о журналах обречённых

                О ЖУРНАЛАХ  ОБРЕЧЁННЫХ…



      1. Внимание: говорит эпоха
       Русский век давно говорит голосами своих замечательных людей и честных свидетелей великой и трагической эпохи, но мало кто из нас слышит этот многоголосый шум в подземном переходе, пролегшем  между  двумя тысячелетиями.   Сколько творческих голосов – столько и мнений, идей и предложений, взглядов и мировоззрений. И при этом  одним общим чувством для всех  является  отчизнолюбие и ностальгия по бездарно  утраченной   великой советской  империи, лучше которой для многих творцов ничего в мире не было..  Толстые журналы –  это осколки того огромного  литературного зеркала  социалистического реализма, которое  когда-то украшало  гостиную  залу  имперского     дворца.  Дворец этот был подвергнут  мародёрами-комсомольцами    дикому ограблению, а зеркала в угаре насилия и грабежа  были разбиты   вместе с главным идеологическим Зеркалом на мелкие литературные осколки – толстые журналы и газеты. Сегодня около каждого осколка образуются  творческие  кланы и клубы федерального, краевого, областного и районного  масштаба.   Каждый такой клан старается найти себе покровителя и спонсора, верно служить ему, идти на любой компромисс  и тосковать по прежним «золотым временам». Особенно остро  страдают  ностальгией по былой сказочной  жизни  советские писатели. Старые и битые жизнью литературно-идеологические   шакалы, лауреаты многих  мыслимых и немыслимых премий, они понимают, что  такого благополучия и такой  интересной жизни никогда больше у них не будет.   Не будет  у них больше тех благ, которые были в СССР, тех пособий, поликлиник и  Домов творчества. Таких сегодня мало, скоро они исчезнут совсем.  Что говорить, советский писатель, каким бы малым талантом  он ни обладал, был престижным человеком, его даже секретари обкомов уважали и побаивались. И вот рухнула советская империя, и всё  закончилось навсегда. И теперь даже именитые писатели, стоящие во главе толстых журналов  униженно ищут  авторов-миллиардеров в надежде продлить жизнь своего печатного органа,  некоторые готовы даже  написать  за тщеславного  чиновника-нувориша хоть роман. хоть повесть и даже оригинальную книжку стихов, но, увы,  не та психология ныне  в идеосфере негласно  оккупированной  и колонизированной страны.  А посему сам факт публикации  стихотворных опусов кремлёвских поэтов (Суркова, Улюкаева и Лаврова) журналом «Знамя» можно считать фактом  немыслимого везения и фантастической удачи.  Сегодня этот факт  намного выше всяких иных публикаций  неизвестных произведений  самых знаменитых  авторов. даже таких как Данте, Микеланджело, Байрон и Пушкин. Кому сегодня из правящей элиты интересны эти имена, чьи  неизвестные и забытые произведения  впервые опубликует журнал «Новый мир», «Октябрь» или «Знамя»?  А вот стихи   выдающегося  дипломата Лаврова и   не менее выдающегося экономиста Улюкаева всякий грамотный чиновник  их ведомства прочитать обязан, а иначе он будет «не сроден корпоративу» и соратникам по партии, и у него будет больше  вероятности «утратить доверие»  лидера правящего клана.
               
 2. Взывать к человечности и генерировать  идеи.               
      
     Не поучать и не проповедовать, не заниматься агрессивным миссионерством   и не митинговать, а лишь генерировать в своих произведениях новые идеи и вдохновлять ими на новые свершения молодые умы в поисках утраченной человечности –  вот  моё кредо до конца дней моих. Что же касается моей литературно-общественной жизни, то в силу разных причин  она почти отсутствует. До 1998 года я не  состоял ни в одном литературном объединении, не числился ни в одной  творческой группе при  фабрике или заводе. Меня  в них  почему-то никогда  не тянуло.  И никто меня туда  не звал, –  ни   в «Новое Переделкино», ни в «Девять муз», ни в «Третье дыхание»…  В силу моего низкого социального происхождения и особого миропонимания,  я и сегодня   не подхожу  ни к одной      идеологической  «обойме»  почти всех известных   толстых журналов.   Я редко  грезил влиться   в гиперактивную    евтушенко-вознесенскую,   элитную коммуну, с её «обновлённым»  Лениным и непомерным красиво-порочным  снобизмом. С юности,    полюбив раннюю прозу Ивана Бунина и Виктора Лихоносова, я с недоверием  относился  к деревенской  прозе советских писателей, с её   эстетикой  умирающей «малой родины» во славу могучей советской Империи.  Глубоко чужда мне была и показная,  бодрая и прямолинейная  комсомольско-кобзоновская лирика, а также и манерная      «арбатско-дворянская»,  с её романтикой  «элитно-дворовой шпаны» под  водительством наследников  булгаковского  Швондера.   Не вдохновляла меня и  «креативная», научно-техническая, бардовая лирика, воспевавшая  красоты  советского Заполярья, «ребят  70-й широты»,    «зелёное море тайги», Ангару и Усть-Илим.  Я уже  в начале 60-х годов знал почти всю правду о Русском Севере, о советской Сибири и  советском Дальнем Востоке, и  правда эта была страшной.  Сегодня меня вполне устраивает статус  одинокого литературного волка
       В литературе  меня как бы и нет, точнее, я есть,  существую, но числюсь  в переписной  книге  Холопьего приказа «в нетях». В литературе мне важны не сверстники, а  добрые и человечные единомышленники, которым чужды вкусовщина и дурновкусие,  которых, как и меня,  миновала   приобретённая под большевистским игом  это  московское  хамское высокомерие  и евразийская     дикость  нравов. Сегодня меня вполне  устраивает общение с умными людьми, писателями-мыслителями, философами и психологами,  педагогами  и учёными-просветителями  на заседаниях Зиновьевского клуба в МИА «Россия  сегодня»,  на  его  международных научных конференциях   и литературных  «Зиновьевских чтениях». Там есть люди старшего поколения, которых готов слушать бесконечно, и там есть много  молодых людей. которым мне есть, что рассказать, и от чего их предостеречь в начале их жизненного пути.
     Я давно нахожусь на обочине  большого литературного процесса и свыше  тридцати лет наблюдаю  из кювета на  траурные шествия, бредущие  по Черной дороге в Мгновенную Вечность на смиренное кладбище  для  всех усопших работников  дикого российского рынка и ярмарок тщеславия.  То, что я уже написал, и то, что  пишу сегодня ни в какой толстый журнал не вмещается. У меня не та идеология, не тот эстетический «формат»,  не те герои и не те боги. В последнее время я пишу всё, что хочу, ибо  живу с женой  только на одну  пенсию.
     Я с одинаковым почтением  отношусь  к труду писателей – каждый  пишущий  одарённый человек достоин своей доли читательской благодарности. Зная, как скупа нынешняя литературная среда на моральную поддержку и  бескорыстную похвалу,  я часто по доброй воле писал  положительные отзывы на  книги своих  неизвестных миру коллег по перу. Некоторые были благодарны мне за это, иные считали  такие  похвалы с моей стороны – за должное  и, увы, впадали в гордыню.  Я одинаково уважаю  и ценю творчество Виктора Астафьева, Валентина Распутина, Эдуарда Лимонова, Юрия Полякова, Солженицына, Зиновьева и Пелевина и мне жаль, что многие хорошие и разные русские писатели  уже много лет никак не могут найти общий язык. В стране продолжается  идейный раздрай на фоне идеологической пустоты и винегрета мировоззрений, а писатели  продолжают спорить о каком-то «правильном» патриотизме и об «идеологической невинности и непогрешимости». 
     Мне не важно, какого направления журнал или альманах, мне важно, чтобы это издание  было  популярно среди образованных просвещённых людей., чтобы мой текст  дошел до мыслящего читателя. Журналов много, а подписчиков на них  почти нет.  Журналов много, а бесплатно публиковаться негде. Каждый журнал – это  закрытый элитный клуб, клан посвящённых, тейп эстетов или  прайд снобов, которые цветут и пахнут и сами  себя нюхают, и в их круг посторонним вход воспрещён. 
      Писательская среда неровная, недобрая, завистливая. Именно она является причиной многих писательских  конфликтов, политических доносов  и  смертельных расправ. Это повелось ещё со времён Пролеткульта и создания на его основе творческих союзов под пристальным чекистским надзором. Всё  начиналось с унижением художников старой школы, с закрытия музеев старого искусства, а закончилось политическими  убийствами Сергея Есенина и его друзей – деревенских поэтов. А после войны убийством чекистами поэта Дмитрия Кедрина, таланту  которого  люто  завидовал секретарь  Союза писателей, бывший молотобоец с пятью классами образования  В.  Ставский.

      О том, что всем этим «толстым» литературным журналам, этим детищам  пролетарской культуры и реального коммунизма, скоро грозит полное исчезновение, не сомневался похоже никто  ещё в эпоху горбачёвской  «катастройки», когда  в стране в одночасье  опустели  читальные залы  всех центральных  и районных  библиотек.   
        Выживающему и деградирующему населению литература стала вообще не нужна. С воцарением в России «дикого капитализма»,  с его  не менее диким  «бандитским рынком»,  высокая литература перестала быть государственным делом. Вместе с распадом СССР  позорно, в три  дня сдохла марксистская идеология (по мнению Александра Зиновьева «самая мощная в мире»), а с ней и «самая  мощная»  система воспитания советского  народа в духе высоких нравственных и гражданских идеалов. Рухнул   очередной миф о так называемом   особом  советском патриотизме, с помощью которого якобы наш народ одолел   немецкий фашизм. Оказалось, что эффективность коммунистического  воспитания была значительно преувеличена самими коммунистами. В конце 80-х годов ХХ века вдруг выяснилось, что в СССР патриотов много, а жертвенных отчизнолюбов – считанные единицы.  Так, в начале 90-х годов, на глазах у советских граждан погибала советская империя, но  в стране, увы,  не  нашлось даже  одного чекиста-патриота, который  возглавил бы комитет по спасению социалистического Отечества.  Вскоре всем стало ясно, что войну с Гитлером  выиграл не советский, казённый патриотизм, а наш природное славянское отчизнолюбие с его животным  альтруизмом.
      Развалился и разделился и сам Союз писателей СССР, идейная  война  писателей  между собой, начавшаяся  с поиска тайных и явных антисоветчиков и диссидентов,   как бы автоматически переключилась на поиск агентов КГБ,  и закончилась   распределением имущества Литфонда по праву сильного и  властительного кумовства. Повезло  с недвижимым  имуществом в Переделкино и в иных «домах творчества» только тем, кто  в нужное время родился и в  нужный момент очутился в числе приватизаторов. Что же касается проведения дней русской духовности  и  культуры «Сияние России». дней славянской письменности, года литературы и других именных юбилейных торжеств, то и здесь  власть в  лице Минкульта  и литературные генералы-приватизаторы проявили  своё окаменевшее бесчувствие. Эти  так называемые «праздники  литературы», эти осенние десанты писателей  патриотического толка  проходили при  полном отсутствии рекламы и весьма скудном освещении прессы.
       В их   составе   были  довольно известные  писатели,  публицисты,   заслуженные деятели культуры Виктор Астафьев, Владимир Бондаренко, Леонид Бородин,  Станислав Куняев,  Владимир Крупин, Виктор Лихоносов, Валентин Распутин, Виктор Костров, актёр Александр Михайлов, публицист Панарин…  Но, увы, российские  СМИ сделали вид, что этих деятелей культуры как бы и не существует на свете. Это называется сегодня нами хамством через умолчание и холодной расчётливой, мстительной завистью. Чиновное ничтожество  всегда  тайно  и явно недоброжелательно к людям честным и одарённым. Это всегда  мы будем   вспоминать со стыдом  и отчаянной тоской. Я же хорошо помню, как трудно было подписаться  на толстые журналы с произведениями Астафьева, Распутина и Лихоносова, Искандера, Солженицына, как  кочевали они  из дома в дом, как  некоторые номера этих журналов  даже бережно переплетались в одну книгу для передачи их своим потомкам по наследству. Увы,  сегодня мир изменился и люди тоже.

      Ещё 20 лет назад не было в России более сильных людей и гражданственных героев, чем писатели. И не было ещё  духовно-нравственной и патриотической альтернативы  толстым литературным журналам, ибо глянец и яркий цвет прикрывал  убогое содержание этих  новых   изданий новой правящей элиты. Вместо  идеи единения под общим национальным флагом, наши писатели  стали выяснять между собой, кто из них Родину любит больше, а кто меньше. Некоторые даже стали учить младших, как надо правильно и по-советски любить Родину.   В этой  глупой и бесплодной, идейной усобице  и за шумными хлопотами о нравственном здоровье  Отечества русские писатели и советские патриоты-публицисты  не услышали  шагов настоящих  «врагов народа», крадущихся убийц и грабителей.  И это была трагедия наших советско-русских писателей,  стойких продолжателей  борцов  идеологического фронта  бывшей советской державы.  Для них  и в горбачёвскую катастройку главной  темой  продолжала оставаться   ключевая тема  времён РАППа –  «Интеллигенция и патриотизм». Идеологические прислужники власти в первую очередь думают о свойм будущем. Но не о судьбе страны.    Некоторые из них до самой смерти так и не поняли, почему все  природные богатства страны и  всё то, что возводила вся страна и весь народ принадлежат  олигархам, живущим в Лондоне, каким-то  там Дерипаскам, Авенам, Абрамовичам.  Это надо уметь,  поставить  безошибочный  диагноз больной стране, создать книги, без которых  немыслима  литература и сама Россия ХХ века,  и не суметь на родном подворье заметить расхитителей  общенародного амбара,  строго осудить  и принародно  навеки  проклясть их на страницах своих книг.  «Белым лилиям райского сада будет трудно заметить волков» (Николай Гумилёв).  Фронтовик и ветеран войны  Виктор Астафьев, заметил  этих волков и проклял, Валентин Распутин, защитник  совести,  перед смертью признал: «Все мы, писатели,  так или иначе,   несём в себе грех вины за содеянное зло с Россией. Прозрение пришло к нам  поздно».  А остальные?  Часть писателей ушло в глухую оппозицию и материальное прозябание, часть в услужение к  правящей ныне олигархии,  напрочь забыв  о гражданском служении и мужестве, а часть стала  делать неплохой  бизнес на литературе, сделав из   Пегаса   дойную  корову.  Такими же путями пошли и толстые журналы. И те, кто решил из литературы  делать  успешный бизнес, те  имеют шанс выжить, но они уже не будут иметь того  высоко морального и духовного статуса, который они имели  в эпоху хрущевской  «оттепели» и брежневского застоя.  Политика и чрезмерная идеологизация  сгубила многих наших писателей-душеведов и психологов, а марксистско-ленинская  идеология сделала  толстые журналы на одно лицо. 
       Наступила пора  выступать  в защиту русской культуры самим деятелям культуры. Возмутительно, но факт –  правящий режим, выделивший  на мнимый  Год литературы  в 2015 году сотни миллионов рублей находится в стадии глухой необъявленной войны с русской литературой, русскими писателями, журналами и газетами. Оставленные без государственной поддержки на произвол рынка и приравненные главным менеджером  страны к мелкому бизнесу литераторы живут между собой как плохо воспитанные домашние кошки с собакою и ведут между собою  разные дрязги за принципы и убеждения. (Ф.М.Достоевский) В стране, где свыше четверти века нет настоящего общегосударственного дела и объединяющей национальной идеи, бездумный и  слепоглухой алчный правящий режим предал свою национальную литературу вместе с национальными интересами  государства. Во все времена  и во всём мире национальные лидеры  всячески поддерживали свою национальную культуру, ибо без неё нет и не  может быть идеологии, а без идей нет и  народа,  вместо него появляется плебс, алчущий хлеба и зрелищ «образованный потребитель –  враг самому себе и своему государству. Кому как не деятелям культуры, художникам и писателям, этим людям тревожной совести,  не аккумулировать в себе эти новые идеи, легенды и сказски о совершенном человеке?  Без них, этих  новых  социальных сказок не может жить и развиваться  социально  и политически  недеятельный субъект – русский человек. Не может существовать без сакрализации  и советский. русский человек. Он сразу же  исчезает как вид, когда  окончательно теряет  свои сакральные черты его главный пассионарный   -  непогрешимый Вождь,  начальник-отец и брат родной. Но не будем наивными и  не станем рассматривать русское почвенничество как будущее русской культуры. Не будем  порождать в потомках утилитарный патриотизм Пора избавиться от  стойкого заблуждения прошлых лет, что якобы только  литература способна влиять на власть, на принятие политических решений, что  вместе с нею  можно  поправлять положение дел в стране в лучшую сторону. Нет, не  в этом заключается гражданственная  миссия писателя –не  чиновничьему  тщеславию он должен угождать, а помочь своему читателю найти себя в этом невыносимо жестоком мире. Не поучать и не проповедовать, не миссионерствовать и не митинговать, а ГЕНЕРИРОВАТЬ В СЕБЕ НОВЫЕ ИДЕИ и вдохновлять ими  своих читателях на путях к обретению утраченной человечности. .Помочь юной душе, сообразуясь с внутренним нравственным компасом, погрузиться в себя, укрепить в себе силу  окончательных  убеждений, проявить напряжённое самопознание и самосовершенствование  не ради  абстрактного прогресса и не ради вульгарно личного успеха,  а ради своего  высокого предназначения и  своего жертвенного отчизнолюбия – вот  задача современного писателя-публициста и философа жизни.
      Здесь впору   вспомнить  сочинение  Анри Бергсона «Творческая эволюция» (СПб,1916), где убедительно обоснован  взгляд художника  на  действительность, как на «жизненный порыв», означающий огромное  напряжение душевных сил в процессе самосозидания  человека как личности. При таком особом взгляде на процесс самоусовершенствования личности, писатель, как океан, ни добр, ни зол, ни пессимист, ни оптимист –он верит в человечное человечество и старается сохранить в нём достоинство и  даже преумножить  его через своё творчество.
 
      Всё как в бездну рухнуло, как будто и не было  на свете так называемого советского человека,  с его  глубоким чувством  советского патриотизма и преданности делу партии. Советская идеология с её высокими идеями коммунизма быстро сменилась на  идеологию монетаризма с её  бюрократической,  псевдопатриотической имитацией.  Людям была предложена новая цель в жизни – стать грамотным потребителем, новая модель существования – жить ради денег, ради бессмысленного потребления и плотских удовольствий.
       На эту тему я беседовал в конце 90-х годов с Михаилом Полтораниным, когда писал  обзорную статью для  журнала Союза книгораспространителей РФ «Читающая Россия» о массовой гибели районных и сельских библиотек.  Касательно толстых журналов, он заметил, что не все они  нуждаются в спасении, что у многих этих изданий весьма нехорошее прошлое, а если и нужно кого из них спасать, то только те журналы,  авторы которых  изначально старались   трудиться   на пользу национальных интересов России. Живучесть этих изданий Полторанин объяснял  накопленными ещё в советское время ресурсами, а их огромные тиражи в последние годы СССР – снятием запрета на  публикацию  неугодных  тоталитарному режиму авторов и почти символическими ценами на бумагу и типографские услуги. Но именно этот  «головокружительный успех», по мнению Полторанина, лишил многие редакции трезвого подхода  к делу в новых капиталистических реалиях.  Практически все толстые журналы  были приватизированы своими  редакциями,  были спешно объявлены независимыми и самостоятельными, забыв о том, что любое печатное издание должно иметь  богатого покровителя в лице  государства или финансового магната.
      Именно эта самоуверенность в себе, в своем «правильном», высоком  гражданском  служении своего «родного» журнала,   явилась  началом их  унылого выживания, падению престижа у авторов и читателей. Уже тогда редакции толстых журналов должны были  искать среди  российских олигархов  национальных меценатов  или становиться  печатным органом одной из  крупных оппозиционных партий, таких как  КПРФ и ЛДПР. К сожалению, крупные политики  сочли  ненужной дружбу  с  «инженерами человеческих душ» советского разлива, а советские писатели-патриоты побрезговали  марать свои имена  с  разрушителями  их советской империи. Ко времени распада СССР в советское время,  авторы  толстых журналов разделились  на  либеральное  направление (ж. «Новый мир», «Знамя») и на патриотическое («Наш современник», «Москва», «Молодая гвардия»), но  не один толстый журнал так не был востребован как «партией  власти» и  её  тогда ещё оппозицией. Уже тогда чиновники из правительственных кругов Бориса Ельцина выражали  своё мнение  в  толстых журналах  словами Иисуса Христа: «Оставьте мёртвым хоронить мёртвых»
     С тех пор прошло 20 лет,  однако многие  «толстые»  журналы продолжают  существовать. Уже давно нет на свете  того режима, который их породил, уже уходит из жизни поколение детей войны, последние читатели толстых журналов, но эти печатные рупоры  советской интеллигенции продолжают  издаваться мизерными тиражами. Их дух и суть не изменились, ибо за ними  славное и  трагическое прошлое. Они и тогда , ещё при Пролеткульте и при Сталине были отдельными форпостами   большевистской идеологии, которые активно соревновались между собой  за  идеологическую невинность и преданность делу партии. Журналы всегда создавались и издавались  единомышленниками  и  редко  инакомыслящими.
       Каждый толстый журнал –  это своего рода   идеологическая ячейка, где в одной связке состоят  главный редактор (кормчий);   редакционный коллектив (дружина и гребцы на корабле),   свои авторы (апологеты, философы, мыслители), свой круг  читателей-почитателей, так называемая идейная паства.   
      Сегодня эта схема сохранилась, но измельчала, журналы превратились в клубы по интересам.  Их читательская аудитория  сжалась до неприличия, читателями этих журналов  становятся сами  сотрудники   редакций и  и их авторы, которые за неимением  профессиональной критики сами  друг друга хвалят или ругают. Поэтические  альманахи превратились в кладбища  современной русской поэзии. И возникает сам по себе вопрос: нужны ли  молодёжи   в новом веке  эти литературные  детища   нашего трагического прошлого. Может и прав был Полторанин, когда говорил мне, что в таком   морально устаревшем идейном   виде, эти журналы  скоро умрут сами по себе  вместе с последним  советским интеллигентом.  Вот уже как 30 лет постсоветские люди  вполне  спокойно живут без толстых журналов и популярной научно-технической литературы, деградируют, дичают, но  живут и выживают, так же  и на таком уровне как их советские предки. Чтобы разобраться  в пользе или во вреде толстых журналов надо немного окунуться в их прошлое, и , конечно же, в прошлое их авторов, которых уже давно нет на этом свете и окоторых осталось так много легенд и мифов. Надо сказать, что нигде в мире, кроме,    СССР и  фашистской Германии, литература и  искусство не   являлись составной и главной частью  государственной идеологии.  В большевистской России, а позднее в сталинской империи любое печатное издание было, прежде всего, политическим органом, а советский редактор  печатного органа и советский писатель были на уровне  государственных и общественных деятелей. История советской литературы сохранила  для нас имена многих пролетарских и советских писателей, которые принадлежали к партийной номенклатуры, и  во все трудные периоды  советской власти  вели роскошный образ жизни. Некоторые из них дружили с Лубянкой,  использовали свою дружбу с чекистами в своих корыстных целях.
      Беда всех толстых журналов в прошлом и сейчас в том, что их авторы, находясь  долгое  время  на  высокооплачиваемой идеологической службе, порой  незаметно  для себя  стремительно утрачивали свою человечность. Они  сами, по своему желанию  создали свой идеологический, военный лагерь, со  своими  часовыми, блокпостами, цензурными  шлагбаумами,   литературными генералами  и  прапорщиками, где каждая газета  и  журнал   являлся отдельной армией  огромного всесоюзного литературного фронта.
       Каждый такой литературный блокпост ревниво следил за другими  печатным блокпостом, стараясь доказать властям, что только  на их  «Литературном посту» находятся верные революции  творцы-идеологи. Каждое литературное течение, или творческий союз, стремились декларировать обществу и власти, что только  они  «не  могут   представить себя  вне революции», что только они  являются настоящими  патриотами, способными соизмерять  свои  нравственные силы с великими  примерами жертвенного, революционного  героизма. А  что касается других  литературных блокпостов, то только там, среди бойцов идеологического  можно найти потенциальных двурушников и идеологических диверсантов. Именно там, затаились идеологические враги, художники неприятной правды, «злопыхатели, готовые  в любой момент  предать дело революции и социалистического реализма». При этом все одарённые и не очень одарённые  мастера соцреализма, стараясь угодить  правящему режиму, всю свою сознательную, творческую жизнь  неустанно боролись с абсурдом и нелепым образом жизни  советской реальности. Те же  бытописатели и сатирики, которые были честными  продолжателями творчества старорежимного сатирика Аверченко,  были не в чести  у партийных вождей и вызывали у них раздражение. Такие писатели, как Зощенко, Ильф и Петров, Платонов и Хармс  являлись постоянной  мишенью для критики  своих собратьев по «цеху поэтов»  и по «кузнице прозаиков».  Критика  собратьев по перу часто  являлась  литературным доносом в карательные органы, и была  намного опасней критики видных партийных  вождей. И при этом, возмущает тот факт, что  выразители высоких идей и коммунистической морали  сами были чудовищно далеки от идеала советского человека («настоящего человека»), и не могли в жизни являться для молодёжи образцами для подражания. Почти все мемуары  современников единодушны в одном – почти все советские писатели, особенно влиятельные, страдали запредельным эгоизмом, нарциссизмом и завышенной самооценкой. Являясь творцами социальных мифов о так называемом новом советском человеке, носителе высокой нравственности и принципов, «инженеры человеческих душ» вели  богемный образ жизни вплоть до распада СССР и  раскола самого Союза писателей СССР. Этому есть масса свидетельств,  от  мемуаров Лили Брик и Надежды Мандельштам до воспоминаний Зои Богуславской. (STORY, №11, ноябрь 2015 г. Опыты любви, с.с. 97-106;  STORY, №4. апрель 2014 г., Опыты любви, сс.99-110) Так, о нравах «шестидесятников» Зоя Богуславская пишет следующее: «Эта маленькая квартира (в высотном доме на Котельнической набережной – А.А.) стала открытым домом  для всей московской интеллигенции. Сейчас этот круг называют  богемой.  Богема – это свобода во всём. Однако не всё в богемной жизни мне было близко. Мне не нравилось, что в писательской среде всё время идёт  какой-то обмен жёнами. Не нравилась чрезмерная сексуальная раскрепощённость. Существовала,  допустим,  такая игра «звёздочка»: все приходят и ложатся  звёздочкой. И тут – на кого  попадёшь. Мне это не нравилось, но я не осуждаю: время такое  было и  такая  среда» (с.107)
      Сексуальная раскрепощённость, в литературной среде, о которой пишет Зоя Богуславская,  существовала в большевистской России задолго до хрущёвской  «оттепели», ещё в эпоху Пролеткульта,  когда во главе  советской поэзии стоял  главный  трубадур  советского режима  Владимир Маяковский, который  однажды назвал поэзию «пресволочнейшей штуковиной». Как оказалось, эта на всё согласная «штуковина», будучи в умелых руках верной служанкой большевистской идеологии, всегда щедро  вознаграждалась правящим режимом, даже  в самое тяжёлое для страны и народа время. На широкую ногу и даже  по-барски жил в Кремле в  1918 году пролетарский  поэт  Демьян Бедный (Придворов), который,  как и глава государства Ульянов-Ленин, капризничал и привередничал за столом, жаловался Ильичу,  что  «паюсная икорка сегодня не свежа, а крестьянское сливочное  масло прогоркло». Неплохо жил в Гражданскую  войну  и голодные 1919-22 годы  пролетарский художник и  поэт, «певец революции» Владимир Маяковский, поставивший  политический плакат и стихи на поточное производство. Его  общественный статус  и  привилегии были на уровне членов  Совнаркома, их жён и любовниц.  Это и  усиленный продуктовый паёк, и отдельная квартира в центре столицы, или целый  особняк. Это и роскошный гардероб при  жутком в стране  дефиците валенок и калош.  Это и модные американские  костюмы,  привезённые из Парижа и Лондона пиджаки, сорочки, носки,   галстуки и  обувь, нижнее бельё.    
      Это и бесплатный (по мандату ЧК) проезд  по железной дороге и водному транспорту.  Это и выезд по заданию Агитпропа и Лубянки  за  рубеж за счёт валютных средств государства.  Это и  полный пансион во всех  лучших  здравницах и домах отдыха Крыма и всего  Кавказа,   а также и  проживание  только в  лучших гостиницах и отелях во  всех крупных городов СССР, где происходили  вечерние  литературные  вечера-агитки.
      В Баку и Дербенте  проживание  только в гостиницах для интуристов, в Алупке  – только  в гостинице «Россия», в Ялте  –  в гостинице «Марино». Там в номерах  нет клопов.  Отдых от трудов праведных ( и неправедных) только  в Крыму в любое время года, на дачах  в Мисхоре – в «Дюльбере и  «Крамарте».  Но лучше всего дышится и любится   в «Чаире» – на очаровательной вилле, (принадлежавшей  когда-то великому князю Николаю Николаевичу), с небольшим садом с розарием и белой колоннадой  над морем, увитой диким виноградом. «В парке Чаир распускаются розы…».
В 1929 году, когда в СССР свирепствовала коллективизация, когда свершался самый бесчеловечный в мире «великий перелом»  хребта крестьянской Руси,   происходило силовое   выселение с  родной земли единоличников-кулаков  на Север и в Сибирь,  Ялта  и  Сочи  были самыми лучшими местами отдыха для «красной знати»  и  «советского дворянства».
     В парке «Чаир»  пролетарские и советские поэты набирались новых впечатлений для  более  эффектного прославления  режима. Там  жили, развлекались и отдыхали  от своих жён и литературных начальников    многие  поэты и писатели. Там жила молодая  поэтесса Агния Барто, стройная, длинноногая, загорелая, с модной острой причёской, с новым  мужем-красавцем, инженером Щегляевым.  В столовой, отделанной дубом, литературная знать  собиралась трижды в день на общую  трапезу. По вечерам под патефон устраивались танцы. Там, в «Чаире» и  в «Марино»  у Маяковского был временный гарем из местных модных и спортивных девиц. И это не мешало поэту любить  по-настоящему Полонскую и Брик. Были у него и две студентки-медички. Обе оказались  девственницами. Одна была дурнушкой: «Утром я проснулся и обнаружил, что она некрасивая…».    Другая оказалась  студенткой Азербайджанского медицинского университета, красавицей-армянкой. Позже она вспоминала: «Он повёл меня в гостиницу, в свою комнату. На каком этаже это было? На втором? На третьем? Зачем он повёл меня к себе? Он был нежен, потрясающе нежен. Но он метался.  Сходил с ума, был не в себе. Теперь я знаю, что  он ждал телеграмму из Хосты от Вероники Полонской.  Его нервозность и тоска передались мне. Где то около пяти он решил, что я должна уехать на катере обратно в Мисхор. Этот день вспоминать очень больно». (Люся Мкртычева).
      Нужно отметить, что именно в это время весьма активного отдыха  у Маяковского окончательно сложилось марксистское, то есть классовое представление об освобождённом труде, который один только и является критерием социального единения. Ничего общего  с толпой великой империи это общество  не имеет,  и иметь не может: «Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слёзы из глаз, полнее и чище нельзя причаститься высокому чувству по имени «класс». Всё это политическая  лирика, а в жизни даже для самого главного  поэта  страны  самое главное –  это не лишиться покровительства  высщей власти и  мандата всемогущей Лубянки. Отношение Маяковского и его поэтической агитбригады к народу и крестьянству исключительно сложное, переменчивое, противоречивое. Для пролетарских и советских поэтов той поры   не было понятий «нация», «государство», «народность», «племя», «русскость», «религия». Именно класс, класс  хозяев новой жизни, для которых «коммунизм –  «это всё» здесь и сейчас и только для них.  Маяковский и его коллеги  по  пропаганде и наглядной агитации  крестьян презирали и считали его «шлаком истории». В конце нэпа, накануне коллективизации сельского хозяйства в Ленинграде и Москве проходили даже политсеминары на тему:  «можно ли считать полноценным человеком русского крестьянина?»   Это  барское презрение к русской деревне, к землепашцу и кормильцу   передалось  по наследству  почти всей московской интеллигенции, и  соответственно получило отражение во многих   элитных, толстых журналах. Этот страх Сталина  перед «тёмной и дикой деревней»  это стремление большевиков  через кровь и насилие  сделать  из русской деревни передовую сельхозкоммуну, коллективную ферму-совхоз,     сельскохозяйственную фабрику и завод, в  той или иной степени  были  усвоены  советскими писателями и нашли  своё отражении  в «Поднятой целине» Михаила Шолохова.  Этот страх перед грядущим голодом в стране, где  основная масса людей никогда не жила по-человески, а училась только из поколения в поколение  выживать, в некоторой  мере отобразили толстые журналы тех лет. Удивительно при этом и то, что  те люди, которые научились выживать  в  условиях   бесчеловечной  большевистской  действительности, именно успешные  рачительные хозяева и  трудолюбивые   хлеборобы скоро и стали  главными врагами советской власти.  В этом и заключается  главная трагедия  русского писателя и русского человека ХХ века. Да, советская  правящая элита  окончательно утвердилась  в конце гражданской войны, вместе с ней сложилась  на почве НЭПа   советская творческая богема и  барство. Но яркие представители высшего  социального слоя  страны Советов не могли стать  главными героями  литературных героев толстых журналов, потому что партия и правительство требовали от писателей  показа  героев труда,  созидателей прекрасного, светлого будущего. В центре  советской драматургии  всегда стоял  человек труда,  для которого трудовые подвиги во благо всего общества составляли       высший смысл жизни.   Сегодня же  такой труд  не в почёте, теперь  для героя  важнее всего  наличие работы, именно она – важнейший аспект жизни и от него нельзя отказаться.  И не случайно, что среди  главных героев современного кино, телесериалов, повестей и романов, публикуемых в толстых журналах, всё чаще действуют  успешные и  честные бизнесмены и олигархи, которые  выступают в защиту слабых и бедных, иногда с помощью  собственных «секъюрити», а иногда и с привлечением правоохранительных служб.  Злодеи прошлых «нулевых» лет и гнусных 90-х годов прошлого века гибнут по закону Воздаяния и попранная справедливость  восстанавливается.   Приличная  работа   и  деньги – в  центре жизни современного героя, вокруг них  выстраивается  современная драматургия, возникают вполне правдоподобные  интриги и любовные романы, и, и конечно же криминальный «оживляж», без которого современному творцу  уже никак не обойтись.   Сегодня деньги – мощнейший движитель   драматургии. Не надо ничего выдумывать:  деньги сами по себе – уже  интрига, а их добыча здесь и сейчас  в большом количестве –  вечная и актуальная, захватывающая дух  тема. Без денег и без работы – нет  настоящего героя, нет интриги, любовной измены, ревности, жёсткой и жестокой конкуренции   на цветущих лугах жизни.  Без денег  художнику и его героям невозможно  продлевать  психологическую драму  жизни, ведь  современному писателю хочется, чтобы  верный  читатель толстого   журнала  заинтересовался его произведением. Увы. наивное заблуждение!  Сегодня сам  русский читатель отучен воспринимать  и анализировать собственную жизнь. Она ему кажется бесконечно скучной и неинтересной,   а потому лишённой всякого смысла. Это означает одно – русский читатель не видит смысла своего существования вообще, и это уже   беда  нашего деградирующего  общества, а не романа или повести. Без интереса к собственной, или другой более яркой жизни, без  интереса к общественной жизни, невозможно понять ни одно произведение  о себе и об обществе, в котором ты страдаешь и выживаешь. Иногда  толстые журналы публикуют на своих страницах нечто из ряда выходящее   и весьма значительное по уровню пронзительной правдивости и психологической сложности.  Но это бывает скорее  исключением, чем правилом, ибо здесь писатель наталкивается на стену трагически непреодолимой  реальности, в которой  новое общество умышленно  не желает знать правду о себе, не желает открывать  серьёзных, аналитических дискуссий, тщательно  скрывая   от самого себя исторически важные и судьбоносные  факты и события. Искусство без идеологии упирается в железную дверь  деидеологизированного  общества и эту дверь  сегодня  мучительно трудно открыть. Монетарная  реальность почти непреодолима, искусство и  педагогика тут  нам не помогут.               
     Такая активная и далеко не бескорыстная борьба советских писателей на идеологическом фронте при такой двойной, а то и тройной  бухгалтерии морали и нравственности,  вызвала в их  среде  смертельно опасную конкуренцию.   Она  разделила литературное  общество  на два лагеря:  на тех, кто писал доносы, и на тех, кто становился жертвой доносов. В основном терпели поражение те писатели, которые не имели высокого покровительства. Из тех писателей, кто был успешен при Ленине, Троцком и Зиновьеве  и  благополучно пережил  все партийные чистки, при Сталине  стали конформистами высшей пробы. Именно им  прекрасно жилось при любой власти, при  любом  генсеке  и шефе НКВД и КГБ. Некоторые из них открыто гордились покровительством высшей власти  и её силовых структур. А некоторые модные, успешные и хитрые,  скрывали свою связь с властями и, с  ведома гэбистов, вызывающе   фрондёрствовали, умело играя роль  гонимых  художников и  диссидентов. Об этом поведал миру (в том числе и мне, автору книги о политическом доносительстве) поэт  Евгений Евтушенко. Об этом же говорил незадолго до своей  смерти  и ярый противник тотального насилия власти над человеком, поэт Иосиф Бродский, которому  никогда не хотелось быть диссидентом хотя бы потому, что «в их среде много было нехороших людей»,  провокаторов и доносчиков, прямых наследников   эпохи «Большого террора».
     Литературный доносчик 1937 года – это, прежде всего,    олицетворение самой наглой, самодовольной и подлой ординарности, твёрдо убеждённой в своей гениальности. Такой,   самый непогрешимый и стойкий партиец и самый   сознательный боец  идеологического фронта, как правило, крайне завистлив и не в меру ревнив к чужому успеху и славе, злопамятен и  беспощаден  при расправе с  более одарёнными соперниками.  Милосердие он понимает как проявление мелкобуржуазного и мещанского слабодушия, а справедливость как понятие чисто философское. И если «старорежимный» русский человек понимал  справедливость как  человечное отношение человека к человеку, то советские писатели-идеологи  ставили  советский закон  выше   всякой справедливости.  А посему совсем не удивительно, что в советской литературе так мало  произведений, посвящённых теме  справедливости,  добра и человечности,  победам и поражения любви и жертвенному, природному отчизнолюбию. Для советского писателя  высшая власть,  даже  самая деспотическая и несправедливая,  всегда нравственна и морально непогрешима. «Инженеры человеческих душ»   никогда не задавали сами себе вопросы: может ли человек, имеющий власть над людьми, преодолеть в себе  своё  несовершенство и все слабости и  не дать восторжествовать тёмным сторонам своей души? Служа  власти непогрешимых мучителей и тиранов, советские писатели сами себя считали непогрешимыми, имеющими право учить других советскому патриотизму и  новой коммунистической морали.
     За рубежом  такие пролетарские поэты как Маяковский, Безыменский и Луговской представляли собой идеальный образ нового советского человека, строителя светлого будущего всего человечества, а внутри большевистской России они  являли собой некие  божества и были кумирами вузовской, университетской молодёжи,  русскоязычной, еврейской и  кавказской интеллигенции.
      Поэтому считать  наши толстые журналы  множеством неких  «экспериментальных     площадок»  по   воспитанию  человека-гуманиста  и жертвенного патриота – глубокое заблуждение. Будучи детищами  большевистской системы, эти журналы, их сотрудники и авторы – тоже были плодами  воспитания  государственного  принуждения и насилия, с его  ханжеством, ложью и двойной моралью. Творцам  соцреализма хотелось быть в одном лице гражданственным  героем и  любимцев власти одновременно. Даже малейшее  недовольство   вождя очередным опусом  советского писателя, был для последнего причиной  глубокой и продолжительной   депрессии или затяжного  запоя. У таких «чувствительных»  поэтов как  Луговской и Вознесенский синдром  депрессивного состояния сопровождался  даже нарушением физиологии  и  временного острого нервного расстройства. Так, по свидетельству Зои Богуславской,   инцидент её мужа  Вознесенского  с   Никитой Хрущёвым, привёл поэта  к тяжелому  нервному расстройству, которое сопровождалось  длительной рвотой.   Казалось бы, отчего  впадать в такое отчаяние? Пригрозил генсек поэту «познать суровые сибирские морозы», но дальше угроз дело-то  не дошло.  Не отправил  он его   «во глубину сибирских руд»,  в лагерь на Колыму или в шахты Норильска и Воркуты.   И не только жить в столице оставил, но и даже  с элитным  жильём помог. Прошёл  гнев царя Никиты,  а значит,  скоро будет снят  и запрет  на публикации в толстых журналах  и  на выпуск новых книг. «Не стреляйтесь, юнкер Шмидт, лето возвратится!» Времена после  смерти Сталина были иные,  по-советски очень даже гуманные.  Московская творческая элита это понимала, лукавила,  и любила иногда  ради забавы  показывать    режиму идеологический кукиш в кармане. Однако  истерила  московская богема по каждому мелкому поводу, и вспоминает  она сегодня  своё советское  прошлое, как  самое трудное и трагическое. При этом  как-то  неохотно вспоминает она  всех  тех, кто сгинул в недрах Лубянки по доносам самих творческих доносителей. Говорят, что органы НКВД  сжевали в своих недрах свыше 4000 тысяч специалистов «инженеров человеческих душ» и  других учёных-инженеров, ботаников, геологов, селекционеров и просто скромных   краеведов. Если это так  на самом деле, и  если указанная здесь цифра точна, то   «патологическая кровожадность» Сталина и «свирепость беспощадных карательных органов», перевыполняющая план по репрессиям, тут абсолютно ни причём.  Винить в этом самопожирании цвета нации  надо, прежде всего, самих    ревнителей идеологической чистоты,  советских инженеров человеческих душ и весь Союз творческих доносителей.
     Точно так же было и до войны, в 30- е годы.   Недовольства и мягкого  порицания  вождя  боялись даже трижды и четырежды лауреаты Сталинской премии  и других,  высших правительственных наград. Как что, как насупит грозно  свои брови  товарищ Сталин – так сразу и случается  истерика  с великим  творцом социалистического реализма  и пламенным бойцом идеологического фронта, наступает длительный запой и затяжная депрессия, творческий простой. И не  только одной кары вождя они боялись,  многие боялись ещё  и утраты привилегий, исключения из Союза писателей, без  которого навсегда  закрывались   для творца  дома творчества в Крыму и в Сочи, престижные дома отдыха и санатории «красного боярства и советского партийного дворянства.  Никто не хотел умирать одиноким писателем-волком, забытым и презираемым  беспартийным  неудачником.
     Что характерно для  русско-советских  писателей 20-30-х годов? Страстное желание  покровительства со стороны правителей-победителей. Безграничный и порой патологический нарциссизм и дефицит совести, скромности и порядочности. Безумное желание всем нравиться – всем путным и беспутным женщинам и их дочерям, массовому читателю, рабочему классу  и всем  партийным и беспартийным, тонким ценителям, пролетарской власти,  друзьям-чекистам и  советским критикам. Одновременно с этим,  стремление  возвыситься в  глазах власти и литературного начальства, всячески  пороча своих собратьев по перу, «бойцов  поэтического отряда СССР» обвиняя их в политической незрелости, грубых идеологических промахах и даже  политических диверсиях. Но за все блага жизни  надо платить.  Иногда  продавая душу дьяволу, а вскоре и  свою жизнь, как, например, Маяковский. В 30-е годы советская действительность становится всё сложней и  суровей. Большевистская власть всё суровей принуждает верить в себя и себя восхвалять. Одновременно с этим  запускаются в действие серьёзные и жестокие политические процессы, успешная литературная карьера и  материальные блага невозможны без участия в политической борьбе. К предавшим дело коммунизма  видным партийцам, начинают присоединять и  «писателей-троцкистов и зиновьевцев».  Писателей, замеченных в троцкизме и левом уклоне, от   политических репрессий  ничто не могло спасти. Под угрозой  расправы оказались даже те, кто  сказал вслед за великим творцом мифа о коммунистическом миропорядке Владимиром Маяковским  охранительные слова: «Коммунизм – это всё!»  От  репрессий не спасали ни благодарственные письма писателей на имя  наркома  внутренних дел Генриха Ягоды, великого воспитателя и строителя  Беломорканала и канала Волга-Москва. Сегодня, когда читаешь  эти благодарственные, патриотические и холуйские  письма  советских литераторов главному чекисту страны от омерзения начинает подташнивать. Им всем, комсомольцам, партийным и беспартийным, хотелось ездить в Париж и в Лондон и читать стихи Сталину и быть не раз и не два лауреатом Сталинской премии. Для этого они были готовы  на всё, даже на полную утрату человечности. Они с новой силой продолжали своё особое, нигде не виданное в мире, литературное иезуитство, беспощадно клеймить,  идейно  разоблачать друг  друга, саморазоблачаться, исправляться согласно правильной линии партии. «Мы в землю горячую втопчем врага!». Это в стихах. А в жизни они загоняли в лагерь и в мёрзлое болото своих более одарённых и честных коллег.  Овчинка стоила выделки. После  этих идеологических битв, на лини фронта наступала передышка, на усталых бойцов сыпались, награды и огромные деньги, успешно решался проклятый  квартирный вопрос. И не где-нибудь, а в центре столицы, в Лаврушинском переулке, в новом элитном семиэтажном  доме. И  это  в то время, когда  десятки миллионов  советских сограждан ютятся в бараках,  в переполненных  коммунальных квартирах, в подвалах и хатах-мазанках.
      Писать патриотические  и хвалебные оды вождю и  советским руководителям  было делом выгодным, хотя и это  не всегда спасало одописцев  от гнева высокого начальства. Срабатывала система кнута и пряника. Власть  умело играла со своими  верными  менестрелями. Постоянный страх смерти и  нежданная ласка  власти и её  щедрые дары постепенно вымывали из творцов соцреализма остатки человечности. Чтобы скрыть это, они вынуждены были доказывать свою человечность и гражданский героизм через своё творчество. Некоторым это удавалось, а многим нет.
     Доносы писались в открытой форме в виде  разгромных статей в   газету «Правда», или «Известия», или в порядке отчётов  о загранкомандировках писателей в Агитпроп ЦК и в Союз писателей. Из этого сонма  добровольных,    секретных сотрудников Лубянки, наиболее плодовитыми изветчиками и авторами «расстрельных» стихов и статей были  Николай Тихонов, Александр Безыменский, Александр Жаров, Михаил Исаковский, Александр Фадеев, Лев Никулин,  Юрий Олеша, Вера Инбер, Самуил Маршак, Агния Барто.  В том числе «наставник, воин и поэт» Владимир Луговской:
                Душно стало? Дрогнули  коленки?
                Ничего не видно впереди?
                К стенке подлецов,
                К последней стенке!
                Пусть слова замрут у них в груди!
 
        Какие слова должны были   навсегда замереть  в груди жертв поставленных к последней стенке жертв, об этом автор  расстрельных стихов  не говорит. Но и без него ясно, что палачи  и он сам боялись  не гневных слов обличения, а последних слов  смертоносного проклятия  душегубов и живодёров  до шестого поколения.
      Так издавна  повелось, что работники спецслужб почти все за редким исключением – люди весьма циничные и прагматичные. Свой цинизм и прагматичный взгляд на человека, как вещь, они вынуждены были  переносить на своих подопечных, «добровольных и бескорыстных»  секретных агентов и якобы  бескорыстных, идейных  «друзей-помощников», писателей и поэтов.  О нравственном и моральном климате этой тесной   творческой  дружбы  и взаимовыгодного сотрудничества, говорить всегда неприятно, ибо  это вызывает яростную гневливую манию у тех, кто продолжает творить мифы о советских «рыцарях плаща и кинжала». Установка писать о советских разведчиках только хорошо и с восхищением, а о вражеских шпионах –  одно только плохое  была дана Агитпропом ещё во  времена наркома  внутренних дел  Генриха Ягоды, основателя ГУЛАГа, «великого чекиста-воспитателя и главного чекиста-строителя Беломорканала».  Но  реальная жизнь намного убедительней любого даже самого гениально сотворённого мифа.  И сама работа Лубянке и сотрудничество с органами безопасности, конечно же. была основана на корысти, многих рядовых сотрудников она освобождала от постоянной нищеты и полуголодного  существования, повышался социальный статус человека, иногда вчерашний люмпмен становился человеком власти при высшей власти. Продвижение по службе сулило  неслыханные  для рядовых   граждан блага, а жизнь за границей даже на нелегальном положении была мечтой каждого  честолюбивого чекиста. Проведённые  партией большевиков партийные чистки на Лубянке, показали, что чекисты-коммунисты это самые обычные люди, среди которых есть и своего рода романтики своего дела, которым всё человеческое  не чуждо. Даже  пройдя строгий отбор и имея самые «чистые биографии»   и благородную родословную, некоторые не выдерживали соблазнов  западного мира  и становились «перебежчиками».    За всю историю советской разведки таких разного калибра «соблазнённых  перебежчиков»   оказалось   всего 60 человек (историк Александр Колпакиди). Что же касается нравственного климата чекистов  внутреннего  идеологического  и культурного  фронта, то здесь царило полное разложение совести и нравов. В стране не было ни одного печатного органа, в том числе и толстого журнала, где не было бы своего внутреннего цензора и стукача. Отнести свою рукопись в какой-либо журнал было равносильным  тому, что  отнести её,  прежде всего,  на Лубянку.  Даже постоянные  авторы модного толстого журнала, желающие  опубликовать своё  «скандальное» по содержанию произведение, должны были   взять согласие «куратора» из органов, предварительно  отработав в качестве сексота на общественных началах   в интересах  родного государства. Только звонок сверху – из ЦК или с Лубянки был сигналом для главного редактора  печатного издания, как ему поступить с тем или иным автором. За всеми удачными и неудачными публикациями толстых журналов  просматриваются незримые слёзы их авторов, как самих доносчиков, так и их жертв, которые  в своё благодатное для себя время тоже были доносчиками, превращали литературную борьбу во взаимное уничтожение. Слава Богу, что всё это ушло в прошлое. Но осталась  ещё  неприятная «идеологическая отрыжка»  от него, которая сказывается на мировоззрении  редкого интеллигентного слоя молодых  читателей. Увы, литература перестала быть центром жизни интеллигенции. Сегодня нет единой «высокой литературы», а есть литература серийно массовая, глянцевая. Читатели толстых литературных журналов исчезают  как  мастодонты накануне смены геологических эпох.  Представителям новой цифровой цивилизации эти журналы не нужны и не интересны. Некоторые из толстых журналов могут быть  ещё какое-то время быть полезными для провинциальных талантливых писателей, одной из прежних  возможностей  выйти к  социально зрелому и мыслящему  читателю-отчизнолюбу. Но журналов патриотического направления  становится всё меньше. Из таких журналов  остались:  «Наш современник», «Москва», «Роман-газета», «Дружба народов», «Знамя», «Звезда», «Литературная  Россия»…
   В них, как и в прежние годы,  вызывают интерес читателя, прежде всего, мемуаристика и патриотика,  очерк и публицистика,  литературная критика. Проза и поэзия отражает  быстротекущее время,  но с позиций  прежнего советского мировоззрения, в котором  на рубеже двух веков и тысячелетий всё смешалось и переплелось в одно целое – русофильство, интернациональная дружба, национализм, державность, атеизм и православие.  Этот  «идеологический винегрет» в головах  наших современных  писателей затрудняет поиск идеала цельного, не ущемлённого и не приниженного с властью  нового человека, гражданственного героя. А  посему некому вскрыть  этот инфернальный, находящийся  за пределами разума процесс  «социальной автоматизации»  российской жизни с его традиционными обещаниями райского будущего. И некому сказать хитрованам-правителям прямо и громогласно: «Господа  власть имущие!  Жить-то надо всем здесь и сейчас! Сначала надо жить нормально, и уж потом, завтра и послезавтра,  платить вам налоги!»
      Рубрика «Память» продолжает верно служить главному делу уходящего поколения детей войны: «Вспомнить, чтобы помнить и понимать».
      Сегодня толстые литературные журналы обречены на исчезновение вместе со своими интеллигентными и мыслящими читателями. Уже можно назвать приблизительно и год, когда целый островной архипелаг постсоветской, патриотической  «большой литературы» окончательно уйдёт под воду  мертвого озера Коцит. Это случится в 2044 году.  Именно  до этого срока  закрыты по указу президента страны  для историков все   ведомственные, «секретные»  партийные архивы и архивы   силовых структур, в том числе и госбезопасности.
      К середине XXI  века  окончательно уйдут в вечность все писатели-свидетели своей эпохи.  Уже сегодня многие из  них, свидетельствующих правду о прошлом и современности, как бы заживо погребены,  они живут среди нас, но их как бы и нет – современники их не замечают, вернее,  делают вид, что их нет.  Однако они есть. Некоторые из них, имея богатый социальный и духовный опыт, ещё способны  противостоять агрессии  властителей мира, их тотальному насилию над человеком.  Прошедшие  жестокую жизненную школу и знающие, как мало общего между реальностью  и той  абстрактной  фантасмагорией, которая царит в  духовно и экономически колонизированной стране, эти писатели ещё способны вслед за Астафьевым и Распутиным  смирять  дикую энергию  разрушения  человеческой личности.  В обществе грамотного потребления и бесцветного, унылого конформизма, с окаменевшим нечувствием,    мучительно трудно оставаться человечным. Нам, детям войны, в юности было легче выживать, чем  нынешним молодым, вместе с нами были  мудрые книги и толстые журналы, которые указывали нам нравственные ориентиры. Они развивали страсть к честному самопознанию, движению  внутрь своей души, для которой не имеют значения ни время, ни пространство, и даже поступки федерального значения. И пусть это самопознание порой завершается  победой всевластной идеи отчуждения и разрыва, но и она нужна человеку в условиях нашей цивилизации с её  обезличкой, стандартом, штампом, с убийственной стабильностью  бездумного потребительства. Ничто не погибает в мыслящем человеке, только иллюзии. Только очередной, «золотой сон»  навеянный человечеству очередным безумцем (Пьер Жан Беранже). И советский человек не  был в этом отношении  исключением. Он и в постсоветском варианте,  остался в душе русским язычником и «метафизиком», он живёт  сразу как бы в двух сферах: на обильно удобренной кровью, унавоженной земле и в тайной сфере духа для избранных способных  испытывать экстаз, божественный ветер откровения и  прозрения.  Политика, но без идеологии, присутствует в толстых журналах и сегодня. Мало того, авторами  толстых журналов становятся сами политические и государственные деятели. Так, в журнале «Знамя» в прошлом и в этом, 2016, были опубликованы стихи кремлёвских поэтов  Улюкаева, Суркова и  главы  российского МИДа Лаврова.  Их стихотворчество  не является пока значительным вкладом в современную поэзию, а внимание к нему литературных критиков  вызвано всего лишь публичными именами их авторов.  Любителей поэзии может привлечь подборка  мистических стихотворений Владислава Суркова,  которых тщетно искать отражения  фантасмагоричных элементов   нашей ирреальной эпохи. А что мы хотим  от  современного искусства?  Искусство  вообще не учит ничему, кроме понимания  значительности жизни как таковой. Хорошо бы если бы оно учило этому пониманию тех. кто  развязывает войны и взращивает международный терроризм. Что же касается  идеологии  постсоветских литературных генералов, то  она  остаётся прежней: писатель должен и обязан быть гражданином и членом правящей  партии.
        Демократия,  пришедшая в Россию из Большого Запада,   несколько расширила их идеологические рамки – писатель  сегодня должен через свое творчество совершенствовать и исправлять мир в духе  коммунистических, христианских, либеральных и иных доктрин.  Такую идеологию внутреннего пользования разделяют и толстые журналы. Но у современной молодёжи уже давно иные ценности, о которых  сотрудники редакций и  постоянные их авторы имеют весьма смутное представление. Толстые журналы никому не нужны, как не нужна  в колонизированной России и сама молодёжь. Толстые журналы умирают, потому, что в них нет ответа на  главный вопрос: как  остаться в этом мире в живых и как жить дальше. Толстые журналы  не должны быть  клановыми, узкопартийными, выразителями  мировоззрения  отдельной  группы интеллектуалов.
     Чтобы спасти их, нужна государственная поддержка, им нужен, прежний,  особый государственный статус, и конечно же, новая  идеология партии будущего. Но беда в том, что те, кто определяет внутреннюю политику государства в её нынешнем олигархическо-нефтяном варианте, кто  проводит  в деидеологизированной стране  свою  либерально-интернациональную идеологию, имеет свой  взгляд на  защиту национальных интересов страны  вообще  и на жертвенный  патриотизм  в частности. У них свой взгляд на толстые журналы и  свой отношение к русским писателям-патриотам и славянофилам – Валентину Распутину,  Виктору Астафьеву, Сергею Шаргунову, Владимиру Солоухину…   
       Вот почему в Год литературы не проводились фестивали Шолохова, Белова, Рубцова и Солоухина… И прав был писатель Генри Миллер, когда говорил, что «высокая культура», как и высокая литература стала ненужной в эпоху «торжества физиологии и бездумного, бессмысленного накопительства». (Генри Миллер «Время убийц»).
Сегодня у  «компьютерной интеллигенции» другие журналы и газеты, ей вполне достаточно тех  массовых изданий, которые выходят в издательстве АО «Коммерсантъ», журнала «STORY», «Сноб», «Биографии», «Караван историй». Там  модные писатели и журналисты публикуют обыкновенные судьбы необыкновенных людей, рассказывают забавные, фантасмагоричные байки и анекдоты  из советского прошлого в духе Генри Миллера или Ираклия Квирикадзе. Жизнь без ощущения берегов и  рамок закона, бездумная и безбрежная жизнь маниакально самонадеянных людей, с ощущением того, что вся их власть и блага даны им и их  потомкам  навечно. Жизнь без  ощущения родины, народа, веры и совести, со своим  внутренним, частным осознанием жизненного успеха. Их девиз: «Все умрут, а я останусь!». Подстать им и менестрели-политологи и  добровольные трубадуры, которые  всегда на стороне  существующей власти победителей, вне зависимости от  нравов и морали. Поверженный рыцарь  предаётся забвению, он недостоин  иногда посмертного гимна и даже реквиема. Любая власть, за исключением вселенской, которая  состоит из «тёмной материи» и отбрасывает тень, где   прячется всё самое трагически неразрешимое и противоречивое, о котором опасно говорить вслух. Давно известно, что  не власть – источник добра, но власть так же, как и всё, подсудна нравственной оценке. А раз так, то  трижды прав великий философ  Ренессанса Пико дела Мирандола: «Человек – дело святое,  закон  выше кесаря, милосердие выше справедливости».
Социальная психология и проблема воспитания человека человеком, проблема расчеловечивания человеком в последнее время отодвигают современный роман и  повесть на второй план. Очерк и публицистика, с их «идеологией сопротивления»  выходит в толстых журналах на первый план и занимают чуть-ли  не 50% всей печатной площади журнала, например такого как «Молодая Гвардия».
    Линия сопротивления понимает литературу широко –  как миссию социальную, человекосущностную, историческую, политическую и антропологическую. Литературой сопротивления насилию  становится любое свидетельство  и воспоминание – любое претворение опыта, не исключая традиционных жанров – роман, повесть, философско-социальное  большое и мало эссе в духе Александра Зиновьева или просто заметка в блоге и  на личном сайте.