Последний утенок

Если ты маленькая и худенькая, то еще не факт, что из тебя выйдет балерина. Из меня не вышла.

На балет меня отдали, насколько я помню, осенью второго класса. Торжественная обстановка большого и гулкого, с высокими потолками и ковровыми дорожками, дворца пионеров меня завораживала всегда. Удивительный и удачный секрет строительства – летом во дворце царила приятная прохлада, а зимой сохранялось почти домашнее тепло. В этот дворец я «с детства» ходила в библиотеку. Но она располагалась на первом этаже, дорога была уже известна, а на балет нужно было подняться выше.
Балетный класс – большая комната со станками и зеркалами. Хорошо помню паркет на полу – старые «елочки» с истершимся лаком. В углу стояло фортепиано – мы занимались под живую музыку. И холодные металлические станки. После них металлом неприятно пахли вспотевшие руки.

Мой незабвенный преподаватель – Нинель Владимировна; женщина, по одному внешнему виду которой можно было сказать, что она всю жизнь связана с балетом. Идеально ровная осанка, гордая посадка головы, артистичные движения рук… Мне казалось, что от нее веет неприступностью. Естественно, с первого же взгляда на нее я испытала страх, охлаждающий меня в области солнечного сплетения. Со временем наши отношения не потеплели.

Дома мне объяснили, что ее необычное имя, которое мне казалось подходящим для названия духов или шоколада, это перевернутый Ленин. «Зачем было называть девочку перевернутым Лениным?» - думала я. И сама себе отвечала: «Наверное, тогда так было надо». Так Нинель Владимировна стала для меня еще неприступнее, загадочнее и страшнее.

Мама (а меня привела мама) сказала преподавателю, что нас интересует больше не профессиональный балет, а исправление осанки. Осанка после первого класса стала вызывать беспокойство моих родных.

Мама так и сказала: «Спина у нас – кхм-кхм (потерев меня по спине)».

Итак, я начала заниматься балетом.

В первой части тренировки мы немножко разминались, бегая по кругу, и становились к станку. Здесь мы учились ставить ноги в разные позиции, делать плавные движения руками с «круглыми» локтями, и, конечно, растягивались. Нинель Владимировна сообщала названия того, что мы делаем, по-французски. Сейчас, спустя почти четверть века, в моей голове осталось только «батман тандю». Что собственно это такое, я уже не помню.

Во второй части тренировки мы брали одеяла, довольно старые и потрепанные, и продолжали растягиваться на полу. Это было самое болезненное испытание. Причем не только физически, но и морально. Нинель Владимировна хвалила тех, у кого шпагат получался столь же легко, как вдох или выдох, и укоряла остальных – ленивых и боязливых.

Сейчас я думаю, что маленькая девочка должна обладать изрядным мужеством, чтоб изо дня в день преодолевать вполне очевидную боль. Причем, добровольно. Возможно, кому-то помогает мотивация – например, будущие выступления, похвалы, подарки. Может, есть уникальные дети, мышцы и связки которых настолько эластичны, что сесть на шпагат у них получается с первого раза. Я к таким не относилась.

Мне было больно. Мне не хотелось пружинить, растягивая мышцы. Мне не хотелось выравнивать колени. Мне не хотелось тянуть носки. Мое детское сознание предложило мне единственно возможный выход – перетерпеть. В самом деле, не каждый же раз Нинель Владимировна будет подходить и давить на голову, пока не покажется, что я тресну пополам. Может, я как не интересующаяся профессиональным балетом, ее в принципе и не интересую. И она обо мне забудет. И не заметит меня.

Когда заканчивалась тренировка на полу, мы сгребали свои растянувшиеся конечности и коврики. Начиналось время танцев. Девочки, которые посещали занятия давно, выступали на сцене с разными групповыми танцами. «Счастливицы» вроде меня, не внушавшие преподавателю достаточно доверия, стояли в стороне у стенки, пока основной состав репетировал. Нам рекомендовалось «смотреть и учиться».

Смотреть и учиться надо уметь. Я бы сказала, надо уметь активно смотреть и запоминать. Я просто смотрела. По-моему, главная прелесть танцев заключалась в их массовости. Когда двадцать девочек синхронно что-то делают – это мне казалось красивым. Вот они выходят все из одного уголочка и машут ручками – все в такт. Вот выходят двумя группами из двух углов – навстречу друг другу. Вот перестраиваются в три линии перед зеркалами.

Правда, один раз я решила учиться. Девочки выходили на этот раз парами, держась друг за друга как-то хитро переплетенными руками. На этот раз я решила выползти из своей скорлупы незаметности и неуспешности, чтобы найти «пару». Среди такой же, как я, некондиции, я выбрала девочку Эльвиру.

И вот, мы пытаемся взяться за руки так же, как основной состав. У каждой из нас свое мнение, как должны располагаться руки. Сплетя их и так, и так, и эдак, понимаем – не то. Кажется, мы даже набрались наглости и спросили Нинель Владимировну, как нужно держаться. Может быть, она даже показала – этого уже не помню. Провозились мы со своими руками до конца тренировки, точно. Это было нелепо, но неожиданно немного приятно и даже весело. Я была теперь не одинока в своем неуспехе. У меня был товарищ по несчастью.

К сожалению, мама, увидев меня в тесных объятиях (а как только мы не сплетали руки) с Эльвирой, запретила стоять с ней рядом. В то время наш балет периодически атаковали вши. Наверно, мама считала Эльвиру в числе «ненадежных». А может, она показалась маме недостаточно воспитанной, и, что называется, «может плохо повлиять».

Внезапная дружба сошла на нет.

А вскоре произошло самое волнующее событие.

Поставив основной состав для танца маленьких утят, Нинель Владимировна кого-то не досчиталась. Не досчиталась и из тех, кто бы мог заменить. И тогда ее взгляд пал на меня. И меня поставили последним утенком. Сердце стучало сразу в груди, в животе и горле, пока я подходила в уголок к «избранным».

Зазвучала музыка, девочки пошли. Они все пошли куда-то. Они знали, куда им идти. Я не знала. Совершенно не знала, что мне делать. После выхода они разбились на три линии и стали перед воображаемой сценой. Положение было отчаянным. Меня прошиб пот. Надо было что-то делать, причем немедленно. Я подошла к Нинель Владимировне и четким голосом (бравада, чтоб не выдать отчаяния) спросила:
- Вы не скажете, куда мне стать?

Она сказала. Просто нормально сказала, что надо было делать. Но я уже не в состоянии была это воспринять. Это было классическое желание провалиться сию же секунду на месте.
- Давайте начнем сначала, - сказала Нинель Владимировна.

Девочки стали возвращаться в уголок. Поплелась и я. По дороге «заводила» - девочка, которая стояла первой, сказала мне:
- Надо было следить!

Это был голос и тон ребенка, который уже давно умеет выступать на сцене. Которому сейчас мама за стенкой в раздевалке пришивает пайетки к костюму. Который давно умеет сидеть как на продольном, так и на поперечном шпагате. Голос и тон успешного ребенка, презирающего неуспешного. Одним словом, это был контрольный выстрел в голову на добивание.

Второй раз прошел примерно так же. Я совсем не знала, где мне стать. Стала где-то в третьей линии на свободное место и пыталась повторять то, что делалось в первых двух.

Тренировка подошла к концу. Забирать меня пришла мама. Оставив все переживания как не заслуживающие маминого внимания, я сообщила фактическую сторону дела:
- Меня сегодня поставили последним утенком.

Новость так себе. Последние утята – не самая престижная должность. Но мама, используя все педагогические знания, решила поддержать начинающего птенчика. Всю дорогу она подчеркнуто оживленно радовалась, нахваливая сегодняшнее мое «достижение». Я сжималась все сильнее и сильнее. Конечно, я расстраивалась не из-за того, что была последней, а из-за того, что прекрасно чувствовала, что даже последней я быть не могу и никогда не смогу.

Дома мама, как только мы пришли, радостно выпалила:
- Отец, нашего ребенка сегодня поставили последним утенком!
- О-о! – начал радоваться и гордиться папа.

Кажется, я даже нашла в себе мужество немного поулыбаться, чтоб не сбивать родителей с восторженной ноты. Помню только, что голову старалась наклонять, чтобы глаза не выдали, насколько все это было грустно на самом деле.

Остается добавить, что больше ни последним, ни первым утенком, ни кем-либо другим меня никогда не ставили. А в третьем классе мы стали заниматься во вторую смену, и на тренировки по балету я ходить перестала.