Ах, дети, дети! Глава 3. Крест

Николай Сергеевич ходил на работу с превеликим удовольствием. Он работал в научно-исследовательском институте и возглавлял какое-то направление его деятельности. Под его началом был не отдел, не отдельная лаборатория, а целый этаж института с множеством комнат, испытательных стендов, полутора сотнями научных работников всякого ранга и двумя десятками начальников отделов. Что это было за направление, так никто и не понимал из его знакомых, и сколько он ни объяснял приятелям, чем занимаются его люди и чего хотят достичь, так никто толком ничего и не понял.

Правда, пояснение это происходило, как правило, за праздничным столом, под рюмку водки в хорошо подогретом состоянии. Надо отдать должное, что все его знакомые были далеко не глупые люди, в основном из среды учителей и инженеров. Скорее, Николай Сергеевич был до того дотошный, что при объяснении не хотел упустить ни одного момента и штриха своей работы и, начиная объяснять, заводил разговор казалось бы о совсем далёких темах от его направления работы, но считал необходимым и их упомянуть в связи с серьёзностью и многогранностью решаемой им проблемы.

Рассказ получался совсем непонятный, было трудно сообразить, куда ведут все бесчисленные нити множества аспектов, которые он охватывает, где и в чём логическое завершение его пространного рассуждения. Слушатели не выдерживали, начинали таять по одному, подвигаясь ближе к столу и пополняя ряды давно разуверившихся в существовании конца рассказа и с досады (а может и с радости) налегали на водочку и бутерброды с икрой. Сколько бы раз Николай Сергеевич ни начинал рассказывать про свою работу, ни разу не удалось ему подвести логический итог своего повествования. Собеседники разбегались после двадцати – тридцати минут его лекции, а в следующий раз уже никто ничего не помнил, и приходилось начинать заново.

Но рассказ, по мнению Николая Сергеевича, сократить было нельзя, иначе слишком простой и обыденной показалась бы его научная работа. Именно эта привычка скрупулёзного подхода ко всему сделала его руководителем такого уровня. Ведь Николай Сергеевич не имел учёного звания и даже профильного образования, но благодаря вышеописанному бесценному качеству руководство института не видело кандидатуры лучше на эту должность и закрывало глаза на многие нарушения кадрового плана.

По образованию он был учителем, а в институт попал работать совсем случайно. После окончания ВУЗа он два года проработал в школе, и на одном из родительских собраний ему пришлось задержать на приватный разговор директора того самого института. Его сын, умный, но шкодливый мальчишка, явно нуждался в отцовском глазе, это и надо было внушить директору. Директор понимал проблему, но сразу стал оправдываться, сыпать неурядицами на работе и зашёл до того далеко в своих оправданиях, что описал во всех прелестях проблему над которой вот уже полтора года бился их институт и не мог решить. Институт имел военный уклон, а проблема была из разряда перевода оборонки на бытовую продукцию.

В конце разговора он, конечно, заверил Николая Сергеевича, что займётся сыном. А когда прощались, учитель, как бы в качестве совета, намекнул на один вариант решения проблемы. Директор ушёл в раздумьях, а через неделю в школу нагрянула целая делегация из института. Николая Сергеевича вызвали к директору школы, в торжественной обстановке вручили почётную грамоту за вклад в развитие (тогда ещё) советской науки, и многократно чествовали его, поясняя какую неоценимую услугу он оказал институту.

Директор школы ничего не понимал, а позднее и совсем опечалился, когда получил официальную бумагу из министерства обороны о необходимости временного перевода Купцова Н.С. в вышеуказанный институт. Бумага была составлена хитро и вроде бы не содержала приказного порядка перевода, но директор, как должностное лицо, понимал, какие могут быть последствия, не пойди он навстречу военным. Так и попал в этот институт Николай Сергеевич со своим даром компиляции всех мелочей и подробностей в единое целое с выдачей на-гора всеобъемлющего заключения. Со временем он проник в суть работы, а его необычайная способность стала причиной быстрого продвижения по карьерной лестнице.


Таким же он был и дома, въедливым, вникающим во все подробности, не упускающим ничего и по этой причине имеющим своё особое мнение, зачастую разнящееся с мнением родственников. Поэтому на ровном месте в семье часто возникали споры, родственники удивлялись его мелочности, а он не понимал, как нельзя не замечать очевидные и столь важные вещи. Чтобы избегать ссор Николай Сергеевич частично ушёл в себя, погрузился в свою работу, в любимые дела, а бытовые темы отдал на откуп жене. Именно поэтому воспитанием дочери занималась только Галина Викторовна, а он участвовал в процессе только по её заданию, и то исключительно по чётко полученным наставлениям.

Он был спокоен за дочь потому, что видел, как Галина Викторовна серьёзно подходила к теме воспитания. Она тоже была по образованию педагогом и в её компетентности Николай Сергеевич нисколько не сомневался. Только одного не смог разглядеть дотошный во всём отец, может быть даже самого главного на тот момент, – как незаметно росла пропасть между дочкой и ними. Возможно, он и догадывался об этом, но думал, что это временно, что всё образуется, когда дочка немного подрастёт и поймёт все тревоги матери, все её необоснованные требования к ней.

Но время шло, а ситуация всё больше незаметно для всех накалялась, Катя была готова взорваться при каждой претензии, а Галина Викторовна может и замечала внутренний протест дочери, но списывала его на юный возраст, надеясь на скорое её взросление и, как следствие, поумнение. Все надежды оказались тщетными, чем старше становилась Катя, тем меньше оставалось шансов на взаимопонимание. Катя думала, что ей не дают самостоятельности, придираются по каждому мелочному поводу, а Галина Викторовна по своей старой испытанной тактике продолжала воспитание «ребёнка».

И пора бы было уже перейти на методы взаимного обсуждения и убеждения, но мама думала, что ещё не время, ещё рано дочке думать самой. Она и сама уже не понимала, когда же наступит это самое время, потому что все поступки и суждения Кати воспринимала как легкомысленные и по-детски наивными. А между тем дочери шёл двадцатый год, но мама этого не замечала или не желала замечать, хотела как можно дольше не выпускать Катю в свободный полёт, дабы не наделала она в нём горьких ошибок.

…Около двух часов дня Катя встала с постели, повинуясь какой-то силе, заставляющей жить человека даже в самых крайних ситуациях, когда ничто не мило и ничего не нужно вообще. Она бессмысленно побрела на кухню, оттуда обратно в свою комнату, как будто что-то забыла, пришла и замерла в центре спальни, постояла несколько минут, не видя перед собой ничего, и, повинуясь напомнившим о себе инстинктам, пошла в туалет.

Даже в самой захудалой ситуации, когда не работает разум, и желания покинули тебя вовсе, организм твой не даст тебе погибнуть. Он будет будить тебя от интеллектуальной спячки своими потребностями, сначала в виде нужд, затем постепенно подведёт к выполнению рефлексов для поддержания жизни, а спустя какое-то, может быть, даже и долгое время, появятся и желания, сначала самые необходимые, чтобы не умереть, а потом постепенно вернутся и остальные. Одно лишь умрёт навсегда – это вера в то, что было основой тех чувств, которые были осквернены.

Выйдя из туалета, Кате нестерпимо захотелось пить. Да, она не пила почти целые сутки. Уже более быстрым шагом она прошла на кухню, схватила кувшин с кипячёной водой и стала пить. Чем больше она пила, тем больше ей хотелось пить ещё и ещё, она пила, не отрываясь, без продыху, увеличивая с каждым глотком его объём, и уже после десятого глотка пила с такой жадностью, что со стороны показалось бы - ей не хватит и целого графина.

Допив до конца все два литра, она бессильно опустила кувшин, громко выдохнула и стояла, чуть сгорбившись, никак не могла отдышаться. До этого совершенно пустовавшее сознание пробудило ощущение влаги на губах и внезапно восстановило картину поцелуя. Опять вспомнился тот же неприятный вкус губ Павла, но на этот раз ещё более брезгливо и отвратительно. Откуда-то изнутри подкатило к горлу, Катя, сгибаясь и задерживая дыхание, инстинктивно зажала рот ладонями и бросилась бежать в туалет.

Над унитазом она распахнула ладони и, не успев ещё, как следует наклонить голову, вытолкнула напиравшим рвотным движением чуть ли не пол литра воды. Она оперлась руками на унитаз, а снизу из желудка толкало и толкало потоки воды до тех пор, пока не вышло всё содержимое кувшина вместе с коричневатой желчной жидкостью, обжигающей горло и губы. В один из спазматических толчков девушка так сильно подалась вниз, что ударилась о кромку унитаза. Губа раскровилась, и несколько капель крови упали в воду, образуя алые разводы. Рвотные позывы продолжались и, поэтому она не обращала никакого внимания на рану. Катя сплюнула несколько раз в перерывах между захватами воздуха, вновь ощутила никак не отплёвывающуюся с губ желчную жидкость вперемешку с солёной кровью, и от досады заревела.

Но скорее этот плач был следствием того тяжёлого удара, который она пережила вчера и от которого никак не могла прийти в себя. И только сейчас она осознала до конца всю тяжесть утраты и обиду за своё положение. Ей было жалко и себя, и всё потерянное, такое прекрасное когда-то, но вдруг оказавшееся таким мерзким и гадким. Она ревела от бессилия перед родителями, от потери и неприязни подруг, от рухнувшего в один момент счастья, которое напоследок ещё и отвесило ей пощёчину. Так она и стояла, опершись на унитаз, всхлипывая и роняя крупные капли слёз, осознавая всю горечь своего положения.

Казалось бы, чему тут радоваться, но мы порадуемся и этим слезам потому, что это слёзы возвращения к жизни, слёзы выхода из оцепенения, грозящего унести юное создание в бездну небытия. Минут десять она ещё проревела, потом поднялась, умылась и опять легла в кровать, а слёзы всё катились и катились по её щекам, но уже реже и не такие крупные как сначала.

Дома никого не было. Родители ушли на работу ещё утром. К их приходу Катя уже немного пришла в себя, но чтобы не показывать своего состояния, решила лечь пораньше, а когда мама, заглянув в её комнату, справилась о самочувствии, Катя сказала, что ей завтра рано на учёбу, мол, надо выспаться. На другой день она встала намного раньше родителей и ушла, чтобы избежать лишних вопросов. Изливать душу ей не хотелось – всё еще кипела обида и на них, на тех, кто, по мнению Кати, так бесцеремонно исковеркал её судьбу.

Она пошла в сторону института, но всё время меняла направление, поскольку не могла идти мимо тех мест, где всё напоминало о Павле. Тут они гуляли, тут сидели в кафе, тут собирали осенние листья, тут целовались… Казалось, в городе не осталось мест, где бы можно было укрыться от воспоминаний.

До института в тот день она так не дошла. Катя побрела прочь от ненавистных теперь мест, всё дальше удаляясь от центра города и приближаясь к окраинам, где заснеженные тропинки спускались к реке. Она погуляла по набережной, любуясь заиндевелыми деревьями и кустами, наслаждаясь простором реки и окрестностей. Как ни странно, природа сразу сняла напряжение, Катя будто бы забыла обо всех невзгодах, отключилась от жизни и наслаждалась красотами пейзажа и проделками зимы.

На голых ветках от испарений ещё незамёрзшей в конце января реки выросли необычайной красоты иглы инея. Обыкновенные кусты казались зарослями можжевельника, а деревья, чуть побольше их, смахивали на сосны. И только белый цвет игл предательски выдавал обманчивую картину хвойного леса. Налюбовавшись берегом, Катя спустилась по рыбацкой тропинке к реке, на лёд. Лёд замёрз в этом году только в начале февраля, когда ударили сильные морозы, и был прозрачным как стекло и ровным-ровным. Через него можно было наблюдать подводную жизнь с колышущимися от течения реки водорослями и изредка выплывающими к свету маленькими рыбками. Необычная картина завораживала. Казалось, что смотришь в лежащий на боку невероятных размеров аквариум.

Ещё забавнее показалось Кате наблюдение за процессом подлёдного лова. Она подходила к рыбакам, подолгу глядела вместе с ними в лунку и ждала клёва. Когда же поплавок начинал весело подпрыгивать, Катя оживлялась и вместе с рыбаком, проявляя все признаки азарта добытчика. Иногда ей давали подержать удочку, а из одной лунки ей даже удалось вытащить малька, который попав на свет божий, трепыхался на леске как только мог и, в конце концов, сорвался с крючка, упал на лёд рядом с лункой. Он подпрыгнул ещё пару раз и плюхнулся в воду. Катя была безумно рада, что поймала рыбку, и ещё больше её обрадовало возвращение этой рыбки в свою стихию.

А короткое февральское солнце уже скатилось за горизонт. На набережной зажгли фонари, и свет их, переливаясь, отражался от гладкого льда, сверкая еле различимыми цветами радуги. Катя ещё побродила по вечерней набережной, наслаждаясь свежим морозным воздухом и отблесками ледяного панциря реки. Душа её совершенно успокоилась, и даже сложилось приподнятое настроение, как будто эти радужные отблески света фонарей проникли в неё и подсвечивали девушку изнутри.

Природа сотворила чудо – Катя, казалось, отрешилась от всего земного, и теперь её не волновали ни родители, ни предавший её Павел, ни подружки-оборотни. Невероятно, но за один день она сбросила со своих плеч такой тяжёлый груз, чувствовала себя легко и непринуждённо, как маленькая рыбка, вернувшаяся к себе в лунку. И только изредка давала о себе знать пробитая крючком рыбака губа.

«Рыбак, но ты не поймал меня, твоя рыбка соскочила с удочки, и теперь мы с тобой по разные стороны толстого холодного ледяного покрова реки жизни. Можешь смотреть через него на меня, сколько хочешь, но теперь тебе я не доступна. У меня свой прекрасный мир, а ты остался ни с чем. Когда сядет солнце, ты пойдёшь домой в темноте через колючие заросли хвойного ледяного леса, но некому будет тебе помочь, получай по заслугам».

Так рассуждала Катя, направляясь в сторону дома. Она поднималась наверх от набережной к домам по крутому высокому склону. Домов за обрывом не было ещё видно, а когда Катя поднялась повыше, то из-за кромки первым показался золочёный крест церкви. Он отражал яркий свет направленных на него фонарей и блестел белёсым золотом в тёмном февральском небе. Это зрелище завораживало. Катя остановилась на полпути и долго с восхищением смотрела на это чудо…