Колечко, рассказ-психоэтюд

           Двойственность переживания в ссоре с любимыми подмечена многими: с одной стороны — ты страшно обижен за несправедливое к тебе отношение, непонимание и все такое, а с другой — ты ищешь утешения у своего же обидчика: готов броситься к нему на грудь, чтобы он защитил…От себя самого?
Нечто подобное испытывала сейчас и Анна, глядя словно со стороны на себя, осознавая свою женскую слабость.
Было понятно, что они расстаются.
После стольких злых непростительных слов, сказанных друг другу, вместе быть уже невозможно. Да и теплые карие глаза Андрея, теперь блекло зияющие пустотой, свидетельствовали только о таком исходе.

Анна знала, что рано или поздно это произойдет. Ведь не шамаханская царица, чтобы при такой разнице в возрасте надолго удерживать своего молодого возлюбленного. Это только поп-дивы и прочие состоятельные женщины могут позволить себе искусственно длить молодость тела, спорить с природой, одаривать любимого кто именем, кто комфортом, кто заграничными вояжами. Обаяние и человеческая незаурядность нынче не тот товар, который ценится молодыми мужчинами. И всё время, пока они были вместе, она чувствовала это северное дыхание конца, которое не позволяло ей расслабиться, как будто за плечом стоял некто и контролировал постоянство зазора между ними.

Тогда на кой черт надо было позволять себе эту слабость! Если за минутной радостью неминуемо следует печаль, а тем паче унижение, и ты заранее об этом знаешь. К чему тогда впускать в свою жизнь такие обстоятельства и таких людей? Проглядела момент, когда стервец вовсю распространил свои флюиды, расставил силки. Вот тебе и юнец, а опытен аки Селадон.

Паренек был не так себе, а лучший: красавец, но не Нарцисс, умница, но не сухарь, и талантлив как бог. Их беседы длились по восемь часов кряду и простирались от психоделии — до Гессе, это ведь что-то значит! Во всяком случае так думала она, старая романтическая дура...Ведь совпадение шкалы ценностей и увлечений так редкостно! Но, оказывается, даже общие интеллектуальные «завихрения» и притяжения ровным счетом ничего не значат. Обычные иллюзии! За всем этим, как ни прискорбно сознавать, стоит только зов пола.

Они играли Билла Эванса, то сменяя друг друга, то в четыре руки, а нервный артистизм их игры, видимо, выражал лишь нетерпение либидо. И уменьшается личностный интерес в прямом соответствии с умалением телесного влечения. А возможно, это наши мужики, что юные, что старпёры, оказываются мелковатыми — очень нацеленными что ли, на то одно действо…, слишком прагматиками.
Интеллектуальное токовище—вот чем это было по сути.

А сейчас так больно было от его дерзких слов. Он цитировал фразы Ницше о женщине с истинно мужским шовинизмом («женщины научаются ненавидеть в той же мере, в какой теряют способность очаровывать», «действительно, как правило, любят не друг друга, а свои фантазии), и в его устах в этой ситуации они звучали глупо и пошло.
Даже позволил себе намекнуть, что Анна оказалась слишком доступна, и в том числе и поэтому его уважение к ней иссякает. А она вспомнила, когда они были впервые близки, он очень тронул её тем, что надел ей на палец простенькое янтарное колечко в темноте постельного нутра, словно венчающее-разрешающее их грех. И она тогда уже знала, что за этот жест многое ему простит.
Это банальный кризис среднего женского возраста, когда бормотание или молчание принимаешь за то, что хочешь услышать. А любовь...Так её ж нет на самом деле, так.. искорки, флюоресцирующее желание.
Веселой легкой простоты в отношениях не было и не могло быть: всегда тяготел над нею зазор в возрасте (Андрей был в возрасте её возможного сына), а еще в опыте невзгод, ибо за плечами были не крылья, а печали.
Ну, не умела Анна, как и большинство женщин её поколения, наслаждаться настоящим моментом. Нет, это была не остервенело-отчаянная ангедония Янки Дягилевой, от которой мурашки по душе, а такая тихая, бытовая, рабская, знакомая многим привычка оглядываться и ждать неприятности, боевая готовность, так сказать...
И никто не виноват: такая ментальность, гены, память о сдвинутых бровях матери, влияние среды, истории...
Как можно дать жизнь чувству и все время отмерять, сдерживаться…не давать жить любви? Сколько бы тебе ни было лет, коль уж ты вступаешь в эти всегда зыбкие отношения с мужчиной, пусть и юным, потеряв голову, надо терять и контролера за спиной. Иначе ничего хорошего не получится. Несколько рядов ее обороны он смел враз и решительно, а затем стали медленно стираться, как поздние наслоения в реставрируемой картине, страхи, мумифицированная скованность, неловкость интима…Ей просто не хватило времени, чтобы добраться до себя истинной.

 О, это снайперское попадание укоров-обвинений при прощании бывших возлюбленных в самые уязвимые места! Отдача будет долгой и сильной, Анна не сомневалась.
 Умница Андрей был ее бывшим студентом, ныне аспирантом на их женском факультете. Анна и мысли никогда не допускала о подобной связи. Но вот случилось…И теперь жалкая и растерянная, она выслушивала последние инвективы молодого человека, вместо того чтобы сразу указать ему на дверь.
—Но общаться-то мы будем…по-дружески? Она действительно высоко ценила общность их интересов, но задав вопрос, тотчас поняла, как смешно-по-детски и просительно он прозвучал.
—Мне есть с кем общаться, — холодно ответил её милый мальчик, ещё недавно пылко уверявший в родстве их душ.
Странное зависание, почти прострация, лишь в мозгу звучит глупая строчка из где-то слышанной пошлой песенки: «и вся любовь — одна лишь боль и общий с вами страх расплаты».
Отпустило, начала дышать и думать…
Каков щенок! Фавн! Женщины для него будут ступеньками если не в карьере, то в растущем самомнении. А она–то думала, что он в чем-то дитя.
И в то же время нежность к нему обессиливала, она существовала как бы сама по себе, вопреки трезвому осознанию происходящего, не пересекаясь с рассудком. Звериная тоска и нежность. Неужели уже никогда-никогда…?
Андрей ушел. Плакалось долго, тяжело и самозабвенно. Анна выла, хлюпала, безобразно размазывая краску со слезами по лицу, пока в какой-то миг ей даже наедине с собой не стало стыдно, она вдруг увидела себя, словно со стороны.
Все, это конец. Больше в моей жизни никогда ничего уже не будет. Мне так горько именно потому, что это финал и крах моей женственности. Поздравляю: вот тот рубеж, с которого начнешь в замшелое бревно ты превращаться.
Анна улыбнулась сквозь слезы: раз думаю почти гекзаметром, всё в порядке: глубинных личностных структур не зацепило. Хотя...может, самозащита...Сама не понимаю.
Колечко Андрея не полетело в урну вслед за его вещами, Анна сняла его с пальца и подвесила к бра, у изголовья. Но не как знак надежды—как напоминание и предупреждение…
Ради этого чувства Анна отказалась от давнишней, еще с юности, проверенной связи с приятелем-ровесником, но чужим мужем, возможно, поэтому не ставшим родным человеком. Ей пришлось «на старости лет» избавляться от беременности, причем, щадя «девственное», как она считала, неведение в этих вопросах своего любовника, ему не сказала ни слова. Чтобы не привлекать внимание общих знакомых, встречаться с юным Вергилием по кругам страсти приходилось тайно, что тоже коробило Анну. И что она получила взамен? Чуть-чуть сомнительной любви, уйму самоедства и потерю собственного лица.

На следующий день приехала старшая сестра. Анна и забыла в свете последних событий об этом запланированном визите. И, конечно, её раздражало присутствие другого человека, тем более что с Катей они были чересчур разномастны и в силу этого обстоятельства не близки. Но неожиданно в этой вынужденной рыночно- театральной страде Анна отвлеклась и стала потихоньку успокаиваться. Притворяясь спокойной, она становилась спокойной. Это ее несколько озадачило: так ли уж сильно было её чувство к Андрею, не ущемленное ли самолюбие женского естества доминирует в её «горе»?
 
Катя уехала, так и не поняв причины несколько странного поведения сестры: перепадов настроения и необычного для младшенькой рвения сопровождать ее повсюду.
Примерно через месяца два-три, идя по коридору главного корпуса, Анна почти рядом увидела забранные в хвост русые волосы, лежавшие на знакомом свитере её собственной вязки, и профиль юноши Боттичелли (она не раз шутила, что если бы его одеть в ренессансную одежду, то он как две капли воды был бы похож на молодого человека с портрета Сандро Боттичелли. Сердце отметило волнение немедля. А потом Анна увидела и ее. Утиной походкой беременной женщины к её золотоглазому мальчику подошла студентка Залесская, толстощекая заурядная девица, и по-хозяйски взяла его под руку. Срок не оставлял сомнений: он совпадал во времени с их романом. Они о чем-то вполголоса совещались и, слава богу, ее не заметили.

«Но почему? И почему именно Залесская !»— чуть не вскрикнула Анна в смятении. Ей, миловидной умнице, состоявшемуся профессионалу предпочли самую тупую, наглую девицу на всем курсе! «Мальчишеское тщеславие наверняка доминировало в его чувстве ко мне», — с горечью размышляла женщина, — и, будучи, удовлетворенным, пресытилось.» Услужливо выскочило в памяти шекспировское: «…пресытится блаженством и начнет жрать падаль...» И тут же усмехнулась: я и блаженство—вещи несовместимые. Уж скорее…Но эту мысль она не дала себе оформить до конца.

Какой стыд! Получила еще одну пощечину?
С таким трудом обретенное спокойствие было нарушено надолго.

Прошло время, начался второй семестр. Янтарное колечко Андрея, прежде висевшее на ночнике на цепочке, было снято раз и навсегда.Словно запаянная в колбе собственного одиночества, механически выполнявшая обязанности в безлю;бом мире, Анна ничего не замечала и не слышала. А стоило бы: весь курс гудел, обсуждая историю аспиранта Звягинцева и студентки Залесской. В деканате Анна услышала обрывки разговора между секретаршей Антониной и куратором курса Ивченко.
—Уже известно, что ребенок родился черным.
—Не черный, а то ли китаец, то ли японец. Молодец девка, нагуляла, а прищучила красавца Звягинцева. Доверчивы же наши мужички, ведутся на примитивные разводы…
—Ну, раз женился, значит, рыльце-то в пушку было! А еще говорят, что она шантажом заставила.
—Это как? — недоверчиво прищурилась Ивченко.
—Ну, якобы аспирант был в связи с кем-то из наших преподов. У нас ведь полно бобылок-кобылок, и вовсе не «синих чулок». И Залесская то ли застукала, то ли обнаружила снимки…не знаю.
—Ну и что! Не те времена.
—Так она грозилась выложить в сети! Репутация и прочее…Сами понимаете, в любом случае пострадала бы наша профессоресса.
—Да, вьюнош хорош, и ум блестящий, я понимаю, что можно было не устоять…

Анна вжалась в стену, ей казалось, что сейчас обе кумушки укажут пальцем на нее.
Но какие фотографии? Этот юный фавн еще и фото делал? Анна похолодела. Встречи всегда происходили у нее на квартире, не может быть, чтобы она не заметила. Тошнота подкатила к горлу, ощущение налипшей на тело грязи было мучительным и не отпускало.
Свербело от желания немедленно всё выяснить, внутри закипало от гнева и обиды. Но, придя домой, немного успокоившись, она вдруг увидела и другую сторону ситуации. Он был вынужден! Вынужден! Его грубость была напускной, он намеренно хотел её обидеть, чтобы разорвать отношения. Признаться в связи с девицей и её угрозе, наверное, он не смог, стыдился…
И что,…в свете этих обстоятельств у фавна вырастают крылья херувима? Не верю! Любила ли я его на самом деле, раз так легко перехожу от сочувствия к обвинению и обратно? Я же всё-таки умная самодостаточная женщина, не пришибленная обидой до невменяемости…
Через пару недель он сам неожиданно позвонил .
—Хочу попрощаться, уезжаю, перевожусь.
—Что так? С семьей? — от неожиданного спазма в горле Анна с трудом выталкивала какие-то ничего не значащие слова.
—Да. Ты ведь всё знаешь, наверное.Ты поняла, что я должен был? Прости.
—Не уверена, что все поняла правильно. А фото откуда?
—Как-то снял тебя спящую на телефон, не удержался. Ничего непристойного. Но понятно же, в какой ситуации можно было сделать такое фото…Вера обнаружила.
—Как ты мог!
—Ну прости, дурак.И дважды дурак, что сохранил и что телефон забыл на кафедре.
Вера, конечно, дуреха, но по-своему любит меня. Прет как танк—это да, но она сама запуталась, не обманывала меня насчет ребенка. Говорит, от отчаянья переспала с китайским студентом после нашего случайного контакта. Была уверена, что мой. А теперь уж что...Как я их брошу? У Веры никого нет, она детдомовка, потому и такая...бесцеремонная. Плохая девочка, сопливая мамаша, запутавшаяся женщина...
—Случайный контакт...это так сейчас называется...
—Не ёрничай. И так хреново. В общем прощайте, Анна Рустамовна, не поминайте, как говорится, лихом. Вы замечательная. Говорю на полном серьезе. Не хотел испортить вам жизнь своей глупостью. У вас еще все будет хорошо.  Только разреши себе, наконец, любить, сними с себя оковы.
—Ага, годам... так к шестидесяти всё будет хорошо...Ладно, Андрюша, камень ты все-таки снял с моей души, неподъемный такой булыжник. А то уж я совсем готова была разувериться в людях...Но какой груз ты на себя взвалил? Не надорвешься? Мне кажется, ты не совсем еще понял, что значит перевоспитать сложившегося человека и поднять чужого ребенка. И тебе тоже совет на прощанье: иногда не так больно услышать о глупости и даже измене, чем то, что ты мне тогда наговорил. Такие слова увечат, как тавро...

После разговора Анна долго переваривала каждое его слово и ругала себя за излишнюю менторскую интонацию. Так плохо о нем думала, так боролась с чувством, что трудно было переключиться на иной расклад. А парень вовсе не так уж и плох, во всяком случае, повел себя как мужчина. И её, похоже, действительно хотел защитить от кривотолков. А то что грубил тогда, в их последнюю встречу, так, наверное, от неумения смикшировать, от внутреннего смущения...что-то вроде юношеской бравады.
Как это он сказал... «снимите с себя оковы»?

Так что это всё-таки было: досада эгоистки или драма обманутого доверия? Чувство, не успевшее дорасти до любви, или сама любовь, но какая-то… аморфная?
В себе-то не можешь разобраться, как тут других судить...
Я стала сухой, самолюбивой, ущербной старухой. Да, жизнь не оставляет места для упований на счастье, да, плечо ближнего оказывается дальним и слабым, но и без любви и доверия ведь не выжить!

 Худ.Лиз Аугер