23. Госпиталь

Госпиталь.

Непроглядная темнота. Ни искры света. Я не мог понять, как долго она продолжается. Может миг, а, может, вечность. Где я? Что со мной? Неужели я на том свете?
Яркая вспышка. Потом другая. После вспышек появляется существо, которое я, почему-то, знаю, но не помню. Я вообще ничего не помню. Не помню даже слов. Мыслю образами. Это я потом понял, что не помнил ничего, только вот это маленькое существо почему-то знакомо. Существо крутится передо мной, показывая себя со всех сторон. Но что это? Понимаю, что живое, но не могу вспомнить, что это, кто это.
Снова темнота. Кажется на миг. А, может, на вечность? Едва темнота проходит, как снова передо мной появляется то самое существо. Будто вспышкой понимаю, что это девочка в лёгком платьице. Но опять понимаю образом, а не словами. И девочка эта моя, моя частичка. Может, я вижу себя со стороны?
Опять темнота. Опять вне времени. Снова темнота прерывается. На этот раз иначе. Со звуком. С непонятным звуком и без девочки. Что-то маячит в глазах, но не понятно что. Я не помню.
Темнота перемежается светом, то ярким, то не очень. В памяти не осталось, сколько раз это было. Наконец, темноты стало меньше, а на свету появляется не только девочка. Появляются какие-то лица. Я помню, что это лица. Слышу звуки, которые они издают, но не сразу понимаю. Понятие приходит, когда начинают вспоминаться слова.
Прошло немало времени, пока я стал понимать речь. Ещё больше времени потребовалось, чтобы вспомнить, как двигаться, самому что-то говорить.
Оказалось, я был дважды ранен. Одна рана навылет в грудь, вторая тоже лёгкая – в левое плечо. Обе раны можно было бы отнести к лёгким. Снайпер попал мне в грудь. Пуля попала между щитками бронезащиты, прошла насквозь грудь, не задев не только ни одного органа, но даже и относительно больших кровеносных сосудов. Так же получилось и с осколком. Но осколок перебил пучок нервов, поэтому рука не только не двигалась, но и ничего не чувствовала. Ранение хоть и двойное, но достаточно лёгкое.
Вся сложность оказалась в последствиях. Что-то попало в скалу, около которой я оказался. Скала разрушилась, накрыв меня каменной плитой, на которую рухнул обвал камней. Я оказался обездвиженным. Не пострадал ни один орган кроме… крови. В холоде получившейся могилы кровь не сворачивалась в ране и медленно, капля по капле вытекала из тела. Когда меня нашли и откопали, я был на пределе. Если бы не крепкое здоровье, то был бы покойником. Мне оставалось несколько минут до смерти. Санитар, присутствовавший при моём спасении, сразу же ввёл два пакета кровезаменителя.
Кровезаменитель хуже крови переносит как кислород, так и питательные вещества. Но ему не требуется особых условий хранения. И срок его годности не сравним с донорской кровью. Кровезаменитель должен выводиться почками. При нормальной работе кроветворных органов кровь восстанавливается синхронно с выведением химического заменителя.
Так должно быть. Но мой организм оказался одним из немногих, которые отрицательно реагируют на его присутствие в теле. Почки не выводили кровезаменитель, а кроветворные органы не восстанавливали кровь. Кровь должна обновляться, а у меня это не происходило. Никакие препараты и методики не могли заставить почки выводить кровезаменитель. Если бы не донорская кровь, то в моём теле в конечном итоге остался бы только один кровезаменитель, который не боролся с вредными организмами и слабо снабжал клетки тела питательными веществами. Уже при поступлении в госпиталь у меня началось кислородное и энергетическое голодание. Именно поэтому меня нельзя было отправлять в головной госпиталь, где полно всякой инфекции. Да и вряд ли я выдержал бы эту перевозку.
Какой-то профессор разрабатывал оригинальный способ восстановления безнадёжных раненных. Он упросил руководство разрешить ему проверить эту теорию. Я, как нельзя лучше, подходил для него. Ему выделили средства на проведение опыта, разрешили оставить подопытного в нашем госпитале.
Госпиталь из-за отсутствия в округе военных действий был на грани закрытия. После такой операции, как наша, хирургическое отделение было временно восстановлено. Легко раненных бойцов скоро выписали, а тяжёлых после операций отправили в Ростов, где они окончательно вылечивались. В хирургическом отделении остался один я. Денег профессора хватало на содержание трёх медсестёр и оплату использования реанимационной палаты, в которой я находился. Остальная часть госпиталя использовалась в качестве терапевтической больницы для населения.
Медики предпринимали разные способы моего лечения, но кровезаменитель не выводился. Меня поддерживала только свежая донорская кровь. А из-за особенности моего организма нужной мне крови было очень мало. Скоро её запасы кончились. Нужную кровь заказали чуть ли не по всей России.
Я уже четвёртый месяц в реанимации. После введения донорской крови чувствую себя достаточно хорошо. Научился говорить, немного двигал пальцами здоровой руки и ног, поворачивал голову. Но на большее сил не хватало. Даже пищу мне давали только жидкую, потому что не мог нормально жевать. Наверно поэтому я только мочился. Два раза старенькая медсестра тётя Глаша делала мне клизму. Помню, вонь была! Я этого очень смущался.
Две молоденькие медсестры – Марина и Фаина – делали мне уколы, ставили капельницы, протирали меня влажными рукавичками, меняли простыни, кормили из специальной посуды. Тётя Глаша тоже колола и кормила. Но больше ей молодые ничего не разрешали. Им, наверно, тоже не нравился запах при клизме. Поэтому и ограждали тётю Глашу от остального. Все они утром и вечером «доили» из меня мочу. Я чувствовал касание прохладного предмета, чувствовал руку сестры, но ни размера, ни вида той части тела вспомнить не мог. Однако, каждый раз при появлении медсестёр в палате чувствовал там какое-то напряжение. Их это забавляло, а массажистку почему-то злило.
Каждый день приходила молчаливая толстая медсестра – массажистка, которая мяла моё тело руками, подключала какие-то приборы, от действия которых я дёргался и гнулся. Сёстры говорили, что это нужно, чтобы мышцы не умирали, а то во мне осталось 48 килограммов. При поступлении в госпиталь я весил чуть больше ста.
Раз в день приходил врач, осмотрев меня, давал какие-то указания сёстрам. Раз в неделю в палату приходила целая толпа врачей с чужими сёстрами – обход. Профессор навещал раз в две-три недели. Мне всё время меняли лечение, но результат никого не радовал. Я был всем обузой: вылечить не получалось, а прекратить лечение нельзя – умру.
После очередного посещения профессора в ночную смену дежурила незамужняя Марина. После отбоя сёстры запирали все входные двери и редко заходили в палату. А в этот раз Марина стыдливо прошла к койке. Даже в слабом свете дежурного освещения видел, что она очень смущена, а на лице красные пятна.
-- Что-то случилось?
-- Нет…. Профессор уговорил использовать особую методику…. В общем…. Извини….
Марина распахнула халат, под которым было голое тело. Я увидел небольшие круглые груди, восхитительные очертания талии и темный треугольник под животом. Успел подумать, что у меня там что-то другое, потому что у девушки там взять не за что, а у меня постоянно берут, чтобы я помочился.
Марина сняла с меня простыню, сложила несколько раз и сунула её под мой зад. Так тётя Глаша делала, когда ставила мне клизму. Я даже растерялся. А девушка влезла на кровать и присела на то место, откуда у меня берут мочу. Я почувствовал, как мой мочеисточник сильно отклонился, даже немного неприятно стало. Но напряжение почему-то не убавилось. Я недавно помочился, поэтому удивился, что она, сунув руку под себя, взяла его пальчиками. Привстав, она направила его куда-то вверх. В этот раз его коснулась не прохлада мочеприёмника, а что-то теплое скользкое на теле сестры. Очень хотелось посмотреть, но я мог видеть только её тело выше пупка.
Придерживая мочеисточник, Марина резко опустилась вниз, пока не помешала её же рука. А я почувствовал, будто прорывается мокрая бумага. Правда, это сравнение пришло позднее, когда вспомнилось это из прошлой жизни. А тогда чувствовал лишь беззвучный хруст. Наверно, Марине было больно, потому что девушка негромко сдержанно вскрикнула. Убрав из-под себя руку, она ещё раз бросила своё тело вниз. Теперь без вскрика, лишь шёпотом охнув. Теперь хруст был немного иной: будто расправлялся бумажный пакет. Кроме того, мне показалось, что конец моего мочеисточника протолкнул что-то внутрь. И всё это было до одурения знакомо, оно было в прошлой жизни, но никак не вспоминалось.
Тело Марины опустилось на моё. Что-то шершавое и немного колючее притёрлось к мочеисточнику сбоку. Мне показалось, что оно похоже на волосы под животом девушки. Показалось, потому что не помнилось, знакомо ли это ощущение в прошлой жизни. Марина истомлено опустилась на мою грудь, наложив свои губы на мои, крепко поцеловала. Не прерывая поцелуя, девушка двинула телом, я подумал, что шершавость неприятна и ей, поэтому она избавляет нас от неё. Шершавость, в самом деле, исчезла. Но погружение в скользкую тёплую мякоть её тела вызвала что-то похожее на щекотку. Тем более, что в глубине что-то более твёрдое мазнуло в районе конца мочеисточника. Движение для освобождения от шершавости стало пределом этой щекотки. У меня начались какие-то сладкие спазмы, которые вызвали извержение чего-то, очень похожее на мочу. Но это было что-то другое.
Как ни слабо было моё тело, напряжение было достаточно сильным, и таким же сильным было извержение. Может мне показалось, что вылетающая струя поднимала тело девушки. Может быть, просто, её движение совпадало с моими выбросами. И каждое её движение сопровождалось скольжением более твёрдого места по кончику моего мочеисточника, что не позволяло расслабиться, освободиться от щекотки.
Марина бурно дышала через нос, не отрывая своих губ от моих. Когда спазмы щекотки дошли до предела, выбросы иссякли. Девушка к тому времени напряглась, скользкая охватывающая мякоть стала более жёсткой, её живот отделился от моего, а поцелуй превратился в сильное прижатие губ. Наверно поэтому она завизжала через нос, а мякоть затрепетала, до предела напрягая моё тело. Во время этого трепета она совсем не могла двигаться, будто закаменев на мне.
На меня навалилась беспредельная слабость, даже под грузом тела медсестры я уснул. Во сне реально чувствовал, как с меня сваливается гнетущая тяжесть. Она не осознавалась прежде, будто сливаясь с телом. А теперь я начал чувствовать облегчение, освобождение от этого томительного груза. Вновь передо мной появилась моя маленькая девочка.
-- Папочка! Теперь ты будешь выздоравливать. Только не забывай меня.
-- Кто ты?
-- Я твоя дочь Вика.
-- А как меня зовут?
Но ответа не услышал – проснулся.
Марина всё ещё была на кровати, надо мной. И скользкость её всё ещё охватывала часть моего тела. Мало того, она медленно двигала её. Лицо девушки было напряжено, будто она вслушивалась в себя, в то, что чувствовала в своей скользкости. Не сразу заметила, что я проснулся. А увидев открытые глаза, задвигалась быстрее, более глубоко погружая меня в мякоть. Снова более плотное место заскользило по моему мочеисточнику. Но довести меня до прежнего состояния уже не смогла. Снова началось напряжение её тела. Мне показалось, что она попыталась снова вернуться к поцелую, но была не в состоянии двинуться, замерла, взвыв тонким голоском. Было видно, что она всеми силами борется с громким криком, одновременно беспредельно отдаваясь какому-то внутреннему чувству. Снова её мякоть быстро запульсировала. Наверно ей хотелось продолжения, но тело не могло двигаться.
Когда её напряжение ослабло, она бессильно опустилась на меня. Нежная упругая кожа её тела прижалась к моей. Упругий живот быстро массировал мой в такт её дыхания. Касание её тела было очень знакомым, но никак не проявлялось в моей памяти. Многое из случившегося было когда-то со мной. Я понимал, что тогда не вслушивался в свои ощущения так, как сейчас. Может быть, поэтому что-то воспринималось прежде не так, как теперь.
-- Миленький…! Потерпи…, пожалуйста…, я только чуть… передохну.
-- Конечно! Мне даже приятно.
Сил для разговора не было. Девушка, справившись с дыханием, зашептала:
-- Мама с детства твердила мне, что это очень плохо, больно, отвратительно. А оно оказалось совсем иным. Даже удивительно! У меня лет 5 назад был парень, солдат. Служил здесь. Он всю службу ухаживал за мной. Хотел жениться. Ему нужна была девственница, во мне он и видел её. Я сопротивлялась до самого его дембеля. Подружки уверяли, что близость – это совсем не то, что нарисовала мне мама. Я, было, поверила и отдалась ему в последнюю ночь его службы.
Оказалось, мама права. Было больно, как-то унизительно и противно. Когда он кончил, то в первую очередь посмотрел вниз. Крови не было. Ни капли. Одеваясь, он всячески оскорблял меня, обзывая коварной обманщицей и потаскухой, которая хотела обманом выйти за него замуж. Я клялась, что у меня до него никого не было, но он не верил. Больше я его не видела. Было до тошноты противно, когда освобождалась от его спермы – чуть слезами не изошла от обиды и отвращения. Хорошо, что дома никого не было. После этого решила, что я чем-то не подхожу для близости. Ведь мне было больно от начала его движений до конца. Спросить врача при профосмотре было стыдно. Поэтому и считала с тех пор не приспособленной для семейной жизни, для секса.
Тут появился ты. Меня уговорили перейти на время в это отделение. Ты никак не излечивался. А профессор из Ростова, исчерпав все свои знания, дал волю местным врачам, но и у них ничего не получалось. Тогда он решил опробовать метод, основанный на теории Фрейда. Тот утверждал, что много процессов в организме человека связано с сексом. Это была последняя попытка вылечить тебя. Сначала он рассказал об этом на конференции и попросил женскую часть персонала помочь в этом. Приглашать женщину со стороны было опасно: кто знает, какие скрытые болезни в ней гнездятся? Вдруг это передастся тебе, твоему ослабленному организму?
За две недели никто не изъявил желания испытать себя с тобой. Тогда он стал обрабатывать нас с Фаиной. Фаина категорически отказалась – она замужем. А мне потом, когда остались вдвоём, призналась, что, возможно, дала бы согласие, если бы я попросил её об этом. Но кто мне расскажет об этом? Обе стыдились. Чем говорить мне о ком-то, да потом ещё бояться, что Фаина передумает, решила сделать это сама.
В начале было больнее даже чем с тем парнем. Но только в самом начале. А потом стало как-то одуряюще сладко, особенно, когда где-то в глубине что-то задевало. А когда брызнула сперма, попадавшая в то самое место, я совсем контроль над собой потеряла. Наверно, это был маточный оргазм. Я давно всем этим не интересовалась. В памяти осталось, что он самый сильный. Мой первый парень не достиг того места. И плеву не порвал. А с тобой получилось. Я даже боль чувствовать перестала. Даже если я не помогла тебе в лечении, буду тебе благодарна всю жизнь за то, что ты вернул мне веру в то, что я женщина, что всё совсем не так, как я думала всего час назад.
Марина приподнялась надо мной, заглядывая под свой живот.
-- Ой, миленький! Даже кровь есть! Я – обыкновенная женщина! Просто, тот парень был таким неумехой! Спасибо тебе!
Девушка, вздрагивая и томно пыхтя, поднялась надо мной на четвереньки, стянув с меня свою скользкую мякоть. Я, как мог, скосил глаза, но увидел лишь выпуклость живота. Обзор закрывали растрепавшиеся волосы, рассыпавшиеся с её головы.
-- Ой! Ой-ёй! Ой! Ой!
Спрыгнув с койки, Марина кинулась к выходу. В слабом свете ночника успел увидеть тёмные пятна над волосатым пятном под животом.
Марины не было довольно долго. Я уже начал слегка мёрзнуть, оставшись без привычного покрывала из простыни. А мне вспомнилось кое-что из прошлой жизни. Смущаясь, она вернулась в тазиком и несколькими белыми тряпками на руке.
-- Извини! Так много было спермы, что никак не могла остановить её. Кровь остановилась быстро, а эта всё течёт и течёт. А мне её так хотелось оставить в себе.
-- Ты же говорила, что противно было.
-- Когда? А! Тогда? Да, противно! А твоя, наоборот, будто сил прибавляла. Даже удивительно! И так здорово! Так классно! Я теперь завидую Фаине. Мы с ней одногодки. А у неё уже двое детей. Если это так же хорошо, как с тобой получилось, то у меня было бы не двое, а пятеро. Я слышала, что с рожденьем детей секс становится всё слаще. Даже представить не могу, как это быть может.
Не переставая щебетать про свои ощущения и новое отношение к случившемуся, девушка быстро обмыла моё тело около ног, осушила его, удалила подсунутую под меня простыню.
-- Марин! От этого дети рождаются?
-- Да. А что?
-- Я во сне дочь вижу всё время. Её Викой зовут. А как меня зовут не успел спросить. А если ты тоже родишь? Она же родилась от кого-то? Наверно, меня там ждут?
-- Ну и что? Я же не собираюсь тебя на себе женить. Это надо было для твоего выздоровления. Если тебе поможет, то я согласна и забеременеть. А у меня подарок от тебя останется.
-- Мне стыдно будет, что мой ребёнок без меня будет.
-- А сейчас не стыдно?
-- Я им как-то помогал. Не помню как. Но помогал. Может, память вернётся, тогда расскажу как.
-- Не думай про это. У меня сейчас безопасный период. Да и претензий к тебе не будет – сама хочу родить. А ты хороший человек, и дитё будет хорошее. Ты даже знать о нём не будешь. Так что успокойся!
Накрывая меня свежей простыней, полуобняла и поцеловала в губы:
-- Спи. Спокойной ночи! Не думай ни о чём, кроме своего выздоровления.
Ушла. Я пытался вспомнить дочь, вспомнить её мать, но мысли в голове путались. Уснул. Сон постепенно перешёл в какое-то отключение.
Очнулся с кислородной маской на лице. Около кровати стаяли врач и Фаина с испуганными глазами.
-- Мы думали, что ты спишь, а ты был без сознания.
-- Мне бы помочиться…, сил нет терпеть.
Фаина исчезла из поля зрения. Я почувствовал касание мочеприёмника. Но едва пошла моча, как она издала удивлённый вопль. Врач убрал руку с моего пульса и повернулся к ней.
-- Ой! Не войдёт! Ой, не войдёт! А почему цвет такой?
-- Кровезаменитель…! Срочно влить донорскую кровь!
Врач почти бегом выскочил из палаты, а Фаина понесла следом колбу с синеватой жидкостью, отливающей перламутром.
Мне ввели донорскую кровь. После таких вливания всегда становилось легче. Сняли кислородную маску. Через неплотно прикрытую дверь было слышно, как врач докладывает о том, что, наконец, стал выводиться заменитель. Думаю, он звонил в Ростов.
После обеда поступила донорская кровь с Урала. Не стесняясь Фаины, врач матом ругался на снабженцев, что завтра утром срок её введения уже будет просрочен. Кто-то бубнил невнятно в ответ. Было решено ввести её сегодня.
К смене Марины мне ввели и эту кровь. Все успокоились. Проверив показания подключенного ко мне прибора, врач выключил его, отсоединил датчики и удалился. С приходом Марины Фаина возбуждённо и коротко рассказала про меня и ушла – надо было забрать детей у няньки. Марина вошла в палату широко улыбаясь.
-- Прав был профессор! Видишь, как помогло! Сегодня ещё повторим. Ага?
-- Тебе не вредно?
-- Наоборот! Сегодня в меня чёрт вселился! Сама не ожидала, что будет так хорошо. Теперь понимаю, почему женщины живут с бьющими их мужьями. Редкая баба не хочет после развода снова замуж выйти или хотя бы завести любовника. Если у меня родится дочь, я не буду её запугивать, как делала это моя мама.
-- Ты же говорила, что период безопасный.
-- Так и есть. Но всё ещё впереди. Есть хочешь?
-- Ага. Только сначала бы освободиться от мочи.
И снова моча была синего цвета.
Марина принесла разогретую жидкую кашу. Приподняв подголовье стала кормить меня с ложки. Сегодня она не вытирала кашу с губ, а сцеловывала её. Я смотрел в её глаза и удивлялся – они не просто горели, а сверкали ласковым пронзающим огнём. На её лице играл румянец. И вообще, её лицо полностью изменилось. Прежде неброское лицо стало очень притягательным. У неё были очаровательные его части, но они были так неудачно собраны, что даже мне её лицо казалось некрасивым. Теперь оно преобразилось. Кажется, ничего в нём не изменилось, но внутренний свет, лучащийся через глаза, полностью изменил его вид. Не скажу, что она стала красавицей, но и пройти равнодушно мимо неё теперь вряд ли возможно.
Пока она убирала еду, а попытался подвигать руками и ногами. Сегодня получилось не только пошевелить пальцами, но и подвигать стопами и кулаком. Даже самому стало удивительно.
Ещё не отключили общее освещение, а Марина уже защёлкала замками, запирая двери, связывающие отделение с внешним миром и терапевтическим отделением. Общее освещение она выключила сама.
Раздевшись (даже халат сняла), она опять влезла на кровать. Начало было похожим на вчерашнее с той лишь разницей, что не было прежнего хруста и мягкость была не просто скользкой, а источающей какую-то жидкость, которая потекла по мне куда-то ниже. Ну, и возгласов боли не было.
Марина двигалась, пока её не сковал оргазм. Но у меня сегодня его почему-то не было. Только с третьего раза она добилась своего: меня тоже сковала сладкая судорога.
-- Извини…! Ты такой сладкий…, что забываю про тебя…. Тебе хорошо… со мной?
-- Очень! Что-то было такое в прошлой жизни, но никак не могу вспомнить.
-- Не вспоминай пока. Мы тебя лечим – это главное! Думай только о пользе.
Снова её скачки. И опять она трижды содрогается от сладострастия, пока оно приходит ко мне. Мы так и засыпаем. Я почти не чувствую её веса.
Трижды за ночь просыпался от её осторожных движений. Каждый раз, увидев, что я проснулся, она начинала двигаться активнее. Каждый раз, забыв про взятую на себя обязанность, она впадала в судорожный транс. Но придя в себя, начинала заново, пока не добивалась моего оргазма.
Утром, едва стало светать, зажав промежность одной из тряпок, она убежала из палаты. Хотя было плохо видно в свете ночника, её голое тело мне показалось очень привлекательным. Вид портили только раскоряченные ноги с тряпкой между ними. Зато вернулась быстрее, чем вчера. На ней были бюстгальтер и трусики с большой выпуклостью между ног. Наверно, из-за этой выпуклости ей приходилось ставить ноги чуть шире обычного.
-- Извини, не до халата было. Ты как себя чувствуешь?
-- Нормально. А нельзя опростаться поскорее? Что-то припёрло раньше времени.
Марина успела накинуть халат и бросилась к мочеприёмнику.
-- Вчера анализы показали, что очень много вышло заменителя, но твоей крови не прибавилось. Может, сегодня что изменится?
Моча опять была красивого синего цвета с перламутровым переливом.
-- Видишь, что творится? Скажи, какие мы молодцы!
-- Это твоя заслуга.
-- Не убавляй свою. Теперь будем добиваться, чтобы твоя кровь появилась.
Я проводил её взглядом. Уходя сегодня, Марина активно играла ягодицами, будто стараясь подразнить меня. Вид портили заметно широко раздвинутые ноги.
Истомлённый недосыпом, я уснул. Проснулся от позывов из кишечника. Сегодня дежурила тётя Глаша. Было около 10 утра. В палату вошла толпа врачей. Они долго обсуждали моё неожиданное для них изменение поведения организма. Решили, что сработало повышенное количество донорской крови. Лечащий врач дал тёте Глаше указание ввести свежую кровь сразу, как она поступит. Как только они ушли, я сказал тёте Глаше, что едва сдерживаюсь.
Опять была противная вонь. Мне было стыдно, но сделать что-либо я не мог. Хорошо, что массажистка должна придти после обеда. Но и к тому времени мне казалось, что запах не выветрился.
Едва донорская кровь была введена, как пришла массажистка. То ли от смущения, то ли от ночного секса, но сегодня привычного напряжения не было.
От массажа очень устал. Едва меня оставили в покое, как провалился в сон.
Маленькая девочка, постоянно приходившая ко мне в видениях, обняла меня и проворковала:
-- Папа Коля! Теперь ты точно выздоровеешь! Я люблю тебя! Возвращайся скорее!
Ангельский голосок и очаровательный вид её заставили проснуться. Если бы я был здоровым, то подпрыгнул бы на койке, так желанно было известие этого ангелочка. Всё время пребывания в госпитале меня не могли опознать. На мне не оказалось солдатского жетона, а внешний вид так изменился, что ни однополчане, ни командиры не признали во мне своего. Было даже предположение, что я из бандитов. А девочка вернула мне имя, которое даже я никак не мог вспомнить.
-- Сестра! Эй! Кто там? Меня Колей зовут! Николаем! Вы меня человеком сделали!
-- Хорошо! Очень хорошо!
В палату вбежала испуганная тётя Глаша.
-- Я сейчас же сообщу врачу!
Ближе к вечеру мне опять влили донорскую кровь.
Неожиданно в ночную смену вместо Фаины пришла Марина. Едва она вошла в палату, как под животом тут же напряглось, потащив с ног простыню.
-- У Фаины ребёнок заболел. Она попросила подменить. Ты не против?
-- Нет!
Я, честно говоря, чуть не лишился дара речи. Никак не ожидал, что сегодня опять предстоит сладострастное занятие. Почему-то подумалось не о пользе для здоровья, а о тех чувственных переживаниях, которые испытывал в близости с Мариной.
Прежде всего, она накормила меня кашей, которая осталась с ужина. Ведь я его проспал. Сегодня девушка не торопилась, как вчера. Пришла в палату минут через пять после отбоя.
Снова ночь с короткими перерывами на сон. Но утром Марина опять обнаружила кровь.
-- Вот, чёрт! Месячные начались. Придётся лечение на некоторое время прекратить. Потерпи четыре дня. Я не виновата – природа.
Эти четыре дня Марина с тётей Глашей работали без Фаины. У неё заболел ребёнок. Каждый раз Марина извинялась, что не может мной заняться.
А все анализы показывали, что у меня появилась своя кровь. Кровезаменителя оставалось совсем мало. Так мало, что он лишь чуть-чуть изменял цвет мочи. С появлением собственной крови он стал выводиться.
Я был ещё очень слаб. Истощённые клетки организма не могли сразу насытиться питательными веществами. Но я уже не только не терял сознание, но даже перестал нуждаться в донорской крови. За эти четыре дня научился хоть и с трудом двигать частями тела. А в последний день даже попытался встать. Кружилась голова, но сесть на кровати смог. Правда, мешала неподвижная рука. Тётя Глаша ворковала, что в её молодости не было таких инструментов, какими меня поддерживает массажистка. В те времена атрофия мышц могла бы быть неизбежна.
Наконец, появилась Фаина. Она через смену чередовалась с Мариной и тётей Глашей – надо было отработать пропущенное время. Я с каждым днём чувствовал себя всё лучше. Каждый день тренировал те мышцы, которые двигались. В смену тёти Глаши попросил отвести меня в туалет. Опытная медсестра понимала, что отвести не получится, поэтому прикатила из терапии инвалидное кресло. С её помощью перебрался на сиденье. Тётя Глаша прикрыла снятой с меня простыней.
В туалете не сдерживаясь посидел от души. Постарался вытолкнуть из себя даже то, что не хотело выходить. Тётя Глаша несколько раз заглядывала: не пора ли обратно. А я нашёл сбоку ручки, которые включили воду, а потом тёплый воздух, чтобы обмыть и обсушить мой зад.
Тётя Глаша где-то задерживалась. Дотянувшись до кресла, попытался встать. С трудом, но это получилось, с непривычки меня качало так, что едва не падал. Будь у меня обе руки нормальные, возможно, получилось бы и большее. Чуть толкнул кресло от себя и держась за его ручки попытался пройти. Как назло, снятая с меня простыня, висевшая на спинке, намоталась на колесо. Пересилить её я уже не смог.
Тётя Глаша отругала за самоуправство, усадила в кресло и повезла в палату.
Я теперь мог видеть себя всего. Перерыв в близости с Мариной снова привёл к частому возбуждению под животом. Теперь я видел, что там происходит. Было немного не ловко, когда тётя Глаша, усаживая меня в кресло, то и дело натыкалась на бессовестно торчавшую часть тела. Я смущённо извинялся.
-- Дурью не майся! Если бы в меня вливали столько возбудителя, сколько колем тебе, даже я, старая, своему мужу покоя не давала бы. Всё время девок ругаю, что не хотят тебя успокоить. И тебе было бы легче, и им было бы не хуже. Вон у тебя дубинушка какая! На 50 мужиков, а то и больше, одна такая бывает. Да бог им судья! Главное, что ты выздоравливать стал. Глядишь, скоро из реанимации переведут.
Из-за болезни детей Фаины весь график смен изменился. Раньше я знал, когда придёт кто из них. Теперь только дежурившая сестра могла сказать, кто её сменит.
В день пришла Марина. Она намекнула, что в тихий час займётся со мной испытанным лечением. Мне показалось, что ей более интересным было не лечение, как таковое, а секс, то, что она испытывала оргазм. Ну, может, мне это только показалось.
Но в этот день у нас ничего не получилось. Утром мне принесли больничную одежду. Потом опять пришла толпа врачей. Я показал им, чего добился. Встал с постели и с помощью коляски сделал несколько шагов. Кто-то велел принести костыль с подлокотником. Врачи пришли к выводу, что мне надо расхаживать ноги, дали задание массажистке разработать упражнения.
После их ухода я каждый час вставал в койки и с костылём делал несколько шагов. Старался делать это без Марины, которая всё время пыталась меня поддержать. Мешала обездвиженная рука и постоянно торчащий член, который то и дело выскакивал в ширинку.
В тихий час пришёл профессор из Ростова, приехавший для очередной консультации. Весь этот час мы проговорили с ним, с лечащим врачом. После тихого часа в отделение заходили то один, то другой работник. Так Марине и не удалось заняться мной. Расстроенная этим, Марина умчалась, не дав сменной сестре даже переодеться.
В ночь пришла Фаина. К этому времени мне привязали руку к телу, чтобы не мешала при ходьбе. Хоть и плохо, но я шарашился уже по всей палате. Марина зашла в палату в коротком халате тёти Глаши, едва прикрывавшем ей ягодицы, в туфлях на платформе и высоком каблуке. Туфли были красивыми, но Фаине они не шли. Увидев мой удивлённый взгляд, смущённо оправдалась:
-- Маринку задолбали сегодня. Она вместо тёти Глашиного халата сдала в стирку мой. Вот и пришлось чужой чистый одевать. И кто-то мои тапочки спёр. Туфли новые, не ношенные, хотела их продать, а в смену с покупательницей не попадаю. Ты уж извини!
Я пожал плечами.
Сделав назначенные уколы, Фаина вернулась в палату. В углу палаты стояла тумбочка с журналами назначений. Полистав их, Фаина затихла, облокотившись на крышку.
-- Взрывчатое вещество, 7 букв, есть «м» и «т». Не подскажешь?
-- Для чего это?
-- Да, кроссворд. Никак вспомнить не могу. Порох – коротко, нитроглицерин – длинно.
-- А что такое кроссворд?
-- Говорят, ты уже ходишь. Сам подойди и погляди. Я пока другое слово погадаю. Заодно укол расходишь.
Взяв костыль, поковылял к ней. Фаина стояла так, что подол халата едва прикрывал её ягодицы. Будь я здоровым, вряд ли удержался бы, чтобы заглянуть под него, чтобы посмотреть, где сходятся её очаровательные ножки. Но наклоняться я ещё не мог.
В отличие от Марины черты лица Фаины были не очень красивыми по отдельности, зато они были собраны на её личике так удачно, что она казалась неотразимой красавицей. На неё заглядывались даже пожилые врачи. Чуть длинноватые ноги были очень красивыми. А сегодня они открылись чуть выше обычного из-за короткого халата. Я и без всего этого реагировал на присутствие женщин, а на присутствие Фаины особенно. Сёстры привыкли к моему возбуждённому состоянию и не реагировали не него. Лишь Марина после нашего сближения переживала, что не может меня охладить.
Моя «дубинушка» упёрлась в материю под ширинкой. В надежде, что это удержит её от появления снаружи, я доковылял до тумбочки. Фаина закрывала плечами журнал с кроссвордом. Я поставил костыль в угол между стеной и тумбочкой. Не оборачиваясь, Фаина сдвинулась в сторону, давая возможность увидеть сетку кроссворда. Её тело оказалось напротив моего. Отпустив костыль, вытянул здоровую руку к тумбочке и наклонился. Перёд брюк опустился, «дубинушка» вырвалась в прорезь ширинки и, мазнув кончиком между волос, остановилась, так и не проскочив до вертикали.
-- Не трогай меня!
Фаина всем тело толкнула меня от тумбочки. Но вместо толчка я почувствовал погружение в тёплое скользкое нутро. Ещё до её окрика понял неожиданное поведение моего отростка. Одновременно с её толчком попытался выпрямиться. Вместе у нас получилось встречное движение. В результате этого погружение получилось до предела глубокое. Что-то слегка царапнуло головку. Понимая, что теряю равновесие, инстинктивно ухватился за её плечо.
Толкнув меня, Фаина отпрянула к стене и точно ударилась бы головой, если бы не моя рука. Дёрнув её плечом, она качнула меня к себе. У нас получилось возвратно-поступательное движение тел. Практически, вышло то, что делала со мной Марина, только шире.
Когда тело Фаины в очередной раз толкнуло меня ягодицами, приняв мой отросток на всю длину, мне показалось, что женщина уже не отталкивает меня, а делает то, что делала Марина, только в другом положении. Как-то неосознанно я поддался этим движениям и не ошибся. Мы встречно задвигались, будто сговорились об этом.
С этой женщиной ощущения были иными. Чуть сдвинувшийся к её плесам халат не мешал нашему соединению, хотя его подол всё равно не давал увидеть его. Неровные стенки её пещерки хоть и были шире, как-то по-особенному щекотали, а нежные поцарапывания в самой глубине придавали особенно сладкие ощущения.
Фаина чуть постанывала при каждом движении. Её длинные ноги и высокие каблуки только содействовали точному соединению наших тел при столкновениях.
Скоро она начала инстинктивно выгибать спину и громче стонать. Её толчки телом стали жёстче и сильнее. А колючки внутри всё больше кололи, а не царапали. И вот она замерла, напрягшись. Пещерка запульсировала, затрепетала. Собрав все силы, я задвигался сильнее, компенсируя отсутствие её встречных движений. Наконец и у меня начался оргазм. К этому времени Фаина уже тряслась, как бы чуть подпрыгивая. Когда хлынула сперма, женщина зажала рот руками и взвопила. Как она ни старалась, пара громких вскриков вырвалась наружу.
Всё кончилось. Я стою, вжимаясь в её ягодицы. Тело Фаины немного пульсирует, то обжимая, то расслабляясь. Оно будто высасывает то, что ещё не вышло из меня. У меня кончаются силы. Ещё пара секунд, и я без сил рухну у её ног. Вдруг женщина, будто придя в себя, сдергивает себя с моего отростка и, стремительно развернувшись, выскакивает из палаты, едва не сбив стеклянный шкаф с инструментами. Я лишь успеваю разогнуть пальцы, державшиеся за её плечо.
Чуть держась на ногах шарашусь к койке. Без сил опрокидываюсь на постель. Мокрый отросток падает на живот. «Запачкает ведь одежду!» Дотягиваюсь до полотенца и промакиваю скользкую влагу.
-- Ну, зачем? Профессор же говорил, что надо, чтобы впиталось, чтобы гормоны…!
Фаина с красным лицом появляется в дверях, держа в руках медицинскую клеёнку и пластырь.
-- Я не знал. Можно же повторить.
-- Нахал!!
Фаина исчезает за дверью. До конца смены я её больше не видел.
На следующее утро тётя Глаша перевела меня в палату. В палате две койки – одна пошире и накрыта дощатым щитом. На другой аккуратно застеленная постель с одеялом. Ближе к окну стол, а в углу на полке телевизор.
-- Не радуйся, телевизор сломан. Есть приёмник, вот его и слушай. Раньше мы тут квартировали. А теперь это твоя палата.
-- А теперь где будете?
-- В солдатской палате. Там 4 койки. Только стола нет. С тобой столоваться будем.
-- А где я лежал, что будет?
-- Это палата интенсивной терапии – реанимация. Там держат тех, кто в любой момент умереть может. Ты восстановился, теперь будешь выздоравливать. А там обработают и законсервируют, аппаратуру на склад сдадут. Тебе же смерть не угрожает. Как профессор сочтёт тебя готовым, будут тебе нервы оперировать, чтобы рука ожила. Я тебе два одеяла принесла. Обещают сильное похолодание.
Как и в реанимации, мне делают уколы и ставят капельницы. Только ходить не запрещают.
В ночь пришла Марина. Едва дали отбой, как она залезла ко мне в постель. На одноместной койке тесно. Мы в три руки перекладываем постель на соседнюю койку. На щите хоть спать немного жёстко, зато близостью заниматься лучше.
Сначала Марина была сверху. Потом предложила поменяться местами. Так ей больше понравилось, но сильно мешала раненная рука. Мы попробовали и на коленях, почти как с Фаиной, только не стоя. Но Марине так не понравилось. Реагировала она сильнее, но, говорит, меня не видит. А это кажется уж очень по-скотски.
День спал. Днём дежурила тётя Глаша. Мне кажется, она догадывается про нас с Мариной. У Фаины опять что-то с детьми.
К вечеру заметно похолодало. Тётя Глаша стащила из реанимации обогреватель. В палате пока не сильно заметно похолодание. Но к ночи пошло снижение и тут. Марина попробовала включить батарею, но пошла такая вонь, что утащила её в солдатскую палату. Говорит, в терапии народу много, у них от людей тепло. А здесь нашего тепла не хватает. Говорит, вдвоём не замёрзнем.
В эту ночь столько секса не было. Наверно, она насытилась. Да и реагировала уже не так бурно.
В следующую ночь пришла Фаина. Марина теперь придёт в день. Всё время Фаина избегает быть со мной наедине. В отделении становится всё холоднее. Где обитает Фаина? Не простыла бы!
Задремал. В самой средине ночи в мою постель залезает кто-то холодный и дрожащий. Просыпаюсь. В свете ночника узнаю Фаину. Обнимаю её, пытаюсь согреть своим теплом.
-- Извини, что потревожила. Замёрзла очень. Сегодня дежурный врач придирчивый, гонит из терапии. Я включила обогреватель, а от него даже в глазах щиплет. Я только согреюсь и уйду.
-- Зачем? Спи тут. Я не трону.
-- Не понравилась?
-- Очень понравилась! Но ведь ты не хочешь.
-- Откуда ты знаешь?
-- Так думаю.
-- Я дура! Очень хочу, но не знаю, как сказать.
-- Сказала же!
-- С пьяну и не такое бывает.
-- А почему пила?
-- Замёрзла, думала, согреюсь. А только наглее стала. Прости меня, дуру.
Её холодные пальчики нашли моё имущество и грелись об него. Это немного охладило мой пыл. Зато Фаина, всё больше пьянея, похоже, распалялась. Не смея повернуться ко мне лицом, всё сильнее прижималась ко мне спиной. Кажется, начала согреваться. Но вместо успокоения чуть отодвинулась, сдвинула на спину подол и спустила к коленям трусы.
В общем, мы так и соединились с ней на боку. Я обнимал её через плечо и двигался, пока не извергал. Она же, порой теряя контроль из-за несовпадения оргазмов, билась, покорно ожидая моего оргазма. Уже ко второму оргазму нам стало жарко.
-- А так бы ещё дрожала от озноба. Не зря говорят, что секс лучше шубы греет. Не убирай, давай так спать.
Фаина едва ворочала языком. От неё разило начинающимся перегаром.
Я проснулся за пару часов до подъёма. Всё было, как перед сном. Осторожно задвигался. Думал, что она спит. Но скоро почувствовал ответные движения.
Когда всё кончилось, Фаина спросила:
-- Доволен?
-- Очень! Ты – бесподобна!
-- Как я тут оказалась?
-- Пришла ночью.
-- Сама?
-- Сама.
-- Не помню. Наверно, сильно пьяная была?
-- Было немного.
-- Не противно было?
-- Не заметил.
-- Не зря говорят: у пьяной бабы п…а не своя. Прости, если сможешь!
-- За что? Мне очень хорошо было!
-- За наглость, за разврат. Обещаю, что больше такого не повторится. Видно, опьянела слишком.
-- Жаль! Так здорово было! Наверно, я не умею это правильно делать?
-- Не умел бы, не оказалась бы тут. Я после того случая у тумбочки боялась с тобой наедине оказаться: вдруг сорвусь? Сам видишь, какая я оказалась.
-- Самой лучшей и самой вкусной!
-- Не правда! Муж меня всегда брезгует. У него даже не встаёт на меня.
-- Может, у него, просто, не встаёт.
-- Ой! Пора вставать! Не говори обо мне никому. Заклинаю тебя!
-- Обещаю!
Днём дежурила Марина. К тихому часу я пришёл в себя после Фаины. Мы провозились с Мариной до конца тихого часа. Прежде, чем выбраться из-под одеяла, она чуть не зацеловала меня. Не думал, что женщинам так может нравиться секс.
Днём принесли документы, определяющие, кто я такой. Вспомнилась фамилия, имя и отчество. Но жену Наташу и дочь Марию я никак не мог вспомнить, утверждая, что моя дочь – Вика, Виктория. На фотографии военного билета я никак не мог узнать себя. Зато Марина нашла много схожего.
В ночь дежурила тётя Глаша. Она до отбоя ворчала, что девки не догадались в солдатской палате включить обогреватель, чтобы из него вышла вся вонь. Покружив по отделению, она пришла в мою палату.
-- Коля! Можно, я с тобой лягу? Думаю, ты не тронешь старуху? Чай тебе Маринки хватает?
-- Откуда взяли такое?
-- Да как из тебя заменитель пошёл, я сразу поняла – её рук дело. Ну, не рук так нутра. Да и её будто подменили: птичкой запорхала. Меня, старую, трудно обмануть. И сегодня домой поскакала, едва земли касаясь.
-- Договорились!
Тётя Глаша маленькая, как ребёнок. Она вся поместилась в моих объятиях. Хоть она и старенькая, моя «дубинушка» среагировала. Я постарался поскорее уснуть.
Во сне мне опять снилась Вика. С ней была девушка, почти ребёнок.
-- Это твоя мама?
-- Нет! Это же Аня! Она к тебе всё время в армию ездила. Ты совсем нас забыл!
После этого часть сна не запомнилась. Потом снилось, что я с Аней занимаюсь любовью. Только слегка удивило, что она лежит ко мне спиной.
Когда начался оргазм, а проснулся. Мне показалось, что в моих руках, в самом деле, Аня. Я страстно вбиваюсь в её тело, а она не менее страстно отвечает мне.
Когда пришёл в себя, то обнаружил перед собой стонущую от наслаждения тётю Гашу. Но удержаться от последних толчков всё равно не смог. И вот мы лежим, отдыхая от трудов. Стараясь не сдвинуться, тётя Глаша поворачивается плечами и головой ко мне. Поняв, что позади её я, она содрогается в испуге.
-- Ты…? Как тут оказался?
-- Лечусь тут.
-- Да это я помню. Как ты сумел меня соблазнить?
-- Мне Анька приснилась. Она каждую неделю ко мне приезжала. Я не смог отказаться. А как Вы вместо её оказались?
-- А мне парень приснился, в школе с ним любовь крутила. Он на выпускном просил очень, а я упёрлась, не дала ему. А сегодня он и не просил, только обнял, как я поплыла. Так и дала, как он обнимал: сзади.
-- Что теперь делать будем?
-- Да ничего, если я тебе не противна – старуха всё-таки.
-- Не только не противна, но я Вас даже с подружкой попутал. Вы уж простите меня, если можете.
-- Да бог с тобой! Только не рассказывай никому, не позорь меня. Тебе хватило? Или ещё хочешь?
-- А Вам как?
-- Для первого раза вроде хватит. Ну, раз тебе хватило, убирай инструмент. Сегодня опять Маринка днём будет, припасай себя для неё.
С того времени у меня пошло со всеми тремя. Днём мы перетащили прокалившийся обогреватель в мою палату, но сменные сёстры не пропускали возможности «перепихнуться», кто днём, в тихий час, кто ночью. Я, почему-то, воспринимал это, как должное. А как воспринимали они, не спрашивал.
Наверно, кто-то из мужиков завидует моему везению. Увы, приятное времяпрепровождение к выписке превратилось в назойливую обязанность. Вносила разнообразие тётя Глаша, каждый раз показывая то новую позу, то особенности движений. Я проверял их на Марине и Фаине. Когда что-то не получалось, тётя Глаша подсказывала, где ошибка. Мне кажется, все трое знали, что спят со мной. Но, что странно, даже не пытались ревновать. То ли так внушил им профессор, то ли они все использовали меня, как временного любовника.
Марина не растрачивала себя на соблазнение стать мне женой. Она была уверена, что мы не можем жить вместе из-за её характера. Фаина не собиралась бросать мужа, отца двоих её детей. Понимая, что чужие дети вряд ли кому нужны. А со мной она отрывалась, как бы набираясь секса впрок. Тётя Глаша точно не могла завести другого любовника из-за своего возраста. Если бы не случай, то и я не притронулся бы к её телу. Она наслаждалась, как последний раз.
Тётя Глаша в молодости была элитной московской проституткой, поэтому много знала и умела. Теперь делилась со мной своим довольно богатым опытом. Этим она восстанавливала мою память. Что-то я вспоминал, послушав её, а что-то она научала вновь. От неё я узнал, что может покалывать в глубине тела женщины – усики противозачаточной спирали. А то, более твёрдое, это шейка матки. Чем больше я буду её раздражать, тем сильнее будет оргазм женщины. Когда я использовал все приёмы, обученные опытной бабулей, любовницы-сестрицы стали надоедать. Научившись воздерживаться от семяизвержения, я изводил их до изнеможения. Но надежды на их утомление не оправдывались: они всё настойчивее просили близости.
Скоро приехал ростовский профессор и сделал операцию на плече. Рука начала чувствовать и двигаться. Потом, в течение двух месяцев мне сделали ещё три операции. Рука полностью не восстановилась, но стала близка к здоровой.
Профессор постепенно выведал у меня тайну моего резкого выздоровления. Он поклялся, что об этом не узнает никто, а ему надо для диссертации, чтобы не сомневаться, как помочь другим раненным и больным в подобных случаях.
К моменту, когда мои временные любовницы окончательно надоели, меня выписали. К тому времени почти восстановился мой вес. Правда, в нём большую часть составлял жир, а не мышцы. Их предстояло нарастить ежедневными тренировками.
Выписывали меня из госпитале в присутствии этого профессора. За мной из моего гарнизона прислали машину и сопровождающего офицера. Офицером оказалась довольно маленькая женщина в звании лейтенанта. По внешности она походила на якутку. Профессор увёл её в ординаторскую и чуть не два часа инструктировал. Она вышла с несколькими брошюрами.
Нашу часть расформировали за ненадобностью. Всех военнослужащих разбросали по разным частям всей России. Несколько человек уволилось. Мне же предстояло долечиться в военном ведомстве. В гражданских условиях вряд ли я смог бы получить такую полноту лечения. Тем более, что подписанный когда-то контракт кончался через девять месяцев.
Всё лечение сводилось к восстановлению организма после столь изнуряющего голодания. А врач гарнизона должен контролировать моё состояние и периодически отправлять на обследование в Ростов.
Из прошлого здесь вспомнился вид радиочасти на возвышении. А где я жил, что делал, почему-то никак не мог вспомнить.
В штабе по моему расквартированию долго спорили. Помещать инвалида в казарму было невозможно. Не хотели меня помещать и в местное медучреждение. В конце концов женщина-лейтенант, которая сопровождала меня из госпиталя, предложила разместить меня у неё, обещая надлежащий уход. После короткого обсуждения было дано согласие.
Смущаясь, она повела меня к себе. Это было общежитие женского персонала части. На гражданке такие общежития назывались малосемейками. Всё здание состоит из однокомнатных квартир с кухнями и санузлами. В некоторых квартирах жили по две девушки, в других – по одной. По двое селили новобранцев, то есть, новобранок или как их правильно назвать? Призывниц, как известно, в России нет. Все женщины-военнослужащие – добровольцы.
Люда жила одна. Она разместила меня на диване. У противоположной стены стояла широкая двухспальная кровать. Это было её место.
Весь вечер она рассказывала про службу, про нашу часть. Мне хотелось спать, а она всё не ложилась. Наконец, послала меня в ванну. Наскоро помывшись, я вернулся в комнату. Как только она скрылась в ванне, я тут же разделся и лёг спать. Пока я купался, Люда застелила мне постель. К её возвращению я уже спал.
Утром проспал её уход. На столе в кухне стоял завтрак и лежала записка. «Всё тебе. Приду в обед. Из комнаты не выходи – ключ от замка один.»
В обед она принесла готовую еду в солдатских котелках. Пока я ел, она сказала, что договорилась устроить меня тренером по самбо. Если работать тренером не смогу, то буду числиться им. Держать меня в части непристроенным не полагается. К концу недели из центрального архива придут мои документы. Перед уходом дала мне ключ от квартиры – заказала дубликат в мастерской.
Проснувшись утром, я огляделся. Квартира была на втором этаже. Напротив окон были спортивные снаряды: турник, который называют перекладиной, штанга, сделанная из лома и катков от танка, солдатская змейка, и наклонная и горизонтальная лестницы для тренировки рук. Отдохнув от обеда, вышел туда.
Я оказался довольно слаб, с большим трудом поднял штангу, повисел на перекладине. На большее сил не хватило. Покружив после попыток вокруг дома, несколько раз повторял тренировку.
Ещё два дня прошли в таком же режиме. К концу второго дня я почувствовал медленное возвращение силы.
На третий день Люда пришла со службы, едва кончилось рабочее время. Сразу же начала готовить ужин. Она пыталась с кухни разговаривать со мной, но не очень получалось. Тогда позвала помогать ей. Я с радостью принял это предложение – это лучше, чем сидеть без дела. Но едва стал чистить картошку, как моё достоинство начало напрягаться. Видимо, сработали остатки возбудителя, который не весь вывелся. Как я ни пытался скрыть, не очень получалось – руки были мокрыми. А спрятать его без использования рук проблематично.
Заметив мои проблемы, Люда улыбнулась:
-- Не мучайся! Профессор предупредил об этом. Просто, у меня месячные были. Он велел для твоего полного выздоровления свести тебя с женщиной. А где её найти? Если не побрезгуешь, то этой женщиной буду я.
Я так растерялся, что выронил нож. А достоинство прямо-таки рванулось вверх. Медсёстры приучили меня к постоянному успокоению, а тут трое суток перерыв. Люда покачала головой:
-- Совсем невтерпёж?
Я в смущении кинулся из кухни. Люда осталась одна. Посидел, успокоился. Решил вернуться, не хорошо быть нахлебником. Но едва вошёл в кухню, как всё пошло по-прежнему. Вернулся в комнату и включил телевизор. Попереключал каналы. Пришла Люда:
-- Ужин готов. Пусть немного постоит, потомится: так вкуснее бывает.
Она села на подлокотник кресла. К её приходу я заправил достоинство под резинку трусов, поэтому сидел без заметного беспокойства. Чтобы не сидеть молча, стал расспрашивать её о ней.
Она оказалась настоящей якуткой. Родилась в яранге в тундре. Учась в школе, жила в интернате в посёлке. Там впервые увидела телевизор. Очень любила его смотреть. С того времени у неё появилась мечта пожить на юге, где долго тепло и растут фрукты, которые в тундре очень дороги. Едва кончила учиться, как пошла в военкомат. Её для начала послали на курсы делопроизводителей. После курсов попросила направление на юг. Вот и послали сюда. Сначала служила в звании прапорщика, дослужилась до предельного на этой должности звания – лейтенант. Первое время переписывалась с родителями. А ко времени появления на родине сотовых телефонов родители умерли. Теперь там никого нет. К югу привыкла и домой ехать не хочет.
Насмотрелась на пьянки офицеров и гражданских мужчин, поэтому замуж не хочет, но очень хочет родить.
-- Сколько тебе лет?
-- У женщин об этом не спрашивают. А тебе скажу – 28. скоро старухой считаться буду.
-- Вряд ли! Ты маленькая и красивая. Мой отец говорил: маленькая собачка всю жизнь щенок; маленькая женщина всю жизнь девочка.
-- К сожалению, не девочка. Но не жалею об этом. Давай об этом позднее. Профессор убеждал меня жить с тобой в качестве жены. Ты не против?
Я смутился и в ответ только помотал головой. Хотя женщина выглядела чистой якуткой, показалась мне очень красивой. Красота была именно не наша, будто неземная какая-то. Я исподтишка незаметно разглядывал её все три дня, когда мы были вместе. Несколько необычным мне казалось не только её лицо, но и тело. Широкое в заднице, оно было узким в груди. Под одеждой с некоторым трудом угадывалась яркая талия. Хорошие груди для маленького роста были на грани между нормальными и излишними. Мне кажется, она была предельно маленького роста, менее которого в армию не принимают. Если бы не чуть крупный для её тела зад, была бы замечательным разведчиком.
-- Ну, раз не против, то пошли в койку, а то как бы не разболелся. Под животом ещё не болит?
Я совсем смутился. Люда, не дожидая ответа, встала и выключила свет, а потом задёрнула плотные шторы на окнах. В комнате стало очень темно. Люда виделась едва заметной тенью. Тень скинула с себя тень домашнего халата и переместилась к койке.
-- Я навязываюсь? Извини, профессор сказал, для твоего полного выздоровления. Может, ты брезгуешь?
Не смотря на запредельное смущение, достоинство ничуть не ослабло. Ложась на неё, я нечаянно задел чем-то за мошонку и чуть не рухнул на Люду.
-- Что? Разболелось-таки? Потерпи, сейчас пройдёт.
Маленькие пальчики побежали по моему инструменту и направили в нужное место. К моему удивлению столь маленькое тело приняло меня полностью и до предела. Я осознал это, когда пришла разрядка, едва я погрузился.
-- Вот и хорошо! Полежи немного. Надо, чтобы мои гормоны впитались.
Легко сказать: полежи! После воздержания простое лежание кажется преступлением.
Дважды Люда взвывала. Первый раз вместе со мной, а второй раз заметно раньше, поэтому пришлось слегка поиздеваться над ней. За это она едва не зацеловала меня.
-- Молодец! Ты восхитителен! С тобой я впервые узнала, что такое оргазм!
-- Ты не девственница. Неужели никто не делал тебе так?
-- Делали. Но это было после тебя. До тебя ни с кем такого не было.
-- Как до меня? Разве мы с тобой давно знакомы?
-- А ты не помнишь? Ещё Люба тебя за это ругала. Не помнишь?
-- Не помню. Я после ранения многое не помню.
-- Мне врачи говорили об этом. Теперь понятно, почему ты так смущался. Давай вставать, надо поужинать. Ты пока накладывай, а я в ванну.
И во время ужина, и после я всё ещё смущался её. Зато она вела себя очень естественно. Будто ничего такого между нами не было. Только щёки её раскраснелись, придав лицу ещё большую прелесть. Весь ужин она щебетала о чём-то. До моего сознания не доходил смысл её рассказа. Для приличия только головой качал. А сам не мог наглядеться на удивительно красивое монголоидное лицо девушки.
-- Утром вымоешь посуду. Всё равно тебе пока делать нечего. Пошли спать.
В этот раз она не стала застилать диван, зато положила на койку две подушки.
Первая ночь прошла в режиме молодожёнов. Мы немного спали, а всё остальное время занимались любовью.
Я проспал до обеда. Разбудила Люда, пришедшая на обед. Она разбудила меня, а сама пошла на кухню, разогреть еду.
-- Придётся ограничить тебя. Ты вчера, как с цепи сорвался. Меня-то чуть не замучил.
-- Извини, исправлюсь. Ты очень красивая и невероятно вкусная.
-- Ой, врунишка! Все вы так говорите.
Люда вышла из кухни. В офицерском мундире она казалась строже и солиднее. Я быстро скидал посуду в раковину и вышел следом. Женщина сидела в кресле, откинувшись на спинку.
Я опустился к её ногам и стал целовать коленки. Они были в колготках, но всё равно казались очаровательными.
-- Я хочу ребёнка. Можешь сделать его?
-- Могу, наверно. Не от меня одного зависит.
-- Сколько времени? Двадцать минут есть. Раздевайся!
Ничуть не смущаясь, девушка задрала подол и сняла колготки вместе с трусиками. Легла на койку. Хотя вид заголившейся женщины несколько охладил возбуждение непрезентабельным видом её исподок, всё получилось лучшим образом. Мы несколько минут провели в сладкой истоме одновременного оргазма.
Быстро вернув одежды на прежнее место, Люда с невероятной страстью поцеловала меня и убежала в штаб. Я смотрел ей в след из окна и восхищался красотой её фигурки, торопливо бегущей по асфальту тротуара.
Каждая ночь проходила в близостях. Правда, количество их всё уменьшалось. К концу месяца нам хватало трёх раз. Ещё раз мы падали на постель в обед. Только раз получилось небольшое отклонение, когда Люду послали в Грозный на какие-то трёхдневные курсы по службе. Срывались встречи в обед, а на ночь она приезжала на такси, возвращаясь обратно на такси же утром. Я не мог понять, для себя она приезжала или для меня.
Пришли документы из центрального архива. Я написал письмо в военкомат, призвавший меня на службу, с просьбой выслать адрес и номера сотового телефона моих родителей и жены. Письмо взяла на работу Люда, потому что она как раз занималась в штабе корреспонденцией.
На собеседовании с заместителем начальника гарнизона мы договорились о моём трудоустройстве. На первое время мне предложили быть тренером боевого единоборства у солдат батальона охраны. Режим был очень щадящим.
Вдруг Люда пришла вечером с толстой, просто огромной женщиной.
-- Извини, у меня месячные опять. Меня Люся подменит. Не смог ты мне ребёнка прилепить.
-- Зачем? Три дня потерпеть не сложно.
-- Зачем? В брошюрах профессора написано, что перерывы не желательны. Да и изменение гормонального набора только на пользу. И не спорь со мной! Чтобы не смущать вас, я на кухне на раскладушке спать буду.
За месяц совместной жизни я убедился, что спорить с ней бесполезно.
Люся меня не вдохновила. Я сумел раз войти, но женщина выглядела снаружи и ощущалась внутри настолько неприятно, что достоинство моё стало яростно противиться этой близости и скоро самоустранилось. Я ушёл на кухню.
Увидев меня, Люда возмутилась и погнала меня обратно. При ней напряжение вернулось, но с Люсей я не смог даже соединиться. Люда пришла к нам и стала командовать. Люсю поставила на четвереньки, меня на коленях заставила подойти к ней. Чтобы моё возбуждение не пропадало, она стала со мной целоваться, пристроив мою руку на свою титечку.
Со стороны, наверно, фигура была не только пошлой, но и комичной. Поцелуи и ощущение упругой девичьей груди некоторое время помогли поддержать напряжение, но когда Люся вдруг дико взвыла, снова всё пропало. Я категорически ушёл в ванную комнату и заперся там. Люда уговорила вернуться.
Люся уже спала на диване, а мы с Людой легли на кровать. Для успокоения, что ли, Люда зажала мой конец между своими бёдрами. Во сне я, помню, привычно тыкал ей в промежность, но толстая «пробка» возвращала в сознание, что Люда заблокирована. Когда они ушли утром, я опять не слышал.
В следующий вечер Люда пришла с женщиной лет под 50. Женщина выглядела не плохо. Если не видеть лица, то по фигуре трудно дать столько лет. Со спины ей трудно дать больше тридцати. Несколько седых прядей украшали её длинные волосы. Она не было красавицей, но и не была так отвратительна, как Люся.
Мы поужинали втроём.
-- Завтра много работы. Может, спать ляжем?
Люда застелила кровать и пошла устаивать раскладушку. Люба ушла в ванную. Я не знал куда деться. Почему-то думал, что Люба будет спать на раскладушке. Но она легла на кровать. Я кинулся в кухню.
-- Что? И с Любой не получается? А ведь ты её первую тогда до оргазма довёл. Иди к ней, не расстраивай меня. Завтра и без этого работы много.
Я поплёлся обратно. Вот попал!
Люба не давала мне целовать её. Зато всё остальное было невероятно здорово. Сам не ожидал, что с ней у нас так получится. Оба так завелись, что провозились часа четыре. Люба кончила несчётное количество раз. Я же, пользуясь наукой тёти Глаши, буквально измывался над ней, получая от её мучений запредельное наслаждение. Второй раз в памяти осталось большее наслаждение от близости с рожавшей женщиной, чем от девушки. Первой была Фаина. Тётя Глаша как-то не считалась мной рожавшей. Она была мне наставницей, учительницей. Возможно, подобное было в прошлой жизни, но в памяти не проявлялось.
В это утро Люба разбудила меня достаточно рано, чтобы я успел её до подъёма ещё раз довести до оргазма. Понравилось, видимо?
Люба пришла и на следующую ночь. В этот раз мы легли спать намного раньше. И опять долго возились вечером, а потом добавили ещё и утром.
Женщины уходили на работу вместе. Люба не шла, порхала рядом с Людой. Видимо, давно у неё мужика не было.
На следующую ночь не пришёл никто. Хотя Люда возмущалась, что ещё чуть кровит, она попыталась добиться от меня того же, что было с Любой. Но она не рожала, а потому не все приёмы ей подходили. Но сумел её помучить и без этого.
Удивительное дело! По телевиденью и в газетах показывают и пишут, что мужики рвутся к молодым, порой бросая женщин своего же возраста. Конечно, молоденькие и выглядят красивее, презентабельнее, и более приятнее даже на ощупь. А мне почему-то нравятся более взрослые, более старшие. Тётя Глаша, а теперь Люба, кажутся мне более сладкими, чем, например, Марина или Люда. Толи они умеют больше, толи понимают и чувствуют иначе. Не знаю, было ли что-то подобное в прошлой жизни, память никак не хочет открываться. О Фаине особый разговор. Она совмещает обе категории. Только слишком всего опасается.
Пришёл вызов в Ростов. Люда отпросилась с работы, выпросила у командира машину и мы поехали.
Действительно, в госпитале я не выжил бы. В стационаре мы не были, но в амбулатории и процедурном отделении, где сдавал анализы и лежал под какими-то приборами, была толкотня больных и раненных. Тут, действительно, пара пустяков подхватить инфекцию.
Домой вернулись поздно. Не привычная к работе вне кабинета, Люда едва держалась на ногах. Я пытался приготовить ужин, но она прогнала меня с кухни.
Вообще, Люда готовила изумительно. Что она добавляла в блюда, не знаю. Но даже принесённая из столовой еда после её рук становилась бесподобно вкусной.
Хотя я только был в госпитале и ничего особенного не делал, устал толи от дороги, толи от госпиталя. Даже трогать женщину не хотелось. Надеялся, что и Люда в таком же состоянии. Ан нет! Забравшись под одеяло, она, видя мою пассивность, сама начала действовать. «Так доктор в госпитале велел!» - «А тебе не надо?» - «Тебе надо. А это главное!»
После первого же акта уснула прямо на мне. «Пусть там будет. Побольше гормонов всосётся».
Наверно, она насытилась сексом. Теперь каждый раз ей стало хватать одного-двух подходов. А чтобы компенсировать количество, оставляла меня в себе. Во сне её возбуждение проходило, поэтому создавало проблему, когда нам надо было среди ночи сходить в туалет – смазка толи высыхала, толи рассасывалась.
Два дня в неделю я шёл в спортзал для тренировки солдат. Остальные дни проводил в библиотеке, вспоминая по книгам забытые приемы единоборств. Некоторые из них вспоминались, едва видел рисунок приёма, другие казались новыми. В конце недели мне восстановили зарплату за период моего пребывания в госпитале. Люду возмутило отсутствие доплаты за ранение и боевых. Хотя денег оказалось удивительно много, я, вроде, был доволен. но она всё равно раскрутила что-то в штабе.
Часть денег я попытался отдать ей, но она категорически отказалась, взяв малую толику, едва ли компенсирующую её затраты на продукты. Очень хотелось послать хоть сколько-то домой для Вики. Но Люда отговорила из-за того, что моей дочерью была вписана какая-то Мария. Чтобы деньги не пропали зря, она доказала, что будет не хуже отдать их лично после выздоровления и возвращения домой. Ведь живут же сейчас и без них! С трудом уговорил её отвезти деньги в госпиталь Марине, которая перед моим отъездом забеременела. Но, по словам Люды, Марина категорически отказалась, потому что не хотела никакой зависимости для себя.
В очередные месячные теперь пришла только Люба. Люда поняла о моей аллергии на Люсю. Ни о каких отказах из-за верности или ещё чего-то они слышать не хотели. «Это только для твоего здоровья!». А я, честно говоря, был очень рад «покувыркаться» с этой женщиной.
Прошло четыре месяца моей жизни с Людой. Каждый раз она в свои месячные приводила Любу. А про Люсю как-то сказала, что она беременна от меня. Я начал было возмущаться, что ни разу не мог ей кончить. А это, говорит, не обязательно. Главное, чтобы несколько сперматозоидов попало. Они могут случайно выделиться и без семенной жидкости. «А до тебя у неё никого уже больше полгода не было».
В очередную встречу с Любой женщины чуть засиделись за ужином. Они рассуждали о чьей-то беременности. Я не слышал начала разговора, но понял, что обсуждают, надо ли аборт делать. Из продолжения разговора понял, что беременна Люба. И тоже от меня? От меня!
Никаких претензий ко мне она не имела. У неё погибли на бандитском фугасе муж и двое детей. Родители давно умерли, сестёр братьев нет, поэтому она хочет оставить ребёнка, чтобы не быть на свете одной. Ко мне никаких претензий нет, потому что сама хотела этого.
Некоторое охлаждение её страсти я заметил в постели. Хотя мы провозились даже дольше, чем прежде, активность и реакции её были немного слабее. Природа!
Наступало лето. Медики всё ещё отмечали значительное отставание в реабилитации моей руки. Но никто из них не понимал, почему. Люда как-то пригласила меня на природу. Мне ехать не хотелось. Но очень хотела Люда, а туда ехали только семьями, одиноких не брали.
Время провели замечательно. Ехали на четырёх машинах. Поставили палатки, наловили рыбы. Кто-то привёз заготовки для шашлыка. Народ подобрался активный. Мы не только поплавали в пруду, на берегу которого разбили лагерь, но и поиграли в разные игры. К вечеру все устали, развели костёр, на котором каждый жарил себе шашлык на своём шампуре. Когда стали разбираться кто откуда, оказалось, что русских было двое, а все остальные разных национальностей. Кто-то предложил спеть родные песни. Я не мог вспомнить ни одной. Мне простили. Последней была Люда. Будто заранее зная, что будет такое пение, девушка привезла с собой национальный костюм. Она за мешком сходила и достаёт оттуда бубен, палку кривую, платье якутское и шапку на голову. Оделась – ни дать, ни взять шаманка! Запела по-своему что-то и вокруг нас закружила. А сама в бубен колотит. Смотрю, друзья её один за другим будто засыпают. Дошла очередь и до меня. Как ни сопротивлялся, и я уснул.
Проснулся, Людка уже переодетая рядом сидит.
-- Что это ты делала?
-- Камлала. Я у них здоровья по чуть-чуть взяла и тебе отдала. Им и не заметно, а тебе хорошо прибавилось.
Я несколько раз заходил в штаб по поводу связи с родиной. Люда заведовала административным отделом.  Может, он по-другому назывался. Она бумаги получала и отправляла. Вся несекретная корреспонденция через неё шла. Сделала запрос в военкомат, откуда я призывался, но ответа не было. Сам несколько писем отослал. Если бы сотовый телефон сохранился, можно было бы позвонить. Но он исчез, а номера телефонов родных я не запомнил. Да и зачем запоминать, если все в телефонном аппарате записаны были?
Больше полугода отправляли всякие бумаги про меня, но ответа почему-то не было. За эти полгода три раза меня Людмила в Ростов возила на обследование к профессору. Моё восстановление его восхищало. А я потихоньку восстанавливался. Только левая рука отставала. И чувствительность не та была, и двигалась она слабо, и мышцы нарастали очень плохо. И по виду она была значительно тоньше правой.
Через пару месяцев Людмила по секрету сообщила, что Люба забеременела. Она и хотела этого, и боялась. Хотела, потому что никого родных у неё не осталось. Очень ей хотелось, чтобы рядом был кто-то родной и близкий. Про замужество даже думать не хотела. Не хотела беременеть и от любовника, чтобы не быть зависимой.
С июля месяца Люда стала ездить на ритуалы защиты. По началу, я думал, что она там камлала, как тогда с нами на природе. Но как-то проговорилась, что так же, как с нами до моего ранения. А с нами они все трое в близости были. После таких её поездок я сутки не мог к ней притронуться. Да и она не в себе была. А как придёт в себя, силой на меня лезет. Не для себя, говорит, а для тебя, дурака. Для себя мне и без тебя хватило бы. Пока по пять-семь человек ритуалим. Ближе к осени тяжелее будет – лавинная опасность ослабнет, террористы через хребет попрут.
Как ни старался, привыкнуть к этому не мог. Раз не отпустил на ритуал. Вся группа погибла. Людка едва разум не потеряла. Говорит, замуж за тебя не собираюсь, ребёнка тебе не навяжу. А из-за твоего каприза люди погибли. Доволен?
Не знаю, как кто отреагирует, но мне после их ритуала противно было к ней притрагиваться. Людка очень переживала, но и от ритуала не отказывалась. А мне идти некуда. Да и до конца контракта оставалось три месяца. Люба и Люся беременны, а Людке семя не прилипает. Она его в себе оставляла, и после секса на голове стояла, но беременность не наступала. Люська в беременности стала ещё страшнее. Рыжие пятна на теле стали ещё больше, лицо стало отёчным, будто с похмелья. А брюшина будто не изменилась. При таких габаритах беременность без медика не разглядеть.
Зато Люба похорошела до удивления. Даже выглядеть стала лет на 10 моложе. Но никто из них, ни от ритуала, ни от близости со мной не отказывались. Люська даже на девятом месяце на ритуалы ездила.
Перед дембелем от меня потребовалась справка из госпиталя. Людка не отпустила меня одного. А мне очень хотелось повидать Марину, Фаину и тётю Глашу. При ней это закончилось бы бурной сценой.
Фаина была в отдыхающей смене. Марину видел издалека. Явно, не сегодня-завтра родит. А тётя Глаша ушла на пенсию. Она со мной дорабатывала недостающие для стажа полгода. А подошёл бы к Марине, да Людка встала передо мной стеной и не дала подойти.
В последний месяц перед дембелем мы поехали в Ростов на комиссию. Я думал, что определят уровень моей пригодности, а тот профессор, что меня консультировал, настоял на комиссии о присвоении мне пожизненно второй группы инвалидности по ранению. Прямо на заседании стал нудно читать лекцию. Чтобы её остановить, председатель и предложил дать пожизненную инвалидность. Теперь вместо дембеля я буду комиссован. Это даёт больше привилегий на гражданке.
В пятницу я получил все документы. Но билет был на понедельник. Главное, поезд литерный, военный.
В пятницу к нам пришли Люська с Любой. Любу я очень хотел повидать, а Люська тут была вроде как лишней. С собой они принесли 2 чемодана. Я хотел было собраться, но они показали на чемоданы – там уже всё готово.
Девки быстро собрали стол, поставили бутылки коньяка. Начали пиршество. Все трое пить отказывались – все беременные. Люська вот-вот родит, Люба на седьмом месяце, а Людка только залетела – и месячные не пришли, и бумажные полоски показывают беременность. Они себе наливали какой-то сок, а мне коньяк.
Очнулся в вагоне. Поезд неторопливо стучит на стыках. Во времена молодости моего отца литерные военные поезда летали по стране. А мы едва ползём.
Голова раскалывается от боли. Или коньяк был палёный, или наелся чего-то. Стал пытаться вспомнить вчерашний день. С вечера пятницы пить начали. Потом танцевали, песни пели. Меня припёрло, увёл Людку в ванну. Только кончили, Любка залетела. Говорит, тоже на прощание хочет. Дальше не помню. Отдельными эпизодами вспоминаются объятия со всеми на койке. Обнимался по очереди и одновременно. Кажется и трахался. Сколько, с кем? Ничего не помню. А то, что было, помню. Мне кажется, девки в коньяк добавили что-то.
Кажется, в купе со мной ещё кто-то едет – мундир напротив висит. Но самого нет. вся грудь в медалях. Надо свой достать. Тоже медалей не мало. Жаль, не успел я его так же подготовить.
Открыл один чемодан, второй заперт оказался. В чемодане, как боезапас, пять бутылок коньяка рядком уложены. Одна распечатана. А стакана нет. Не успел к двери подойти, как проводница заглядывает.
-- Чай будешь? Утром чай пить положено.
-- На чай сил нет. Принеси стакан, похмелиться надо.
Проводница принесла и пустой стакан, и с чаем. Я в пустой стакан коньяку плеснул и проводнице предложил. Почему-то думал, что откажется. А она его хлопнула, как заправский питух. Закусить нечем, чаем запила. Я себе плеснул и тоже выпил. Тоже чаем запил. Она говорит: колбаса у меня есть, сейчас принесу.
Бабёнка лет под тридцать. Чуть полноватая, груди под форменным кителем едва помещаются, задница полненькая на загляденье, талия хоть и большая, но яркая.
Пока она за колбасой ходила, я чай допил и налил в оба стакана. А у самого так и распирает в брюках. Такое впечатление, что от коньяка. Проводница колбасу режет, а я расспрашиваю о соседе.
-- А никакого соседа нет. Ты один в вагоне.
-- А чей мундир?
-- Твой. Тебя три девки на себе принесли. Толстая рыжая тебя на плече, как мешок несла. А две других чемоданы несли и вот этот мундир. Хорош, видно, был?
-- С ними прощальный вечер делали. Только ничего я не запомнил.
Выпили мы с ней ещё, закусили колбасой. У меня голова поплыла. Плохо помню, что дальше было. Кажется, обжимались мы с ней. Очень мне бабонька внешне понравилась. А потом, как в тумане. Толи приснилось, толи так и было, но сначала мы будто у стола начали. А утром проснулся с ней в обнимку. Оба голые. Голова опять разламывается. Она проснулась, обняла меня и чуть не зацеловала. Говорит, никогда ни с кем такого не было. А мне как-то совестно перед ней.
Пока ходил умыться, она оделась и постель собрала. Говорит, скоро Ростов, там все вагоны заполнят. И к ней сменщица присоединится. А я, хоть убей, не могу вспомнить, было с ней что или нет. Чётко не помню, а где-то во мне это впечатление, внутри, не осознанно. Видно сильно пьян был. На бутылку глянул, а там, может быть, ещё на порцию выпивки убавилось. Неужто девки в коньяк подмешали что-то? Тело проводницы помню, будто булка сдобная – пышная, упругая, округлая вся, а больше никаких ощущений. Такое впечатление, что не было ничего. Помню, как чувствовал после сестричек в госпитале, после Люды и Любы в части, даже отвратительное ощущение от Люси помню, а от проводницы ничего.
Проводница на стол опёрлась, в окно смотрит, пытается определить, далеко ли до Ростова. Я к ней подошёл, со спины обнял. Аж дыхание перехватило, так сладко её тело показалось – идеал женщины, женской фигуры, женского тела. Груди двумя ладонями не накрыть, ягодицы, как два арбуза, только что не твёрдые. Чуть помял, она даже не только не сопротивлялась, но сама прямо у стола сдалась.
Смазанно как-то помнится, как возился с ней, а от её прелестей никакой памяти не осталось. Зато после так ласкалась, что я опять заводиться начал. Она сбежала. А тут и городские окраины замелькали.
В Ростове стояли часов 12. Два пассажирских вагона солдатами заполнились. В основном после госпиталя. Проводница в моё купе пришла – сменилась. Интересная баба оказалась. С ней нет сексуального утомления. Не знаю, сколько раз у нас с ней до того было, а того утомления, что даже с Любой было, не приходило. Удивительная женщина! В этой жизни мне такой не встречалось. По крайней мере, после госпиталя. Может, было в той жизни, которая до госпиталя была? Но из того ничего не напоминало.
До Воронежа с ней вместе ехали. Покувыркаемся, поспим, опять покувыркаемся. Не представлял, что так быть может. Интересно, как с ней в семье жить? Бабонька хоть и не красавица, зато настолько сдобная, что поневоле заводишься. А в постели не утомляешься. Не противная, хоть и не сладкая. В постели больше Люську напоминает. Но только напоминает. Надо прекратить похмеляться, а то вся поездка в сплошной секс превратится.
В Воронеже сменная проводница затребовала помощь. Пришлось моей уходить. Солдаты перепились и стали драться, высадили два окна. Станционные работники вставили в выбитые окна фанеру. Буянов забрал патруль.
До самой Москвы моя нечаянная любовница так и не пришла, хотя пару раз забегала, чтобы поцеловать. В Москве её встречал мужчина лет пятидесяти с мальчишкой лет семи. С криком «Мама!» мальчишка кинулся к ней. Она лишь тоскливо оглянулась на меня. А я, дурак, не только адрес и телефон, даже имя не спросил.
Я ещё в вагоне надел мундир, а одежду сложил в чемодан. В карман шинели положил адрес моего дома. Как ни старался, не мог вспомнить дорогу домой, а ведь бывал на ней довольно много. Зато увидев что-то запомнившееся, вспоминал ещё что-нибудь.
Спрашивая у прохожих, как добраться сначала до пригородного вокзала, а там, как добраться до моего родного городка, с грехом пополам приехал