёл очень тихо, едва передвигая скованные ноги.
   Мы молчали. О чём нам было говорить, да ещё таким трудным языком? Я знал из писем все неприятные подробности болезни Никколо, которые он сообщал скурупулезно, как настоящий врач.
   Тут калитка открылась, и к нам бодрым шагом подошёл пятнадцатилетний Ахилл.  Я удивился, как со временем он всё меньше походил на отца. Он располагал к себе красивым здоровым видом, но внешность Ахилла была пустая.
«Вот и мой переводчик» - улыбнулся Никколо.
   Но нам не о чем было говорить. Я чувствовал себя неловко, мне хотелось прервать свидание.
   - Прости, - сказал я, - у меня дела. Я очень рад, что мы встретились, но я с трудом выкроил время. Может быть,мы еще встретимся.
   Он видел, что я лгу, и с бесконечным укором глядел исподлобья. Я в последний раз обнял его, но мне показалось, что он прошептал: «Теперь ты приедешь только на мои похороны».
Я пошёл к воротам, чувствуя на себе его тяжёлый взгляд. Я чувствовал себя провинившимся перед тем, кто так дорожил мной.Но я знал, что он будет ждать."

Вот и всё, дорогой  мой читатель.

28.11.16.- 14.12.16.