Воспоминания 61 или Остановленные качели

Я уже всем надоел своими россказнями про ледяные омовения, но не могу удержаться, чтобы не поведать радостную весть – уже можно купаться! Плавать! После длительного перерыва ощущение новизны приятно будоражит, как те одинокие льдинки, которые норовят, то ли приласкаться к бородатому худющему мужику, то ли укусить, куда придётся. Брысь, скользкие прилипалы!

Кстати, любимому, нет, глубоко почитаемому моему Пушкину тоже прописывали купания в ледяной ванне. Помните: «…Со сна садится в ванну сО льдом»? Нервишки лечил. При его-то образе жизни, не удивительно, совсем не удивительно… Или, может быть, кто-то думает, что он истощал свою нервную систему исключительно творческими потугами? То есть, тем, что приносило ему невероятное, неземное наслаждение? Может быть, может быть…Я больше склоняюсь прослеживать здесь влияние танцовщиц и кредиторов. Причем, последних – в меньшей степени.

Ах, женщины, женщины! И что вы только делаете с бедными поэтами! А без вас – какая ж поэзия?.. «Свети сгорая - умри лобзая!»

Наверное, из-за того, что в Днепропетровске мне как-то, на первых порах, не довелось еще втюриться в какую-нибудь нимфетку в школьном платьице, у меня и получались те, агитпроповские стишата? И почему бы это я совсем не интересовался нашими девушками? Наверное, в конце третьего класса я еще не успел, как следует, оглядеться, а в четвёртом меня полностью выматывала и опускала ниже плинтуса, в глазах девчонок-одноклассниц, обреченная на стыдные поражения война с монстром в узкой юбке, и, поэтому, я не обзавелся еще предметом тайных воздыханий. Ничего, еще навздыхаюсь, ох, навздыхаюсь!

Во дворе все девочки были старше, хоть на пару лет, но всё же. Они и так взрослеют гораздо быстрее нас, мальчишей, а я так и вовсе, до сих пор еще не повзрослел…

Только Зойка иногда немного цепляла своими выходками. Но, скорее всего, ей просто, неосознанно, нравилось меня смущать. Один случай, правда, как-то выпал из этого дискурса, когда мы, многочисленные дети работников треста, вместе с родителями выехали на какую-то турбазу, в деревянные домики на берегу Днепра. Помню, что там было жарко и много комаров. И была Зойка. В кричащем, оранжевом купальнике. Закрытом, естественно, чуть ли не под стройную, тоненькую шейку, на которой гордо сидела яркая, с кошачьим профилем и в короткой, густейшей стрижке, Зойкина головка.  Скажу по секрету, что мне и сейчас нравится такой тип женщин. Очень. Наряду со всеми остальными, конечно…

Разрез в купальнике допускался только сзади, где можно было увидеть трогательные лопатки, бугрящиеся, пожалуй, даже позаманчивей, чем то, что только-только намечалось спереди и обещало кому-то неземной рай. Когда-то.

Помню, как от скуки, я дошел даже до того, что принял участие в совместном с ней колыхании на качелях об одной доске. В вечерних сумерках. Мы стояли по обеим сторонам летящего мостика и постепенно разгоняли эту воздушную, коварную лодочку. Тут был один пикантный нюанс – руки у раскачивающейся пары должны были цепко держаться за верёвки качелей. А на Зойке-то было короткое платьице! А при качании, естественно, подымается этот втерок-озорник, который так и норовит заглянуть, куда не следует. Ну, и другим разрешает немного, хоть одним глазком, глянуть…Он, ветерок-то, не ревнив, отнюдь. А мы, озорники и вообще редко бываем ревнивыми. Это нам как-то не идет, не укладывается в парадигму образа…

А под платьицем был всё тот же купальник. Но, вот какое интересное наблюдение вдруг родилось в моей, мерно раскачивающейся голове: это были какие-то, совершенно разные купальники!

Тот, в котором Зойка носилась по пляжу не рождал во мне никаких ощущений – бегает знакомая девка и, как ребёнок, веселится. Её жизнерадостность просто угнетала и вызывала во мне досаду. А этот её вечныё хохот и постоянные подколки! И деться не куда с этой комариной подводной лодки – в домиках взрослые режутся в карты или дремлют. Одно спасение – накачать камеру и отплыть подальше…

Как же! Эта азартная непоседа плавает, как русалка -  в секцию ходит, что ли. Дались им всем эти их секции! И плещется, и брызгается, и даже щиплется! Да больно-то как! Вот, зараза оранжевая! Я и по-хорошему просил, и веслом замахивался – так вырвала и по спине огрела! Весло-то хоть верни, лягушка ты, помаранчевая!

И зачем я только сюда припёрся, сидел бы себе сейчас в родном дворе, наслаждался жизнью! Уж там бы я постоял за себя! Не боись! Там бы эта наяда и сотой доли  вольностей себе бы не позволила, ибо, в нашем дворе, каждая дева должна знать своё место! Таков обычай. И право мужской силы!

Но вот мы - на качелях. Жара спала. Комары не решаются приставать к этому живому, всё быстрее и быстрее, выше и выше взлетающему маятнику.
 
Я плавно, после ни с чем не сравнимого, мгновенного зависания, с мягким усилием, начинаю своё неудержимое, ускоряющееся падение и Зойка, сначала, падает вместе со мной, чтобы потом устремиться к небесам, легонько, как-то необычно, стонуще ойкая и закидывая назад свою головку. Лечу, обрываюсь вниз, ощущая приятное томление сердца, соскальзывающего куда-то в щекочущую, затягивающую невесомость.

Ели бы можно было бесконечно, вот так вот, восторженно и отчаянно падать и падать, без конца падать вместе…

Краткая остановка, зависание двоих детей на качелях, перед обратным падением. Краткая остановка моего сердца – там, в моем детстве. Краткая остановка, уже постаревшего, но ничего, ничего не забывшего, плачущего сердца здесь, перед монитором…

Как бы мне хотелось оказаться там, в ту самую минуту и взглянуть на милую эту девочку восторженным взглядом уже что-то почуявшего, начинающего, наконец, жить, мальчика.

А мальчик не может понять, что с ним происходит! И почему, этот обычный, привычный переход от приятного замирания к собранности подъёма не хочет наступать? Почему сердечко еще больше замирает и что-то пытается ему, своему маленькому хозяину, сообщить, донести?

Всё просто – я не могу отвести, как ни стараюсь, зачарованного своего взгляда от трепещущей, взметаемой ветром вверх, юбочки Зойки! От её упруго напрягшихся, в приседе, бёдер и… Неужели это тот же, надоевший мне за день своим неутомимым, назойливым, крикливым присутствием оранжевый купальник? Отчего же я тогда никак не могу оторвать свой жадный взгляд от этого треугольничка, нет, от этой еще более трогательной и притягательной оранжевой трапецийки, мелькающей в кипении трепещущей юбочки, сдавшейся на милость ветра и моего, остановившегося взгляда?..

Похоже, Зое передается что-то из биений, сладких, боязливых трепыханий моей души, и она внимательно, как бы радостно просыпаясь, смотрит прямо мне в лицо. Я тут же ощущаю, предвосхищаю необычный этот взгляд и на мгновение, только на краткий какой-то миг, встречаюсь с её потеплевшими, чего-то ожидающими глазами. И успеваю передать ей и своё удивление, и неосознанный еще восторг, и просьбу, нижайшую, молящую о прощении, просьбу разрешить мне опустить свой взгляд туда, в то манящее и неизведанное, побеждающее и сдающееся средоточие всех моих мыслей, если они еще есть в моей бедной голове. И, как мне кажется, как я хочу думать, я сам домысливаю, выдумываю её покорное, неосознанное ею самой, разрешение. Кто-то другой здесь сейчас распоряжается нами. Кто-то другой…

Сколько длится этот транс? Не знаю. Мне кажется, что мы не движемся, зависли в садняще сладостной неподвижности, а весь остальной мир, с деревьями, звёздами, вечерним щебетом птиц, тихим плеском широкой, всё понимающей реки, всё это неутомимо колышется, упруго и настойчиво колеблется самовозбуждающимся, неизбежным, вечным пульсом, рождающим и бесконечно возрождающим саму жизнь…

Из этого колеблющегося, неустойчивого внешнего мира возникает, оживает такая же вихляющая фигура Сашки Комарницкого, моего одноклассника, который тоже оказался в этих же самых домиках. Между прочим, он – двойной тёзка еще одного одноклассника, которого я встречу позже, уже в Киевской школе…

 Комар знаком и с Зоей, она на класс нас старше. Сашка что-то пищит из того, мотающегося взад-вперёд, нагромождения живой и неживой материи. Он, со смехом, показывает пальцем на трепещущую на ветру Зойкину юбочку, и что-то там, незлобиво, намекает на мои нескромные взгляды.

Зоя резко, сильным движением, перехватывает одной рукой стропы качели выше, где они, как звенящие струны, сходятся плотнее, а второй рукой оправляет и удерживает в спокойствии этот свой трепещущий флаг и безапелляционно заявляет, что Серёжа такими глупостями не занимается – смотреть, куда не надо! И, вообще, тут и так комаров хватает!

- Правда, Серёж?...

Я, откуда-то, издалека слышу свой быстрый, утвердительный ответ. Комар понимающе подмигивает мне и, нарочито быстро уходит. Всё-то он понимает, этот Комар…

Одновременно, как-то даже в унисон, в вечернем, наполняющемся свежестью воздухе звучат призывы наших с Зоей родителей. Нам пора уходить. И мы уходим, чтобы никогда уже не повторить ни этих качелей, ни этих молчаливых, не требующих слов, разговоров.

Так надо. Так, наверное, кому-то, зачем-то надо…