Знахарь

Тарантас тяжело скрежетал, объезжая горы деповского железа и островки костров, в свете которых отражались отрешенные лица. Черные, будто обугленные, безразлично наблюдали они за редко встречаемой в этих местах повозкой, запряженной лошадьми.

 Лишь лица остались, без тела и иных очертаний. Лошади понуро тянули повозку, вытягивая ее из жижи.

 Знахаря уже ожидала утром приходившая за ним девочка. Она запахнулась в заштопанное пальто, накинутое, по всей видимости, на голое тело и босая стояла в грязи.

 — Жива? – спросил Знахарь, в надежде услышать отрицательный ответ. Он продрог и лишь обещание хорошей платы, вынудила его ехать в эти зараженные места.

 Коротко кивнув своей маленькой головкой, на которой почти не осталось волос, лишь что-то бесцветное, она повела Знахаря к вросшему в землю вагончику.

 Знахарь тревожно оглянулся на оставленный тарантас у канавы. Да, он был помечен красным крестом, и по негласному закону, Знахарей трогать нельзя. Но обязательно обворуют. Обязательно.

 Из мятых вагонов и множества железных шалашей, больше похожих на берлоги, за Знахарем незримо наблюдали. Их взгляд был прикован к его саквояжу, старому, из доисторического мира. Саквояж, в котором было все то, так остро необходимое им: больным, ежедневно умирающим, с одинаковыми, почерневшими лицами, под стать мглистой земле. Даже бродячие собаки, с вздутыми брюхами, наполненными кишечными паразитами, осторожно поводили носами, чувствуя чужеродный запах.
 
 Девочка пинками разогнала худых свиней, чавкающих у дурнопахнущей бадьи с помоями, и открыла пред Знахарем оббитую железом дверь. Из вагона в ноздри ударил гниловатый запах.
 Знахарь остановился, рассматривая девочку. Чахоточный цвет лица, под глазами мешки, на губах запеклась кровь. Она дрожала и, опустив глаза, смотрела на свои босые, грязные ноги.

 — Знахарь? Проходи, проходи. Скорее же!
 Седой, широкоплечий мужчина, от которого дурно разило самогоном, склонился над постелью умирающей. Рядом, в ящике, приспособленном для колыбельки, лежал новорожденный ребенок. Розовое тельце, на первый взгляд вызывающее лишь отвращение, было завернуто в грязные тряпки.

 — Чего же ты стоишь, Знахарь? Спаси ее! – вновь требовательно обратился мужчина.
 Знахарь склонился над умирающей девушкой. Почти копия девочки, приведшей его в вагон, лишь на несколько лет старше. Ее острая грудь тяжело поднималась и опускалась, глаза замутнели и не видели ничего, ноги широко раздвинуты, после тяжелых родов она так их и не сомкнула. Вся постель была пропитана кровью. Ей оставалось жить считанные минуты.
 Знахарь огляделся по сторонам. Блеклый свет лучины выхватил множество грязного тряпья, грубо сбитый стол, с наваленной посудой, горы мусора.

 — Умираю, - еле слышно прошептала несостоявшаяся мать и сделала последний вздох.

 Знахарь проверил пульс.
 — Умерла.
 Хозяин ринулся к постели и заревел во весь голос. Он жадно целовал свою дочь, взятую в жены, говорил что-то бессвязное, больше похожее на рычание. Он целовал ее и все стучал массивным кулаком по ее животу, еще не совсем осознав, что от этого тела больше не получит повиновения.
 В ночь перед родами он избил ее, что привело к преждевременным родам. Ребенок родился уже мертвым, большеголовым,с ножками и ручками, больше похожими на рудиментные отростки.
 Вторая дочка молча стояла у двери. Она отсутствующим взглядом смотрела на отца, лежавшего на измученном теле сестры, в ее белесых глазах не было страха и боли. Теперь она станет новой женой. Теперь бить и насиловать будут только ее.
 — Плата, - коротко сказал Знахарь девочке.
 Она подошла к куче тряпья и вытащила из этого хлама достаточно справный, лишь слегка пахнущий плесенью плащ-палатку. На капюшоне была выбита номерация давно уже сгнившей военной части.
 Знахарь еще раз посмотрел на звероподобного хозяина, продолжавшего мять мертвое тело.
 — Сегодня я тебе помогу. Но только сегодня, - сказал он девочке и раскрыл свой облупленный саквояж.
 Пожелтевшие упаковки таблеток, с давно истекшим сроком годности, шприцы, пара почерневших бинтов, мешочки с травами, скальпели. Знахарь осторожно достал главное лекарство – морфий. Небольшая баночка морфия, перемешанного с синтетическим наркотиком.
 Хозяин даже не почувствовал, как в его плечо вошла иголка, и через пару минут обмяк, лишь по инерции продолжая шептать слова проклятий и грязных ругательств.
 — Проснется, дай ему самогонки. Может тогда еще поспит.
 — Заберите меня отсюда.
 Знахарь отрицательно махнул головой, услышав эту неожиданную просьбу, сказанную глуховатым голосом и захлопнув саквояж, вышел на улицу.
 Крапал противный дождь, черные , радиоактивные капли обжигали кожу, не неся в себе приятной влажности. Знахарь накинул плащ-палатку и побрел к тарантасу.
 В глазах стояло лицо девочки. Сколько их таких, с мольбой смотрящих на него, еще держащих в себе надежду, что где-то лучше. Верящих, что где-то там за горизонтом не идут черные дожди, не устремлены в небо коррозией покрытые дула пушек, не испещрена воронками земля. Что где-то нет чумы, и не ползают по мертвой земле инвалиды, потерявшие человеческую сущность.
 В тарантас была впряжена одна лошадь. Вторую увели и наверно уже где-то закололи, вгрызаясь в сырое, теплое мясо. Красный крест намок и потек.

 — Ну что, кобылка, поедем дальше.
 Лошадь с трудом потащила повозку вперед, все так же опустив понуро голову. Знахарь ехал дальше, давать надежду на спасение и провожать в последний путь.
 Умирающий мир прерывисто дышал.