***

Смерти вопреки…
(воспоминания блокадницы Ленинграда)
Все на колени, все! Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами —
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет (Анна Ахматова).
9 мая 2011 года, после городского парада в честь празднования Дня Победы, посчастливилось мне обстоятельно побеседовать наедине с бывшей блокадницей города на Неве Евдокией Васильевной Болдыревой (урожденной Зиминой) и услышать из её уст трогательную историю, которая, как мне кажется, не нуждается в особой дополнительной литературной обработке для пересказа. Евдокия Васильевна обладала прекрасной природной памятью, что, безусловно, добавляло убежденность в полную правдивость и достоверность всего ею изложенного. Из её рассказа о блокадном детстве я удалил лишь некоторые детали, которые показались мне второстепенными и малоинформативными, остальной же текст её повествования привожу ниже полностью, практически в стенографическом варианте:
« Когда началась война, мне было 12-то лет, а моей младшей сестрёнке Лиде – 10-ть.
Жили мы тогда в Ленинграде. Сама блокада началась с 10 сентября 1941 года. Вначале было все довольно терпимо: населению города выдавали хлеб, вокруг города остались заброшенными и неубранными совхозные земли, там можно было ещё раздобыть жмых (подсолнечный и гороховый) и кое-какие овощи. Однако ситуация в городе ухудшалась столь стремительно, что через месяц-два Ленинград уже охватил настоящий лютый голод, от которого стали умирать люди. Перед самой войной повсюду трезвонили, что если немцы посмеют напасть на нас, то мы их «шапками закидаем». Однако немцы, как и ожидалось, напали, но в итоге вышло всё гораздо серьёзнее…
После начала войны папу скоро взяли на фронт. Он был 1903-го года рождения и работал столяром. Отец воевал где-то рядом с Ленинградом и однажды его дней на пять отпустили домой. Вот была радость у нас в семье: папа возвратился с фронта! Но вскоре он вновь ушел воевать и больше не вернулся. Погиб наш папочка в сентябре 1941 года в Гатчине. Однако об этом нам прямо тогда не сказали, а сообщили, что пропал без вести и что « в списках убитых и раненных он не значится». На самом деле, как узнали позже, всё было сразу же известно, но такая была негласная директива, чтобы не выдавать пенсии на детей в блокадном городе (детям погибших военнослужащих положено было выплачивать по 100 рублей в месяц)… Моя мама, Мария Яковлевна, работала на Ижорском заводе, где выпускали турбины. Погибшего отца звали Василий Васильевич. Родители приехали в Ленинград из Белоруссии (Витебская область, ст. Езерище, Городокский район – это в сторону Пскова). Бежали они из-за голода и от насильственной коллективизации: людей силой загоняли в колхозы. В Ленинград они попали в 1934 году (когда убили Кирова). Родители очень боялись «чёрных воронов» (речь идёт о зловещих машинах черного цвета, в которых перевозили арестованных невинных людей в годы репрессий – В.Н.), все тогда их боялись!
Бомбить Ленинград начали уже в августе 1941 года. Голод в городе нарастал со страшной быстротой. Хлеб выдавали по карточкам, по 125 г на человека. Цены на продукты возросли, да и сами продукты вскоре исчезли. Кусок лошадиной шкуры стоил с рук 300 рублей, это было больше того, что нам выдавали на месяц. Мы бросали кусочки хлеба в воду и варили суп. Однажды у сестренки в магазине украли хлебные карточки. Порядки тогда были строгие. Двери магазина тут же закрыли, была угроза обыска всех покупателей. Тут же кто-то подбросил уворованные карточки под прилавок. Сейчас трудно представить, что значило тогда для человека лишиться хлебных карточек!
К маю 1942 года стали выдавать хлеба по 250 г на человека. Но детьми считали лишь тех, кому не исполнилось 12-ть лет, а после 12-ти назывались иждивенцами. Какое-то время давали по карточкам и водку, которую мама обменивала на хлеб.
О людоедстве ( я специально задал этот вопрос Е.В. –В.Н.). Власти с этим боролись и очень жестко (вплоть до расстрела). Но случаи людоедства все же были. О нескольких из них я знаю точно. Так, людоеды убили и съели знакомую по хореографическому кружку девочку, у которой старшая сестра была замужем за директором завода. Ей перепадали какие-то вещи, которые она перепродавала. Убили её соседи, порубив тело у себя дома топором и тщательно затем вымыв пол. Убитую девочку звали Валя. Её вскоре хватились, когда она не вернулась домой, заподозрили соседей. У них обнаружили какие-то улики, после чего людоедов расстреляли. Так же был случай, когда у одной знакомой женщины, тёти Нюры, умер ребенок, Люда. Эта Нюра пыталась есть своё же дитя и вскоре умерла сама...
Мы жили в кирпичном доме. Света и воды не было. У нас была печка буржуйка.
Мы брали воду из пруда (Колпинский район Ленинграда) Обстреливали нас каждый день. Нередко бомбили. Ижорский завод продолжал работать, но не в полную силу. Вся почти номенклатура уехала, оставшаяся тоже не голодала. Продовольственные склады (Бадаевские) были сожжены немцами в результате бомбёжки…
Самые голодные месяцы были с декабря 1941 по апрель 1942 года. В мае 1942 года уже стали выдавать продовольственный паёк. Около 500 тысяч ленинградцев умерло от голода и похоронено только на одном Пискарёвском кладбище. Умирая, люди оставались там, где их заставала смерть и продолжали подолгу там лежать. Затем трупы зашивали в простыни, отвозили и складывали в общие могилы. В большинстве случаев их никто не регистрировал…
Умер Иван, мой двоюродный брат. Не успел он отойти окончательно, как женщины из похоронного бюро его уже раздевали. До войны окончил он всего два класса школы…
Осенью и весной мы добывали крапиву, лебеду, пропускали это всё через мясорубку, делали лепешки на олифе и ели. Они были такие противные! Раскапывали колхозные помойки, рылись в земле, навозе, в овощехранилище, выковыривали из земли крахмал с землёй (крахмал не разлагался и был съедобным). Ходили на нейтральную полосу на колхозные неубранные поля. Под снегом находили кочаны капусты. Немцы иногда стреляли в нас. А наши кричали, чтобы уходили назад. Ну, куда тут! Голод гнал нас вперед. Копали мороженую картошку. Все магазины, все киоски были завалены трупами. Потом стали организовывать вывоз мертвых тел…
Канализации в нашем доме не было. Все помои выливались вниз. В нашей комнате было тепло. Одно время пришли к нам жить два офицера. Один из них по фамилии Пятунин был из Кирова, другой (фамилию я не успел записать- В.Н.)… Одной из причин, что мы не умерли с голода были отцовские часы, которые удалось продать и купить на вырученные деньги продукты…
Школу открыли в мае 1942 года. Весной мы активно рвали для еды траву. Один врач как-то сказал нам, детям: ешьте траву – не умрёте. Мы и ели траву, как могли. Сестра Лида стала вскоре после этого распухать. Мама обратилась к врачу, а та грубо сказала: « Меньше надо травы жрать, вы же не коровы!». В нашей школе разместили госпиталь. Школу вроде открыли, но учить не учили. Всех направили рыть окопы, включая женщин (противотанковые окопы). Все дворцы в пригороде Ленинграда были разрушены, разбомблены. Их разбили больше наши, пытаясь выбить немцев…
Во время блокады соль у нас была, а вот сахар отсутствовал…
Вспоминаю ещё женщину по прозвищу «Векшиха». У неё было много детей, но почти все поумирали, осталась лишь дочь Настя моего возраста и грудной ребёнок. Так вот, эта «Векшиха» доставала откуда-то куски лошадиной шкуры, а иногда и селёдочный рассол. Однажды Настя меня попросила выбрать у неё вшей (завшивленность тогда у многих была страшной), в обмен на селёдочный рассол. И я пол дня занималась этим неприятным занятием, от которого остался осадок на душе на всю жизнь. В награду же получила несколько ложек селёдочного рассола…
Одно время за Невой была немецкая колония с высланными нашими немцами. Мы относили туда какие-то вещи и меняли их на картошку. А потом всех этих немцев куда-то выслали, якобы за шпионаж. В Ижоре была церковь…
Люди умирали как мухи, но все ходили какие-то равнодушные, страха смерти ни у кого не было. Съемки города были в то время запрещены(наверное, Е.В. имела ввиду запрет на фотографирование – В.Н.). Но все мы почему-то не сомневались, что победа будет за нами…
Нашу семью в июле 1942 года эвакуировали в Сибирь (в Белоглазовский район Алтайского края), где мы прожили три года. До Новосибирска мы добирались почти месяц. В городском санпропускнике Новосибирска нас раздели, и я увидела перед собой голых женщин, напоминавших скелеты, обтянутые кожей…
В Сибири такого голода уже не было. Нас кормили.
В августе 1945 года мы вернулись в Ленинград. До войны в городе было более 3-х миллионов жителей, после войны осталось около 2-х миллионов. Жили мы в общежитии на территории чугунолитейного завода имени Лепсе. Мы с мамой устроились там на работу, а Лида пошла работать на конфетную фабрику. В общежитии в одной комнате проживали три семьи…
В день Победы все мы от радости плакали… Вокруг люди тоже ликовали и плакали.
В 1948 году я вышла замуж за военнослужащего. Четыре года мы прожили на Севере, четыре года в Москве, четыре года на Балтике. После демобилизации мужа попали в Воронеж. Мой муж, Иван Ефимович, умер от лейкоза в 1972 году. Ему было всего 52 года. У меня теперь двое взрослых детей, трое внуков и одна правнучка. Дай Бог, чтобы им не пришлось перенести то, что пришлось перенести нам».
Евдокия Васильевна Болдырева отошла ко Господу 23 марта 2013 года, после тяжелой продолжительной болезни. Царствие ей Небесное! Это небольшое интервью посвящаю её памяти.
Пусть никогда не будет больше войн!
Пусть голод не придёт в твои селенья!
Пусть будет хлеб! Всего дороже он.
И перед ним склоняю я колени.
(Лариса Семиколенова)
2-3 января 2016 год. Воронеж