Тот самый озноб

Газета "Секрет", 18.12.16

Да, так вот об этом самом состоянии. Не всякий его понимает, а иной понимает, но объяснить затрудняется. Конечно, всего интересней, когда и понимают и описать могут. Например, Татьяна Толстая в своих размышлениях о Петербурге высказывает очень странное на первый взгляд желание: «Особенно хочется дождаться в питерской квартире поздней осени, когда на улице будет совершенно непереносимо: серые многослойные тучи, как ватник водопроводчика, сырость, пробирающая до костей, секущий, холодный ингерманландский дождь, длинные лужи, глинистые скверы с пьяными. Потом ранняя, быстрая тьма, мотающиеся тени деревьев, лиловатый, словно в мертвецкой, свет фонарей и опасный мрак подворотен: второй двор, третий двор, ужасный четвертый двор, только не оглядываться». Не правда ли, нестандартное удовольствие? Эта вещь называется «Чужие сны», и ее уже цитировали, но у всех свои ассоциации. Я здесь узнала собственные трудно описуемые стремления и неважно, в какие места или времена – в ненастный Петербург или в город собственного детства, когда там начинаются затяжные дожди... 

Разве не интересно совершить что-то вроде экскурсии в чужую жизнь? Может быть, даже в собственную, но крепко забытую... Однако этот спектакль требует определенных декораций, где не найдется счастья в чистом виде, преподнесенного тебе на блюдечке. Нет, это должна быть промозглая сцена с темными сквознячными подворотнями, ведущими в мокрые внутренние дворы, где пахнет кошками, а в сточных трубах бушуют хлесткие потоки воды. Спрашивается, зачем ты здесь? А зачем люди смотрят фильмы ужасов?

Ты, ежась, пересекаешь двор, торопливо заходишь в подъезд и подымаешься по тускло освещенной лестнице, прислушиваясь – не раздаются ли вслед чьи-то таящие опасность шаги? Пусть это не твоя жизнь, но надо суметь обмануть себя так, чтобы  и правда испытывать страх, дрожать на сыром ветру и наконец почувствовать настоящий, ТОТ САМЫЙ ОЗНОБ... Нужно ли это нормальному человеку? Однако не все так просто.

Ключ уже наготове, быстро вставить его в замочную скважину, войти в квартиру и захлопнуть за собой дверь... Уф, вот ты и спасен! Потом лежишь в своей постели и слушаешь, как за окнами беснуется дождь, а ветер дергает его за струи, нарушая ритм дробного стука о жестяные скаты подоконников, и для тебя это музыка блаженства.

Есть еще один яркий пример изысканного мазохизма, ведущего к наслаждению. Описал его Василий Шукшин в рассказе «Алеша Бесконвойный». Думаю, такое состояние знакомо всем, а лично мне этот пример близок до слез, но об этом позже.
«...И  Алеша пошел в баню. Очень любил он пройти из дома в баню как раз при такой погоде, когда холодно и сыро. Ходил всегда в одном белье, нарочно  шел медленно,  чтоб  озябнуть. Еще находил какое-нибудь заделье по пути: собачью цепь распутает,  пойдет  воротца  хорошенько  прикроет.  Это  чтоб  покрепче озябнуть.»

Так вот, с утра натопил мой дед баню, сел на лошадь и уехал, а мне наказал сходить в баню первой, пока сам не вернулся, потому что после него много пару горячего остается, не всем это нравится.

Стоял конец августа, а дело было в Хакассии, там в это время уже иней по утрам на траве. Я тогда гостила у деда, а работал он объездчиком –  следил, чтобы на совхозных полях скотину не выпасали, и уж раз уехал, то вернется не раньше, чем часа через два. Ну а мне просто так в жаркую баню идти совсем не интересно. Хоть озябнуть как следует, что ли? Это днем потеплеет, а сейчас пока прохладно, так что запросто можно озябнуть. Однако «зябнуть» просто так тоже как-то скучновато, и вздумалось мне представить себе, что я сирота бездомная, нет у меня крова над головой, одежды нормальной и той нет.

Нашла я в сенях дедов грубый плащ из брезента и надела его на голое тело – в нем легче себя сиротой представлять, да еще башмаки отыскала какие-то стоптанные, в которых на огород ходят. Сижу это я во дворе на скамейке и пытаюсь продрогнуть. На мое счастье так все удачно совпало, что дома никого не было. Старуха, дедова жена, к родственникам пошла зачем-то, а еще более древняя старуха – ее мать, в пристройке живет и редко оттуда выходит, но тут как раз вдруг зашебаршилась чего-то да и вышла на свет божий. Поздоровались мы, и она, конечно, спрашивает:

– А ты чаво тут сидишь? Не замерзла?

Старушка совсем дряхлая, видит плохо, так что подробности моего наряда ей в глаза не бросаются. Сейчас начнет какую-нибудь беседу или попросит о чем-то, а я бы рада помочь, но только не теперь. Сославшись на что-то невразумительное, быстро скрываюсь в огороде. Прислонилась к сараю, стою и стараюсь войти в свое сиротское положение. Под плащем неуютно, даже холодно, но как-то не так, как надо. Нет, мне не нужен просто холод, мне нужен озноб, тот самый пробирающий до костей озноб, от которого жарко натопленная баня – спасение господне. Ничего, подожду еще. Неужели в такое холодное утро человек не сможет продрогнуть в одном плаще, который топорщится и нисколько не согревает, а даже наоборот – студит своей неласковой брезентовой твердыней? Но что-то не получается, вот не та кондиция и все!

Бог ты мой, кто это еще там таращится на меня? В окне напротив маячит круглолицая голова соседки. Вот как я ее сейчас ненавижу, любопытину такую! Но сколько ни пялься, все равно не догадаешься, что я тут делаю. Эх, теперь наверняка начнутся разговоры – чего это внучка Михаила торчала в огороде одетая как пугало? Нет, надо поскорее убираться куда-то в другое место. И сколько можно мерзнуть-то? Да скоро и дед вернется, тоже удивится, объясняйся еще...
Так и пришлось отправляться в баню без того самого, заветного озноба. А наутро – ангина. Дед было запереживал, что баню плохо натопил, или дуло там где-то, ну и пришлось признаваться, что специально мерзла для бани. А что дед? Крякнул да и сказал:

– Ох, на своем веку видал я придурков, но чтобы специально мерзнуть?!.