Глава 17 Диди
Мало сказать, что тетя любила меня. Она дышала мной. Вообще она очень любила детей, особенно самых маленьких, беспомощных. Собирала детские фотографии, открытки. Тетя никогда не была замужем, и всю жизнь прожила в семье старшей сестры. Был и у нее знакомый, но погиб на войне. Ей бы многодетной матерью быть, да женихов на войне поубивало.
Тете Зине больше нравились девочки, и когда у меня родился сын, она наморщила нос: «Фу, мальчик!» Ну потом-то ее от внука было не оторвать. Когда мой сын был совсем маленьким, он не мог выговорить «тетя Зина» и прозвал ее Диди. Ну Диди — так Диди — это имя так и закрепилось за ней. Один раз Диди разогнала группу подростков, когда ей показалось, что моего сына обижают.
Тетя была не очень здоровой — что-то с сердцем. Молодой девушкой она училась на токаря. У начальника была открытая форма туберкулеза. Он это скрывал, и все ученицы заразились. Тетя долго лечилась в больнице, ездила в санаторий «Красная Пахра» под Москвой. Потом она неистово следила за тем, чтобы у каждого был свой столовый прибор – ложка, вилка, нож, тарелка. Это доходило до маниакальности. Она казалась мне брезгливой, приставучей, вечно: «Ты что взяла? Ты из какой посуды ешь?» Эти прокурорские глаза все время говорили: «Не так… Не делай этого…».
Помню, как еще в Остафьеве, до школы, если я не слушалась ее, она просто ложилась на пол и закрывала глаза. Я не понимала: «Что с тобой — тебе плохо, ты умираешь?» Она не отзывалась. Я начинала плакать, а она тогда открывала глаза, улыбалась и вставала как ни в чем не бывало.
Да, тяжело мне обходилась ее беззаветная любовь... Зато Зина всегда считала меня умной и красивой.
В доме не было икон, но я нередко заставала ее крестящейся на кухне и слышала шепот: «Пошли, Господи, Гале…» Сейчас я думаю что всегда должен быть кто-то, кто молится за вас.
Более скромного, непритязательного, незаметного человека я в жизни не видела. Не от мира сего… Такой, как говорится, и мухи не обидит. В отношении мух это проявлялось буквально. Я наблюдала, как ловко она ловила в кулак муху на лету, несла ее к раковине, обмывала, и... выпускала.
— Что ты делаешь? — изумлялась я.
— Но она же чистая! — отвечала тетя.
То же наблюдалось и с маленькими тараканчиками, которым она на подоконник сыпала крошки.
—Ну они же совсем маленькие!
Уму непостижимо!
Тетя была очень преданным человеком, цельным в своей порядочности. По силе характера она не уступала маме, которая всегда считалась с ее мнением. Принципы моей тетушки были непоколебимыми, и она растила меня хорошей девочкой. Помню ее наставления: «Никогда не говори “я”. Помни: это последняя буква в алфавите. Если тебя угощают, например яблоком, выбери самое маленькое, неказистое».
Никакой помады и духов она не признавала — фу, воняет, губы не трогай, а вот пудрой немножко нос тронь, чтобы не блестел, как у деревенских. Она не признавала откровенности в одежде и выражении чувств. Ничто мне так не мешало в жизни, как тетины уроки благонравия: «Какая там расстегнутая пуговка на шее? Зачем нога на ногу? Разве можно так заразительно смеяться, ведь это неприлично!..» В общем, было что-то монастырское в ее системе моего воспитания.
В старших классах мы переписывались со школьниками из социалистических стран. Мне достался мальчик-ровесник из Чехословакии из города Оломоуц. Он прислал мне свою фотографию. По его просьбе я тоже сфотографировалась, благо фотоателье было около нашего дома. Фотограф что-то сострил, и на фото я получилась с широкой улыбкой. Эту фотографию поместили на витрине как образец. Соседи рассказали об этом тете, и ее возмущению не было предела. «Ишь, грудь-то обтянула...» Мне было всего шестнадцать лет, и, мягко говоря, пышными формами я не отличалась. Да и одета я была очень скромно: простенькое платьице с белым воротничком. Но для тети мой портрет выглядел неприлично.
Когда мы с ней смотрели фильм с любовным объяснением (еще по советским форматам), тетя начинала закипать: «Тоже мне парочка — баран да ярочка! Ишь, распустила Дуня косы, а за нею все матросы!» А уж если дело доходило до поцелуя, тетя использовала одно из своих крепких выражений: «Влюбился дристун в засерю».
Надо сказать, что несмотря на городскую ориентацию, тетя довольно часто употребляла деревенский фольклор. В день рождения она приводила слова какой-то тети Паши:
Птички какают на ветке,
Бабы ходют с…ь в овин.
Разрешите вас поздравить
Со днем ваших именин!
Или:
Жасмин — красивенький цветочек.
Он пахнет очень хорошо.
Понюхай, миленький дружочек,
А в руки не бери его.
Это акростих такой. Если сложить первые буквы каждой строчки — что получится?
А еще она рассказывала анекдоты. Деревенскую девку посватали, она разволновавшись, бежит в хлев к корове:
— Тпрусень, а Тпрусень, меня просватали.
— Му-у-у, — отвечает корова.
— Вот те и ну, ей-богу правда!
Таких забав у тетушки было бессчетно. Я смеялась, просила повторить.
Несмотря на полное отсутствие специального образования, у тети был хороший музыкальный вкус. Она очень любила слушать граммофонные пластинки, коллекционировала их. Зина рассказывала мне, как посещала концерты классической фортепьянной музыки в исполнении Софроницкого, куда доставал билеты ее дядя, но она на на таких концертах скучала и даже засыпала.
Как-то раз Зина увидела в компании знакомых молодого Козловского. «Рыжий какой-то, неказистый, как из деревни», — так тетя отозвалась о знаменитом теноре. Однако она всегда с удовольствием слушала романс «Я встретил вас» в его исполнении.
К домашней работе она меня не приучала. Когда я за что-то бралась, начиналось: «Не ту тряпку взяла!.. Не в той миске вода!.. Не с того угла!..» — и пошло-поехало. В конце концов я все бросала и уходила книгу читать.
В полпятого вечера тетя тревожно смотрела на часы. «Скоро наши придут». Это означало, что надо что-то приготовить, ну хоть макароны сварить или картошку пожарить. Картофель она слегка обжаривала и оставляла томиться под крышкой: «Пусть дойдет». Папа только за голову хватался, потому что картошка была не жареная, а пареная. И в моем мозгу складывалось: ничего в этой готовке хорошего нет — одна тягота каждый день.
Тетушка была главной хранительницей традиций и суеверий в нашем доме. Праздник — чтобы со стола валилось, маме до Яблочного Спасу яблочка не есть, а еще на ночь мусорное ведро не выносить, ножик на столе не оставлять, подушки на стол не класть, ногти на ночь не стричь и еще двадцать примет — к покойнику. Когда это переходило все границы — что ни сделай, все к покойнику, я вступала в бой. Тогда Зина просто взрывалась: «Кто спорит, тот г…а не стоит».
У тети был непростой характер, но я всегда чувствовала ее преданную бескорыстную любовь. И хотя в жизни ее золотые заветы — «платье до середины коленки, не спорь, всем уступай» — кроме вреда, ничего мне не принесли, я знаю, что она всегда хотела мне добра и молилась за меня.
Когда она трудилась, равной ей в усидчивости было не найти. Уж если грядку полет, то до последней травинки. И если тетя занята работой, то не уйдет, пока не закончит.
Ей пришлось дорабатывать несколько лет для получения полной пенсии. Она сидела на конвейере ручной пайки мелких деталей — это тяжелый, монотонный, кропотливый труд. Один раз мастер цеха в обеденный перерыв попросил рабочих задержаться на две минуты. Он сказал:
— За Зинаидой Петровной никакой ОТК, никакой контроль не нужен. Если бы все так работали, вот тогда бы и наступил полный коммунизм.
Я хорошо знала эту ее черту — ответственность. А еще она ничего не боялась. В чем я была уверена всегда, так это в том, что, наставь на меня кто пистолет, тетя закроет свом отнюдь не исполинским телом. Вспоминаю, как Зина ночью встречала меня после работы, чтобы в подъезде не напали. А когда сосед по площадке забыл погасить свет (соседи нам доверяли ключи от квартиры), на всякий случай вызвали милицию. В квартиру первой вошла Петровна, а за ней уже трое молодцов с автоматами. Никого вперед себя не пропустила.
Вот такой она была. Служить своей семье, беречь, защищать, всю себя растворить в любви к родным. Спасибо, Диди.
Свидетельство о публикации №217010501006
Панфилова Елена 2 09.11.2017 19:39 Заявить о нарушении
Галина Соколова 18 09.11.2017 21:31 Заявить о нарушении