Что же это за напасть? Отчим-3

Старость плоха тем, что ударяется в воспоминания. Ну чего, казалось бы, тебе надо: все 24 удовольствия – живи да радуйся! Ан нет, хочется того, чего получить уже нельзя ни за какие деньги – ПРОШЛОГО! И опять же, ладно бы каких-либо удовольствий из прошлого, а то ведь самого простого: чтобы на них, УШЕДШИХ, посмотреть, переброситься парой слов, ДОГОВОРИТЬ. Но увы!.. Выше попы, как говорится, не прыгнешь: «Жри, что дают!»... И я «жру»...

Всю жизнь я мечтал построить рай – чтобы всё было, как в детстве: та же тульская и подмосковная природа, какая была в 40-х годах прошлого века. И ведь построил!! Не в Расее только – на Атлантическом побережье Гасконии. Но поскольку тех, с кем жил в «ревущих» 40-х, в живых почти никого не осталось, то мне без разницы, каковы географические координаты моего места жительства: Гаскония так Гаскония, но... русская!

Не предвидел я, однако, такого явления, как сублимация: с воссозданием ТОЙ природы я невольно насаждаю ее и ТЕМИ людьми, хотя и в воспоминаниях. И действительно, я постоянно чувствую их присутствие, хотя их и нет! И ладно бы, если бы это были лишь любимые люди. Ан нет, и нелюбимые тоже! И это прежде всего мой отчим. Четверть века я не хотел ни видеть, ни слышать его, а тут вдруг он как бы поселился в нашем доме! Ну еще бы! Каждый день я топлю дровами камин-буржуйку и потому каждый день колю дрова. А при каждом ударе колуном я вспоминаю отчима, ибо он колол дрова ТАК ЖЕ!

Наколотые дрова я бросаю в тачку и везу к дверям. У отчима такой роскоши, как тачка, не было, и в своей работе ослика я, казалось бы, должен забыть про отчима. Но не тут-то было! Каждый раз я вспоминаю его, уже престарелого, идущего от сарая с вязанкой дров на спине! И я не помню случая, чтобы я встрепенулся и помог бы ему в этом. И ведь не помогал не от зла, а просто невдомёк было: оказать помощь! Зато теперь я каждый день вспоминаю этот момент и не могу от этого освободиться...

Да и главная беда не в этом, а в том, что я УЖЕ не могу с ним объясниться. Какой бы он ни был, а не могу! Ибо нет его в живых уже 47 лет! Долго – за пять-десять лет – не забывают только очень любимого человека, а здесь – нелюбимый! И 70 лет тому назад – как вчера! Как он кладет печь, подшивает валенки, перетягивает матрас, разбирает и чинит часы с боем, делает табурет и сортир, копает огород и еще несметное число работ. Поэтому какую бы бытовую подробность из детстсва  я ни вспомнил – везде возникает отчим. Но в отличие от детства, теперь-то он мне ничем не может угрожать. Теперь он абсолютно беззащитный, и я мог бы облить его грязью с ног до головы и никто бы не усомнился. А у меня нет даже сил просто держать на него обиду: лежачего не бьют!

Да, он бывал жесток (к счастью, не на моих глазах!), но он не был подлым, никогда не хитрил и не врал. Ну и, конечно, один из самых главных моментов моих с ним отношений, когда он в слезах чуть ли не бросился мне на грудь, делясь обидой на мамину измену. В тот момент он, некогда грозный властитель (начальник охраны фабрики «Гознак» и комендант поселка «Дзержинец») был, конечно же, жалок. А я отнесся к его горю с прохладцей – мол, сами разбирайтесь! А вот теперь я себе этого не могу простить: если человек – не важно кто! – попросил о важной помощи, отказывать в ней преступно!

Кроме всего прочего, тогда у меня был ЕДИНСТВЕННЫЙ в жизни шанс поставить все точки на i в наших с ним отношениях. И тогда, при жизни, этот шанс еще можно было использовать, а теперь – всё, поезд ушел, а я остался один на огромной платформе! Сейчас я понимаю, что перед тем, как подойти ко мне, отчим долго думал и готовился. Он был гордым, и ему стоило немалого труда переступить через свое достоинство. И уж если он на это решился, то, значит, в его душе произошло НЕЧТО! И вряд ли дело было только в том, что я оставался единственным из всего его окружения, к кому он мог обратиться за утешением. К разговору со мной он НАВЕРНЯКА подвел ИТОГ наших с ним непростых отношений за 17 лет совместной жизни, и вряд ли он изменил свое отношение к ним в худшую сторону. Намеревался ли он что-либо СКАЗАТЬ о них – гадать нет смысла, но и не думать об этом он точно не мог!

А я? Я, опустив глаза, стоял и пожимал плечами: мол, это ваше внутренее дело. А вот спустя 54 года выяснилось, что это и моё дело!..

После того разговора отчим прожил еще лет восемь. Скорее всего, он, семидесятичетырехлетний старик смирился со своей участью отвергнутого, но не сомневаюсь, что при этом он что-то сломал в себе. Но тогда я об этом не задумывался. И потому я презираю себя за свою черствость, ибо в то время во всех отношениях я был уже сильнее отчима...

Я пытаюсь посмотреть на себя глазами отчима перед ТЕМ разговором. Худо ли бедно ли, но он занимался моим воспитанием (независимо от того, как я к этому относился). Он контролировал, и не самым худшим образом, выполнение мною домашних заданий, он много раз эффективно лечил меня от простудных заболеваний, чинил мою одежду... Да, дважды порол (на «за дело»!), иногда возникали силовые конфликты... Да, он не был ласков, ни разу не погладил по голове и, кажется, ни разу не похвалил... И кто знает, может он готов был передо мной за свои грехи извиниться, а я... я остался неприступно каменным...

А потом? Потом в связи с перестройкой нашей с Соней учебы в университете мы лишились общежития, а отчим не позволил вернуться нам в дом по месту моей основной прописки. И мы с Соней и детьми год с лишним скитались бомжами по подвалам, лифтовым холлам, чужим общежитиям... Как отчим смилостивился и впустил нас в дом, не помню, только отношения оставались весьма чужими. Даже когда однажды мы с Соней пошли в турпоход, а детей оставили маме и отчиму, то за это пришлось заплатить из наших архикрошечных зарплат. Впоследствии мы ходили в турпоходы только с детьми.

...До смерти отчима оставалось еще лет пять. Мы жили в разных комнатах с разными входами, и наши пути практически не пересекались. Нашу комнату я отапливал хитроумно краденным электричеством, так что с дровами мы дела не имели. Интересно, что за эти пять (с 1965-го по 1970-й годы) лет я не помню ничего из жизни мамы, отчима и двух братьев. А в нашей комнате шла бурная диссидентская жизнь. И чуть ли не сразу КГБ приставил к нам топтуна-стукача, которого я быстро вычислил. Им оказался работник скорой помощи, у которого мы месяца три кантовались, будучи бомжами. Но это уже малоинтересная история...

А отчим старел. Ему было 77 лет – почти, как мне сейчас. Один Бог знает, что он хотел сказать мне ЕЩЕ в тот разговор. Не исключено, что наши души нашли бы общие струны, как я нашел их позже со могими «закрытыми» людьми – Толиком Марченко, Аликом Гинзбургом, Жаком Росси, Анатолием Максимовым, Генрихом Альтшуллером... Но, к слову сказать, и эти тоже все ТАМ...

И вот я стою на краю обрыва, с которого открывается бесконечная даль лесов, лугов и болот. Кругом ни души! Как же так: я был самым хилым из двухсот моих ровесников. Половина их уже ушла в мир иной, а я, который как самый хилый из всех должен был бы уйти первым, еще здесь. Может, потому, что почти всю жизнь я живу с людьми из миллионного века. Такая уж моя маленькая миссия: донести привет из 21-го века и важную весть: мы БЫЛИ!

Но мы еще поговорим!