Зелёная кибитка - 5

                Глава 5.

              Город, открывающийся глазам Тани, был во многом похож на тот, в котором она жила. Те же надоевшие унылые пятиэтажки, разбавленные кое-где девяти и двенадцатиэтажными башнями, та же монотонная и безликая планировка улиц, присущая невыразительному и тусклому зодчеству “застойных” лет.
             Правда, то ли заботами властей, то ли рвением жителей вся эта однотипная масса была оттенена ухоженной зеленью газончиков, сквериков, небольших площадок для отдыха, с покрашенными в голубое и белое многочисленными скамейками, возле которых зачастую располагались то будка  мороженщицы, то автомат газ-воды , то киоски “Союзпечати” или “Спортлото”.
             Не было тут ни в каком отдалении и застарелых угольных терриконов, пыль и грязь с которых даже в безветренную погоду накрывали город Тани. Она с удовольствием отметила немалое количество различных фигурно выполненных урн и несколько стилизованных под сказочные теремки троллейбусных остановок. Однако остановки эти, построенные по примеру южных, оставались открытыми со всех сторон, и укрыться в них от дождя и снега было невозможно.
             По мере приближения к центру, дома пошли монументальные, возведённые по особым проектам до войны и после неё. С ними соседствовали дореволюционные постройки - деревянные и каменные, прочно обосновавшиеся на этой земле и вполне еще терпимые людьми и временем.
             Слева золотились купола и маковки знаменитого Ильинского монастыря, а прямо перед глазами вставала торжественная громада Успенского собора, построенного в начале XVI века и пережившего поляков, французов, немцев и своих собственных богоборцев, посносивших в известные годы немало удивительных памятников русской архитектуры.
             Собор этот сохранился лишь потому, что какой-то защитник старины, понимая его ценность, забаррикадировался на колокольне с несколькими единомышленниками, предварительно послав телеграмму самому Ленину.
             Уже и аммонал был подвезен, и шнуры протянуты (по мнению губкома на месте этого религиозно-опиумного рассадника должен был подняться прекрасный Народный дом), но чудом внял Пред СНКа мольбе защитника собора и приказал сохранить великую храмину, как ценнейший памятник российской культуры.
             Получив приказ, перестройщики почесали затылки, поправили перепоясанные ремнями кожанки и  приказали сапёрам катиться ко всем чертям со всеми их причиндалами.
             Исхудавший от забот и печалей защитник вышел из осаждённого собора и, памятуя о том, что опасность нависла над другими святынями, вновь помчался на почту. Но тут его перехватили военком и председатель ЧК и осторожненько поинтересовались: “куда он бежит?”
             Тот, в свою очередь, прочитал вчерашнему матросу с “Авроры” и рабочему-литейщику лекцию о непреходящем всемирном значении русского зодчества.
             То ли говорил он убедительно, то ли телеграмма совнаркомовская дала толчок новым чувствам и мыслям ответственных товарищей, только посадили они защитника в губкомовский "паккард" и с величайшими почестями отвезли домой, заверив, что на народное достояние и ценности никто более не покусится. Слово своё эти люди сдержали. За что и сейчас в их честь благодарные потомки поют признательные дифирамбы.
            Фёдор рассказывал эту историю весело, увлечённо, и Таня почтительно разглядывала белокаменную, недавно отреставрированную махину, думая о странно устроенной душе своего отца.
            Какое дело ему до этих золочёных христианских памятников? Ведь народ его, судя по книгам и фильмам, не очень-то верил в Бога, в основном надеясь на свои руки и ноги, да на тёмную ночку и быстрых коней.
            Ей почему-то казалось, что цыгане как были, так и остались язычниками, хотя для маскировки и носили на груди золотые, серебряные и кипарисовые кресты. Но если даже и христиане, то кто же и где крестил их постоянно нарождавшихся таборных младенцев? Кто отпевал стариков и старух, уходящих из жизни среди азовских и буджакских степей? И вообще как можно было совместить знаменитые христианские заповеди "Не укради!", "Не убий?", "Не обмани!" с их опасным и всеотрицающим образом жизни?
            Таня думала так или не так, - всё было гораздо сложнее и сумбурнее. Однако интуитивное понимание её было верным, и от этого ещё чудней и загадочней казался ей человек, который был её отцом.
            Да, он был настоящим цыганом. Теперь она убедилась в этом. Все свои сознательные годы сомнения точили её. Зная легкословный и легкомысленный язык матери, она не особенно верила в своё цыганское происхождение. И даже когда ребятишки в школе дразнили её то Сильвой, то Азой, воспринимала это как насмешку и желание ей досадить.
            Она уверяла себя, что знает цыган. Ведь живут они всюду, в том числе и у них. А те, что приезжали иногда с концертами, напомаженные, приглаженные, подчеркнуто культурные, всегда казались ей бутафорскими и даже инкубаторскими .     Многие из них подражали Сличенке, Ляле Черной, Деметру и Джелакаевой, но это подражание сразу бросалось в глаза и не вызывало особого энтузиазма у зрителей.
            Нет, все-таки н а т у р а л ь н ы е  были понятней и проще. Они не отрекались от себя, - наоборот. Они никогда не додумались бы до того, что продемонстрировал однажды какой-то гастролёр из  некой областной филармонии.
            Проходя по улице, Таня случайно услышала его монолог. Увлечённо обхаживая голубую блондинку, импозантный артист заливал ей, что он  и н т е л л и г е н т н ы й  цыган и ничего  общего с  о с т а л ь н ы м и дикарями не имеет.        Таня возмутилась. Она узнала его. Вчера на концерте он прямо-таки пылал, извиваясь в нечеловеческой "цыганской" страсти, а сегодня поливал грязью родное, искренне презирая и ненавидя его.
            Да, не всё то золото, что блестит. Однажды и саму Таню провела удалая цыганка. И всё же тогда ей не было так обидно, как при этой предательской похвальбе. Старуха заморочила девчонке голову, выманив последний трояк, оставшийся до получки. Вся её напускная таинственность и интерес были рассчитаны на дур. И те сами к ней лезли, и на вечный призыв "Позолоти ручку!" охотно раскошеливались в пользу мошенницы.
            Чего только не наобещала тогда старуха Тане! А через час те же самые речи струила и Лидочке, закадычной Таниной подружке. Актёрка была, что и говорить!
            Только Лида вместо обещанного гонорара, вынула из кармана красный фабричный пропуск, отдалённо напоминающий милицейское удостоверение, и пригласила цыганку следовать за ней. Та взвилась, матюгнулась и рванула от девок , набирая предельную скорость.
            -Ну, так что? - спросила Лида, сделав осуждающее лицо, на манер бригадирши Александры Степановны. - Ну, так как же тебе не совестно?
            - А ты-то... ты! - смятенно выкрикнула Таня. - Сама ведь тоже не утерпела... И с пропуском смошенничала, так сказать, обман на обман...
            - Так для тебя же старалась! Поучительная агитация и наглядный пример! Эх, Танька, Танька, тёмная ты, как террикон!
             "Террикон..." - Таня недовольно поморщилась и взглянула на отца.
             Сухощавый, подтянутый, с седеющей и редеющей шевелюрой, он выглядел усталым и нездоровым. Об этом говорили небольшие мешки под глазами и какая -то неестественная синюшность тонких упрямо поджатых губ.
             "А ведь мне с ним легко! - неожиданно осознала девушка. - Как я быстро освоилась. Словно все эти годы мы были вместе..."
             Ей захотелось  разговорить его о своих мнимых братьях и сёстрах, но она сдержалась.
             "Нет у него никого, - уверенно подумала она. - А были бы, не так себя вёл. Какой-то он неухоженный, истосковавшийся... тяжёлый..."
             Они шли мимо магазинов и магазинчиков, кинотеатров, церквей, рекламных щитов, заборов новостроек, а вокруг шумел людской водоворот, гудели машины, стремительно и низко носились над мостовой франтоватые вертлявые стрижи.
             Современное, похожее на самолётный ангар, здание из стекла и бетона поманило их широко распахнутыми дверями-воротами.
             - Новый рынок, - похвастался Фёдор. - Давай заглянем. Тут цыгане работают.
            Они вошли под прохладные лёгкие своды и, мимо длинных каменных прилавков, направились к мясному отделу.
            - День сегодня не базарный, - словно бы оправдываясь, посетовал Фёдор. - Да и время почти обеденное.  А с утра есть на что посмотреть. Мясники - как звери! Топоры отточены, замах яростный, в глазищах гнев... То ли на продукцию, то ли на покупателей, то ли на самих себя. Вот, сколько ни пытаюсь понять ребят, а всё не могу. Не по любви, не по призванию сюда идут. А считают - престижно.
            - Ещё бы, - согласилась Таня. - Навар у них! Сейчас в торговые вузы и техникумы конкурс, как во ВГИК. Вот ты у нас кто? Инженер?
            - Допустим, -  улыбнулся Фёдор, уже понимая, к чему она клонит.
            Тема эта для него была давно отработанной, но Таню по молодости лет ещё волновала, и он, приглашая её высказываться, сделал заинтересованное лицо.
            - Так вот, - она тронула его за рукав и, словно открывая Америку, выдала речь о девальвации инженерного звания, да и не только его. - А эти мальчики столько имеют... не в пример всем нам. Взять хотя бы вон того... Какой довольный! Он вчера не был у нас?
            Кивком головы она указала на молодого, полнеющего продавца с тонкими усиками, в голубой рубашке, прикрытой засаленным клетчатым передником.
            Парень завывающе слепил их золотой улыбкой, гостеприимный и радостный. В руках его, словно бы живущих сами по себе, мелькал длинный тонкий нож, которым он, не глядя, водил по коричневому точильному бруску.
           - Дядя Федя, дорогой! Подходи, гостем будешь! - почему-то с притворным кавказским акцентом крикнул он. - Здравствуйте, барышня! - поклонился он Тане и, отложив нож и брусок, протянул руку Фёдору.
           На безымянном  его пальце  сверкнула массивная золотая печатка, и Таня подумала, что даже Валере из отдела сбыта, который безуспешно ухаживает за ней, иметь такую , пока не по карману.
           -Знакомься, Таня, это Борис, - сдержанно сказал Фёдор.
           - Мы знакомы, - кивнула она, разглядывая нож, похожий на старинный кинжал, который она когда-то видела в музее. - Какой у вас страшный клинок! - притворно ужаснулась она. - А острый, наверное, острый!
           - Бриться можно! - самодовольно похвастался Борис и, согнав с лица улыбку, пренебрежительно обратился к подошедшей пожилой женщине. - Чего вам? Всё уже продано, не видите?
           - Мне бы мяса, сынок, - просительно заговорила женщина. - Может, что-то осталось... Муж у меня болеет, ему питание требуется.
           - На бульон могу дать, - нетерпеливо дернулся мясник. - Только одни кости. Берёте?
           - Нет, нет, мне мясо нужно.
           - За мясом к птичникам идите. Для больного курица в самый раз.
           - Так-то так, - вздохнула женщина. - Только там за курочку втридорога просят. А я пенсионерка. Откуда у меня такие деньги?
           Она постояла ещё немного и, скорбно поджав губы, двинулась прочь.
           Борис презрительно покосился ей вслед, и что-то сказал по-цыгански Фёдору.
           - Что, что? - словно бы не расслышав, переспросил Фёдор. - Говори по-русски, а то дочка подумает, Бог знает что.
            Парень смутился и, вновь посмотрев на женщину, пробормотал вполголоса:
            - Телячья печёнка имеется. Могу отвесить пару кэгэ.
            - Печёнка? - удивился Фёдор. - Нет, нет.  Спасибо. Хотя постой... Вон пенсионерке для больного нужно...
            Парень нервно дернулся, прищурился, но Фёдор, будто не замечая его смятения, окликнул женщину.
            - Гражданка! А печёнка вас не устроит?
- Пе-чён-ка? - Женщина вскинула на него отцветшие голубые глаза. - Ещё бы! Только где ж её взять? В магазинах не бывает, а здесь...
            - А здесь Боря уважит, - добродушно улыбнулся Фёдор. - Давай, милок , помоги человеку. Вам сколько? Килограмма два, три?
            - Да сколько можно. Я и переплатить готова, - засияла женщина, возвращаясь к прилавку.
            - Клади, Борис, не скупись, - попросил Фёдор.
            Продавец засопел, набычился, однако спорить не стал. Выхватил из-под прилавка большой кусок кровяной лоснящейся печени и раздражённо кинул его на весы.
            - Спасибо, родной, - прочувствованно поблагодарила женщина. - Дай Бог тебе здоровья!
            - А-а-а! - обиженно махнул рукой мясник и раздражённо сплюнул на пол.
            -Не жалей! - попытался успокоить его Фёдор. - Хорошее дело сделал. А доброта не пропадает! Идём, дочурка...
            - До свиданья, - улыбнулась Таня.
            - Традэ  чавэ, - вполголоса буркнул продавец, проклиная в душе и её, и её папашу, и себя, дурака,  расчувствовавшегося и бестолкового.
            - Ловко ты его, - рассмеялась Таня, когда они вышли на улицу. - Ведь он чуть не умер от жадности. Мне даже смотреть на него больно было. Словно от собственной печени отрезал...
            - Да-а, - брезгливо оттопырил нижнюю губу Фёдор. - Прометей! Базар их сильно ломает. Ни черта не боятся и не стыдятся. А в итоге одна видимость что человек... Мама-то как живёт? - неожиданно сменил он тему разговора. - Не вышла снова замуж?
            - Нет... - Таня зябко поёжилась и втянула голову в плечи. - Побаливать стала часто. То сердце, то ноги...
            - Да, да, - понимающе согласился Фёдор. - При сердце курага помогает. Давай-ка, мы ей посылочку сообразим!
            - Посылку? - Таня недоверчиво взглянула на него.
            Посылка матери пришлась сейчас бы кстати. Но она тут же представила, как отцовские фрукты будут сладострастно сожраны то ли Валькой Косым, то ли Митькой Оглоблей, и её передернуло от отвращения и ненависти.
            - Нет, нет, - резко отказалась она. - Ей ничего не надо. Там у нас ананасы и бананы продаются на каждом углу...
            Ей вдруг захотелось, чтобы мать хоть на минуту оказалась здесь и послушала их разговор. Сколько ушатов грязи вылила она на отца, каких только гадостей ему не желала. Да и сама Таня думала о нём не лучше.
            Сирота при живых родителях - один в "бегах", другая в загулах, - она рано научилась оценивать людей по конкретным поступкам. Это современное сиротство было знакомо не только ей. Так же без отца, жила Лидочка. Да и вообще в их дворе, дружном, спаянном многолетним соседством, почти треть детворы росла без призора.  У одних пили отцы, у других матери, у третьих и те, и другие.
            Вот и их квартира была на учёте. Участковый и домоуправ не раз наведывались туда, то, отлавливая тунеядцев , то, разыскивая что-то где-то украденное. Мать орала, куражилась , выставляя напоказ перед всеми свой позор, совершенно не думая, что на неё постоянно с болью и ужасом смотрят потрясённые детские глаза.
            Да, послушала бы Зинаида Сергеевна, как беспокоится о ней её бывший супруг, может быть, о чём-то и задумалась. А, задумавшись, оглянулась на прошлую жизнь и, проклиная себя, выплакалась бы трезво и осмысленно за все свои загубленные годы.
            - Ничего не надо, всё у нас есть, - повторила Таня и взяла отца под руку. - Вон там бочка с квасом вроде стоит... Идём -ка лучше попьём...