первая сказка

Доброго времени суток.

   Свет не попадал сюда. А если и каким-то чудом оказывался здесь, то, ужаснувшись, бежал отсюда со всех ног.
Когда поднимаешь голову вверх – видишь облака. Облака, которые  походят на сплошную могильную плиту.

   Кажется, что все это серое марево вот-вот погребет этот темный край, обреченный на медленную и мучительную смерть, на века.
Позвольте представиться: я - Хараре. Выгляжу как ворон. А на самом деле – я воплощаю смерть в этом городишке.  Я – сама чернота. Думаю, вы и сами знаете, как относились к этим пернатым на протяжении многих веков. Я - птица, окруженная плотной завесой тайн, загадок и примет. И все это благодаря  неспокойным головам неспокойных людей.
   Кстати, вышеуказанные – довольно своеобразны. Их, порой,  не поймешь. Как бы это ни было странно, но они прекрасны – природа подарила им весьма удивительные способности. Правда,  чаще всего они отвратительны  по своей сути. Но все равно в них есть нечто  притягательное. Например, сложные, многоуровневые  нити взаимоотношений и судеб, которые настолько сильно переплетены, что в конечном итоге их легче представить одним сплошным, пульсирующим  и   тугим сгустком.
 
   Однако даже самый отвратительный день может подарить нечто волшебное. И речь не только о каких-то неудавшихся днях.
   
   Пожалуй, пора рассказать вам одну историю, которая произошла так давно, что больше похожа на сказку…


Это случалось раз в сто лет.
Ровно один раз.
Каждые сто лет.
Как по расписанию.

   Один раз в сто лет в мрачном крае кто-то умирал. Все остальные жили дальше. Не стареющие, такие же полные сил. Застывшие в вечности. Прекрасные снаружи – гниющие внутри.
Рождались здесь редко. Появление на свет   ребенка и становление его полноправным гражданином города – событие  такое же редкое, как и  смерть кого-либо из жителей Некрополя. А все потому, что после смерти одного из жителей, его душа распадалась на несколько. И из этих «осколков» прежней души рождались дети. Новые дети с обрывками старой души. Они были гораздо слабее, чем взрослые жители, всегда были детьми (весьма капризными и несносными); внимание, уход и исполнение их желаний им были необходимы почти круглосуточно, за исключением тех часов, когда они пребывали в спящем состоянии.
   
   Я упомянул в начале, что город, с холодным названием Некрополь обречен на постепенное угасание и смерть. Никто не знает, как это работает и что нас всех ждет (да-да, меня в том числе) в конце. Однако, совершенно очевидно одно: в городе все труднее и труднее жить. На душе у каждого лежит груз. Груз, который с каждым прожитым моментом, днем, месяцем или годом, становится все больше и больше. Для меня это невыносимо. А вот для людишек – вполне нормально. Они привыкли так жить.

   Я из тени наблюдаю за жизнью этих людей. Я что-то вроде их стража. Я их проклятье. Это я каждые сто лет забираю одного из них. Уношу на крыльях  очередную душу к океану, а там она разбивается, словно хрусталь на тысячи осколков об острые скалы.
     Если я смерть, значит я зло?  Как думаете?   
   Если я черный ворон, парящий над этим городом еще более мрачной тенью,  чем он сам, значит, меня надо убить? Чтобы в этой темной долине опять засияло воистину чистое солнце?
 
   В том-то и дело, что нет. Основное зло тут вовсе не я. Великим добром, правда, я тоже не являюсь.
   Заходите  за мною, и я покажу вам все, как оно есть. Заходите  в эти большие железно-ржавые черные ворота городской стены, камни которой поросли темным безжизненным мхом, а в некоторых местах и вовсе стерлись от времени.  Приготовьтесь, дальше вас ждет смесь  роскоши  похлеще барокко  и ужас бескрайнего уныния.
 
   Солнце тут не особо светит. Оно есть где-то на небе, но где-то там, за толстым полотном монотонно-серых облаков, из-за чего сам факт его существования становится под вопросом. Вокруг все изнуряет  своей безнадежностью и мертвенностью.
 
   Я думаю, вас впечатлят улицы Некрополя. Они возьмут вас за горло плотным кольцом отвращения – своим сводящим скулы видом. Непередаваемое сочетание дышащего увяданием и унынием  великолепия. Богатые развалины. Обветшалые хоромы. Гниющая праздность.
 
   Оглянитесь вокруг – вы всюду встретите давяще-серый или гнетуще-черный и их оттенки.
   Жители мрачного города… Они красивы внешне, здоровы физически; они - словно скульптуры античности – за сотни лет не изменили своего облика. Снаружи.А если вы загляните через глаза в душу любого из них - вы увидите такие же омерзительные руины, как и на любой улице города.
 
   Я бесшумно скольжу по воздуху. Самое высокое здание в городе имеет четыре этажа. Остальные же – не выше двух-трех. Сейчас прохожих нет совсем. Потому что сейчас утро. А весь город просыпается после обеда(самое раннее) и бодрствует до часов четырех ночи.  Они весьма праздны. И не шибко приучены к труду. Даже слуги.
   В одном из домов на втором этаже старуха зашлась кашлем. Она стояла и кашляла кровью, безуспешно пытаясь опереться на что-нибудь рядом. С глухим стуком, словно мешок с чем-то  тяжелым небрежно бросили на пол, она упала, продолжая издавать страшные, скребущие слух, звуки. Ее падение подняло средних размеров облако пыли – деревянные половицы давно не мыли и они, вдобавок, еще были липкими.
   А в дверях комнаты стояла жадная до зрелищ служанка – пусть даже ей и было противно смотреть на свою госпожу, зашедшуюся в предсмертном кашле, она все равно стояла и наблюдала, изредка вздрагивая всем телом при особо громких  и страшных звуках. Еще вчера на этой лысой голове, обтянутой дряблой желтой кожей, были  огненно-рыжие роскошные волосы. Еще вчера на ее пальцах, теперь уже скрюченных, красовались дорогие кольца, которые сейчас явно на них не налезут. Ногти и зубы потеряли свою белизну. Ярко-голубые глаза заметно  потускнели.
    Вчера, вчера это содрогающееся существо обладало завидной красотой, оно было статной высокой женщиной, на вид еще молодой, с пухлыми губами, милым носиком, холеными пальчиками и превосходной фигурой.
 
Вам повезло – сегодня именно тот день. И сегодня умирает именно эта женщина.
 
    Они всегда стареют и рассыпаются за один день. Кто-то дольше, кто-то, например эта женщина, довольно быстро – к полудню.
    Служанка наконец заметила меня и сдавленно вскрикнув, поспешила скрыться. Испугалась, что ее я тоже заберу. Наивная. Чего люди только не выдумают. Бросаю взгляд на рассыпавшееся тело. Пора.
 
    Взмах черных крыльев, страшно-громкий протяжный крик ворона, нечеловеческий вопль – и вот, мы уже стремительно летим прочь из Некрополя, в сторону обрыва.
С каждым мгновением умирающая в моих лапах становится легче.
 
    Наконец,  женщина стоит на краю пропасти над  бушующей соленой водой – не женщина вовсе, а полупрозрачный сгусток клубящегося дыма с едва видными очертаниями лица и тела.
    Я говорил вам, что на рассвете, тот, кому суждено умереть, разбивается над океаном. Но я не сказал, что в здешних краях рассвет – это проблеск настоящего, живого солнца, которое светит и дарит силы, а не просто освещает.
    Я сажусь на большой камень, напротив призрака, так, что моя голова на пару сантиметров выше ее глаз. Затем раздается мой хриплый голос:

-Сегодня день, когда твое существование под этим небом будет окончено.
 В ответ слышу слабый голос:

-Скоро придет рассвет.
 
    Я сначала не понял,  к чему это она и хотел было переспросить, но в этот самый миг сквозь сплошную гряду серо-свинцовых облаков с недюжинной силой пробивается настоящее чудо – золотисто-алый луч солнца. Темно-серый дым страдальчески охает под напором этого светового копья и тут же исчезает в полете навстречу скалам. Был слышен звон разбивающего стекла. В этот раз он был таким чистым и мелодичным, хотя обычно я не обращал на это внимания.

Неужели она что-то знала? Что-то о нашей судьбе?
    
    Я, как очарованный, смотрел, не отрываясь на этот свет, совершенно не обращая внимания на боль в глазах.
 А затем все погасло. Я тяжело вздохнул. Ну ,здравствуйте, серые давящие будни на ближайшие сто лет.
 



Погода строит из себя ноябрь.
   
   В этом месте нет определенных времен года. Здесь нет солнечной погоды совсем. Температура все время примерно одинакова. Чуть холоднее, чуть теплее – особой разницы вы не заметите. Через пару дней, после той странной, сказавшей перед смертью про рассвет, шел сильный ливень. Он  придал всему вокруг цвет грязи и стали. Большую часть времени я провожу за городом. Терпеть его не могу. Скрываясь от холодных капель на одной из изумрудных елей, я услышал крик. Точнее почувствовал его. Сердцем. В городе начали рождаться дети сразу после очередной столетней смерти, и я не ожидал, что родится кто-то еще, спустя некоторое время.

   Я взмахнул крыльями и полетел. Несмотря на дождь.  Это было что-то новое. За столько времени. Какой-то новый луч, проблеск света.
Ребенок  появился в большом особняке в одном из самых богатых районов города.
 
Думаю, стоит уточнить кое-что.
   Беременность, равно как и смерть, протекает здесть за один день – у случайно выбранной судьбой женщины. Девять месяцев – за несколько часов.
Я безумно рад   появившемуся сегодня на свет. Возможно, он станет таким же, как и все остальные в этом гнетущем каменном лабиринте, но меня никогда не покидала надежда, что, может быть, родится, однажды, ребенок который поменяет  здесь  все в лучшую сторону.
 
   И вот, я мчался, поджигаемый надеждами. Черная  безликая тень, разрезающая   податливое пространство острыми кинжалами перьев.
   Наконец, заветная цель достигнута – окно особняка – мальчик, Баркиель. Кричащий недовольным, и каким-то низким голосом. Вокруг него – несчетное количество безрезультатно хлопочущих  нянек. Новоиспеченная мать лежит в море подушек и  одеял, откинувшись на них, и с безупречным актерским мастерством изображает вселенскую усталость и измученность.

   Неведомая сила толкает меня дальше – я разочарован –  столько раз видел подобные сцены – мать, всеми силами старающаяся скинуть свои обязанности и ребенка на других. Целый штат бестолковых гувернанток, которые невероятно глупы. И  дитя, растущее несравнимым эгоистом, порой предоставленное само себе. 
   Нет, этот вопящий сверток не оправдает мои надежды. Нет, он ничего не изменит в этом забытом богами месте. С чего я вообще решил, что может произойти нечто хорошее? Некрополь  обречен на вечную безысходность! Он вечен своим мраком! 
 
И тут мой взгляд упал в окно соседнего дома, мимо которого я пролетал.
 
   На кровати, разметав руки, умиротворенно спала молодая женщина, смутно похожая на ту, что, наконец, покинула этот город пару дней назад. Но меня задело вовсе не это.
   Возле открытого окна, впускающего в комнату запахи не перестающего лить дождя и утра, стояла  простая, белого цвета, детская кроватка. Мое сердце на мгновенье куда-то провалилось.

  Еще один родившийся ребенок.

   Может именно его появление заставило меня сорваться и полететь в город? Угасшая было надежда, вновь затеплилась слабой свечой.
   Там подозрительно тихо. Неужели ребенок мертв?!Ни одной няньки не видно на горизонте. Я сел на подоконник, рядом с комнатным горшком, в котором расцвел нежно-персиковый цветок. Мне хорошо стало видно, что творится в люльке, и я смог вздохнуть с облегчением – ребенок жив.
 
   Ротик, с мягкими, бледно-красными, словно лепестки дивной розы, губками, издавал прелестные звуки, которые были для моего истерзанного слуха самой славной музыкой на земле. Глаза, цвета темного сапфира, взирали на мир с живым интересом и откровенно-детским любопытством.
 
       Девочка. Лючи Велетьма.
 
    Увидев меня, она сначала удивленно округлила свои волшебные глаза с длинными и густыми ресницами, а затем…
 
 она улыбнулась.   

 засмеялась чистым, детским смехом.

 
 словно звон небесных колокольчиков долетел до меня с небес.
 
 словно трепет ангельских крыльев прошелестел надо мной
 
 словно само солнце засверкало в ее глазах и улыбке
 
   И в это мгновенье я был счастлив,  так счастлив, будто увидел солнце, тысячу солнц, миллионы закатов и миллиарды рассветов одновременно. Я не мог отвести взгляд от этого маленького свертка лучистого смеха. И я не смог вовремя улететь – мать ребенка проснулась и закричала. Громко и испуганно.
 
   Тут же вбежали люди – прислуга, врач, родственники, и бросились к окну, вследствие чего мне пришлось в срочном порядке улетать с громкими взмахами крыльев. Когда я уносился прочь, меня догнал плач перепуганной девочки, заставивший сердце судорожно сжаться.
 
   Я и сам был напуган не меньше ее.
   Я хотел умчаться подальше от города (я не могу улететь из этого края  совсем – я привязан к нему). Работая крыльями, как бешенный, я стремился куда-то в неизвестность, не разбирая дороги.
   Потом, окончательно выдохнувшись, я упал. Я упал на землю. Я, ворон, лежал на земле, распростерши черные, как уголь, и влажные от полета под дождем, крылья. И я плакал. Я рыдал. Мне было страшно и  одиноко.
   Я не понимал, что происходит.
   Это что-то неординарное. В городе родился явно новый  ребенок. С новой, чистой душой.
   Сколько времени я твердил, что этот город вечен такой, какой он есть, и бессмысленно надеяться на то, что лучи солнца осветят эту землю…
   А теперь…
 
Эта девочка, Лючи -  она поселила во мне надежду.

   Ее появление здесь, ее смех, ее прелесть – копье света, разбивающее  непроглядный мрак, опутавший все вокруг.
   Это все меня поселило в моем сердце радость.
   
   Но все же, чувство страха крепко держало меня за сердце своими леденящими пальцами. Все потому, что я чувствовал свою беспомощность. Я ворон, пусть даже далеко не обычный. Жители города сторонятся меня – они, все как один, старательно игнорируют мое существование. За сотни лет мы не разговаривали ни разу (за исключением тех случаев, когда я должен был произнести конечную фразу перед падением умирающего; хотя мне почти никогда не отвечали). Меня для них нет, потому что они боятся того, чем я являюсь. И  сегодня, в комнате новорожденной, люди бросились закрывать окно, потому что они увидели смерть, сидящую на подоконнике, абсолютное зло (хотя сами-то не лучше). Они прогнали меня.
   
   С самого раннего детства Баркиелю и Лючи будут внушать, что черный ворон, порой парящий в небе или сидящий где-нибудь тихой тенью – зло, и его необходимо остерегаться, его стоит бояться и всеми силами избегать это покинутое богами существо. Я боюсь того, что девочка станет такой же, как и все дети, горожане… Такой же, как весь Некрополь.
   Глупо ли это? Глупо ли бояться неизвестного?
   Я вздохнул. Мне остается только ждать,  положившись на волю небес.


   Дети в Некрополе растут по-разному – кто быстрей, кто медленней, но это длится  до  определенного момента. Затем – застывают в вечности, прекрасные  и холодные. И живут без болезней, пока не придет их черед умирать. (стоит отметить, что взрослые, те кто жил в Некрополе со времен его появления,  умирали раз в сто лет, а вот кто был рожден уже во тьме – умирали, как придется).Можно было бы сказать, что такая жизнь должна быть счастливой – долгая, богатая и без старости. Но вы уже и сами видели, каков Некрополь – здесь нет солнца, тут царят низкие страсти и отвратительные порывы, тут никто не обращает внимания на чистоту души, доброте здесь – грош цена, а в улыбках нет и капли правды. 
   Этот город насквозь пропитан мраком и тьмой – он застыл в вечности таким. Но, после рождения Лючи, я стал замечать разные странности: будто дышать за городом стало легче, да и дневной свет не такой уж тусклый… казалось, время стало идти чуть быстрее каждый день.
 


Лючи три года.
 
   Она открывает глазки, потягивается в своей теплой и уютной постельке.
Откидывает одеяльце, вскакивает и бежит босыми ножками по мягкому ковру к окнам – поскорее открыть шторы, поскорее впустить в комнату светлое утро. Она неловко, но с детским упорством прыгает, в попытках отодвинуть тяжелую портьеру.
   
   Услышав шум пробуждения Лючи, в комнату входит чопорная и холодная гувернантка, имея на лице самое кислое из своих  выражений. Руки она держит на уровне живота, скрестив их, ладонь на ладони. На ней темно-серое  длинное платье с жутко тугой шнуровкой, белые манжеты  с кружевами накрахмалены до невозможности. На голове – такой же жутко-накрахмаленный чепчик. Увидев, что творит ее подопечная, она сделала  до ужаса строгое  лицо и заговорила низким голосом:

-А ну прекрати это баловство, невоспитанная девчонка! Все еще спят, а ты, бесененок, скачешь!

   Но Лючи не обращала  на нее ровным счетом никакого внимания. Каждый день она просыпалась раньше всех утром и засыпала раньше всех вечером. И няньки не уставали твердить ей о том, что она ненормальная. Она была ребенком, ее это все не особо трогало.
   Девочка пролезла между темными шторами и зажмурилась от света, кинувшегося  ей в лицо. А в следующее мгновенье она звонко смеялась и прыгала от радости.

-Снег! Снег выпал! Выпааал снеееег! -  с этими воплями она помчалась мимо  няни вниз – в спальню к родителям.

   Лючи своими криками окончательно пробудила весь еще сонный дом в это холодное, неожиданно  зимнее, утро.
   Она словно согревала своим голосом каждый угол, каждый квадратный метр, она излучала счастье, делая светлее комнаты, по которым пробегала. И так во всем и всегда.
 
   А все вокруг ужасались и хватались за головы  - бурное и чистое проявление чувств было чуждым в Некрополе. Ее родные были убеждены в том, что у Лючи нет нормального будущего, им было стыдно за нее, поэтому ее старались не выводить лишний раз за пределы родного особняка, не показывать людям.
   Но это не помогало – по Некрополю во всю бродили слухи про странную дочку семьи Велетьма.
   

 

Лючи пять лет.

   На улице тепло по-весеннему.
   В городе большой праздник в честь дня рождения отпрыска одной из самых больших семей.
   Родиону каждый год  четыре. Ему вечно четыре.
   В большом, роскошном и богато украшенном  особняке – громкий праздник.
 От такого количества украшений, света и дорогих убранств у вас закружится голова, вам станет тошно. Однако, все дети города, собранные тут в большое резвящееся под музыку племя, не обращают внимания на окружающую их богатую мишуру – они к этому привыкли, они просыпаются, играют и засыпают в окружении подобных вещей каждый день, кто-то дольше, кто-то меньше.
 
   Лючи, прелестная девочка с золотыми, мягкими,  длинными  густыми волосами, перевязанными синего цвета бантом в белом платьице с кружевами и в аккуратных маленьких туфельках, держится немного отчужденно от основной толпы веселящихся  детей.
 
   Небо уже черно. Мой маленький ангел стоит на темном балконе, который выходит на слабо освещенный огромный сад. Сюда долетают звуки праздника, наивный или, порой, злобный, смех, вопли, улюлюканья и прочее – весь спектр звуков резвящихся избалованных ребятишек.

   Подул мягкий, по-весеннему ласковый ветер. Он нежно провел своими невесомыми губами по рукам и лицу девочки. Запустил амфорные пальцы  в ее волосы и, обняв на прощанье, прошелестел дальше.
   Лючи зябко поежилась. Она стояла здесь не только потому, что ей было скучно играть с остальными. Девочка очень любила природу. Она могла часами смотреть в окно, любуясь небом, или чем-нибудь еще, захватившим ее внимание. Вот и сейчас Лючи заворожено изучала  сад, широко распахнув дивные глаза.

    Я сидел в тени, на одном из ближних к дому деревьев. Лючи  не могла меня видеть – чернота моих перьев сливалась с окружающими предметами, словно растворяясь в них. Зато ее милое личико было хорошо мне видно.

    Эти пять лет я ее слишком мало видел: ее старательно прятали в богатых комнатах особняка. Она слишком  отличалась от них, своим по-живому красивым детским личиком,  всегда была приятна и вежлива, все слова, которые она произносила, исходили от нее с теплом и добротою. Она всегда была искренней. Но ее терпели так, словно она была душевным уродцем.
 
    И вот сейчас я мог находиться рядом с этим светлым существом.
 
    Мир вокруг – гнетущ и мрачен, а она словно солнце для меня. Для меня, который совершенно не помнит, как началась история Некрополя, как началась эта изнуряющая вечность. Для меня – изуродованного одинаковыми днями, измотанного идентичными по своей отвратительной сути людьми.
 
Она шедевр на фоне мазни.

     И вдруг эта маленькая фарфоровая статуэтка шевельнулась: Лючи смотрела в мою сторону, словно заметила меня.
     Нет, нет, она не могла меня увидеть…
     Даже если она и заметила черный силуэт птицы, она должна была с криком убежать – ей наверняка уже внушили, что большой ворон – злой, что он утащит ее и съест (или что-нибудь вроде этого).
 
     Но Лючи смотрела прямо на меня. Наши взгляды встретились. Я замер. Девочка продолжала в упор смотреть на меня. Она нахмурилась. Ее маленькие пальчики судорожно сжали холодный мрамор.
     Не знаю, чем бы произошло дальше, но тут на балконе появился Баркиель Ллайд. Они были соседями и одногодками, только мальчик выглядел покрупнее и постарше.
     Он подошел к ней, тихо и с робким трепетом спросил о чем-то. Ллайд немного побаивался ее, но  она была интересна для него. Лючи ответила ему. Между ними завязался разговор – девочка больше не смотрела в мою сторону.
 
Пора мне улетать – полюбовался прекрасным и хватит.
 А между тем, Баркиель и Лючи стояли на балконе.
 Им было по пять лет – мальчик еще чист не слишком испорчен, девочка еще не слишком замкнута в себе.



Лючи семь.
 
    Вся ее комната обклеена странными рисунками. Они по-детски просты, но в них чувствуется сила светлого и радостного.
 
    Я часто прилетал к ее окнам, стараясь быть как можно незаметней, и любовался ее каракулями. От них мне было легче на сердце.
    Остальные обитатели дома избегали лишний раз зайти в эту комнату. Штат нянек и учителей сильно сократился.  Их всех передергивало от одного взгляда на эти стены.
    Единственным человеком, который относился к Лючи бережно и трепетно, была ее мать. Разница между ней и отцом девочки была огромна. После рождения дочери Ариана Велетьма изменилась. Внутренне. Я чувствовал это. Она стала добрее. Очень часто я видел, как она проводила  время рядом с Лючи, и на ее лице играла нежная, теплая улыбка, которая становилась еще искреннее, когда она смотрела на дочь.
    
    Отец Лючи не раз приказывал сорвать все рисунки в спальне дочери, даже как-то пытался это сам сделать. Но Ариана всегда становилась на сторону девочки.  И мужчина отступал.
    Она знала маленькую способность Лючи. Девчка рассказывала истории, похожие на легенды. Точнее, легенда была только одна и всякий раз, когда Лючи брала в руки карандаши и бумагу, она рассказывала какую-то маленькую часть большого рассказа, заключенную в очередном рисунке.   
    Эти «кусочки» действовали на Ариану как-то успокаивающе, она с интересом слушала то, что болтает ее дочь. И я, в общем-то, тоже. Это была красивая история про дивный город и его жителей. Но по мере повествования искристость в рисунках постепенно угасала. Пока однажды на них не появилось черное пятно. Это был я. Ее мать догадалась об этом. И ее это испугало. Несколько недель она не заходила в спальню к дочери, но продолжала быть с ней рядом, когда та находилась вне пределов своей комнаты.
    
    Меня начали одолевать сомнения относительно рисунков Лючи, и историй, которые она рассказывает.
Выдумывает девочка все сама или же это давно забытая история Некрополя?..


Незаметно прошло еще несколько лет.
    Я говорил, что в этом крае  дети растут  каждый по-своему, и Лючи не была исключением. Она довольно быстро вымахала до шестнадцатилетнего возраста. Баркиель выглядел примерно так же как  юная Велетьма. И все так же продолжал искать с ней встречи.
    Он был прекрасно осведомлен о ее странностях. Скажу вам даже больше – он первый догадался, о чем она рассказывает и что рисует. Поэтому, когда он начал замечать черное пятно и серость в рисунках Лючи, то совсем не удивился. Его отношение к девушке было несколько  теплым, порой даже нежным (насколько это было возможным, учитывая его воспитание и немного испорченный характер)
    
Почти со всеми, кроме Лючи, Баркиель был холоден и жесток в обращении.
    
     Ее же он пытался понять. Его  необъяснимо сильно тянуло к ней. Он часто приходил к ней, к ней в дом, и просто сидел рядом, когда она рисовала и рассказывала истории, наблюдал. Порой даже любовался ею. По началу, родители Лючи были насторожены таким поведением юноши. Но, когда они поняли, что тот не представляет угрозы ни для их семьи, ни для самой Лючи в особенности, то перестали обращать на это внимание, проявляя лишь стандартные знаки гостеприимства к мальчику, в какое время он бы ни явился.
Семью Баркиеля стало  раздражать то, что при каждом удобном случае наследник уходит в дом по соседству. Между Ллайдами  и семьей Велетьма не было вражды. У них были отношения такие же натянутые и фальшивые, как и у всех в этом городе. Но из-за богатых на подробности слухов о юной Велетьма, во всю ходивших по городу, мать Баркиеля стала опасаться, как бы в этих историях народного творчества не появились ее семья, ее сын, а главное – она сама.
Поэтому она решила повлиять на отпрыска при помощи его круга общения (понятие «друзья» неуместно использовать в этом случае; равно как и в этом городе). Естественно, что в присутствии молодых людей из других семей, Баркиель не сможет смыться из дома. Даже если он попытается это сделать – его сразу поднимут на смех, вследствие  чего, юноша отвергнет свое увлечение. Именно на это и рассчитывала  Рицили Ллайд. Но Баркиель был не промах. Он прекрасно понимал, что его поведение рано или поздно подвигнет ее на какие-либо действия. Поэтому, в тот день, когда Баркиелю надо было развлекать своих (навязанных его матерью) гостей, он вел себя образцово. И терпеливо ждал, когда они уйдут.  Гости вышли за калитку где-то далеко после одиннадцати вечера. Юноша выждал пару минут и, не сказав никому из домашних ни слова, схватил плащ и рванул к Лючи.
    Так вышло, что она стояла возле ворот. В одном нежного цвета платье, в сумерках – белая призрачная фигурка.
    Увидев ее, Баркиель побежал еще сильнее. Она открыла ему калитку и он обнял ее. Прижал к себе. Затем накинул на нее плащ и хотел увести в дом, но со стороны улицы послышались пьяные голоса.
    Это были гости, которые зачем-то решили вернуться. Конечно же, они увидели Баркиеля и Лючи. И, конечно же, они стали смеяться и орать что-то про то, что юноша влюбился в полоумную и так далее.
    Он тут же оттолкнул ее. Бросился к ним, стал оправдываться, врать про то, что это родители девчонки попросили найти ее и он  очень не хотел тратить свое время на такую как она и так далее…
 
     А Лючи стояла и слушала все это. Каждое слово Баркиеля было ударом ножа в ее сердце, в ее веру в него. По ее щекам текли слезы. Несмотря на то, что на ее плечах был теплый плащ, она дрожала, как тростинка на ветру.
   
Я прилетел именно тогда, когда содеянного было уже не вернуть. Слишком поздно.
    
Все что я мог сделать, это со зловещим карканьем кружить над ними, чтобы прогнать.
    Кто-то из толпы нетрезвых юношей кинул в меня ботинком, который не долетел до конечной цели, естественно. Зато его владелец долетел до кустов, когда я со страшным криком пронесся над ним.
    Новой порции слухов и несуразных интерпретаций всего происходящего явно не избежать. Но раз уж так, то можно ни о чем не беспокоиться.

    В какой-то момент, я заметил, как Лючи убегает в сторону дома, спотыкаясь и периодически падая на холодную и мокрую  от недавнего дождя землю. Бросив взгляд в сторону Баркиеля и команды парней, дружно пытавшихся вытащить запутавшегося в кустах ботинкометателя, я направил свой крылья за Лючи. Пусть молодой Ллайд и оказался на проверку с гнильцой, - я вполне ожидал этого. Надо только уберечь девочку от глупостей.
 
Самое ужасное, что могло произойти, произошло – маленькая Велетьма пропала у меня из виду. Хотя это граничило с невозможным: ее белое платье почти светилось на темном фоне окружающих предрассветных сумерек. Я метался в небе. Кинулся к дому – там как будто никого, ни хлопанья дверей, ни одного огонька в окне… Где же она?

      Я все еще кружил над окрестностями ее дома в надежде заметить белую мелькнувшую ткань. Но напрасно.

Нигде. Никого. Ничего.

    Даже Баркиель со своей  дрожащей компанией уже убрался восвояси.
   
    Я почувствовал твердый комок отчаяния, подходящий к горлу. На тысячи километров вокруг Лючи была единственным существом, за которое я переживал. Она важна для меня, потому что она подобна солнцу. Каждый день она давала этому месту особый, живительный свет. Штопала измученную действительность лучистыми нитями. Исцеляла страдающий край от дикой боли. А теперь я не могу ее найти.
    Баркиель ранил ее своим глупым и рабским поведением. Нельзя допустить, чтобы Лючи причинила себе вред или приняла неверное решение, ослепленная гневом, болью и отчаянием.
 
    Но постепенно, эти же самые гнев, боль и отчаяние наступали у меня. К сожалению, я не могу умереть. Сколько раз ни пытался – никак. Потом бросил это дело, ведь как сказано – не искушай.

Сделал еще пару кругов в районе дома семьи Велетьма.

Заснувшая тишина. Хоть какая-то имитация покоя и умиротворенности в этом покинутом крае.


    Утром Лючи нашлась в своей постели. Крепко спала. Все ее тело, от  невообразимо мягких волос  и до  прелестных ступней было перемазано в грязи и листве. На ней все еще был  плащ Баркиеля. Она была в целостности и сохранности.

Она жива. Это главное.

    В тот день произошло несколько событий. После обеда в дом явилась сама г-жа Ллайд в сопровождении своего слуги. Она потребовала  возвращения плаща ее сына и личного разговора с Арианой Велетьма. 
    Две матери остались один на один, пока слуги пытались привести несчастный плащ в более сносный вид.
    Рицили Ллайд была гораздо старше Арианы Велетьма, пусть даже детей они рожали в один день. Собственно, из-за этой разницы в возрасте, которую она считала преимуществом в свою пользу (однако, то, что  у Арианы было гораздо больше ума, ее совсем не смущало). Поэтому она держалась холодно и высокомерно.
    Велетьма, в свою очередь не обращала никакого внимания на поведение Ллайд, по причине того, что ей было банально все равно.

-Госпожа Велетьма, я прошу вас следить за вашей дочерью лучше и прилежней, ведь когда ребенок с таким пороком…

-Каким? – Ариана грозно прервала ее, голосом, похожим на клинок с ядовитым острием.

    Рицили была немного сбита со своего вымышленного пьедестала подобным поведением. Но, увы, не на долго.

-Ваша дочь с явными странностями, это знает весь город, милочка.

-Это весь город со странностями и моя дочь это знает.

    Чопорная Ллайд повернулась, чтобы взглянуть на твердое и уверенное лицо хрупкой Арианы. Ее воинственный вид напугал женщину, хотя она не подала виду, лишь бросив через плечо, уходя:

-Мать, такая же сумасшедшая, как и дочь.

    Как только она вышла, Лючи, стоявшая за шторой, бросилась к ногам Арианы. Они обе плакали. Она гладила ее по голове, затем подняла ее лицо на себя и нежно прошептала дочери:

-Люди приносят боль, Лючи. Мужчины заставляют женщин страдать, женщины разбивают сердца им в ответ за своих оскорбленных… А иногда, мужчины не могут решить конфликт между собой на словах и пытаются разрешить его на кулаках или при помощи оружия, полагая, что так уж точно выйдет толк. Но женщины, когда не могут найти компромисс – устраивают друг другу козни, плетут интриги друг против друга, кто кого больней кольнет, чей ядовитый укус будет смертельным…

    Она гладила дочь по лицу, стирая нежными пальцами слезы с ее теплых щек.
-Неужели нет на свете ничего светлого? Неужели люди – порождение чего-то темного и нет никакой надежды совсем? – произнесла шепотом Лючи с дикой болью в голосе.

    В ее глазах Ариана видела, как рушится мир. Как появляются одни руины за другими. Как свет, свет Лючи меркнет под находящими тучами. Она провела по лицу дочери пальцами, коснувшись шеи, наткнулась на цепочку от любимой подвески девочки – небольшой декорированный кулон из горного хрусталя, внутри которого хранился засушенный нежно-персиковый цветок. Тот самый, который расцвел в день рождения Лючи.

    Ариана почему-то надеялась, что раз цветок, который никогда не цвел, и, по идее, никогда не должен был, пустил такой прекрасный бутон, значит и этот исстрадавшийся черный край тоже способен на подобное. Она  всем своим существом уповала  на то, что этот прекрасный бутон – ее дочь.

    Вечером того же дня Ариана Велетьма слегла в постель в лихорадке. Это явление очень редкое в Некрополе, ведь своей смертью и раньше срока здесь никто не мог умереть. Лючи сидела рядом с постелью матери все время, заботясь о ней, делая все, чтобы ей стало легче. 
    Но когда та уснула, когда весь дом опять погрузился во тьму и  в сонное оцепенение, девушка тихо встала и поднялась к себе в комнату. Открыла окно в своей спальне. Накинула на плечи легкое шерстяное пальто и… Выпорхнула из окна.

    Я видел этот шаг, преисполненный легкости и невообразимой невесомости. Она пропала во мраке черных силуэтов деревьев. Как я ни бился – я не видел светлого пятна ткани ее платья.

Она покинула дом. Она хотела покинуть это место.

Свет не попадал сюда. А если и  оказывался здесь, то, ужаснувшись, бежал отсюда со всех ног.

    Вдруг в воздухе я заметил какую-то  маленькую скомканную бумажку. Еще удивился, как это я смог ее заметить в такой-то тьме.
    Кое-как развернул. И понял, почему я увидел этот клочок с нервным почерком. Эта записка была предназначена для меня. от нее. От нее!

«Хараре, иди через лес. я буду ждать тебя.»
 
    Я помчался в сторону леса, стараясь придерживаться примерно того пути, по которому могла бы двигаться Лючи.
Я спешил к ней. Как только мог. Мое сердце наполнялось светом и блаженной радостью. С каждым вздохом. С каждым взмахом.

    Она стояла на большом белом камне, который выступал из скалы. Она стояла напротив маленького водопада горной реки, над естественным природным бассейном кристально-чистой, ледяной воды.

    Вокруг была насыщенная, изумрудная зелень.

    И Лючи – маленькая хрупкая фигурка в легких одеждах, развевающихся на ветру.
В ней что-то поменялось.

    Я сел  на ветвь одной из ближних к прелестной статуе елей. И понял. Она стала схожа с альбиносом. Совершенно белая. От кончиков волос, до кончиков пальцев. Я видел ее в профиль. Ее глаза по-прежнему были синими. А губы – нежно-розовыми, с алым оттенком.
Она обернулась на меня:

-Я знаю все, что произошло здесь. И ты тоже.

-Но я…

-…но ты ничего не помнишь. Ты был человеком, черный хранитель этого страдающего места. И имя тебе – Хараре.

-Но почему я ворон…

Она слегка улыбнулась уголком рта:

-У небес есть свое чувство юмора.

    Она выглядела немного уставшей. И очень серьезной. Когда она рисовала и рассказывала про Некрополь – она была сосредоточена. Но сейчас с ней творилось что-то иное.

-Я расскажу тебе, как все было. И пора заканчивать все это. Сказка  слишком затянулась.


 
Когда-то этот город был подобен солнцу  - он был прекрасен. Чист, свеж и окрылял всякого, кто ступал на его волшебные улицы.

Город изобилия.

Город счастья, где все было хорошо.

Люди были добры друг к другу.

Они ухаживали за природой своего края, и она благодарила их плодородием.

Город цвел.

Однако ничто не может длиться вечно, ведь один из негласных законов  нашего Мироздания гласит, что все переменчиво.

Так было и здесь.Забавно, да?

Не могли эти люди вечно жить в достатке. Просто потому, что они были обычными  людьми. И  человеческая податливость грехам их сгубила.
Когда все идет хорошо, мы  [люди] начинаем хотеть лучшего. Зачастую это именно то, что в итоге забирает у нас все и еще чуть-чуть.

И в один год, после окончания полевых работ, когда осень начала брать свое, жители чудного города пригласили к себе  колдунью. На ярмарку.
Это распространенное явление: звать магов в город для развлечения горожан. Первые не против подзаработать, а вторые только рады повеселиться.
Колдунья согласилась прийти в город. Но она явилась не одна. Пришла с юной ученицей, девчонкой шестнадцати лет, которую она спасла от голода, побоев и смерти. Акме, так звали девочку, тоже обладала большими способностями.
Пока взрослая ведьма трудилась в поте лица, юная ведьма влюбилась в юношу.

Именно так, как способны только те, у кого горячее сердце. Она полюбила его до безумия.

По началу все было красиво, когда они только знакомились друг с другом. Все было волшебно. Прогулки к утесам, долгие взгляды… как часто бывает. И это грустно. Потому что юноша не любил ее. Совсем. Для него она была диковинной игрушкой.  Мимолетным увлечением. Для него это все не значило ровным счетом ничего. Так, приятные воспоминания.

В один из последних дней ярмарки одновременно произошли две вещи.

Жители обвели колдунью вокруг пальца, оставив ее без заработанных денег. Они отказались платить, тем самым пробудив в ведьме самые страшные чувства.

Акме увидела, как ее возлюбленный целует другую.

Ведьма уединилась в своем шатре, доставая снадобья, травы и котелочки из самых дальних и древних сундуков.   

Акме побежала к крутому обрыву и упала на колени в слезах, ощущая острую боль от увиденного в области сердца.

Ведьма навела проклятье на город. Дала ему новое имя. Некрополь. Город мертвых. И сказала она, что будет город тонуть в богатстве и изобилии, в роскоши и празднестве. И будет задыхаться город, сказала она, в греховности, низости, алчности. Высокие и искренние чувства недоступны отныне им. Все жители, все, как один, станут поверхностными. Никакой доброты. Никакой любви к ближнему. Они будут лишены этого, по причине богатства материального, которое убьет в  них все хорошее, верное и светлое.  Она обрекла их  на медленную и мучительную смерть.

Но юная Акме услышала, что задумала ведьма. И тогда она крикнула в небо, стоя на коленях:

      Пусть город, уготовленный для мертвых, обретет спасение! Я не могу отменить того, что пожелала им старая колдунья, но я прошу, небо, помоги мне, помилуй этот край! После долгих лет уныния и страданий – дай им надежду на спасение. Дай им свет, что укажет  путь истинный!

-…и сбылось, предначертанное ведьмой – город во мгле, город празднует, город гниет, - Лючи устало провела ладонью по лицу, убирая прядку волос назад. -  Одна из них пожелала мрака этому краю, потому что жители сочли забавным, оставить колдунью, которая изо всех сил на них работала, без денег. Другая же, оставшись с разбитым сердцем, решила спасти долину от гибели. Несмотря на то, что ее чувства растоптал какой-то  кривой красавчик. Хочешь знать почему, Хараре?

    Акме обернулась на молодого  бледного парня, сидящего у подножия камня, с волосами и глазами, черными, как вороново крыло. Она слегка  ему улыбнулась. Он  утвердительно кивнул.

-Потому что там, возле обрыва, ты встретил Акме, когда она плакала там. В ее сердце боль смешалась с ненавистью от происходящего. Но ты… ты поднял ее голову, показал ей красоту заката, Хараре. Живопись неба, предстала перед ней благодаря тебе. Мелодичность птиц и мощь скал – ты развернул перед ней красоту мира. Ты кивнул ей на шумные соленые волны океана – и она улыбнулась от счастья, что живет в таком прекрасном и чудесном мире. Она поняла ценность жизни и природы. Поэтому, когда она почувствовала, что ведьма хочет испортить этот край из-за ненависти к людям, она встала на его защиту. И тебя она защитила тоже. Она дала тебе имя, и сделала тебя по твоему имени, с благоволения небес. Поэтому именно ты, стал стражником этого места, ведь ты был достоин этого. Так решила Акме. Обе колдуньи погибли сразу, как закончили ворожить. Рассеялись прахом, одна над океаном,  который возлюбила перед смертью, другая над городом, который прокляла тогда же.  Но это уже в прошлом. Сейчас ты, наконец, стал человеком, а я наконец пришла в это место. Стань рядом со мной на камень, встреть свой первый рассвет после долгих мучений. Ты заслужил это.

   Хараре встал, неуклюже  улыбнулся разгорающемуся рассвету и кивнул Лючи.

Он был немым.

 
   А небо теплело. Как и все вокруг. Светлело и раскатывалось внутренним счастьем – город рассыпался, равно как и все в нем. Но на месте особняка Велетьма можно было увидеть большую березу, которая раскинулась во все стороны, так, словно хотела обнять все  небо.

   Хараре вздохнул всей грудью. Тревоги и страдания покинули его. После черноты и отчаяния, мир обрел краски, обрел доброту и искренность.
               
         
                Особенно, когда поднимаешь голову вверх.